Текст книги "Мир наизнанку (сборник)"
Автор книги: Марина и Сергей Дяченко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
МАРИНА И СЕРГЕЙ ДЯЧЕНКО
МИР НАИЗНАНКУ
ПИСАТЕЛЬ
Клавдия Васильевна вызвала меня к себе в кабинет и спросила очень грозно:
– Это что такое?
Перед ней на столе лежала моя тетрадка по русскому языку. Она давно закончилась, и на последней странице я немножко написал от себя. Всего несколько строчек.
– Это что такое, я тебя спрашиваю?!
– Тетрадка, – сказал я и покраснел.
– Вижу! А в тетрадке что?
И она открыла последнюю страницу:
– «Однажды утром капитан Железный Глаз вышел на палубу своего космического крейсера…» Что это? Где ты это прочитал?
– Нигде, – признался я, потому что выкрутиться никак не получалось. – Я это сам придумал.
– Сам?! Придумал и написал?
По ее голосу я понял, что случилось что-то совсем ужасное.
– Ну! Отвечай!
– Я больше не буду, – сказал я и всхлипнул.
– Ты что, писатель? А?
– Нет.
– Может, у тебя есть талант? Говори!
– Нет…
– Может, твоя фамилия Полимеров?!
– Нет…
– Так почему ты позволяешь себе писать в тетради то, что сам придумал?!
Я молчал, потому что отвечать было нечего. Это Ленка-ябеда, наверное, вытащила у меня из парты тетрадку и отнесла Клавдии Васильевне. Она слышала, как я шепотом читал свое сочинение Борьке.
– Я больше не буду…
– Если еще хоть раз тебя на этом поймают, – сказала Клавдия Васильевна, – можешь прямиком собираться в спецшколу! А это я забираю и в четверти по русскому ставлю двойку. Иди и хорошенько подумай над своим поведением!
Я вышел в коридор и стал думать.
Через неделю должна выйти новая книжка Виталия Полимерова. Очень долго ждать. Писатель не может сочинять больше двенадцати книжек в год, потому что писательское творчество – очень медленный и важный процесс. Поэтому мы получаем только по книжке раз в месяц. И нам еще везет, что Виталий Полимеров наш соотечественник. А в других странах, где нет Писателя, еще приходится ждать перевода на иностранный язык.
На каждой улице висит плакат с названием новой книжки Полимерова. Но и так всем известно, что новая книжка будет называться «Разрывающий гром». Уже по всей стране работают типографии, и миллиарды книг будут напечатаны точно в срок, и их завезут во все книжные магазины, где стоят на всех полках допечатки прежних книг Полимерова. Но это будет только через неделю.
Чтобы хоть как-то скрасить ожидание, я решил сам придумывать приключения полюбившихся героев. Например, капитана Железный Глаз. А из-за проклятой Ленки Клавдия Васильевна меня засекла.
Я грустно взял портфель и пошел домой. Мама огорчится, узнав, что у меня двойка по русскому. А еще больше она огорчится, узнав, что Клавдия Васильевна забрала тетрадку с моим сочинением.
Я сам видел позавчера, как мама, от всех спрятавшись, потихоньку читала телефонную книгу. Мы все очень любим читать. Двести тридцать шесть книг Полимерова, составляющие нашу домашнюю библиотеку, зачитаны до дыр и выучены почти наизусть.
Жалко, что я не Писатель и у меня нет Таланта. Писатель во всем мире может быть только один. Его читают Все на Свете, и еще у него Слава и Огромные Тиражи.
Папа однажды сказал в сердцах, что весь наш мир похож на чью-то выдумку. Такого, конечно, быть не может. Выдуманные миры существуют только в книжках.
Но будь я писатель Полимеров с Талантом – я бы, конечно, устроил наш мир именно так.
МИР НАИЗНАНКУ
Девятнадцатого мая поздним вечером Лиза вышла из кинотеатра под уличную арку, соединяющую два переулка, темный и освещенный. Влюбленная парочка – единственные зрители, досидевшие вместе с Лизой до конца сеанса, – повернула налево, обозначая свой путь в темноте воркованием и звуками поцелуев. Лиза двинулась направо.
Большие каштаны обступили фонарь: растопырив листья, воинственно вскинув белые свечки, они обворовывали прохожих, оставляя им вместо света паутину теней. Вечер был душный и даже жаркий. В отдалении грохотало – на город шла гроза. Лиза нащупала в сумке ручку автоматического зонтика; зонта, которому через несколько минут суждено было изменить ее жизнь.
Она шагала вверх по переулку, не пустому даже ночью. Прокатили парень и девушка на роликах, прошел, тяжело топая, милицейский патруль. Если бы Лизу спросили сейчас, о чем был фильм, на который она убила сегодняшний вечер, – не вспомнила бы даже за вознаграждение.
Она ходила в кино не затем, чтобы развлекаться или приобщаться к искусству. Она забивала время дешевыми зрелищами, как забивают голодный желудок недоваренной крупой.
На углу, выкипая из клумбы, будто каша из горшка, громоздился куст сирени. Лиза умерила шаг – запах цветов действовал на нее, как на пчелу. Тяжелые соцветия мотались под ветром. Лиза остановилась на секунду, с первого взгляда нашла цветок с пятью лепестками, отщипнула и съела.
Цветок был горький.
Ветер швырнул в лицо пригоршню пыли с песком. Лиза зажмурилась, запоздало сообразила, что лучше бы повернуть к метро, но маршрут менять не стала: шаг в сторону с привычной колеи вызывал страх. Тысячу раз пройденный путь, шорох зубной щетки на зубах, звон посуды и радужные мыльные пузыри в раковине – ежедневная рутина подтверждала своим существованием, что мир незыблем и безопасен.
Песчинка застряла в углу глаза. Лиза мигала, смахивая с ресниц слезы, и упрямо продолжала идти вперед, где уже виднелась остановка маршрутки. Здесь когда-то был навес для пассажиров, потом его почему-то разобрали, остались только металлические трубы, как два дырявых крыла над деревянной скамеечкой. Рядом помещалась будочка валютного обменного пункта. Ее коротенький козырек мог укрыть от дождя разве что летучую мышь.
На асфальт одна за другой шлепнулись первые капли. Лиза вытащила зонтик из сумки – тяжелый и автоматический, как армейское орудие убийства. По мостовой одна за другой катились белоглазые машины – почти невидимые в темноте. Маршрутки не было и в помине. Остановка пустовала, только у самого края тротуара стоял высокий человек в сером свитере. Он смотрел налево, туда, откуда тянулся поток машин: видимо, очень ждал маршрутку. Лиза остановилась чуть в стороне.
Хлынул дождь. Хлопнул, открываясь, яркий автоматический зонтик, и на остановке сделалось пестро от ягод и ромашек. Замолотили по ягодам капли, дождь летел в свете фар, как спутанные волосы. Человек на краю тротуара не двинулся под ударом воды, не сделал попытки укрыться, только втянул голову в плечи; вся его поза выражала покорность судьбе.
Он вымокнет в две минуты, подумала Лиза, на секунду выныривая из болота привычных мыслей. Сделала несколько шагов, чувствуя, как молотят брызги по щиколоткам, и вопросительно подняла зонт:
– Может, спрячетесь?
Он повернул голову. Если бы Лиза была блохой, решившей предложить помощь кошке, – взгляд, которого она удостоилась, не мог бы оказаться более скептическим.
Она отступила. Вот так шагнуть с зонтом к незнакомому мужчине – в безлюдном месте, на темной остановке – могла только законченная дура, ага. Вода, заливавшая туфли, показалась вдруг очень холодной.
Человек продолжал смотреть. У него были тонкие губы, сардонически сжатые, и довольно-таки крупный нос. В глазах отражались фары проносившихся машин.
Потом он молча встал рядом. Лиза почувствовала себя очень скованно; возможно, человек прочитал в ее предложении смысл, которого там вовсе не было? Краем глаза она видела свет, горящий в будочке обменника, и бледное лицо за стеклом; в конце концов, она просто предложила зонт человеку, стоящему под ливнем, только и всего.
– У тебя приличные проблемы, – сказал незнакомец и посмотрел на Лизу с высоты своего роста, сверху вниз.
– Что?
– Ты научилась прикидываться человеком. Но тебе не сладко.
– Что?!
Дождь молотил по ткани зонтика, возможно, из-за этого грохота ей мерещились в устах незнакомца дикие слова.
– Проконсультируйся, – сказал обладатель серого свитера. – Если совсем прижмет – можешь приехать ко мне.
Земля задрожала, из темноты вышел трамвай. Красный, узкий, очень мокрый, он остановился у края тротуара, и двери-гармошки разъехались.
– Спасибо за зонтик, – сказал человек и шагнул внутрь. На секунду стал виден профиль женщины, сидящей на месте водителя: в детстве Лизу поражало, что у трамваев нет руля, только поручень, чтобы вагоновожатый мог держаться.
Двери трамвая захлопнулись. Вагон вздрогнул и покатился дальше, снова задрожала земля. Дождь хлестал, как сумасшедший. Лиза некоторое время смотрела вслед трамваю, пока не сообразила, что на гладком асфальте нет рельсов.
* * *
– Девушка! Девушка!
Шли и шли друг за другом мокрые лица машин. Дождь колотил по твердому покрытию, капли шлепались, разбивались, подпрыгивали, над землей висела туча брызг, и Лиза не сразу различила за этим грохотом стук по стеклу:
– Девушка!
Она обернулась.
Парень в обменной будке колотил по стеклу костяшками пальцев. Решетка, прикрывающая окошко от грабителей, была похожа на восходящее солнце с растопыренными лучами.
– Да подойдите же! Пожалуйста!
Переложив зонтик из одной руки в другую, перешагивая через сухое пространство из лужи в лужу, Лиза подошла.
– Что он вам сказал? – жадно спросил кассир, бледный, с ввалившимися щеками парнишка лет двадцати с небольшим.
– Он сказал, что у меня проблемы, – призналась Лиза и спросила, помолчав: – У вас что, круглосуточный обменный пункт? Уже поздно…
– Он вас пригласил или нет? Скажите? Пригласил?
Дождь потоками лился с краев зонтика.
– Здесь ведь нет рельсов, – сказала Лиза.
– Конечно, нет!
– И здесь не ходит трамвай.
– Как вы вообще сюда попали? – напряженно спросил кассир.
– Пешком! – она поежилась, чувствуя, как дождь водяной пылью пробивает ткань зонта.
И огляделась.
Блестел асфальт. Остановка казалась нарисованной на мокром стекле, дальние пропорции искажались, как отражение в елочной игрушке. Горел фонарь, и единым потоком шли машины, не останавливаясь, не замедляясь, будто на карусели.
Странно, что никого нет на остановке, подумала она и вдруг замерзла до кончиков ногтей. Кассир настойчиво постучал в окошко:
– Эй! Как вас зовут?
– Елизавета…
– Елизавета, вы говорили с Хозяином, понимаете?
– Нет. Он ваш хозяин?
– Ваш тоже… Как вы сюда попали? Как вы вообще решились к нему подойти?!
– Я просто предложила человеку зонтик, – Лиза отступила от окошка.
– Не уходите! – завопил кассир.
Еще один сумасшедший, подумала Лиза.
Из пелены показалась маршрутка. Лиза кинулась к ней что есть духу, но белый микроавтобус только чуть притормозил, поднял веер брызг и уехал – как будто Лизы не было, как будто остановка пустовала. И машина казалась пустой – Лиза видела, как салон ее насквозь пробивают дальние фонари, высвечивают спинки незанятых сидений.
Она почувствовала, что ноги промокли до колен. Машины двигались в торжественной тишине, мокрая остановка казалась окруженной туманом, как сцена – темнотой.
Медленно, бочком она вернулась к будке обменника.
– Послушайте, Елизавета, – торопливо сказал мужчина в будке. – Если он вас приглашал – это шанс, один на миллион, вы можете к нему приехать. Но только если он вас звал. Что он конкретно сказал?
– Он сказал, что я научилась прикидываться человеком, – Лиза разглядывала кассира сквозь мутное стекло и солнцеподобную решетку.
– Так вы не человек?!
– Я марсианин.
– Зря вы так шутите, – горестно сказал кассир. – Вы посмотрели бы на меня повнимательнее.
Почти против своей воли Лиза вытянула шею и заглянула в темноту будочки. Кассир восседал на офисном стуле – нет, он сам ниже пояса был офисным стулом. Его торс вырастал из сиденья, как орхидея из пня.
– Бред, – прошептала Лиза. Мигнула: наваждение прошло, в будке стояла полутьма, а окошечко было таким крохотным, что туда и мелкая купюра, наверное, протискивалась с трудом.
– Хотите поменять доллары, евро? – спросил кассир. – У нас хороший курс.
– Спасибо, – сказала Лиза. Повернулась и, опустив зонтик, мокрая, как мышь, пошла по направлению к станции метро.
* * *
Ее страх выбиться из привычного был, скорее всего, простым неврозом. Рутина служила оболочкой защитного пузыря, стоило пробить в ней крохотное отверстие, как вся ткань мира расползалась. В детстве Лиза иногда ловила себя на странном ощущении: она будто не знала, кто она, привычные вещи казались новыми, собственное имя – странным. Это были жуткие, неприятные моменты, сродни падению с высоты. Она всерьез верила, что, если пойти по незнакомой улице, заблудиться в чужом городе, просто выйти на неправильной станции метро – можно превратиться в другого человека и забыть, кем был раньше. И стоять перед дверью, хмурясь, роясь в чужих воспоминаниях, осознавая, что дверь знакома – но чужая. Чужая, – но в нее придется войти и жить.
– Лизавета, – сказала Алена, которая отлично знала, что Лиза терпеть не может, когда ее так называют. – Пашка женится.
Пашке было двадцать, он снимал наушники только в ванне, потому что его мозг составлял одно целое с ай-фоном. Лиза была уверена, что такие, как Пашка, не женятся никогда.
– Ага, – сказала Алена. – Я сначала пришла в ужас. Но, ты понимаешь, если сейчас его не окольцевать, потом он вообще не захочет. Надо вогнать его в какие-то рамки, пока возможно.
– Наверное, – согласилась Лиза. – А на ком?
– Что?
– На ком он женится?
– На восемнадцатилетней девочке из провинции, – сообщила Алена с удовлетворением. – Собственно, я приняла решение их расписать, когда ее увидела. Хороший материал, поддается влиянию, а Пашка слушает ее, как теленок. Даже если ничего не выйдет. Лучше разведенный, чем холостяк с детства, ты не находишь?
– Не знаю, – сказала Лиза.
Алена считалась ее сестрой, хотя у них были разные родители. Когда Лиза в бантиках ходила во второй класс, Алена поступила в университет и скоро забеременела. Мама называла девочек сестрами, хотя недосягаемо взрослая, да еще и обремененная младенцем Алена казалась Лизе чужой. Как и новый папа. Как и новый распорядок дня, новый дом, новая школа; может быть, в те дни и зародилась Лизина боязнь перемен?
И вот Пашке двадцать, и нет уже ни мамы, ни папы. Племянник младше всего на десять лет, но между ним и Лизой пролегла граница поколений – Паша сделан не из «линеек и батареек», как положено мальчишке, а из чатов, понтов и информационных пакетов неясного происхождения.
– Не знаю, – повторила Лиза. – А где они будут жить?
– А тут мы подбираемся к интересному вопросу, – Алена кивнула. – Идем?
На кухне она вытащила из шкафа бутылку с яичным ликером, разлила тягучей струйкой в две крохотные рюмки и жестом пригласила Лизу сесть напротив за чисто вымытый стол.
– В квартире зарегистрированы я, ты и Пашка, – без предисловий начала Алена. – Записано на меня. Правильно?
Алена не спрашивала, правильно ли квартира, доставшаяся в наследство от отца, принадлежит ей. Она просила подтвердить верность изложенной информации.
– Пашкина жена будет жить здесь. Ни на какие съемные хаты я их не пущу, да и на какие бабки они будут снимать? Им еще учиться… Комнат у нас три. Я предлагаю выплатить тебе некую сумму… потом договоримся… С тем, чтобы ты выписалась.
– А где я буду жить? – почти без удивления спросила Лиза.
– Либо купишь что-то за городом. Либо будешь снимать: мы же договорились, что свою долю квартиры ты получишь деньгами. Альтернативный вариант – продавать квартиру, разъезжаться. Но ты прекрасно понимаешь: за нормальные деньги сейчас хату не продать, цены сильно упали.
– Могу я подумать? – спросила Лиза.
– Разумеется, – Алена поднесла к губам рюмку с ликером. – Что мы, сестры, не договоримся, что ли?
* * *
– В скульптуре воспроизводится реальный мир, но основным объектом изображения является человек, через внешний облик которого передается его внутренний мир, характер, психологическое состояние, а также человеческое тело, передача движения (голова, бюст, торс, статуя, скульптурная группа). Выразительность скульптуры достигается с помощью построения основных планов, световых плоскостей, объемов, масс, ритмических соотношений. Большое значение имеют четкость и цельность силуэта…
Среди коллег Лиза считалась середнячком – в основном потому, что неохотно отказывалась от старых экскурсий в пользу новых. Экскурсия была кольцом, похожим на год и сутки. Лиза по опыту знала, когда экскурсанты заскучают, когда оживятся, когда разбредутся, когда и чем можно снова их собрать.
– Скульптор категорически восставал против холодных аллегорий, говоря, что «это убогое обилие, всегда обличающее рутину, и редко гений». Он отказался от изображений Добродетели и Славы и оставил лишь змею, имеющую не только смысловое, но и композиционное значение…
Сыпался песок в ее внутренних часах. Упала последняя песчинка. Разошлись экскурсанты; Лиза вернулась в контору, расписалась в журнале, взяла сумку и вышла.
В привычном кинотеатре шел все тот же фильм. Лиза купила самый дешевый билет, села в первом ряду и отключилась – происходящее на экране вводило ее в транс. Ранним вечером, когда низкое солнце отражалось в верхних окнах многоэтажек, Лиза вышла из кинотеатра под уличную арку, соединяющую два переулка.
Постояла, раздумывая. И пошла на остановку маршрутки.
На остановке было светло и пыльно, переминались с ноги на ногу люди, каждый говорил по телефону. Все смотрели в разные стороны. Под скамейкой лежал бездомный пес и тоже, казалось, говорил по встроенному мобильнику – такой отрешенной и нездешней была его морда.
Лиза огляделась. Обменник исчез. На его месте помещался цветочный киоск.
Лиза обошла остановку по периметру. Заглянула в киоск; цены были заоблачные.
– Вы не подскажете, где тут ближайший обмен валют?
– В гастрономе, – сказала цветочница. – На углу.
Подъехала маршрутка, потом еще одна. Катились машины – будничные, как мошки, прочно вшитые в ткань повседневности. Вчера, возвращаясь из кино, Лиза случайно вывалилась в боковой карман реальности, но теперь все хорошо, все надежно и прочно, все по-прежнему.
Она не боялась оказаться в роли бомжа. Ее пугала перемена квартиры. Любая перемена привычного сводила ее с ума, даже если шторы перевесить или отодвинуть кровать от окна. А перемена дома? Быта? Всех маршрутов?
Она влезла в микроавтобус, умостилась на боковом сиденье и покатилась, как шарик в лузу, как вода по желобу, в привычное место. Туда, куда привыкла скатываться каждый день вот уже два десятка лет. В место, до сих пор считавшееся ее домом.
* * *
– Выразительность скульптуры достигается с помощью построения основных планов, световых плоскостей, объемов, масс, ритмических соотношений…
Собирался дождь.
Лиза вышла из кинотеатра под уличную арку. Было совсем темно. Фонарь не горел. В отдалении грохотало.
Она смотрела фильм пятый или шестой раз. Билетерша ее узнавала и поглядывала с удивлением.
– Большое значение имеют четкость и цельность силуэта…
Мир вокруг хранил четкость и цельность, в то время как Лизе хотелось, чтобы он их потерял – случайно, не нарочно, как малолетняя дура теряет девственность. Вчера и позавчера она шла той же дорогой из того же зала после того же фильма, но вчера и позавчера не было дождя. Имеет ли это значение?
Лиза остановилась у куста сирени, уже отцветающего, нашла цветок с пятью лепестками, отщипнула и съела. Цветок был горький. Фонари на улице горели через один, за пределами светлого круга пространство смазывалось, как будто Лизу посадили в колоссальный аквариум. Она свернула к остановке маршрутки, на ходу вытаскивая из сумки зонтик.
Остановка была пуста, и желтый огонек горел в окошке обменного пункта. Лиза остановилась, чувствуя, как шевелятся на голове волосы.
Из узкого окошка, прикрытого решеткой, смотрели на Лизу два испуганных глаза:
– Это вы? Как вы снова сюда попали?
– Он предлагал мне проконсультироваться, – сказала Лиза. – Я хочу понять, что со мной не так, что происходит. Хочу поехать к нему. Как это сделать?
Парень в будочке мигнул:
– Надо ждать трамвая. И заплатить за билет всеми деньгами, что у вас есть.
– Значит…
– Значит – всеми. Всем, что у вас есть в карманах, в ящиках стола, на карточке, на счету… Если у вас есть собственность – ее надо продать, обратить в деньги и тоже выложить за билет. Это знак, что вам очень нужна эта поездка. Притом что он запросто может вам отказать, отправить с порога, потому что у него будет плохое настроение, или вы ему на второй взгляд не понравитесь, или еще что-то…
– Я о таком читала, – пробормотала Лиза.
– Да, это ритуальная плата. Но безвозвратная. Не понарошку.
– Вы бы поехали?
– Я бы поехал, – сказал парень с горьким сарказмом в голосе. – Но я не могу встать. Я посажен здесь навсегда, не хотите продать или купить доллары? У меня очень хороший курс…
– Кто ты? – помолчав, спросила Лиза.
– Меня зовут Игорь, я меняла. И больше ни о чем не спрашивай.
– Я искусствовед, – сказала она неуверенно. – Но либо я сумасшедшая, либо со мной что-то похуже происходит. Я себя чувствую, как…
Она замолчала.
– Как кто? – Игорь прижался лицом к солнцеобразной решетке.
– Как фигурка в музыкальной шкатулке. Как будто я иду вдоль желоба, иногда слегка поворачиваясь, и не прихожу в сознание. Не чувствую себя. Вижу только желоб.
– Тебе надо бы к нему съездить, – помолчав, сказал Игорь. – Но я не берусь дать совет. За советы, знаешь, надо отвечать.
– Я долго не могла сюда попасть, – призналась Лиза. – Я выходила… на другую остановку.
– Понимаю, – Игорь кивнул. – Но помочь не могу.
Сквозь тесное окошко с решеткой его нельзя было как следует рассмотреть.
* * *
– Ремонт будете делать сами, – Алена говорила по-матерински напористо, ее голос шел, как поток сгущенки по бетону. – Окно, конечно, заменят рабочие, но наклеить обои – святое дело для молодой семьи… Привет, Лизавета, ты сегодня рано?
Лиза остановилась в дверях своей комнаты. В центре, на вытертом коврике, возвышалась Алена, на подоконнике сидел флегматичный Паша, а с краешка, у дивана, жалась тусклая девочка лет семнадцати-восемнадцати, тощая, как кузнечик, и босая.
– А мы тут строим планы, – весело поделилась Алена. – Паша, приготовь чай. Я сейчас.
И Алена поманила Лизу за собой; по темному коридору, где пахло корицей, сестры молча проследовали в комнату Алены, по-зимнему стылую из-за постоянно включенного кондиционера.
– Я ведь ничего еще не решила, – с порога сказала Лиза. – А ты уже планируешь в моей комнате ремонт?
Алена поморщилась:
– Послушай, зачем эти бабские бытовые сцены? Зачем коммуналка, зачем война, мы ведь не первый день друг друга знаем?
– А если я откажусь? – предположила Лиза.
– Как же ты откажешься? – Алена сочувственно покачала головой. – Уже они подали заявление, уже день свадьбы назначен, куда же тебе отказываться?
– Пусть живут в Пашкиной комнате, я не против.
– Как ты себе представляешь – четыре человека на пятидесяти метрах? Да еще молодая семья?
– А куда я денусь?
– Да я ведь тебе денег дам, балда! Тебе же лучше: может, мужика какого-нибудь найдешь наконец, а то ведь тридцатник на носу и полный привет с личной жизнью…
– Сколько? – спросила Лиза.
– А? – Алена, кажется, не поверила своему счастью.
– Сколько ты мне дашь?
– Десять тысяч долларов, – сказала Алена непререкаемым тоном. – Это больше, чем твоя доля. Выдам наличными без проволочек. Когда к паспортистке пойдем?
* * *
Дождь колотил по ягодам и ромашкам на ткани зонта. Машины катились сплошным потоком, их белые глаза глядели, как у вареных рыб. Парень в обменном киоске, Игорь, неотрывно смотрел Лизе в спину, но она не оборачивалась.
Она стояла у края тротуара. Казалось, прошел час и другой, но минутная стрелка на ее часах едва сдвинулась. Холодные капли подпрыгивали, отталкиваясь от асфальта, и били по ногам ниже колен.
Потом дождь прекратился.
Лиза постояла, слушая тишину над зонтом. Капли скатывались с его металлических ребер. Лиза опустила зонт, посмотрела на небо, потом в конец улицы – и увидела трамвай.
Красный, узкий, он шел, сотрясая землю, фары светились теплым желтоватым светом. Лиза попятилась. Трамвай подошел к краю тротуара и остановился, тихо звякнув. Разъехались автоматические двери.
Лиза обернулась и посмотрела на обменный ларек. Лицо Игоря, ставшее частью решетки, было похоже на погашенную марку.
Лиза шагнула вперед и вверх, по ступенькам. Проход в салон был загорожен турникетом. Женщина-кассир чуть повернула голову.
Лиза открыла сумку, которую все это время судорожно сжимала под мышкой, и вытащила пачку денег, перетянутую аптекарской резинкой. Положила в жестяной лоток перед женщиной. Добавила кредитную карточку, на которую ей иногда перечисляли гонорары, и выгребла из карманов всю мелочь.
Женщина коротко зевнула и побарабанила пальцами по поручню. Лиза, не совсем понимая, что происходит, запустила руку в сумку и глубоко, на самом дне, нашла еще две мелкие монеты. Они звякнули о лоток, повертелись и успокоились.
За спиной у Лизы зашипели, закрываясь, двери. Турникет замигал зеленым.
– Пройдите в салон, – в микрофон сказала вагоновожатая. У нее был усталый голос человека, равнодушного к своей работе.
Лиза повернула рычаг турникета и вошла. Трамвай был пуст, светло-шоколадные сиденья напомнили ей зрительный зал; она выбрала место справа, у окна, и села.
Поползла назад будочка обменника, отразилась в большой луже и пропала. Трамвай повернул, скрежеща колесами, навстречу потянулись новостройки, типовые и привычные, но Лиза готова была поклясться, что никогда раньше их не видела.
Трамвай въехал в тоннель. Под сиденьем что-то щелкнуло, и промокшие Лизины ноги явственно ощутили тепло. В салоне включился обогреватель; трамвай вынырнул из тоннеля посреди унылого осеннего поля. Лесополоса стояла как последний отряд ополчения, елки сильно раскачивались на ветру, вокруг берез смерчами вились сухие листья. Трамвай набрал скорость и въехал в ливень; Лиза почувствовала, что в салоне становится жарко. Несколько минут ничего нельзя было разглядеть, такими густыми оказались дождь и туман, а потом снаружи проглянуло солнце. Лиза принялась тереть запотевшее стекло, и ладони ее замерзли прежде, чем она поняла: стекло затянуто не испариной, а изморозью.
Печка под сиденьем работала на полную мощность. Ледяные узоры стали таять. Сдвигая пальцем угловатые пластинки льда, Лиза проделала в изморози смотровое окошко. Трамвай шел по улице, уставленной двухэтажными домами; крыши, ограды, вывески были завалены снегом, как на рождественской картинке.
Трамвай замедлил ход и остановился. С шипением открылись задние двери. По салону пополз холод.
– Мне выходить? – громко спросила Лиза и поразилась, до чего жалобно прозвучал ее голос.
Вагоновожатая прокашлялась в микрофон, но ничего не ответила.
Лиза поднялась и, по-прежнему сжимая в руке мокрый зонтик, подошла к выходу. За распахнутыми дверцами горел снег на солнце, на снегу лежали тени голых кустов, похожие на синие веники, и ни единого следа не отпечатывалось на высоченной гладкой целине.
Лиза посмотрела на свои туфли-лодочки, мокрые, белые, под стать снегу. Ей всегда нравились фильмы-сказки про зиму, где герои могли танцевать на снегу чуть ли не босиком.
Она спрыгнула с подножки и утонула сразу по колени. Последние лоскуты тепла соскользнули, остались в салоне; дверь за спиной захлопнулась, трамвай звякнул, и тронулся с места, и укатил, оставив после себя рельсы – настоящие стальные рельсы, горящие на ярком, но совершенно не греющем солнце.
Лиза почувствовала, что дрожит. Что зуб не попадает на зуб и что она замерзнет прямо здесь, на трамвайной остановке, если немедленно не найдет пристанища.
Вдоль улицы стояли дома с плотно закрытыми ставнями. На дверях висели замки, каждый был размером с голову казненного и украшал собой массивный засов. Здесь не ждали гостей, здесь и хозяева, кажется, были в отлучке; солнечные блики играли на флюгерах и оконных стеклах верхних этажей. Печные и каминные трубы смотрели в синее небо, пустые, бездымные.
Грохот трамвая стих вдалеке. Лиза прислушалась. Еле слышно поскрипывал флюгер где-то в вышине, хотя ветра, кажется, не было вовсе.
– Эй! – сказала она, и голос прозвучал очень хрипло.
Банда волшебников-аферистов, выманивающих у людей последние деньги. Галлюциногены. Хорошо бы этот холод был галлюцинацией; ладно с ними, с деньгами, приду обратно к Алене, буду ночевать в парадном на коврике…
Лиза заплакала просто оттого, что больше нечего было делать, и пошла по снегу, оставляя неровную цепочку следов. Третий справа дом был снабжен вывеской, заваленной снегом. Дверь его почти сливалась со стеной, но замка не было видно. С железной балки свисал на цепях огромный медный чайник.
Лиза пошла на блеск чайника, как на огонь маяка, взяла молоток, висящий у двери, и не почувствовала рукоятки. Бахнула раз, выронила молоток, тот запрыгал на веревке, беспорядочно ударяясь о дверной косяк. Лиза стукнула по двери зонтиком и бросила его, и ромашки с ягодами живописно распластались на снегу.
Она безо всякой надежды нажала на ручку, и дверь легко поддалась. Потеряв равновесие, Лиза не вошла – ввалилась в полутьму, сырую и теплую, с еле слышным запахом очага.
Дверь захлопнулась, оставив холод снаружи. Хлопья снега, прилипшие в ногам и подолу юбки, теперь опадали с Лизы, как с весенней елки, и ложились на каменный пол. Внутри, в доме, кто-то был; на темно-красных кирпичных стенах играли отблески огня.
– Здравствуйте, – очень тихо и хрипло сказала Лиза.
И, не дождавшись ответа, вошла.
В большом камине горел огонь, блестела лакированным боком стойка, похожая на барную, вдоль стен высились шкафы из темного дерева. Человек в сером свитере стоял перед круглым столом, наблюдая, как варится над спиртовкой бурая жижа в джезве с длинной ручкой. Лиза стояла, не шевелясь и почти не дыша, несколько минут, и имела возможность разглядеть все это в подробностях: камин, заключенный в кованую ограду, огонек спиртовки, медную ручку джезвы, замкнутые лица шкафов и грубые нитки свитера, связанного «косичкой».
– Входи, – сказал человек, не оборачиваясь. – Чего ты ревешь?
Лиза вспомнила, что плачет в три ручья. Задержала дыхание, чтобы не всхлипывать, и нащупала в сумке упаковку бумажных салфеток.
– Входи, – повторил Хозяин с оттенком раздражения. – Не ко времени, конечно. Но, раз уж пришла…
Он поддернул рукава свитера, снял джезву со спиртовки и переставил на стойку. Принюхался, раздувая ноздри.
Лиза, не чувствуя под собой ног, вышла в центр комнаты. От камина тянуло жаром, снег окончательно растаял, и от туфель-лодочек повалил пар.
– Как уже было сказано, у тебя приличные проблемы. – Хозяин, остановившись напротив, оглядел ее с ног до головы. – Ты это чувствуешь?
– Я…
– Ты не человек, да?
– А кто я? – спросила Лиза, очень удивленная этим вопросом.
– Не знаю. – Хозяин смотрел пристально, глаза его были цвета очень горького шоколада. – Поглядим…
