Текст книги "Смородиновый лес"

Автор книги: Марина Чиркова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

— Обычно здесь не любят нерождённых, но твой весёлый. Мы назвали Ваней, чтоб не забылось, каковы — дары. Смотри-ко, вот и он. Беги, Ванюша, встречай скорее маму. Зачерпни ей пригоршню слёз, лицо умыть с дороги, и молока грудного — ждать и пом[нить]. ЧТО ЭТО С НАМИ Макать ба(ранку) в молоко, легко довольствоваться малым и, гром заслышав далеко, уткнуть теплее в одеяло мигренью раненый висок — а в со(снах) капли и и(гол)ки — и, от(вернувшись) на восток, глаза закрыть и, будто с горки, скользнуть… скользить, в ладони, в (те)нь внутри(утро)бную, и глубже, сквозь мякиш, в млечную капель… А дождь — зашёптывает уши… …В кроватке возится дитя, укладываясь поудобней, пихаясь пятками, кряхтя… …А горка кажется о(гром)ной, всё выше, выше, выше — и вот-вот поймёшь из тайных знаков бегущую строку: они… …но дрёма… тьма… и гром куда-то… Так мы течём водой в ночи. Совместны, слиты, слитны, гласны молчаньем тысячи причин, нежны, нужны и ненапрасны… Что ж это с нами? Говорят, сквозь сны, как в щёлку-не-пробраться, слепые смотрят в райский сад, весь в блик(ах!) солнечного кварца. 40 (ПОДРАЖАНИЕ ЛОРКЕ) Сорок сорок хвостами метут по снегу. Сорок сорок рисуют углём и мелом. Сорок сорок ко мне прилетели в гости. Клюйте: зерно, ладонь до костей, и кости… Сорок сорок взлетят и поднимут ветер! Ветер сольётся с небом — одним на свете!.. Сорок сорок взлетят многокрылой птицей. Я захотела в стае другой родиться. Сорок сорок оставят следы в тетради. Чёрные в белой, пре(красного) слова ради. МОТЫЛЁК Свет — метелью, белой плетью. Свет — пустыня, свет — горячий. Закрывать тебя — от света! (Закрывать глаза от счастья.) Заслонить от новой смерти, выпить дрожь вчерашней. Где там! — Всё, что могут руки эти — закрывать тебя от света… Пусть. Хоть так. Вдохвыдох чаще. Безымянно. Безбилетно. Закрывать глаза от счастья: закрывать тебя от света! Свет, сжигая шёлк. Кромешный. Рук единственное платье. Он — как я. Пойми. Я нежно. Закрывать глаза от счастья. ГИЗЕЛЛЕ 1 Сквозь твои черты прорастут цветы — розы в сто шипов, раскалённый мак. Дно стеклянных дней (говори о ней), об одной о ней, да не просто так: золотая пчёлка отыщет щель, проползёт бедром (а ужалить жаль), а потоп — потом, а тепло — теперь, остальное — шёлк, лепестки и май… 2 Гизелла танцует. Шаги будто дразнят споткнуться. Шипы золотые на злых каблуках этой птицы. Рисованой бабочки певчей, цветка перелётного. Гизелла нежна обожжённо, а сальса опасная длится. И тянутся ветви лесные к рукам её с гжельского блюдца. Гизелла поёт. Шёлк и перец, торнадо и краеш- ком — сл(ад)кая соль-не-просыпь из ресниц ошалелых! У клетки витой, золо(той) есть открытая дверца — Гизелла; Гизелла, Гизелла!.. — терзать твоё имя, пока обнимаешь… Глаза: оп(рок)инутый обморок, лава и лёд их… 3 Нечаянный этот коктейль не похож на твои, но он для тебя, о тебе лишь. Вот так с утра покажется: рядом, руку лишь протяни, и тянешь руку, и вздрагиваешь — вчера! То памятной мяты уменье всплывать, тонуть, кру(жить)ся чаинками, ткаться в узор ковра — в глазах у идущих мимо теперь не хватает чуть-чуть: гречишного мёда Ташкента, нью-йоркского серебра… …И снится: гитара — пламя, а голос — волна (война!), прозрачная рыбка — сердце, и пальцы — кривой коралл, а моря опять не выпить, а надо до дна, до дна, и слух уже не отнять, и век не сомкнуть, и стран- но вдруг смешаю в ладонях — тебе, тебе: три лёгких слова, слезинку хмеля, смешинку дня… Дотронься кубиком льда до трещинки в нижней губе и ты почувствуешь, как я целую тебя. ПРОЗРАЧНЫ… 1 А вот: налегке-отвлекаясь-хотя-бы — когда холодок или смотришь насквозь, я вдруг представляю что это сентябрь, прозрачный и утренний, тонкая кость: …в чуть ро[зов]ом платье, ласкающем спину, скользящем и с чёрною лентой-змеёй… Но нет — понимаю едва половину из буквиц-осколков в ночи надо мной, а сколько ещё их найти, обнимая, — ладонь как зрачок и зрачок как ладонь!.. И лента по полу… а впрочем, не злая… (а лава внутри хр[уст]аля и не тронь) 2 у огня — острые края. лучше не трогай. иди своей дорогой. от воды — холодные следы. глубоко не лезь. по краешку, здесь. мутный горизонт. ушёл чёрный зонт. остались вдвоём костёр под дождём. утонем? сгорим? дым… 3 Прозрачны твои колени, стеклянны твои шаги. Тату полуденной тени. Зрачки полночной реки. И ты ещё раньше знала, кем стану тебе (позволь): и вкус моих губ был — алый, а цвет — карамель и соль… СКУЛЬПТОР Тяжкой дверной пружиной, трещиной рта в слюде. Жаркой иссохшей глиной скалы брели к воде. Долго — легла усталость облаком на откос. Ночь широко плескалась в реках твоих волос… Сажей лилось по жилам: зябкой блестеть р(осой), стёртым кружить винилом, гнутой сшивать иглой чудный, чужой, внезапный левобережный пульс, влажный как вдох, по капле — мимо, не выдав вкус… Снилось: ле(пить) на ощупь, слепо вбирать чер(ты), сон — значит можно проще- нья не хотеть, шестым слухом, чутьём к прорехам звёздных медвежьих шкур вспыхнуть — ножом и эхом! кромкою льда во рту… Небо горело стужей, кралась краями тень, правил резец всё глубже, ноготь луны задев, острые козьи тропы — в самый зенит почти… Мимо? И мим протопал тапками, отпустив красный закат усмешки, вкривь, за рельефы лиц. Скульптор — незряч, конечно. Не разжимай ресниц. НЕ ЗИМА август. веранда. чай с бергамотом. красная цинния. жёлтые листья в ярко-зелёной траве. самолётный след через бледное небо. таинственный жук-древоед тихо тикает в ножке гнутого временем венского стула — не антикварного, видимо, всё же: розы — засохли, блажь — не уснула. авиашоу длится за кадром, за горизонтом качает деревья… блажь? это нерв через кривду и правду, прочно приручен, но честно алеет: по мановению? нет, не удержишь! холод — и «боинга» страстная поза!.. …август — интрижка курортная между ромовой бабой и дедом морозом. СПАТЬ ребёнок внутри шевельнулся — и спать в своей округлившейся мягкой кроватке. а сердце стучит то под левой лопаткой, то где-то на ветках, где осы звенят… а сверху соседи бросают в траву с балкона пустые бутылки от пива, — вот так и живём, вот так и живу: бездумно, по-летнему, небережливо… кто скажет, что завтра? кто вспомнит вчера? что линия жизни двоится, не скрою! (бутылка опять пролетела. одна. упала.) а сердце — оно не моё и то тихо блестит, как луна сквозь листы, то вдруг рассыпается в ночь светляками… огни сигаретные рдеют и тают… ребёнок, не спишь ещё? жизнь — это ты- сячи снов… НЕБО РУШИТСЯ ВНИЗ …небо рушится вниз, разламываясь на ты- сячи хлебных крошек, на шаткую тишину, на собачьи следы, так похожие на цветы, на цветное пятнышко крови и шерсти клочок, на губ- чатый наст- упав- ший медлен(но) белым обнявший час- то бестолковый город, ок(нами) вылу(пленными) полн- очи ждать не хочет небо, касаясь нас- пех, касаясь нас- мех, касаясь нас- мерть — ле(тучи)м шёл- ком… и вот малыш катает снежки и ему всё равно, что за буквы, сплошные «же», и зачем с высоты, и тебе — «не попал!» — невесомо и белым-бело… это небо как мы: потихоньку, на ушко, на ты… ТО ЛИ РОЗОВАЯ ЛЬДИНКА То ли розовая льдинка, синь и даль? Это солнце — погляди-ка в календарь! — Разбудило сто капелей ото сна. Оглянуться не успели — и весна! Вот и туфелька-обновка в самый раз. Золочёная подковка, на заказ. Сомневаться что там будет впереди? Приходи поцеловаться, приходи! ИЕРОГЛИФИЧЕСКИ Мужской иероглиф блёкнет, прочитан. Смысла в нём оказалось не слишком — не то чтобы совсем, но гораздо меньше, чем до- тронься: цветка обле-тающей вишни ты- чинкой о-кажешься лишней, хрен васаби — острая зе- лень, уст- алость, скользят ко-лени, лень вн-утренняя… гадаю: ког-да… тяжело лом-аю об иероглиф язык, тво-я Я- пони-я… Ма(лень)ких лошадей края, кра(сны)х коньков крыш… ч-шшшш… ТЕНЬ ЛИ БО И ДРУГИЕ …слу- чайны розы- грыши, в небе чай- ка, сто видов чая- ний в огне печа- ли… а жизнь пре- дательская штука еже- ли ты в китае я же на- ивна хуже не- жных и страшных по- вестей безумного по- эта судьба иных стран- ней но чудится кар- еты а может тыквы скрип- ка и дрожит конь- ячно… выпей луну ли- бо тотчас сойди с у- дачной тропинки в к- рай куда пе- ром раж-птицы вольной ле- тишь словами лья- сь вот так легко ли бо- льно… НЕ ЖАЛЕЙ не жалей ни о ком- пасе ни о пути — продадут и обманут даже лучшие из- ображенья уйдут из зеркал не оставивши след- ствию алиби. это карма- нник — он же время — крадёт- ся а нежность лишь кларин коралл. а о ком будешь зря- че и слепо выплакивать очи- нив ломать непростой карандаш и стих- ать не уметь — то не боль- ше чем сон- а-ты звук ибо я- лик былого всё дальше и проще- нья не будет и ежели в- друг возвратится гол- ландeц — не призрак ли он? ПРИВОРОТ Помани меня пальчиком-пальчиком — тАк хочу — золотым ноготком удачи блесни, черкни! Зацепился крючок в глубине, чешуя причуд через сумрак вспыхнула лезвием… Край земли? — Острой кромки льда, за которой — пропал, пропал! Оступился в чёрное, — тонкое серебро проломив коньками… а речка (не речь — река!) — не поняв, всё бормочет страстное-не-о-том. Озорна, жестока, веди ворожбы резец коготком приманчивым, нежным, злым огоньком. Или это я тебя, стёклышко-леденец, прижимаю к нёбу танцующим языком? ПУСТЫННОЕ …и вся её смуглая скорлупа, горячая спальня вьюг, в секущихся шорохах трав, упав, увидишь — прозрачна вглубь песка: на тысячу злых шагов, до косточки мышьей, до ручья, оброненного далеко, монетой в пустое дно. и ты, то дёргаясь, то ложась в бессонницу, букв крупу ссыпая, голый язык зажав зубами, несёшь во рту пустыню: колкую эту шерсть, окрошку углов, узлов, и тоже навстречу, как перст, как есть, прозрачен на тысячу слов… НЕРОВНОЕ человек человеку — почерк, две горсти букв, мятный зелен лист письмеца и красная в нём строка. азиатский шёлк подмышек, иероглиф губ, гладкий воск обмана, клинопись-не-вникай. человек другому — имя на запах, след языка по нежным ямкам, меж пальцев рук: белый волк по брюхо в снег заметён, слеп, и позёмка стирает тропы… в полях, вокруг… человек человеку азбука, ноты, счёт, голый провод, палёная шерсть, потом-поймёшь-ерунда; чёрный лось заходит в реку, небо пьёт, поднимает голову… капает розовая вода… человек между прочих — прочерк, пустой пробел. не прошепчешь другим, что боялся вслух для неё. белый волк темно оборачивается к тебе. чёрный лось забредает в облако и плывёт. НОЧЬЮ 1 дай мне, дай мне сказать… ты же тоже из слов, не из взятых назад — из коленных углов, тёплой ямки пупка, паль-чи-ков-на-вос-ток, за границу загара, ты тоже — песок: против шерсти взъерошен, просвечен до косточки предпоследней — колючей, непарной — не просто так: позвоночный язык, и не спрячешься за щёку… ближе сказать — это больше сказать… 2 молчи, но пьяной ночью — пьяной, волчьей, приснись мне зло, чтобы стекло толчёное хрустело на зубах, кормило солью (скрипело ломаное) — резкой, крупной, красной… нечаянно? нет — в пот ошпариваясь, небритою декабрьской щетиной по голым розовым бутонам, морским песком меж коцанных коленных чашек сжимало нас до полного, до щастья, до кожуры, веснушки до единой — твоё молчание… НАД ГЛУБИНОЙ …так и плывём над глубиной, как щепки, белые на чёрный ночной гудрон: уже без счёта, без тонкой кожуры, больной (черешно-шелковичной-наспех) о том, насколько мы напрасны с тобой… не так: во снах, когда друг друга, как из ручья, берём на руки, на тяжесть бёдер, губ припой, на слово — скрипкие качели над лебедой — «усни-поспи-приснись…» простой язык. но здесь о языке ли?.. «Мерцающая пропорция» и поэтический жест в стихах Марины Чирковой Говоря о поэзии Марины Чирковой так и хочется прибегнуть к тому способу взаимодействия с реальностью и со словом, который в этой поэзии наиболее явлен. То есть: прикрыть глаза и накамлать ассоциаций, довериться и поддаться стихии звука, позволить ей увлечь себя и нести, гнать перекати-полем, наматываясь до плотности образа (или мысли). Щебетанье пташек в древесной кроне; порыв ветра — пташки вспорхнули, кроны всколыхнулись, качнулись в одном направлении, по ним словно бы прокатилась волна, продолженная за рамки образа кипой сорванных листьев… Извечный природный жест, всегда волнующий наблюдателя. Марина Чиркова умеет видеть жесты природы и делать их жестами поэтическими. Природа «дикая» живёт в её стихах как нечто стихийное, неисчисляемое — охапками, копнами, грудами, буреломными зарослями, смородиновыми кущами, травными гнёздами-колтунами, в которых всё перепутано и взаимопронизано, «выдохнуто» одно в другое, но при этом — «слова не сломаны о слова». Природа «очеловеченная», городская, присутствует в стихах Марины более сдержанно, компактно, не выплёскиваясь смыслово и интонационно за некие заданные автором контуры: вымыто, стёрто. я — только контур. пробегая, его заполняют чужие собаки, мальчишки, мамашка с коляской и книжкой… Психоделика звука, кружение речи внутри самое себя, как бы свивающей кокон из полупрозрачных интонационных волокон (словно «сладкую вату» наматывают на палочку-ось), с частой россыпью осколочной, бликовой образности в этой «вате»: Вдохом поймай, отпусти на выдохе — дёрнусь, но снова — ручные, ручьёвые волосы, полосы светлые… вылетит слово… моё ли, твоё или чьё оно?.. Марина Чиркова, безусловно, относится к тем поэтам, которые скорее ворожат, нежели конструируют. И ворожит она — на звук, по аналогии с тем, как можно ворожить на воду, на огонь, на другие «подручные материалы» в магии. Ворожба на звук — так назову её технику, не вполне научно, но зато очень даже поэтично, на мой взгляд! А чувственность — раскрошена, хрустит осколками стекла, оцарапывает «декабрьской щетиной», агрессивна — ранит «розовые бутоны», протискивается «меж коленных чашек», настаивает: соль, песок, щетина, толчёное стекло! Эта жёсткая, колючая взвесь стольких компонентов, одинаковых по своей функции «ранить», застигнута нами как бы в момент медленного вращения в небольшом хрустальном шаре стиха. Автор встряхивает шар — и взвесь приходит в движение. На мой взгляд, образность здесь слишком лобовая, откровенно обращённая к рефлексам читателя (как скрип мела по доске или наждака по стеклу вызывает невольное содрогание). Возможно, так и задумано. Показать истинную природу «щастья». От настоящего «щастья» мороз по коже и рефлекторно сводит скулы: нечаянно? нет — в пот ошпариваясь, небритою декабрьской щетиной по голым розовым бутонам, морским песком меж коцаных коленных чашек — сжимало нас до полного, до щастья… А в «Бабьем лете» чувственность другая. Читая это стихотворение в первый раз, я была уверена, что в мои предпочтения оно не впишется… пока не дошла до концовки. Тут-то оно всё и сложилось, один к одному. Сумбур ассоциаций, грамматические фрагменты и вкрапления (вместо нормальных грамматических конструкций), охапки всевозможной ботаники, все эти пижмы, ежи, мятлики, розы и чертополох, каштаны и вишни, мята и лебеда; расшатанный, рваный ритм, как бы передающий сбивчивое дыхание лир. героини, упавшей в объятия своего любимого — как в густые травы, всё это было для того, чтобы шёпотом в макушку выдыхать мотыльков где слова не сломаны о слова. Воспринятое целиком, оно именно что «выдохнулось» в меня-читателя, душистым растительным облаком, ворохом, в котором всё перемешано-переплетено, но не «сломано» друг о друга. Настоянный на лете ароматный сбор, сбор-взвесь, существующий в воздухе наподобие лёгкой насекомой стайки. И одновременно — властная, повелительная чувственность: «поймал русалку терпи обняв». (Наличие здесь русалки не смущает: это лесная, луговая русалка, богиня трав и цветов.) Какими-то другими, более выдержанными и «устойчивыми» фразами здесь написать было бы просто невозможно. Обычно такой сумбур в поэзии воспринять мне очень сложно, но тут — редкое исключение. Стих убедил и впечатлил меня.