Текст книги "Стихотворения. Поэмы. Драматические произведения."

Автор книги: Марина Цветаева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

     Шелков, огня...

     От пытки, что не все любили

     Одну меня!

     От боли, что не я – невеста

     У жениха...

     От жеста и стиха – для жеста

     И для стиха!

     От нежного боа на шее...

     И как могу

     Не лгать, – раз голос мой нежнее,

     Когда я лгу...

             3 января 1915

–

x x x

Никто ничего не отнял!

     Никто ничего не отнял!

     Мне сладостно, что мы врозь.

     Целую Вас – через сотни

     Разъединяющих верст.

     Я знаю, наш дар – неравен,

     Мой голос впервые – тих.

     Что Вам, молодой Державин,

     Мой невоспитанный стих!

     На страшный полет крещу Вас:

     Лети, молодой орел!

     Ты солнце стерпел, не щурясь, –

     Юный ли взгляд мой тяжел?

     Нежней и бесповоротней

     Никто не глядел Вам вслед...

     Целую Вас – через сотни

     Разъединяющих лет.

             12 февраля 1916

–

СТИХИ О МОСКВЕ 

–

1

     Облака – вокруг,

     Купола – вокруг,

     Надо всей Москвой

     Сколько хватит рук! –

     Возношу тебя, бремя лучшее,

     Деревцо мое

     Невесомое!

     В дивном граде сем,

     В мирном граде сем,

     Где и мертвой – мне

     Будет радостно, –

     Царевать тебе, горевать тебе,

     Принимать венец,

     О мой первенец!

     Ты постом говей,

     Не сурьми бровей

     И все сорок – чти –

     Сороков церквей.

     Исходи пешком – молодым шажком! –

     Все привольное

     Семихолмие.

     Будет твой черед:

     Тоже – дочери

     Передашь Москву

     С нежной горечью.

     Мне же вольный сон, колокольный звон,

     Зори ранние –

     На Ваганькове.

             31 марта 1916

–

2

     Из рук моих – нерукотворный град

     Прими, мой странный, мой прекрасный брат.

     По церковке – всe сорок сороков,

     И реющих над ними голубков.

     И Спасские – с цветами – ворота,

     Где шапка православного снята.

     Часовню звездную – приют от зол –

     Где вытертый от поцелуев – пол.

     Пятисоборный несравненный круг

     Прими, мой древний, вдохновенный друг.

     К Нечаянныя Радости в саду

     Я гостя чужеземного сведу.

     Червонные возблещут купола,

     Бессонные взгремят колокола,

     И на тебя с багряных облаков

     Уронит Богородица покров,

     И встанешь ты, исполнен дивных сил...

     Ты не раскаешься, что ты меня любил.

             31 марта 1916

–

3

     Мимо ночных башен

     Площади нас мчат.

     Ох, как в ночи страшен

     Рев молодых солдат!

     Греми, громкое сердце!

     Жарко целуй, любовь!

     Ох, этот рев зверский!

     Дерзкая – ох – кровь!

     Мой рот разгарчив,

     Даром, что свят – вид.

     Как золотой ларчик

     Иверская горит.

     Ты озорство прикончи,

     Да засвети свечу,

     Чтобы с тобой нонче

     Не было – как хочу.

             31 марта 1916

–

4

х х х

Настанет день, – печальный, говорят!

Настанет день – печальный, говорят!

     Отцарствуют, отплачут, отгорят,

     – Остужены чужими пятаками-

     Мои глаза, подвижные как пламя.

     И-двойника нащупавший двойник-

     Сквозь легкое лицо проступит лик.

     О, наконец тебя я удостоюсь,

     Благообразия прекрасный пояс!

     А издали – завижу ли и Вас? –

     Потянется, растерянно крестясь,

     Паломничество по дорожке черной

     К моей руке, которой не отдерну,

     К моей руке, с которой снят запрет,

     К моей руке, которой больше нет.

     На ваши поцелуи, о, живые,

     Я ничего не возражу – впервые.

     Меня окутал с головы до пят

     Благообразия прекрасный плат.

     Ничто меня уже не вгонит в краску,

     Святая у меня сегодня Пасха.

     По улицам оставленной Москвы

     Поеду – я, и побредете – вы.

     И не один дорогою отстанет,

     И первый ком о крышку гроба грянет,

     И наконец-то будет разрешен

     Себялюбивый, одинокий сон.

     И ничего не надобно отныне

     Новопреставленной болярыне Марине.

             11 апреля 1916, 1-й день Пасхи

–

5

х х х

Над городом, отвергнутым Петром

     Над городом, отвергнутым Петром,

     Перекатился колокольный гром.

     Гремучий опрокинулся прибой

     Над женщиной, отвергнутой тобой.

     Царю Петру и вам, о царь, хвала!

     Но выше вас, цари, колокола.

     Пока они гремят из синевы –

     Неоспоримо первенство Москвы.

     И целых сорок сороков церквей

     Смеются над гордынею царей!

             28 мая 1916

–

6

х х х

Над синевою подмосковных рощ

     Над синевою подмосковных рощ

     Накрапывает колокольный дождь.

     Бредут слепцы калужскою дорогой, –

     Калужской – песенной – прекрасной, и она

     Смывает и смывает имена

     Смиренных странников, во тьме поющих Бога.

     И думаю: когда – нибудь и я,

     Устав от вас, враги, от вас, друзья,

     И от уступчивости речи русской, –

     Одену крест серебряный на грудь,

     Перекрещусь, и тихо тронусь в путь

     По старой по дороге по калужской.

             Троицын день 1916

–

7

х х х

Семь холмов – как семь колоколов 

     Семь холмов – как семь колоколов!

     На семи колоколах – колокольни.

     Всех счетом – сорок сороков.

     Колокольное семихолмие!

     В колокольный я, во червонный день

     Иоанна родилась Богослова.

     Дом – пряник, а вокруг плетень

     И церковки златоголовые.

     И любила же, любила же я первый звон,

     Как монашки потекут к обедне,

     Вой в печке, и жаркий сон,

     И знахарку с двора соседнего.

     Провожай же меня весь московский сброд,

     Юродивый, воровской, хлыстовский!

     Поп, крепче позаткни мне рот

     Колокольной землей московскою!

             8 июля 1916. Казанская

–

8

х х х 

Москва! Какой огромный...

     – Москва! – Какой огромный

     Странноприимный дом!

     Всяк на Руси – бездомный.

     Мы все к тебе придем.

     Клеймо позорит плечи,

     За голенищем нож.

     Издалека – далече

     Ты все же позовешь.

     На каторжные клейма,

     На всякую болесть –

     Младенец Пантелеймон

     У нас, целитель, есть.

     А вон за тою дверцей,

     Куда народ валит, –

     Там Иверское сердце

     Червонное горит.

     И льется аллилуйя

     На смуглые поля.

     Я в грудь тебя целую,

     Московская земля!

             8 июля 1916. Казанская

–

9

х х х

Красною кистью...

     Красною кистью

     Рябина зажглась.

     Падали листья,

     Я родилась.

     Спорили сотни

     Колоколов.

     День был субботний:

     Иоанн Богослов.

     Мне и доныне

     Хочется грызть

     Жаркой рябины

     Горькую кисть.

             16 августа 1916

–

x x x

Коли милым назову – не соскучишься!

     Коли милым назову – не соскучишься!

     Богородицей – слыву – Троеручицей:

     Одной – крепости крушу, друга – тамотка,

     Третьей по морю пишу – рыбам грамотку.

     А немилый кто взойдет да придвинется,

     Подивится весь народ, что за схимница!

     Филин ухнет, черный кот ощетинится.

     Будешь помнить цельный год – чернокнижницу!

     Черт: ползком не продерусь! – а мне едется!

     Хочешь, с зеркальцем пройдусь – в гололедицу?

     Ради барских твоих нужд – хошь в метельщицы!

     Только в мамки – не гожусь – в колыбельщицы!

     Коль похожа на жену – где повойник мой?

     Коль похожа на вдову – где покойник мой?

     Коли суженого жду – где бессонница?

     Царь – Девицею живу – беззаконницей!

             6 апреля 1916

–

СТИХИ К БЛОКУ 

–

1

Имя твое – птица в руке

     Имя твое – птица в руке,

     Имя твое – льдинка на языке,

     Одно единственное движенье губ,

     Имя твое – пять букв.

     Мячик, пойманный на лету,

     Серебряный бубенец во рту,

     Камень, кинутый в тихий пруд,

     Всхлипнет так, как тебя зовут.

     В легком щелканье ночных копыт

     Громкое имя твое гремит.

     И назовет его нам в висок

     Звонко щелкающий курок.

     Имя твое – ах, нельзя! –

     Имя твое – поцелуй в глаза,

     В нежную стужу недвижных век,

     Имя твое – поцелуй в снег.

     Ключевой, ледяной, голубой глоток.

     С именем твоим – сон глубок.

             15 апреля 1916

–

3

Ты проходишь на Запад Солнца    

     Ты проходишь на Запад Солнца,

     Ты увидишь вечерний свет,

     Ты проходишь на Запад Солнца,

     И метель заметает след.

     Мимо окон моих – бесстрастный –

     Ты пройдешь в снеговой тиши,

     Божий праведник мой прекрасный,

     Свете тихий моей души.

     Я на душу твою – не зарюсь!

     Нерушима твоя стезя.

     В руку, бледную от лобзаний,

     Не вобью своего гвоздя.

     И по имени не окликну,

     И руками не потянусь.

     Восковому святому лику

     Только издали поклонюсь.

     И, под медленным снегом стоя,

     Опущусь на колени в снег,

     И во имя твое святое,

     Поцелую вечерний снег. –

     Там, где поступью величавой

     Ты прошел в гробовой тиши,

     Свете тихий-святыя славы-

     Вседержитель моей души.

             2 мая 1916

–

4

Зверю – берлога 

     Зверю – берлога,

     Страннику – дорога,

     Мертвому – дроги.

     Каждому-свое.

     Женщине – лукавить,

     Царю-править,

     Мне-славить

     Имя твое.

             2 мая 1916

–

15

Без зова, без слова

     Без зова, без слова, –

     Как кровельщик падает с крыш.

     А может быть, снова

     Пришел, – в колыбели лежишь?

     Горишь и не меркнешь,

     Светильник немногих недель...

     Какая из смертных

     Качает твою колыбель?

     Блаженная тяжесть!

     Пророческий певчий камыш!

     О, кто мне расскажет,

     В какой колыбели лежишь?

     "Покамест не продан!"

     Лишь с ревностью этой в уме

     Великим обходом

     Пойду по российской земле.

     Полночные страны

     Пройду из конца и в конец.

     Где рот – его – рана,

     Очей синеватый свинец?

     Схватить его! Крепче!

     Любить и любить его лишь!

     О, кто мне нашепчет,

     В какой колыбели лежишь?

     Жемчужные зерна,

     Кисейная сонная сень.

     Не лавром, а тeрном-

     Чепца острозубая тень.

     Не полог, а птица

     Раскрыла два белых крыла!

     – И снова родиться,

     Чтоб снова метель замела?!

     Рвануть его! Выше!

     Держать! Не отдать его лишь!

     О, кто мне надышит,

     В какой колыбели лежишь?

     А может быть, ложен

     Мой подвиг, и даром – труды.

     Как в землю положен,

     Быть может, – проспишь до трубы.

     Огромную впалость

     Висков твоих – вижу опять.

     Такую усталость –

     Ее и трубой не поднять!

     Державная пажить,

     Надежная, ржавая тишь.

     Мне сторож покажет,

     В какой колыбели лежишь.

             22 ноября 1921

–

АХМАТОВОЙ

6

Не отстать тебе! Я – острожник

     Не отстать тебе! Я – острожник,

     Ты – конвойный. Судьба одна.

     И одна в пустоте порожней

     Подорожная нам дана.

     Уж и нрав у меня спокойный!

     Уж и очи мои ясны!

     Отпусти – ка меня, конвойный,

     Прогуляться до той сосны!

             26 июня 1916

–

8

На базаре кричал народ 

     На базаре кричал народ,

     Пар вылетал из булочной.

     Я запомнила алый рот

     Узколицей певицы уличной.

     В темном – с цветиками – платке,

     – Милости удостоиться

     Ты, потупленная, в толпе

     Богомолок у Сергий – Троицы,

     Помолись за меня, краса

     Грустная и бесовская,

     Как поставят тебя леса

     Богородицей хлыстовскою.

             27 июня 1916

–

x x x

И поплыл себе – Моисей в корзине!

     И поплыл себе – Моисей в корзине!

     Через белый свет.

     Кто же думает о каком-то сыне

     В восемнадцать лет!

     С юной матерью из чужого края

     Ты покончил счет,

     Не узнав, какая тебе, какая

     Красота растет.

     Раззолоченной роковой актрисе –

     Не до тех речей!

     А той самой ночи – уже пять тысяч

     И пятьсот ночей.

     И не знаешь ты, и никто не знает,

     – Бог один за всех! –

     По каким сейчас площадям гуляет

     Твой прекрасный грех!

             26 августа 1916

–

x x x 

Я ли красному как жар киоту

     Я ли красному как жар киоту

     Не молилась до седьмого поту?

     Гость субботний, унеси мою заботу,

     Уведи меня с собой в свою субботу.

     Я ли в день святого Воскресенья

     Поутру не украшала сени?

     Нету для души моей спасенья,

     Нету за субботой воскресенья!

     Я ль свечей не извожу по сотням?

     Третью полночь воет в подворотне

     Пес захожий. Коли душу отнял –

     Отними и тело, гость субботний!

             21 ноября 1916

–

ЦАРЮ – НА ПАСХУ

     Настежь, настежь

     Царские врата!

     Сгасла, схлынула чернота.

     Чистым жаром

     Горит алтарь.

     – Христос Воскресе,

     Вчерашний царь!

     Пал без славы

     Орел двуглавый.

     – Царь! – Вы были неправы.

     Помянет потомство

     Еще не раз –

     Византийское вероломство

     Ваших ясных глаз.

     Ваши судьи –

     Гроза и вал!

     Царь! Не люди –

     Вас Бог взыскал.

     Но нынче Пасха

     По всей стране,

     Спокойно спите

     В своем Селе,

     Не видьте красных

     Знамен во сне.

     Царь! – Потомки

     И предки – сон.

     Есть – котомка,

     Коль отнят – трон.

             Москва, 2 апреля 1917, первый день Пасхи

–

x x x

Чуть светает...

     Чуть светает –

     Спешит, сбегается

     Мышиной стаей

     На звон колокольный

     Москва подпольная.

     Покидают норы –

     Старухи, воры.

     Ведут разговоры.

     Свечи горят.

     Сходит Дух

     На малых ребят,

     На полоумных старух.

     В полумраке,

     Нехотя, кое-как

     Бормочет дьяк.

     Из черной тряпицы

     Выползают на свет Божий

     Гроши нищие,

     Гроши острожные,

     Потом и кровью добытые

     Гроши вдовьи,

     Про черный день

     Да на помин души

     Отложенные.

     Так, на рассвете,

     Ставят свечи,

     Вынимают просфоры –

     Старухи, воры:

     За живот, за здравие

     Раба Божьего – Николая.

     Так, на рассвете,

     Темный свой пир

     Справляет подполье.

             10 апреля 1917

–

x x x

И Кто-то, упав на карту

     И Кто-то, упав на карту,

     Не спит во сне.

     Повеяло Бонапартом

     В моей стране.

     Кому – то гремят раскаты:

     – Гряди, жених!

     Летит молодой диктатор,

     Как жаркий вихрь.

     Глаза над улыбкой шалой

     Что ночь без звезд!

     Горит на мундире впалом

     Солдатский крест

1

     Народы призвал к покою,

     Смирил озноб –

     И дышит, зажав рукою

     Вселенский лоб.

             21 мая 1917. Троицын день

1

 Крест, на каком-то собрании,  сорванный с груди солдатом и надетый на

грудь Керенскому.

        См. газеты лета 1917 г. М. Ц.

–

x x x

Из строгого, стройного храма

     Из строгого, стройного храма

     Ты вышла на визг площадей...

     – Свобода! – Прекрасная Дама

     Маркизов и русских князей.

     Свершается страшная спевка, –

     Обедня еще впереди!

     – Свобода! – Гулящая девка

     На шалой солдатской груди!

             26 мая 1917

     (Бальмонт, выслушав: – Мне не нравится –

     твое презрение к девке! Я – о6ижен за

     девку! Потому что – (блаженно –

     заведенные глаза) – иная девка...

     Я: – Как жаль

     что я не могу тебе ответить: –

     "Как и иной солдат...")

–

x x x 

Только в очи мы взглянули – без остатка

     Только в очи мы взглянули – без остатка,

     Только голос наш до вопля вознесен –

     Как на горло нам – железная перчатка

     Опускается – по имени – закон.

     Слезы в очи загоняет, воды –

     В берега, проклятие – в уста.

     И стремит железная свобода

     Вольнодумца с нового моста.

     И на грудь, где наши рокоты и стоны,

     Опускается железное крыло.

     Только в обруче огромного закона

     Мне просторно – мне спокойно – мне светло.

             25 августа 1917

–

x x x

Мое последнее величье

     Мое последнее величье

     На дерзком голоде заплат!

     В сухие руки ростовщичьи

     Снесен последний мой заклад.

     Промотанному – в ночь – наследству

     У Господа – особый счет.

     Мой – не сошелся. Не по средствам

     Мне эта роскошь: ночь и рот.

     Простимся ж коротко и просто

     – Раз руки не умеют красть! –

     С тобой, нелепейшая роскошь,

     Роскошная нелепость! – страсть!

             1 сентября 1917

–

x x x

Поздний свет тебя тревожит?

     Поздний свет тебя тревожит?

     Не заботься, господин!

     Я – бессонна. Спать не может

     Кто хорош и кто один.

     Нам бессонница не бремя,

     Отродясь кипим в котле.

     Так-то лучше. Будет время

     Телу выспаться в земле.

     Ни зевоты, ни ломоты,

     Сын – уснул, а друг – придет.

     Друг за матерью присмотрит,

     Сына – Бог побережет.

     Поделю ж, пока пригожа,

     И пока одной невмочь, –

     Бабью жизнь свою по – божьи:

     Сыну – день, а другу – ночь.

             4 сентября 1917

–

x x x

Я помню первый день, младенческое зверство

     Я помню первый день, младенческое зверство,

     Истомы и глотка божественную муть,

     Всю беззаботность рук, всю бессердечность сердца,

     Что камнем падало – и ястребом – на грудь.

     И вот – теперь – дрожа от жалости и жара,

     Одно: завыть, как волк, одно: к ногам припасть,

     Потупиться – понять – что сладострастью кара –

     Жестокая любовь и каторжная страсть.

             4 сентября 1917

–

x x x

Ночь. – Норд-Ост. – Рев солдат. – Рев волн.

     Ночь. – Норд-Ост. – Рев солдат. – Рев волн.

     Разгромили винный склад. – Вдоль стен

     По канавам – драгоценный поток,

     И кровавая в нем пляшет луна.

     Ошалелые столбы тополей.

     Ошалелое – в ночи – пенье птиц.

     Царский памятник вчерашний – пуст,

     И над памятником царским – ночь.

     Гавань пьет, казармы пьют. Мир – наш!

     Наше в княжеских подвалах вино!

     Целый город, топоча как бык,

     К мутной луже припадая – пьет.

     В винном облаке – луна. – Кто здесь?

     Будь товарищем, красотка: пей!

     А по городу – веселый слух:

     Где-то двое потонули в вине.

     Феодосия, последние дни Октября

     (NB! Птицы были – пьяные.)

–

x x x

Плохо сильным и богатым

     Плохо сильным и богатым,

     Тяжко барскому плечу.

     А вот я перед солдатом

     Светлых глаз не опущу.

     Город буйствует и стонет,

     В винном облаке – луна.

     А меня никто не тронет:

     Я надменна и бедна.

             Феодосия, конец Октября

–

МОСКВЕ

–

1

Когда рыжеволосый Самозванец

     Когда рыжеволосый Самозванец

     Тебя схватил – ты не согнула плеч.

     Где спесь твоя, княгинюшка? – Румянец,

     Красавица? – Разумница, – где речь?

     Как Петр – Царь, презрев закон сыновний,

     Позарился на голову твою –

     Боярыней Морозовой на дровнях

     Ты отвечала Русскому Царю.

     Не позабыли огненного пойла

     Буонапарта хладные уста.

     Не в первый раз в твоих соборах – стойла.

     Всe вынесут кремлевские бока.

             9 декабря 1917

–

2

Гришка – Вор тебя не ополячил...

     Гришка – Вор тебя не ополячил,

     Петр – Царь тебя не онемечил.

     Что же делаешь, голубка? – Плачу.

     Где же спесь твоя, Москва? – Далече.

     – Голубочки где твои? – Нет корму.

     – Кто унес его? – Да ворон черный.

     – Где кресты твои святые? – Сбиты.

     – Где сыны твои, Москва? – Убиты.

             10 декабря 1917

–

3

Жидкий звон, постный звон

     Жидкий звон, постный звон.

     На все стороны – поклон.

     Крик младенца, рев коровы.

     Слово дерзкое царeво.

     Плeток свист и снег в крови.

     Слово темное Любви.

     Голубиный рокот тихий.

     Черные глаза Стрельчихи.

             10 декабря 1917

–

АНДРЕЙ ШЕНЬЕ

1

Андрей Шенье взошел на эшафот

     Андрей Шенье взошел на эшафот,

     А я живу – и это страшный грех.

     Есть времена – железные – для всех.

     И не певец, кто в порохе – поет.

     И не отец, кто с сына у ворот

     Дрожа срывает воинский доспех.

     Есть времена, где солнце – смертный грех.

     Не человек – кто в наши дни живет.

             11 апреля 1918

–

2

Не узнаю в темноте

     Не узнаю в темноте

     Руки – свои иль чужие?

     Мечется в страшной мечте

     Черная Консьержерия.

     Руки роняют тетрадь,

     Щупают тонкую шею.

     Утро крадется как тать.

     Я дописать не успею.

             17 апреля 1918

x x x

Московский герб: герой пронзает гада

     Московский герб: герой пронзает гада.

     Дракон в крови. Герой в луче. – Так надо.

     Во имя Бога и души живой

     Сойди с ворот. Господень часовой!

     Верни нам вольность. Воин, им – живот.

     Страж роковой Москвы – сойди с ворот!

     И докажи – народу и дракону –

     Что спят мужи – сражаются иконы.

             9 мая 1918

–

ПСИХЕЯ

     Пунш и полночь. Пунш – и Пушкин,

     Пунш – и пенковая трубка

     Пышущая. Пунш – и лепет

     Бальных башмачков по хриплым

     Половицам. И – как призрак –

     В полукруге арки – птицей –

     Бабочкой ночной – Психея!

     Шепот: "Вы еще не спите?

     Я – проститься..." Взор потуплен.

     (Может быть, прощенья просит

     За грядущие проказы

     Этой ночи?) Каждый пальчик

     Ручек, павших Вам на плечи,

     Каждый перл на шейке плавной

     По сто раз перецелован.

     И на цыпочках – как пери! –

     Пируэтом – привиденьем –

     Выпорхнула.

         Пунш – и полночь.

     Вновь впорхнула: "Что за память!

     Позабыла опахало!

     Опоздаю... В первой паре

     Полонеза..."

         Плащ накинув

     На одно плечо – покорно –

     Под руку поэт – Психею

     По трепещущим ступенькам

     Провожает. Лапки в плед ей

     Сам укутал, волчью полость

     Сам запахивает... – "С Богом!"

         А Психея,

     К спутнице припав – слепому

     Пугалу в чепце – трепещет:

     Не прожег ли ей перчатку

     Пылкий поцелуй арапа...

        ==========

     Пунш и полночь. Пунш и пепла

     Ниспаденье на персидский

     Палевый халат – и платья

     Бального пустая пена

     В пыльном зеркале...

             Начало марта 1920

–

«Не самозванка – я пришла домой...»

 Не самозванка – я пришла домой,

И не служанка – мне не надо хлеба.

Я – страсть твоя, воскресный отдых твой,

Твой день седьмой, твое седьмое небо.

Там на земле мне подавали грош

И жерновов навешали на шею.

 – Возлюбленный! – Ужель не узнаешь?

Я ласточка твоя – Психея!

«На тебе, ласковый мой, лохмотья...»

На тебе, ласковый мой, лохмотья,

Бывшие некогда нежной плотью.

Всю истрепала, изорвала, –

Только осталось что два крыла.

Одень меня в свое великолепье,

Помилуй и спаси.

А бедные истлевшие отрепья

Ты в ризницу снеси.

                                   13 мая 1918

«Умирая, не скажу: была...»

Умирая, не скажу: была.

И не жаль, и не ищу виновных.

Есть на свете поважней дела

Страстных бурь и подвигов любовных.

Ты, – крылом стучавший в эту грудь,

Молодой виновник вдохновенья –

Я тебе повелеваю: – будь!

Я – не выйду из повиновенья.

                                  30 июня 1918

«Ночи без любимого – и ночи...»

Ночи без любимого – и ночи

С нелюбимым, и большие звезды

Над горячей головой, и руки,

Простирающиеся к Тому -

Кто от века не был – и не будет,

Кто не может быть – и должен быть.

И слеза ребенка по герою,

И слеза героя по ребенку,

И большие каменные горы

На груди того, кто должен – вниз...

Знаю все, что было, все, что будет,

Знаю всю глухонемую тайну,

Что на темном, на косноязычном

Языке людском зовется – Жизнь.

                                       (Между 30 июня и 6 июля 1918)

«Как правая и левая рука...»

Как правая и левая рука,

Твоя душа моей душе близка.

Мы смежены, блаженно и тепло,

Как правое и левое крыло.

Но вихрь встает – и бездна пролегла

От правого – до левого крыла!

                                     10 июля 1918

«Рыцарь ангелоподобный...»

Рыцарь ангелоподобный –

Долг! – Небесный часовой!

Белый памятник надгробный

На моей груди живой.

За моей спиной крылатой

Вырастающий ключарь,

Еженощный соглядатай,

Ежеутренний звонарь.

Страсть, и юность, и гордыня

Все сдалось без мятежа,

Оттого что ты рабыне

Первый молвил:

– Госпожа!

                                     14 июля 1918

«Если душа родилась крылатой...»

Если душа родилась крылатой -

Что ей хоромы – и что ей хаты!

Что Чингис – Хан ей и что – Орда!

Два на миру у меня врага,

Два близнеца, неразрывно – слитых:

Голод голодных – и сытость сытых!

                                  18 августа 1918

КОМЕДЬЯНТ

3

Не любовь, а лихорадка!

Не любовь, а лихорадка!

Легкий бой лукав и лжив.

Нынче тошно, завтра сладко,

Нынче помер, завтра жив.

Бой кипит. Смешно обоим:

Как умен – и как умна!

Героиней и героем

Я равно обольщена.

Жезл пастуший – или шпага?

Зритель, бой – или гавот?

Шаг вперед – назад три шага,

Шаг назад – и три вперед.

Рот как мед, в очах доверье,

Но уже взлетает бровь.

Не любовь, а лицемерье,

Лицедейство – не любовь!

И итогом этих (в скобках –

Несодеянных!) грехов –

Будет легонькая стопка

Восхитительных стихов.

                            20 ноября 1918

 5

Дружить со мной нельзя

Дружить со мной нельзя, любить меня – не можно!

Прекрасные глаза, глядите осторожно!

Баркасу должно плыть, а мельнице – вертеться.

Тебе ль остановить кружащееся сердце?

Порукою тетрадь – не выйдешь господином!

Пристало ли вздыхать над действом комедийным?

Любовный крест тяжел – и мы его не тронем.

Вчерашний день прошел – и мы его схороним.

                                       20 ноября 1918

«Я Вас люблю всю жизнь и каждый день...»

Я Вас люблю всю жизнь и каждый день,

Вы надо мною, как большая тень,

Как древний дым полярных деревень.

Я Вас люблю всю жизнь и каждый час.

Но мне не надо Ваших губ и глаз.

Всe началось – и кончилось – без Вас.

Я что – то помню: звонкая дуга,

Огромный ворот, чистые снега,

Унизанные звездами рога...

И от рогов – в полнебосвода – тень...

И древний дым полярных деревень...

– Я поняла: Вы северный олень.

                                           7 декабря 1918

Когда-нибудь, прелестное созданье

Когда-нибудь, прелестное созданье,

Я стану для тебя воспоминаньем,

Там, в памяти твоей голубоокой,

Затерянным – так далеко-далеко.

Забудешь ты мой профиль горбоносый,

И лоб в апофеозе папиросы,

И вечный смех мой, коим всех морочу,

И сотню – на руке моей рабочей -

Серебряных перстней, чердак-каюту,

Моих бумаг божественную смуту...

Как в страшный год, возвышены бедою,

Ты – маленькой была, я – молодою.

«Дорожкою простонародною...»

Дорожкою простонародною,

Смиренною, богоугодною,

Идем – свободные, немодные,

Душой и телом – благородные.

Сбылися древние пророчества:

Где вы – Величества? Высочества?

Мать с дочерью идем – две странницы

Чернь черная навстречу чванится.

Быть может – вздох от нас останется,

А может – Бог на нас оглянется...

Пусть будет – как Ему захочется:

Мы не Величества, Высочества.

Так, скромные, богоугодные,

Душой и телом – благородные,

Дорожкою простонародною –

Так, доченька, к себе на родину:

В страну Мечты и Одиночества –

Где мы – Величества, Высочества.

                                                       (1919)

«Поцеловала в голову...»

Поцеловала в голову,

Не догадалась – в губы!

А все ж – по старой памяти –

Ты хороша, Любовь!

 Немножко бы веселого

Вина, – да скинуть шубу, –

О как – по старой памяти –

Ты б загудела, кровь!

Да нет, да нет, – в таком году

Сама любовь – не женщина!

Сама Венера, взяв топор,

Громит в щепы подвал.

В чумном да ледяном аду,

С Зимою перевенчанный,

Амур свои два крылышка

На валенки сменял.

Прелестное создание!

Сплети – ка мне веревочку

Да сядь – по старой памяти –

К девчонке на кровать.

– До дальнего свидания!

– Доколь опять научимся

Получше, чем в головочку

Мальчишек целовать.

                                    Декабрь 1919

«Та ж молодость, и те же дыры...»

Та ж молодость, и те же дыры,

И те же ночи у костра...

Моя божественная лира

С твоей гитарою – сестра.

Нам дар один на долю выпал:

Кружить по душам, как метель.

– Грабительница душ! – Сей титул

И мне опущен в колыбель!

В тоске заламывая руки,

Знай: не одна в тумане дней

Цыганским варевом разлуки

Дурманишь молодых князей.

Знай: не одна на ножик вострый

Глядишь с томлением в крови, -

Знай, что еще одна. .. – Что сестры

В великой низости любви.

                                             (Март 1920)

x x x

А следующий раз – глухонемая

     А следующий раз – глухонемая

     Приду на свет, где всем свой стих дарю,

         свой слух дарю.

     Ведь все равно – что говорят – не понимаю.

     Ведь все равно – кто разберет? – что говорю.

     Бог упаси меня – опять Коринной

     В сей край придти, где люди тверже льдов,

         а льдины – скал.

     Глухонемою – и с такою длинной –

     – Вот – до полу – косой, чтоб не узнал!

             7 апреля 1920

–

Глаза участливой соседки...

     Глаза участливой соседки

     И ровные шаги старушьи.

     В руках, свисающих как ветки –

     Божественное равнодушье.

     А юноша греметь с трибуны

     Устал. – Все молнии иссякли. –

     Лишь изредка на лоб мой юный

     Слова – тяжелые, как капли.

     Луна как рубище льняное

     Вдоль членов, кажущихся дымом.

     – Как хорошо мне под луною –

     С нелюбящим и нелюбимым.

             29 апреля 1920

–

Так из дому, гонимая тоской...

          "Я не хочу – не могу –

          и не умею Вас обидеть."

     Так из дому, гонимая тоской,

     – Тобой! – всей женской памятью, всей жаждой,

     Всей страстью – позабыть! – Как вал морской,

     Ношусь вдоль всех штыков, мешков и граждан.

     О вспененный высокий вал морской

     Вдоль каменной советской Поварской!

     Над дремлющей борзой склонюсь – и вдруг –

     Твои глаза! – Все руки по иконам –

     Твои! – О, если бы ты был без глаз, без рук,

     Чтоб мне не помнить их, не помнить их, не помнить!

     И, приступом, как резвая волна,

     Беру головоломные дома.

     Всех перецеловала чередом.

     Вишу в окне. – Москва в кругу просторном.

     Ведь любит вся Москва меня! – А вот твой дом...

     Смеюсь, смеюсь, смеюсь с зажатым горлом.

     И пятилетний, прожевав пшено:

     – "Без Вас нам скучно, а с тобой смешно"...

     Так, оплетенная венком детей,

     Сквозь сон – слова: "Боюсь, под корень рубит –

     Поляк... Ну что? – Ну как? – Нет новостей?"

     – "Нет, – впрочем, есть: что он меня не любит!"

     И, репликою мужа изумив,

     Иду к жене – внимать, как друг ревнив.

     Стихи – цветы – (И кто их не дает

     Мне за стихи?) В руках – целая вьюга!

     Тень на домах ползет. – Вперед! Вперед!

     Чтоб по людскому цирковому кругу

     Дурную память загонять в конец, –

     Чтоб только не очнуться, наконец!

     Так от тебя, как от самой Чумы,

     Вдоль всей Москвы – ....... длинноногой

     Кружить, кружить, кружить до самой тьмы –

     Чтоб, наконец, у своего порога

     Остановиться, дух переводя...

     – И в дом войти, чтоб вновь найти – тебя!

             17 – 19 мая 1920

–

Сижу без света, и без хлеба

x x x

          С.Э.

     Сижу без света, и без хлеба,

     И без воды.

     Затем и насылает беды

     Бог, что живой меня на небо

     Взять замышляет за труды.