Текст книги "Поэзия. Все в одной книге"

Автор книги: Марина Цветаева

Счастье

 
– «Ты прежде лишь розы ценила,
В кудрях твоих венчик другой.
Ты страстным цветам изменила?»
– «Во имя твое, дорогой!»
 
 
– «Мне ландышей надо в апреле,
Я в мае топчу их ногой.
Что шепчешь в ответ еле-еле?»
– «Во имя твое, дорогой!»
 
 
– «Мне мил колокольчик-бубенчик,
Его я пребуду слугой.
Ты молча срываешь свой венчик?»
– «Во имя твое, дорогой!»
 

Маме

 
Как много забвением темным
Из сердца навек унеслось!
Печальные губы мы помним
И пышные пряди волос,
 
 
Замедленный вздох над тетрадкой
И в ярких рубинах кольцо,
Когда над уютной кроваткой
Твое улыбалось лицо.
 
 
Мы помним о раненых птицах
Твою молодую печаль
И капельки слез на ресницах,
Когда умолкала рояль.
 

Невестам мудрецов

 
Над ними древность простирает длани,
Им светит рок сияньем вещих глаз,
Их каждый миг – мучительный экстаз.
Вы перед ними – щепки в океане!
Для них любовь – минутный луч в тумане,
Единый свет немеркнущий – для вас.
 
 
Вы лишь в любви таинственно-богаты,
В ней всё: пожар и голубые льды,
Последний луч и первый луч звезды,
Все ручейки, все травы, все закаты!..
– Над ними лик склоняется Гекаты,
Им лунной Греции цветут сады…
 
 
Они покой находят в Гераклите,
Орфея тень им зажигает взор…
А что у вас? Один венчальный флёр!
Вяжите крепче золотые нити
И каждый миг молитвенно стелите
Свою любовь, как маленький ковер!
 

Еще молитва

 
И опять пред Тобой я склоняю колени,
В отдаленье завидев Твой звездный венец.
Дай понять мне, Христос, что не все только тени,
Дай не тень мне обнять, наконец!
 
 
Я измучена этими длинными днями
Без заботы, без цели, всегда в полумгле…
Можно тени любить, но живут ли тенями
Восемнадцати лет на земле?
 
 
И поют ведь, и пишут, что счастье вначале!
Расцвести всей душой бы ликующей, всей!
Но не правда ль: ведь счастия нет, вне печали?
Кроме мертвых, ведь нету друзей?
 
 
Ведь от века зажженные верой иною
Укрывались от мира в безлюдье пустынь?
Нет, не надо улыбок, добытых ценою
Осквернения высших святынь.
 
 
Мне не надо блаженства ценой унижений.
Мне не надо любви! Я грущу – не о ней.
Дай мне душу, Спаситель, отдать – только тени
В тихом царстве любимых теней.
 

Москва, осень, 1910

«Курлык»

 
Детство: молчание дома большого,
Страшной колдуньи оскаленный клык;
Детство: одно непонятное слово,
Милое слово «курлык».
 
 
Вдруг беспричинно в парадной столовой
Чопорной гостье покажешь язык
И задрожишь и заплачешь под слово,
Глупое слово «курлык».
 
 
Бедная Frдulein[11]11
  Барышня (нем.).


[Закрыть]в накидке лиловой,
Шею до боли стянувший башлык, —
Всё воскресает под милое слово,
Детское слово «курлык».
 

1910

После праздника

 
У мамы сегодня печальные глазки,
Которых и дети и няня боятся.
Не смотрят они на солдатика в каске
И даже не видят паяца.
 
 
У мамы сегодня прозрачные жилки
Особенно сини на маленьких ручках.
Она не сердита на грязные вилки
И детские губы в тянучках.
 
 
У мамы сегодня ни песен, ни сказки,
Бледнее, чем прежде, холодные щечки,
И даже не хочет в правдивые глазки
Взглянуть она маленькой дочке.
 

В субботу

 
Темнеет… Готовятся к чаю…
Дремлет Ася под маминой шубой.
Я страшную сказку читаю
О старой колдунье беззубой.
 
 
О старой колдунье, о гномах,
О принцессе, ушедшей закатом.
Как жутко в лесах незнакомых
Бродить ей с невидящим братом!
 
 
Одна у колдуньи забота:
Подвести его к пропасти прямо!
Темнеет… Сегодня Суббота,
И будет печальная мама.
 
 
Темнеет… Не помнишь о часе.
Из столовой позвали нас к чаю.
Клубочком свернувшейся Асе
Я страшную сказку читаю.
 

В классе

 
Скомкали фартук холодные ручки,
Вся побледнела, дрожит баловница.
Бабушка будет печальна: у внучки
Вдруг – единица!
 
 
Смотрит учитель, как будто не веря
Этим слезам в опустившемся взоре.
Ах, единица большая потеря!
Первое горе!
 
 
Слезка за слезкой упали, сверкая,
В белых кругах уплывает страница…
Разве учитель узнает, какая
Боль – единица?
 

На бульваре

 
В небе – вечер, в небе – тучки,
В зимнем сумраке бульвар.
Наша девочка устала,
Улыбаться перестала.
Держат маленькие ручки
Синий шар.
 
 
Бедным пальчикам неловко:
Синий шар стремится вдаль.
Не дается счастье даром!
Сколько муки с этим шаром!
Миг – и выскользнет веревка.
Что останется? Печаль.
 
 
Утомились наши ручки,
– В зимнем сумраке бульвар. —
Наша детка побежала,
Ручки сонные разжала…
Мчится в розовые тучки
Синий шар.
 

Совет

 
«Если хочешь ты папе советом помочь»,
Шепчет папа любимице-дочке,
«Будут целую ночь, будут целую ночь
Над тобою летать ангелочки.
 
 
Блещут крылышки их, а на самых концах
Шелестят серебристые блестки.
Что мне делать, дитя, чтоб у мамы в глазах
Не дрожали печальные слезки?
 
 
Плещут крылышки их и шумят у дверей.
Все цвета ты увидишь, все краски!
Чем мне маме помочь? Отвечай же скорей!»
– «Я скажу: расцелуй ее в глазки!
 
 
А теперь ты беги (только свечку задуй
И сложи аккуратно чулочки).
И сильнее беги, и сильнее целуй!
Будут, папа, летать ангелочки?»
 

Мальчик с розой

 
Хорошо невзрослой быть и сладко
О невзрослом грезить вечерами!
Вот в тени уютная кроватка
И портрет над нею в темной раме.
 
 
На портрете белокурый мальчик
Уронил увянувшую розу,
И к губам его прижатый пальчик
Затаил упрямую угрозу.
 
 
Этот мальчик был любимец графа,
С колыбели грезивший о шпаге,
Но открыл он, бедный, дверцу шкафа,
Где лежали тайные бумаги.
 
 
Был он спрошен и солгал в ответе,
Затаив упрямую угрозу.
Только розу он любил на свете
И погиб изменником за розу.
 
 
Меж бровей его застыла складка,
Он печален в потемневшей раме…
Хорошо невзрослой быть и сладко
О невзрослом плакать вечерами!
 

Девочка-смерть

 
Луна омывала холодный паркет
Молочной и ровной волной.
К горячей щеке прижимая букет,
Я сладко дремал под луной.
 
 
Сияньем и сном растревожен вдвойне,
Я сонные глазки открыл,
И девочка-смерть наклонилась ко мне,
Как розовый ангел без крыл.
 
 
На тоненькой шее дрожит медальон,
Румянец струится вдоль щек,
И видно бежала: чуть-чуть запылен
Ее голубой башмачок.
 
 
Затейлив узор золотой бахромы,
В кудрях бирюзовая нить.
«Ты – маленький мальчик, я – девочка: мы
Дорогою будем шалить.
 
 
Надень же (ты – рыцарь) мой шарф кружевной!»
Я молча ей подал букет…
Молочной и ровной, холодной волной
Луна омывала паркет.
 

Принц и лебеди

 
В тихий час, когда лучи неярки
И душа устала от людей,
В золотом и величавом парке
Я кормлю спокойных лебедей.
 
 
Догорел вечерний праздник неба.
(Ах, и небо устает пылать!)
Я стою, роняя крошки хлеба
В золотую, розовую гладь.
 
 
Уплывают беленькие крошки,
Покружась меж листьев золотых.
Тихий луч мои целует ножки
И дрожит на прядях завитых.
 
 
Затенен задумчивой колонной,
Я стою и наблюдаю я,
Как мой дар с печалью благосклонной
Принимают белые друзья.
 
 
В темный час, когда мы всё лелеем,
И душа томится без людей,
Во дворец по меркнущим аллеям
Я иду от белых лебедей.
 

За книгами

 
«Мама, милая, не мучь же!
Мы поедем или нет?»
Я большая, – мне семь лет,
Я упряма, – это лучше.
 
 
Удивительно упряма:
Скажут нет, а будет да.
Не поддамся никогда,
Это ясно знает мама.
 
 
«Поиграй, возьмись за дело,
Домик строй». – «А где картон?»
«Что за тон?» – «Совсем не тон!
Просто жить мне надоело!
 
 
Надоело… жить… на свете,
Все большие – палачи,
Давид Копперфильд»… – «Молчи!
Няня, шубу! Что за дети!»
 
 
Прямо в рот летят снежинки…
Огонечки фонарей…
«Ну, извозчик, поскорей!
Будут, мамочка, картинки?»
 
 
Сколько книг! Какая давка!
Сколько книг! Я все прочту!
В сердце радость, а во рту
Вкус соленого прилавка.
 

1909

Неравные братья

 
«Я колдун, а ты мой брат».
«Ты меня посадишь в яму!»
«Ты мой брат и ты не рад?»
«Спросим маму!»
 
 
«Хорошо, так ты солдат».
«Я всегда играл за даму!»
«Ты солдат и ты не рад?»
«Спросим маму!»
 
 
«Я придумал: акробат».
«Не хочу такого сраму!»
«Акробат – и ты не рад?»
«Спросим маму!»
 

Скучные игры

 
Глупую куклу со стула
Я подняла и одела.
Куклу я на пол швырнула:
В маму играть – надоело!
Не поднимаясь со стула
Долго я в книгу глядела.
Книгу я на пол швырнула:
В папу играть – надоело!
 

Мятежники

 
Что за мука и нелепость
Этот вечный страх тюрьмы!
Нас домой зовут, а мы
Строим крепость.
 
 
Как помочь такому горю?
Остается лишь одно:
Изловчиться – и в окно,
Прямо к морю!
 
 
Мы – свободные пираты,
Смелым быть – наш первый долг.
Ненавистный голос смолк.
За лопаты!
 
 
Слов не слышно в этом вое,
Ветер, море, – все за нас.
Наша крепость поднялась,
Мы – герои!
 
 
Будет славное сраженье.
Ну, товарищи, вперед!
Враг не ждет, а подождет
Умноженье.
 

Живая цепочка

 
Эти ручки кто расцепит,
Чья тяжелая рука?
Их цепочка так легка
Под умильный детский лепет.
 
 
Кто сплетенные разнимет?
Перед ними каждый – трус!
Эту тяжесть, этот груз
Кто у мамы с шеи снимет?
 
 
А удастся, – в миг у дочки
Будут капельки в глазах.
Будет девочка в слезах,
Будет мама без цепочки.
 
 
И умолкнет милый лепет,
Кто-то всхлипнет; скрипнет дверь…
Кто разнимет их теперь
Эти ручки, кто расцепит?
 

Баярд

 
За умноженьем – черепаха,
Зато чертенок за игрой,
Мой первый рыцарь был без страха,
Не без упрека, но герой!
 
 
Его в мечтах носили кони,
Он был разбойником в лесу,
Но приносил мне на ладони
С магнолий снятую росу.
 
 
Ему на шее загорелой
Я поправляла талисман,
И мне, как он чужой и смелой,
Он покорялся, атаман!
 
 
Улыбкой принц и школьник платьем,
С кудрями точно из огня,
Учителям он был проклятьем
И совершенством для меня!
 
 
За принужденье мстил жестоко, —
Великий враг чернил и парт!
И был, хотя не без упрека,
Не без упрека, но Баярд!
 

Мама на даче

 
Мы на даче: за лугом Ока серебрится,
Серебрится, как новый клинок.
Наша мама сегодня царица,
На головке у мамы венок.
 
 
Наша мама не любит тяжелой прически, —
Только время и шпильки терять!
Тихий лучик упал сквозь березки
На одну шелковистую прядь.
 
 
В небе облачко плыло и плакало, тая.
Назвала его мама судьбой.
Наша мама теперь золотая,
А венок у нее голубой.
 
 
Два веночка на ней, два венка, в самом деле:
Из цветов, а другой из лучей.
Это мы васильковый надели,
А другой, золотистый – ничей.
 
 
Скоро вечер: за лесом луна загорится,
На плотах заблестят огоньки…
Наша мама сегодня царица,
На головке у мамы венки.
 

Жар-Птица

Максу Волошину

 
Нет возможности, хоть брось!
Что ни буква – клякса,
Строчка вкривь и строчка вкось,
Строчки веером, – все врозь!
Нету сил у Макса!
 
 
– «Барин, кушать!» Что еда!
Блюдо вечно блюдо
И вода всегда вода.
Что еда ему, когда
Ожидает чудо?
 
 
У больших об этом речь,
А большие правы.
Не спешит в постельку лечь,
Должен птицу он стеречь,
Богатырь кудрявый.
 
 
Уж часы двенадцать бьют,
(Бой промчался резкий),
Над подушкой сны встают
В складках занавески.
 
 
Промелькнет – не Рыба-Кит,
Трудно ухватиться!
Точно радуга блестит!
Почему же не летит
Чудная Жар-Птица?
 
 
Плакать – глупо. Он не глуп,
Он совсем не плакса,
Не надует гордых губ, —
Ведь Жар-Птица, а не суп
Ожидает Макса!
 
 
Как зарница! На хвосте
Золотые блестки!
Много птиц, да все не те…
На ресницах в темноте
Засияли слезки.
 
 
Он тесней к окну приник:
Серые фигуры…
Вдалеке унылый крик…
– В эту ночь он всё постиг,
Мальчик белокурый!
 

«Так»

 
«Почему ты плачешь?» – «Так».
«Плакать “так” смешно и глупо.
Зареветь, не кончив супа!
Отними от глаз кулак!
 
 
Если плачешь, есть причина.
Я отец, и я не враг.
Почему ты плачешь?» – «Так».
«Ну какой же ты мужчина?
 
 
Отними от глаз кулак!
Что за нрав такой? Откуда?
Рассержусь, и будет худо!
Почему ты плачешь?» – «Так».
 

В сквере

 
Пылают щеки на ветру.
Он выбран, он король!
Бежит, зовет меня в игру.
«Я все игрушки соберу,
Ну, мамочка, позволь!»
 
 
«Еще простудишься!» – «Ну да!»
Как дикие бежим.
Разгорячились, – не беда,
Уж подружились навсегда
Мы с мальчиком чужим.
 
 
«Ты рисовать умеешь?» – «Нет,
А трудно?» – «Вот так труд!
Я нарисую твой портрет».
«А рассказать тебе секрет?»
«Скорей, меня зовут!»
 
 
«Не разболтаешь? Поклянись!»
Приоткрывает рот,
Остановился, смотрит вниз:
«Ужасно стыдно, отвернись!
Ты лучше всех, – ну вот».
 
 
Уж солнце скрылось на песке,
Бледнеют облака,
Шумят деревья вдалеке…
О, почему в моей руке
Не Колина рука!
 

После гостей

 
Вот и уходят. Запели вдали
Жалобным скрипом ворота.
Грустная, грустная нота…
Вот и ушли.
 
 
Мама сережки сняла, – почему?
И отстегнула браслеты,
Спрятала в шкафчик конфеты,
Точно в тюрьму.
 
 
Красную мебель, отраду детей,
Мама в чехлы одевает…
Это всегда так бывает
После гостей!
 

Конец сказки

 
«Тает царевна, как свечка,
Руки сложила крестом,
На золотое колечко
Грустно глядит». – «А потом?»
 
 
«Вдруг за оградою – трубы!
Рыцарь летит со щитом.
Расцеловал ее в губы,
К сердцу прижал». – «А потом?»
 
 
«Свадьбу сыграли на диво
В замке ее золотом.
Время проводят счастливо,
Деток растят». – «А потом?»
 

Болезнь

 
«Полюбился ландыш белый
Одинокой резеде.
Что зеваешь?» – «Надоело!»
«Где болит?» – «Нигде!»
 
 
«Забавлял ее на грядке
Болтовнею красный мак.
Что надулся?» – «Ландыш гадкий!»
«Почему?» – «Да так!»
 
 
«Видно счастье в этом маке,
Быть у красного в плену!..
Что смеешься?» – «Волен всякий!»
«Баловник!» – «Да ну?»
 
 
«Полюбился он невольно
Одинокой резеде.
Что вздыхаешь?» – «Мама, больно!»
«Где болит?» – «Везде!»
 

Бабушкин внучек

Сереже

 
Шпагу, смеясь, подвесил,
Люстру потрогал – звон…
Маленький мальчик весел:
Бабушкин внучек он!
 
 
Скучно играть в портретной,
Девичья ждет, балкон.
Комнаты нет запретной:
Бабушкин внучек он!
 
 
Если в гостиной странной
Жутко ему колонн,
Может уснуть в диванной:
Бабушкин внучек он!
 
 
Светлый меж темных кресел
Мальчику снится сон.
Мальчик и сонный весел:
Бабушкин внучек он!
 

Коктебель, 13 мая 1911

Венера

Сереже

1

 
В небо ручонками тянется,
Строит в песке купола…
Нежно вечерняя странница
В небо его позвала.
 
 
Пусть на земле увядание,
Над колыбелькою крест!
Мальчик ушел на свидание
С самою нежной из звезд.
 

2

 
Ах, недаром лучше хлеба
Жадным глазкам балаган.
Темнокудрый мальчуган,
Он недаром смотрит в небо!
 
 
По душе ему курган,
Воля, поле, даль без меры…
Он рожден в лучах Венеры,
Голубой звезды цыган.
 

Коктебель, 18 мая 1911

Контрабандисты и бандиты

Сереже

 
Он после книги весь усталый,
Его пугает темнота…
Но это вздор! Его мечта —
Контрабандисты и кинжалы.
 
 
На наши ровные места
Глядит в окно глазами серны.
Контрабандисты и таверны
Его любимая мечта.
 
 
Он странно-дик, ему из школы
Не ждать похвального листа.
Что бедный лист, когда мечта —
Контрабандисты и пистолы!
 
 
Что все мирское суета
Пусть говорит аббат сердитый, —
Контрабандисты и бандиты
Его единая мечта!
 

Коктебель, Змеиный грот. 1911

Рождественская дама

 
Серый ослик твой ступает прямо,
Не страшны ему ни бездна, ни река…
Милая Рождественская дама,
Увези меня с собою в облака!
Я для ослика достану хлеба,
(Не увидят, не услышат, – я легка!)
Я игрушек не возьму на небо…
Увези меня с собою в облака!
Из кладовки, чуть задремлет мама,
Я для ослика достану молока.
Милая Рождественская дама,
Увези меня с собою в облака!
 

1909

Белоснежка

Александру Давидовичу Топольскому

 
Спит Белоснежка в хрустальном гробу.
Карлики горько рыдают, малютки.
Из незабудок веночек на лбу
И на груди незабудки.
 
 
Ворон – печальный сидит на дубу.
Спит Белоснежка в хрустальном гробу.
 
 
Плачется карлик в смешном колпаке,
Плачется: «Плохо ее берегли мы!»
Белую ленту сжимает в руке
Маленький карлик любимый.
 
 
Средний – печальный играет в трубу.
Спит Белоснежка в хрустальном гробу.
 
 
Старший у гроба стоит на часах,
Смотрит и ждет, не мелькнет ли усмешка.
Спит Белоснежка с венком в волосах,
Не оживет Белоснежка!
 
 
Ворон – печальный сидит на дубу.
Спит Белоснежка в хрустальном гробу.
 

Детский день

 
Утро… По утрам мы
Пасмурны всегда.
Лучшие года
Отравляют гаммы.
 
 
Ждет опасный путь,
Бой и бриллианты, —
Скучные диктанты
Не дают вздохнуть!
 
 
Сумерки… К вечерне
Слышен дальний звон.
Но не доплетен
Наш венец из терний.
 
 
Слышится: «раз, два!»
И летят из детской
Песенки немецкой
Глупые слова.
 

1909

Приезд

 
Возгласами звонкими
Полон экипаж.
Ах, когда же вынырнет
С белыми колонками
Старый домик наш!
 
 
В экипаже песенки,
(Каждый о своем!)
Вот аллея длинная,
А в конце у лесенки
Синий водоем.
 
 
«Тише вы, проказники!»
И творит кресты,
Плачет няня старая.
Ворота́, как в праздники,
Настежь отперты.
 
 
Вышла за колонки я, —
Радостно до слез!
А вверху качаются
Юные и тонкие
Веточки берез.
 

Паром

 
Темной ночью в тарантасе
Едем с фонарем.
«Ася, спишь?» Не спится Асе:
Впереди паром!
 
 
Едем шагом (в гору тяжко),
В сонном поле гром.
«Ася, слышишь?» Спит бедняжка,
Проспала паром!
 
 
В темноте Ока блеснула
Жидким серебром.
Ася глазки разомкнула…
«Подавай паром!»
 

Колыбельная песня Асе

 
Спи, царевна! Уж в долине
Колокол затих,
Уж коснулся сумрак синий
Башмачков твоих.
 
 
Чуть колышутся березы,
Ветерок свежей.
Ты во сне увидишь слезы
Брошенных пажей.
 
 
Тронет землю легким взмахом
Трепетный плюмаж.
Обо всем шепнет со страхом
Непокорный паж.
 
 
Будут споры… и уступки,
(Ах, нельзя без них!)
И коснутся чьи-то губки
Башмачков твоих.
 

Осень в Тарусе

 
Ясное утро не жарко,
Лугом бежишь налегке.
Медленно тянется барка
Вниз по Оке.
 
 
Несколько слов поневоле
Всё повторяешь подряд.
Где-то бубенчики в поле
Слабо звенят.
 
 
В поле звенят? На лугу ли?
Едут ли на молотьбу?
Глазки на миг заглянули
В чью-то судьбу.
 
 
Синяя даль между сосен,
Говор и гул на гумне…
И улыбается осень
Нашей весне.
Жизнь распахнулась, но все же…
Ах, золотые деньки!
Как далеки они, Боже!
Господи, как далеки!
 

Подрастающей

 
Опять за окнами снежок
Светло украсил ель…
Зачем переросла, дружок,
Свою ты колыбель?
 
 
Летят снежинки, льнут ко всем
И тают без числа…
Зачем, ты, глупая, зачем
Ее переросла?
 
 
В ней не давила тяжесть дней,
В ней так легко спалось!
Теперь глаза твои темней
И золото волос…
 
 
Широкий мир твой взгляд зажег,
Но счастье даст тебе ль?
Зачем переросла, дружок,
Свою ты колыбель?
 

В пятнадцать лет

 
Звенят-поют, забвению мешая,
В моей душе слова: «пятнадцать лет».
О, для чего я выросла большая?
Спасенья нет!
 
 
Еще вчера в зеленые березки
Я убегала, вольная, с утра.
Еще вчера шалила без прически,
Еще вчера!
 
 
Весенний звон с далеких колоколен
Мне говорил: «Побегай и приляг!»
И каждый крик шалунье был позволен,
И каждый шаг!
 
 
Что впереди? Какая неудача?
Во всем обман и, ах, на всем запрет!
– Так с милым детством я прощалась, плача,
В пятнадцать лет.
 

Первая роза

 
Девочка мальчику розу дарит,
Первую розу с куста.
Девочку мальчик целует в уста,
Первым лобзаньем дарит.
Солнышко скрылось, аллея пуста…
Стыдно в уста целовать!
Девочка, надо ли было срывать
Первую розу с куста?
 

Исповедь

 
Улыбаясь, милым крошкой звали,
Для игры сажали на колени…
Я дрожал от их прикосновений
И не смел уйти, уже неправый.
А они упрямца для забавы
Целовали!
 
 
В их очах я видел океаны,
В их речах я пенье ночи слышал.
«Ты поэт у нас! В кого ты вышел?»
Сколько горечи в таких вопросах!
Ведь ко мне клонился в темных косах
Лик Татьяны!
 
 
На заре я приносил букеты,
У дверей шепча с последней дрожью:
«Если да, – зачем же мучить ложью?
Если нет, – зачем же целовали?»
А они с улыбкою давали
Мне конфеты.
 

Угольки

 
В эту ночь он спать не лег,
Все писал при свечке.
Это видел в печке
Красный уголек.
 
 
Мальчик плакал и вздыхал
О другом сердечке.
Это в темной печке
Уголек слыхал.
 
 
Все чужие… Бог далек…
Не было б осечки!
Гаснет, гаснет в печке
Красный уголек.
 

Дикая воля

 
Я люблю такие игры,
Где надменны все и злы.
Чтоб врагами были тигры
И орлы!
 
 
Чтобы пел надменный голос:
«Гибель здесь, а там тюрьма!»
Чтобы ночь со мной боролась,
Ночь сама!
 
 
Я несусь, – за мною пасти,
Я смеюсь – в руках аркан…
Чтобы рвал меня на части
Ураган!
 
 
Чтобы все враги – герои!
Чтоб войной кончался пир!
Чтобы в мире было двое:
Я и мир!
 

1909

Гимназистка

 
Я сегодня всю ночь не усну
От волшебного майского гула!
Я тихонько чулки натянула
И скользнула к окну.
 
 
Я – мятежница с вихрем в крови,
Признаю только холод и страсть я.
Я читала Бурже: нету счастья
Вне любви!
 
 
«Он» отвержен с двенадцати лет,
Только Листа играет и Грига,
Он умен и начитан, как книга,
И поэт!
 
 
За один его пламенный взгляд
На колени готова упасть я!
Но родители нашего счастья
Не хотят…
 

Тройственный союз

 
У нас за робостью лица
Скрывается иное.
Мы непокорные сердца.
Мы молоды. Нас трое.
 
 
Мы за уроком так тихи,
Так пламенны в манеже.
У нас похожие стихи
И сны одни и те же.
 
 
Служить свободе – наш девиз,
И кончить, как герои.
Мы тенью Шиллера клялись.
Мы молоды. Нас трое.
 

1909

Поклонник Байрона

 
Ему в окно стучатся розы,
Струится вкрадчивый аккорд…
Он не изменит гордой позы,
Поклонник Байрона, – он горд.
 
 
В саду из бархата и блесток
Шалит с пастушкою амур.
Не улыбается подросток,
Поклонник Байрона, – он хмур.
 
 
Чу! За окном плесканье весел,
На подоконнике букет…
Он задрожал, он книгу бросил.
Прости поклоннику, поэт!
 

1910

«Он был синеглазый и рыжий…»

 
Костюмчик полинялый
Мелькает под горой.
Зовет меня на скалы
Мой маленький герой.
 
 
Уж открывает где-то
Зеленый глаз маяк.
Печально ждет ответа
Мой маленький моряк.
 
 
Уж в зеркале залива
Холодный серп блестит.
Вздыхает терпеливо
Мой маленький бандит.
 
 
Сердечко просит ласки, —
Тому виною март.
И вытирает глазки
Мой маленький Баярд.
 

Под дождем

 
Медленный дождик идет и идет,
Золото мочит кудрей.
Девочка тихо стоит у дверей,
Девочка ждет.
 
 
Серые тучи, а думы серей,
Дума: «Придет? Не придет?»
Мальчик, иди же, беги же скорей:
Девочка ждет!
 
 
С каждым мгновеньем, летящим вперед,
Детское сердце мудрей.
Долго ли, мальчик, у первых дверей
Девочка ждет?
 

Детский юг

 
В каждом случайном объятьи
Я вспоминаю ее,
Детское сердце мое,
Девочку в розовом платье.
 
 
Где-то в горах огоньки,
(Видно, душа над могилой).
Синие глазки у милой
И до плечей завитки.
 
 
Облаком пар из пекарен,
Воздух удушливый прян,
Где-то рокочет фонтан,
Что-то лопочет татарин.
 
 
Жмутся к холодной щеке
Похолодевшие губки;
Нежные ручки так хрупки
В похолодевшей руке…
 
 
В чьей опьяненном объятии
Ты обрела забытье,
Лучшее сердце мое,
Девочка в розовом платье.
 

Гурзуф, Генуэзская крепость, апрель 1911