Текст книги "Нюркин князь"

Автор книги: Марина Эшли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Пришел дядя Мыкола:

– Новость есть.

Нюрка посмотрела испуганно, Юзек обрадованно, но новостью оказалось не письмо.

– Осыпа в контору пэрэводють. В бухгалтэрию. Грамотни властям трэба.

Оказалось, что Юзек что-то сосчитал, когда главный отсутствовал, им понравилось, хотят к себе взять.

Нюркин отец поморщился досадливо:

– Лучше держаться от них подальше.

– Так, может, то и ничого, – успокоил дядя Мыкола, – поблыжче до начальству. Место хлебное. На поверхности, опять же, а не в яме.

– Да если б Осип молчать умел! – махнул рукой отец. – У него спросят, он все про себя и скажет.

– Нэ трэба, – покачал головой дядя Мыкола, обращаясь к Юзеку. – Люди у нас незлые, но все набедствовались, у всех дети, семьи. Оно и своим родным ничего не говоришь от греха подальше. Меньше знаешь – лучше спишь.

Юзек захлопал глазами, посмотрел на Нюрку беспомощно. Так ребенок глядит, которого отругали, а он не поймет, за что, и хочет быть хорошим. Как будто Нюрка одна его защита и надежда.

– Молчи, просто никому ничего не говори, – сказала она, – и все будет хорошо.

Юзек кивнул.

– Кому надо и так знают, – хмуро заключил дядя Мыкола.

Ничего страшного в новой работе для Юзефа не оказалось. Он, наоборот, повеселел. Поделился с Нюркой, что ему больше цифры нравится считать, чем в топке сидеть. Больше работаешь головой и меньше думаешь всякого. “Чудной ты мой”, – улыбнулась она. Нюрка вот страдала – у Юзека теперь не было ночных смен, после которых он полдня или день отдыхал дома. Спал, помогал ей по хозяйству. На новой должности он работал днями, и она его меньше видела.

Поздней осенью у дяди Мыколы остановились цыгане. Давненько не было таких гостей в Волчьей Балке. Молодежь обрадовалась: где пестрая толпа ромов, там весело, развлечение.

– Интересно, куда эти направляются? – заметил вскользь отец.

Лучше бы промолчал, потому что Юзек подскочил, заволновался, не пойдут ли цыгане в Польшу.

– Поди спроси, только поаккуратнее, – посоветовал отец, велел Нюрке: – Сходи с ним, а то ляпнет что не то.

Цыгане шли недалеко. За Николаев. Собирались там зимовать.

– А где Юрка-барон? – поинтересовался громко кто-то из парней у цыган.

– В Бессарабии видели. Шел со своими к мадьярам. Говорил, что не вернется, тошно тут, – ответил сморщенный седой старик.

Он не стал отрицать баронство кузнеца Юрки. Цыгане любят бахвалиться.

– А где его зазноба? Сох он за какой-то… – поинтересовался в свою очередь молодой цыган.

Толпа расступилась, показывая Нюрку. Все на нее уставились. Она вспыхнула, закрыла лицо руками. Вот бы под землю провалиться, стыд-то какой.

– Пиить, – резкий пронзительный звук отвлек внимание.

Обернулись. Юзек провел смычком по цыганской скрипочке.

Нюрку тут же забыли. Цыгане, охочие до музыки, стали выяснять, не играет ли он, подбивали “изобразить” чего. Местные из любопытства подхватили. Юзек сказал, что давно не брал инструмент в руки, чтоб не судили строго. И заиграл. Наверно, он фальшивил и спотыкался, но непривычная, незнакомая мелодия понравилась. Юзек вернул скрипку. Они с Нюркой потихоньку выбрались из толпы и пошли домой.

– Шопен, – сказал он ей по дороге, – велький польский композытор.

– Так ты на музыканта учился, – поняла она.

Нет, конечно, нет. Какой музыкант! Это все мама. Считала, что дети должны получить музыкальное образование. Это развивает. Он и Гражина учились на скрипке, а Бася со Сташеком на фортепьяно. Он как раз с Басей эту мазурку играл в детстве дуэтом.

Юзек остановился, прислушался и удивленно приподнял брови. Кто-то из цыган уже вовсю импровизировал на тему услышанной мелодии. Следующий взял скрипку. Звучал великий польский Шопен, пропущенный через цыганскую душу.

Юзек простыл в своем пиджачке. Ходил и покашливал. Мать внесла утром тепленькое яичко. Она наконец обзавелась долгожданной несушкой.

– Ося проснулся? Отнеси, пусть выпьет. Чтоб выздоровел.

Юзек спросонья таращился на яйцо с двумя прилипшими перышками. Он явно не понимал, что от него хотят.

– Глупая курка досталась, – появилась удивленная мать со вторым яичком и пожаловалась: – Случайно обнаружила. Это ж мне за ней придется по всему двору ходить, караулить, куда еще она вздумает нестись.

Покачала головой на городского пана, разбила яйцо в кружку, поскребла туда немного сахара, взбила. Такое он выпил. С удовольствием.

Рассмеялся, что, оказывается, вот как это делают, а он не знал. Нюрка надбила второе яичко:

– Смотри, вкусно.

Подняла голову, подставила губы под прозрачную яичную жижу. И смутилась от его взгляда. Нахмурилась, хрустнула пустую скорлупу в кулаке и пошла.

– А ты помнишь, как бабушка тебе гоголь делала? – грустно спросила у нее мать.

Надо же, гоголь какой-то. Нет, не помнила. А целиком яйцо вкуснее. Если на тебя не смотрят, конечно, глупыми глазами! Ждешь свое письмо? Так жди!

– Ося, иди примерь, – позвала Нюркина мать, – я тебе тулуп нашла. За недорого.

– Добрый кожух, – закивала головой знакомая Нюрке баба с мужским тулупом в руках.

Юзек надел тулуп. Как раз.

– Сынок, Царство ему Нэбэснэ, носыв, та мало, – вздохнула баба.

– В шахте засыпало, – пояснила Нюрка на испуганный взгляд Юзека.

Он в лице изменился, потемнел.

– Ничего! – сказала Нюркина мать. – Это хорошая примета – что-то доносить от покойника.

– Наверное, хорошая, – пробормотал Юзек.

Он взял себя в руки, подошел к бабе, заглянул в глаза, поцеловал руку и поблагодарил своим “дженькую”.

– На здоровье. – Расстроганная баба ушла.

– Валенки тебе сваляем, Ося, не пропадешь зимой, – довольно заметила Нюркина мать.

А Нюрка им любовалась. Она же помнила этот тулуп на покойном парне. Ничего особенного. А на Юзеке он смотрелся щегольским полушубком. Может, и в пиджаке ничего такого не было, а все дело в Юзефе.

Вернулась баба и отдала Юзеку шапку. Хотела даром, он настоял на оплате.

Мать иногда говорила Нюрке:

– Ничего не делай. Полы не мой, не шей. Нельзя.

Один раз Нюрка спросила, почему нельзя.

– Большой праздник, – ответила мать, ничего больше не пояснив.

Нюрка недоумевала: и откуда мама знает, что сейчас какой-то там праздник.

Вот и сегодня мать велела ничего не делать. Но этим не ограничилась. Улыбаясь, сообщила, что Ося оставил Нюрке подарок.

Нюрка глаза широко распахнула от удивления.

– Он еще две недели назад брал деньги, ходил на толкучку. Купил что-то, хотел отдать, но я ему сказала, что наше Рождество позже.

Подарок стоял на кухонном столе. Завернутый. Не просто аккуратно, а красиво. И от этого выглядел сверток празднично, несмотря на проваксенную серую бумагу. “В магазине выпросил обертку”, – догадалась Нюрка. Ей такую красоту даже жалко было разворачивать.

Но открыла и ахнула. Небольшая белая фарфоровая чашка. Нюрка повернула ее за изящную ручку – рисунок ветки с шишкой.

– Вот дурной, – как издалека, не наяву, послышался голос мамы, – зачем на такое потратился?

Нюрка поставила чашечку на стол. Села. Отодвинула ее немножко. Положила голову на руки, закрыла глаза. Открыла. С изумлением посмотрела на маленькую чашку на большом столе.

Она вспомнила! Туман растаял, и проступили очертания просторной светлой кухни. Туда вышла, шлепая босыми ногами, сонная маленькая девочка. Схватила белую с шишкой чашку.

– Нюрка, ах ты баловница, – прозвучал самый добрый в мире голос, – ты что удумала? Ничего нельзя есть перед Причастием. Мы скоро в церковь едем.

– Бабушка, я только чаю попью.

– И пить нельзя.

– Чай можно! – торжествуя, заявила девочка. – В церкви поют “ЧАЮ воскресения мертвых”, значит, чай можно!

– Нельзя, – рассмеялась бабушка, – и чай нельзя, проказница моя. Ах, как же я скучать без тебя буду.

– Погости еще, – прошептала девочка, обнимая бабушку.

Белая чашка осталась на большом столе.

Всю дорогу в церковь взрослые посмеивались: “Чай можно! Ай да Нюрка! Как ловко сообразила”.

Нюрку вернул в настоящее испуганный мамин голос:

– Ой, Ося, так она и сидит целый день. Меня не слышит, смотрит на чашку и плачет.

– Мама, – повернула к ним голову Нюрка, – ты помнишь, что это такое – “чаю воскресения мертвых”?

– Из Символа Веры, – смущенно пробормотала мама, – значит, что ждешь будущей жизни и воскресения мертвых.

Нюрка залилась слезами.

Юзек ошалело посмотрел на Нюркину мать, кинулся к Нюрке, упал на колени, схватил ее за руки:

– Пшебачь! Пшебачь, Анночка! – горячо запросил прощения.

Ну не хотел он ее так расстраивать. Не хотел ей ничего грустного напоминать. Какой же он глупый, бесчувственный. Думал, как лучше. Хотел сделать Анночке подарок, чтобы она веселая была и улыбалась, а не плакала. Он искал ей что-то особенное, чтобы именно ей подошло. Он уже расстроился оттого, что не было такого. И вдруг эта чашка. Ему и в голову не пришло, что чашка ей о грустном напомнит, а должен был понимать, раз сосна нарисована. Если Анночка хочет, он отнесет эту чашку, вернет деньги и купит другой подарок.

– Нет, Юзек, – подняла его с колен Нюрка, – это самый лучший подарок. Я так тебе благодарна. Эта чашка мне о том напомнила, что нельзя было забывать. А я забыла.

– О вскшесении мертвых? – спросил пораженный Юзек.

Нюрка кивнула. Она коснулась губами его щеки. Так, наверное, можно. Такой поцелуй беленькая панночка простит.

Совсем ошеломленный Юзек остался стоять, прижимая ладонь к щеке. А Нюрка схватила чашку и убежала.

Ночью мать легла с ней, обняла и зашептала, что Нюрка ее сегодня так напугала, так напугала. Ну совсем как тогда.

– Когда?

– А ты не помнишь? Это я во всем виновата. Я сильно голосила, когда нас забирали. Тебя, бедную, криком своим перепугала до полусмерти. А когда успокоилась, гляжу, а на тебя столбняк напал. Как сегодня. Ничего не слышишь, не отвечаешь. Ты очнулась только в теплушке. Баба рожала, ребенок закричал, ты и ожила.

– Василек! Василька помню. А до того… Мама, а ты помнишь, как я чай хотела пить, а было нельзя, а вы смеялись потом.

Мама вспомнила и тихонько засмеялась.

– А чашку?

Да, кажется, была такая. Нюркина. Вроде бы, бабушка подарила. Надо же, Ося ухитрился похожую купить.

– Мама, а где моя бабушка?

Мама засопела.

– Давай напишем ей письмо, как Юзек своим, – попросила Нюрка, – она к нам в гости приедет, как в детстве.

Мама прижала Нюркину голову к своей груди и зашептала в самое ухо, что не надо, что так будет лучше.

– Почему? – вырвалась Нюрка. – Разве нам так лучше?

– Не нам, – опять прижала ее голову к себе мама, – а им. Для них лучше, если у них нет таких родственников и не было.

– А как же Юзек? Он ищет своих.

– У него другое дело. Его семья в Польше.

Нюрка не успела все понять, отец на них прикрикнул, чтоб спать не мешали.

Юзек засиял довольно, увидев утром, что Нюрка пьет из белой чашки. Дотронулся непроизвольно до своей щеки. Нюрка сдвинула брови. Вот не сделай он такой жест, не прояви никак, что не забыл поцелуй, Нюрка бы огорчилась. Он не забыл. Нюрка все равно огорчилась.

Прошла зима. Вестей не было. Юзек сильно приуныл.

– Не отчаивайся, – сказала Нюрка, когда он уже битый час пустым взглядом смотрел в окно.

Там и видно ничего не было. Текли струи дождя по стеклу.

– Я не отчаиваюсь, – ответил печально, не отрывая глаз от окна.

Спросил:

– А ты?

– А что я?

Господи, неужели он догадывается? Неужели она выдала себя? Не надо ему это…

– Не мертвый только з-за тебя, Анночка.

Ах, вот он о чем. Ну что это он опять вздумал благодарить. А ей было показалось…

– Не надо, Юзек.

Юзек зашел, пошатываясь.

– Ты не пьяный? – ахнула Нюркина мать.

Юзек отрицательно покачал головой, отказался есть и скрылся куда-то в угол, с глаз долой. Не похоже на него. Нюрка ринулась следом:

– Юзек!

Он поднял затравленный взгляд, опустил и заговорил быстро, путая русские и польские слова. Волновался, значит. Нюрка разобрала, что он хочет, чтобы когда его здесь не станет, а придет весть от его семьи, чтобы им передали, что он никогда не брал чужого. Так и сказали его маме. И Анночка чтоб знала.

– Да ты что, – растерялась Нюрка.

Но он не захотел разговаривать больше, а она не знала, что делать. Тронула за плечо и отошла. Появился отец. Не успел он поинтересоваться, где Ося, не заболел ли, как постучал дядя Мыкола.

– Ой, лыхо! – сказал он прямо с порога.

Да так серьезно, что у Нюрки сердце в пятки опустилось. И было с чего. Каптерщик из вольнонаемных, кот шелудивый, продал куда-то на сторону лес – бревна, что привезли на шахту для креплений. Воровство по мелочи за ним давно водилось, но чтоб в таких размерах! А все потому, что нашел, как спихнуть на Осипа. Тот же ведомость на прием леса заполнял. Каптерщик ходит ухмыляясь. Вражеская, говорит, проделка. “Лес исчез? А кто тут у нас работает?” Ни стыда, ни совести у людей не осталось.

Отец побледнел. Юзек сидел угрюмый. Один дядя Мыкола суетился и говорил, что сейчас они что-нибудь придумают. Так не бывает, чтоб не было выхода. Да что ж это деется, невинных людей подставляют.

– Ничего не докажешь, – хмуро возразил отец. – Эх, говорил я держаться от конторы подальше.

Ничего они не придумали. Кто Осип и кто каптерщик? Понятно, которому поверят власти.

– Анночка, Анночка, – позвал Юзек перед уходом на работу, но толком не сказал ни слова, попрощался.

– Мама, что теперь будет? – спросила Нюрка, когда за ним закрылась дверь.

Мама голову опустила и заплакала.

Нюрка побежала вслед за Юзеком. Не догнала.

Весь день их трясло, как в лихорадке. Вечером Юзек вернулся.

– Не знайджено ешчо, – ответил на немой вопрос, обнаружили ли недостачу леса.

Сел и понурился. Пиджак не снял, не почистил, как обычно.

Мать взялась ужин накрывать.

Они обернулись на звук испуганно. Вошел дядя Мыкола:

– Чого як на похоронах?

Сообразил, что плохую шутку сказал, закряхтел.

Оглянулся и зашептал, что один надежный человек из Холодной Балки берется списать тот лес. Как негодный. Выправит документы. Заплатить надо.

– Это не есть правда, – поднял глаза Юзек.

– Сиди, – махнул на него отец. – Ты жить хочешь?

– Юзек, пожалуйста, – попросила Нюрка.

Это же единственный выход, как он не понимает! А Юзек точно не понимал, даже с облегчением заметил, что платить все равно нечем.

– Я вже думав, – вздохнул дядя Мыкола. – Можно у людэй запытаты. У всех заначка есть, хоть и крохотная. Ну не дадут же погибнуть человеку! Оно конечно, у всех дети, семьи. Но должны ж понимать!

Они молчали, обдумывая.

– Ося, – возбужденно поднялся с места Нюркин отец, – а те монеты, ты их не потратил, они до сих пор у тебя?

– Какие монеты? – удивился Юзек.

– Мы когда пиджак твой стирали, монеты нашли. Нюрка обратно зашила, – пояснил отец.

Юзек пожал плечами: не знает он ничего про пиджак. Его собственный разорвался в дороге, а этот сняли с покойника и ему дали.

Нюркин отец вспорол пиджак и извлек на свет Божий две серые монеты. Юзек изумленно глазами захлопал. Старшие мужчины обрадованно засовещались. Дядя Мыкола попробовал на зуб, кивнул довольно, стал жалеть, что нет цыган – разве в Холодной Балке дадут хорошую цену, с ними не поторгуешься.

– Какие торги в такой ситуации, – возмутился Нюркин отец.

– Торги уместны в любой ситуации, – заверил его дядя Мыкола.

Юзек покрутил пиджак в руках. Может, тут еще что есть? Нашел фотографию, посмотрел на надпись и отложил в сторону. Сказал, что монеты литовские, фотография подписана, видимо, тоже по-литовски. А он даже не помнит предыдущего владельца.

Значит, его сердце не занято! Нюрка было обрадовалась, слов нет как, потом опомнилась. Устыдилась.

– Ну, бабы, молитесь, чтоб все удачно прошло, – попрощался дядя Мыкола. – Подсудное же дело.

Спать легли притихшие.

– Дай Бог, чтоб получилось, – сказал отец матери, но Нюрка расслышала: – Столько людей рисковать будут. Ох, полетят головы в случае чего.

Нюрке стало страшно.

Юзек веселым не выглядел. Опять попрощался перед уходом. Нюрка не усидела дома. Не могла смотреть на мать и разговаривать о пустом, зная, что сейчас решается. Пошла к сосне. Прислонилась к стволу. Зажмурилась. Перед глазами всплыл образ Матери и Отрока. Смутный. Лики Нюрка помнила плохо. А слов не было. Больше всего вспоминалась обгоревшая трещина.

Так и нашел ее Юзек, зажмуренную, у дерева.

– Анночка! Анночка!

Она бросилась к нему обрадованно, а он протянул руку, разжал кулак. На ладони лежали две монеты. У Нюрки в глазах потемнело. Не получилось!

Юзек… улыбался.

– Не потшебовалися! Анночка, не потшебовалися!

По его словам, на шахте тайно работала комиссия. Нашли нарушения. Сегодня были аресты. Тот человек, каптерщик, много чего натворил. Все всплыло, в том числе и его махинации с лесом.

– Не обвиняют мне! – сиял Юзек.

Никто его ни в чем не винит!

Нюрка комок в горле проглотила.

– Наши знают?

Юзек кивнул. Он сразу побежал домой, маме и Анночке рассказать. А отец и дядя Мыкола пошли искать купить самогонки. Наверно, уже вернулись.

Юзек откашлялся, волнуясь.

– Анночка, не самый подходящий час говорить об этом.

Он, мол, все понимает. Он может ждать еще сколько угодно, как ждал. Но есть ли у него надежда? Время лечит, он не просит забывать, но может быть… Юзек смутился.

– Ты о чем, Юзек? – Нюрка от его новостей еще в себя не пришла, совсем не поняла, что он хочет сказать.

Она ведь сюда на могилу к своему любимому приходит? Жениху? Цветы носит, стоит часто и грустит. Из-за этой любви и отказывала всем?

– Ты дядечку Степаныча знаешь? У которого голос красивый, но он поет редко? Здесь их первенец похоронен. Я ему цветы ношу, он у меня на глазах родился и на глазах умер.

– Як же так, – Юзек посмотрел на крестик с одной-единственной датой, датой и рождения, и смерти.

Он должен был догадаться, сосчитать, на работе все считает, а тут не додумался. Анночка в том году сама еще ребенком была, какая любовь. Зря он мучился. Или не зря? Юзек погрустнел. Может, у Анночки есть любовь? Он же видит, что ее мысли кем-то заняты. Нет у него надежды.

Нюрка только сейчас поняла, что он ей пытается сказать о своей любви. К ней! Он тоже целый год страдал от неразделенной любви!

– Юзек, ты фотокарточку видел? Из пиджака? Я уверена была, что это твоя невеста, что ты от нее весточку выглядываешь. Что я тебе не нужна, что я напрасно тебя всю жизнь ждала. Тебя одного.

Они посмотрели друг на дружку, начиная верить, что это не сон. Улыбнулись. Потянулись обняться. Нюрка смутилась. Юзек прижал ее к себе. Даже не поцеловал, просто губами до виска дотронулся, носом потерся, ласково прядь выбившуюся ей за ухо поправил. А потом все-таки сжал крепко, нашел ее губы губами и поцеловал.

– Почему же ты мне вчера не сказал?

– Не хотел, чтобы ты ешчо из-за мне страдала, когда мне не станет. Думал, достало чи одной похжебеной милошчи.

– Погребенной любви? У меня? Вот глупый.

– Глупый и есть. А что, правда, всю жизнь ждала?

– Правда. Я тебя не видя полюбила. Уже знала, что это ты. А у тебя как было?

А он думал, что умер и увидел ангела. А потом ангел оказался Анночкой. Она одна его на этом свете держала, ради нее не отчаивался.

– Юзек.

Они бы так долго простояли, но залаяла где-то собака. Нюрка вздрогнула. Юзек сказал, что их заждались, сейчас искать будут. Они взялись за руки и пошли задами Волчьей Балки домой, стараясь соприкасаться плечами. Поглядывали друг на друга и улыбались. В переулке руки расцепили, постеснялись людей.

Мама уже накрыла на стол. Сварила картошки, яичек, достала лук, остатки соленых огурцов из бочки. Сала нарезала. Разлила мутноватую жидкость по кружкам, Мыкола-таки где-то нашел самогонку, в Волчьей Балке ее не водилось, никто из здешних не пил и потому не гнал. Нюрке плеснула на дно ее белой чашки.

– Ну, хлопче, ты в рубашке народился, – выпил свою кружку до дна дядя Мыкола.

Огурцы уже помягчали, но ничего, пошли на закуску. Юзек почти не пил, сидел и поглядывал на Нюрку. Она на него.

Ушел дядя Мыкола.

Юзек решился, объявил о них с Анночкой.

– Ну наконец-то, – разулыбалась захмелевшая Нюркина мама. – Объяснились. А то мы все смотрим и думаем, долго вы еще друг от друга прятаться будете да страдать.

– Сходите зарегистрируйтесь, – одобрил их Нюркин отец.

– Я бы хотела в церкви венчаться, – сказала Нюрка.

Родители вмиг протрезвели.

– Ты с ума сошла или шутки шутишь? Осип чудом смерти избежал, мы уж и не надеялись, а ты его голову опять в петлю совать вздумала? Запишитесь, как все, и ладно, – хлопнул по столу отец.

– Не вздумай! – поддержала его мать. – Неровен час, проследят после регистрации, у людей были неприятности.

Нюрка притихла.

– А мы до… – прошептал ей Юзек.

– Куда это вы собрались? – полюбопытствовала Шура. Пять утра, а ей не спится, уже возится в огороде!

– В область, на толчок. Хочу обновку прикупить к свадьбе, – ответила ей Нюрка то, что и родителям сказала.

– Зря время потеряете, наша толкучка дешевле, – попыталась отговорить их Шура.

Когда они добрались до церкви в областном городе, Нюрка засомневалась. Здание облупившееся, купола ободраны, крестов нет, двери закрыты.

– А зачем вам священник? – не пустила их дальше порога еле передвигающая ноги старушка. Посмотрела на них с большим подозрением.

– Дядя Мыкола с Волчьей Балки просил долг вернуть, – помахала пакетом с гвоздями Нюрка. Это было чистой правдой.

– Я передам, – старушка была непреклонна.

Нюрка тоже:

– Просил лично в руки.

Священник посмотрел на них и сразу все понял.

Завел внутрь. Закрыл все двери на засовы. Окна и так были закрыты. К Нюркиному удивлению, в храме было пусто и некрасиво. Как после побоища.

Священник затеплил несколько лампадок.

– Католик? – переспросил Юзека. – Разрешение бы письменное от твоего духовенства иметь.

– Ничего, обойдемся, – успокоил он огорчившуюся Нюрку и принес венцы.

“Короны!” – ахнула Нюрка. Как у короля с литовской монеты. Обручи с зубцами.

– С каменьями венцы отобрали, все отобрали. Чашу забрали, кресты сняли, – жаловался священник, приготовляясь к обряду. – У нас собор был, три престола, – говорил он непонятные Нюрке слова.

Она посмотрела на своего Юзека. Князь! Обруч с зубцами как будто создан был для его головы. Юзек посмотрел на нее и улыбнулся. У него в глазах она прочитала, что и он ею любуется. Его княгиня.

Ни в какую книгу их, естественно, записывать не стали. Священник вывел потихоньку и благословил на прощание.

Толкучка оказалась дорогая, дороже, чем у них. Нюрка купила платок, хотя ей нужнее было бы платье, а не платок, да еще по такой цене. Но не возвращаться же с пустыми руками. Юзек совершенно не умел торговаться, он бы взял, почем продают, раз Анночке приглянулось. Нюрка шикнула на мужа, чтоб молчал. Он стоял и улыбался, пока она сбивала цену.

По их лицам мать сразу догадалась. Проворчала:

– Сделала-таки по-своему.

– Сделали, – поправил Юзек.

Тут же выяснилось, что маме надо проведать подружку и она не успеет вернуться засветло, там ночевать останется. Отца звал дядя Мыкола.

Их деликатно оставили одних на всю бесконечную ночь.

Эпилог

Нюрка родила Юзеку одного за другим двух сыновей. Старший – вылитый папа: темноволосый и кареглазый. Младшенький родился светленьким, потемнел с возрастом. Глаза унаследовал мамины.

Вестей из Польши Юзек не дождался. И попытки отложил – до лучших времен. Сыновей назвал в честь деда и брата Владиславом и Станиславом.

Дети подрастали, Юзек принялся учить их математике. Нюрка вздыхала, зачем от маленьких так много требует, но отец же, ему виднее. Втайне гордилась. Как же не гордиться? Крохи, а столько уже знают.

Жили Нюрка с Юзеком душа в душу.

Монеты она берегла “на черный день”. Фотографию барышни хранила, разве можно выбрасывать. Свою первую, вместе с мужем, сделала перед самой войной.

Во время войны все мужчины ушли на фронт. И Осип, Юзеком его только Анночка называла. Бабы и старики после освобождения Донбасса работали в шахте. Дети – на совхозных полях.

Во время войны Нюра еще раз побывала в том самом соборе, где их с Юзеком венчали. Вышло временное послабление, и некоторые церкви открыли. Священник служил другой. Куда тот делся – неизвестно, а расспрашивать было не принято.

Перед самым концом войны начали возвращаться уцелевшие мужики. Вернулся дядя Мыкола. Дядечка Степаныч бежал из немецкого плена, довоевал, а дома его долго не брали на работу. Новое клеймо – концлагерь.

Хорошо, во время оккупации сгорели все старые документы, весь областной архив, на людей больше не было “дел”, а новых после войны не завели, не до того было, восстанавливали шахты. Бывшие кулаки и так помалкивали о своем прошлом, а теперь и вовсе детям и внукам ничего не рассказывали. Говорили, что сами сюда когда-то приехали на работу, от голода спасались. Следующее поколение вступило в жизнь без опаски, ни о чем не догадываясь.

Юзек пропал без вести. После войны Нюра подавала запросы, ее вызвали в военкомат и объяснили, что в его случае это означает – погиб. Пал смертью храбрых, защищая советскую Родину. На Курской дуге. Пехота против танков. В той мясорубке мало кто уцелел. И мало кого опознали. Сыновья потом ездили на Курскую дугу. Монумент. Противотанковые ежи. Имен не осталось.

– Эх, не дожил Осип до Победы, – сказал как-то состарившийся Нюркин отец совсем седому дяде Мыколе, – до Польши бы дошел, своих бы встретил.

Сказал тихо, чтоб ни Нюра, ни внуки не слышали.

– Кто его знает, может, и не пустили бы за границу. Царство ему Небесное! Хороший был человек.

Нюрка на фотографию Юзека смотреть не любила, она его и без фотографии помнила. А карточку беленькой барышни иногда доставала, когда никого дома не было. Сочувствовала ей очень. Не выпало той такого счастья, как Нюрке.

– Учитесь, – говорила детям, – чтобы отец вами гордился.

И они выучились. Один – во Львове. Второй – в Москве. Женились. Карьеру начали делать. В Волчью Балку не вернулись. Тут бы Нюре жить да радоваться, внуков ждать, а она слегла. Проболев месяц, скончалась – скоротечный рак желудка. Сказалось голодное прошлое.

Станислав и Владислав приехали. Потихоньку договорились, чтобы отпевали маму в церкви. Она ходила туда всего два раза в год по большим праздникам, но откуда-то они помнили, что ей так хотелось. Похоронили Нюру не на новом кладбище, где лежали ее родители, а на старом. Под сосной. Решили дети, что так мама будет ближе к папе, она же часто к той сосне ходила, наверное, потому, что там папа ее первый раз поцеловал и в любви признался. Там ей и лежать. Сунули взятку, и место нашлось.

Имущество раздали соседям, дом продали, себе на память кое-что оставили. Больше они в Волчью Балку не приезжали.

Две монеты, белая чашка и обгоревшая икона, которую перед смертью отдала Нюре мать, а та по привычке прятала, перешли к Нюриной внучке Анночке.

– Папа, – заинтересовалась раз маленькая девочка, – почему Аню Свиридову Анечкой дома называют, а меня Анночкой?

Станислав Осипович ей объяснил, что так его папа звал его маму.

– А как бабушка дедушку называла?

Станислав Осипович улыбнулся. Он помнил то счастливое время, когда отец был живой. Проклятая война…

– Юзеком.

– Почему?

– Не знаю. Такое вот прозвище ему придумала.

Возвращаясь из поездки по социалистической Польше, заехала к мужниным московским родственникам жена Владислава Осиповича. Рассказывала, что в отелях ее спрашивали при регистрации, не полька ли она. А она им объясняла, что это украинская фамилия.

Анночка пошла по стопам отца, Станислава Осиповича. В науку. Правда, в другую область. Зачем двум умным людям конкурировать, – смеялась она. Институт, аспирантура. Перестройку восприняла, в общем, с энтузиазмом. Что бы ни говорил Станислав Осипович, как бы ни защищал старый режим, изменения назрели.

Дядя подруги, известный питерский реставратор, приехал на работу в недавно переданный государством церкви то ли монастырь на Таганке, то ли просто храм. А может, там открылись реставрационные мастерские. Далекая от искусства и религии Анночка не поняла толком. Она бы долго еще смущалась и не решалась спросить сама, но подруга ей сказала, что показать ее дяде икону очень даже удобно, это его профессия. “Начало ХХ века, какой-то деревенский богомаз малевал, никакой ценности не представляет, – сказал реставратор, – а возни много с такой треснутой и обгоревшей доской”. Но взялся. Вернул сияющую, подлеченную икону со словами, что, хоть и деревенского богомаза работа, до чего приятно было с ней повозиться, так светло на душе от нее сделалось. Анночка после таких слов прятать икону не стала, а поставила на видное место. Нет-нет да взглянет. Матерь и Отрок в народной рубашке.

Под Новый год защищался кто-то из соседнего отдела. Анночка уже хотела было не ходить. Праздник на носу. Но неудобно, коллега, пересекались по работе. На праздничном фуршете после защиты оказалась она рядом с аспирантом из другого научного центра, приехал на защиту друга. Бывают же такие располагающие к себе люди! Добродушный, веселый – они сразу разговорились и даже подружились к концу застолья. Он оказался не москвичом. Назвал шахтерский город.

– Надо же, у меня отец оттуда родом, – удивилась Анночка.

– Земляки, значит, – обрадовался собеседник, – а я из поселка, раньше известного как Волчья Балка.

– Не может быть! Папа оттуда же!

Таких совпадений не бывает! Новый ее знакомый должен непременно поговорить с ее отцом. Станиславу Осиповичу будет приятно.

– Да хоть сейчас поехали, – собеседник оказался легким на подъем. – У нас с ним наверняка общие знакомые есть. Волчья Балка небольшая.

Станислав Осипович засуетился, велел убрать чашки, такую встречу нужно отметить чем покрепче.

– Конечно, я знаю твоего дедушку. Дед Мыкола – наш сосед, лучший друг моего деда. А сколько нам с мамой помогал, она ведь вдовой осталась, после войны нас с братом одна поднимала. Вот так встреча!

– А я деда Мыколу плохо помню. Он умер – мне три года было, – вздохнул гость.

– А Степаныча? Ты помнишь деда Степаныча? – перебирал в памяти знакомых своего детства Станислав Осипович. – Он еще работу долго найти не мог. Из-за контузии. Не брали контуженого.

– Его не брали потому, что в немецком плену побывал. Я слышал, как его дочка, тетя Настя, как-то на кухне с мамой моей это обсуждали. Уже после его смерти. Фотографии перебирали.

Анночка принесла те несколько фотографий, что у них хранились. Смотрели.

Гость рассказал еще что-то про свою родню. Дед Мыкола после войны собрал “до кучи”, как он говорил, всех, кого нашел. Станислав Осипович кого-то знал, кого-то нет.

Разговор перешел на сегодняшнюю защиту. Станислав Осипович оставил молодежь одних на кухне.

Анночка налила чай. Себе в белую бабушкину чашку. Сказала, что завидует, у него такая большая родня, столько родственников. А у нее по отцовской линии только дядя. И о дедушке с бабушкой она ничего толком не знает, не говоря уж о прадедушке и прабабушке. От бабушки осталась на память вот чашка, наверное, дедушка ей на Новый год подарил, потому что шишка нарисована.