Текст книги "Закат их любви (СИ)"

Автор книги: Марина Богуславская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Начало

Темноволосая женщина неторопливо шла по каменным коридорам дворца столицы. Именно здесь она чувствует себя настоящей Госпожой – женой Султана и Валиде наследника. Даже верные ей прислужницы заметили, что здесь она будто засияла, вновь и вновь влюбляя в себя Султана.

Подол её любимого, расшитого драгоценными камнями платья шуршал на каждом её шаге, а синяя ткань будто переливалась своими оттенками. Тёмные глаза с присущим только ей величием уверенно смотрели вперёд – в конец каменного коридора, на тяжёлые деревянные двери, что скрывают комнаты наложниц. Ещё пара шагов – и она войдёт туда, надменно вздёрнув подбородок и слабо улыбнувшись.

– Внимание! Хасеки Махидевран Султан! – громко провозгласили охранники, открывая перед возлюбленной Султана тяжёлые дубовые двери, и пропуская её в гарем. Услышав их слова, наложницы затихли, поднимаясь со своих мест и опуская взгляд в пол, немного нагибая голову вниз.

Рыжеволосая девушка поморщилась, услышав слова охранника, и пренебрежительно цокнула языком, с неохотой подчиняясь правилам. Она не желала видеть Хасеки Султан, но она – наложница, и спрашивать у неё никто не будет. Махидевран всегда – и раньше, и ныне, и в будущем – первая женщина Султанской семьи после Валиде Повелителя.

– Вновь эта..! Неужели опять к Султану идёт? – недовольный шёпот наложницы привлёк взгляд Аги, крепкого смуглого евнуха, что, в ответ на это, лишь с недовольством посмотрел на её хрупкую фигуру.

– Александра, тише, иначе кто-то услышит, и тогда тебе не сдобровать! – пыталась остудить девушку сидящая рядом наложница, Мария, на что в ответ получила лишь несильный толчок в бок.

– Хатун, Махидевран Султан – законная жена Повелителя! Не смей о ней так говорить! – без промедления отчеканила калфа, услышав слова рабыни, и переведя на неё грозный взгляд тёмных глаз.

– Хюррем я, не Александра более! Да что вы все тыкаете своим «Махидевран Султан, что подобна хрупкой розе, своими силами заполучила благосклонность Падишаха, за что её и перевели в статус фаворитки Властителя мира, а вскоре разменяла его на статус икбал, нося под сердцем нашего шехзаде. Родив, она удостоилась чести получить титул кадины, а потом и вовсе – кадын-эфенди! И когда она стала баш-кадиной, лишь тогда получила уважение и любовь!» – лицо наложницы исказилось от недовольства и раздражения, – Я – дочь горячей вольной крови, и дом мой – бескрайние степи! Сейчас я фаворитка, пусть и одна из многих! Вот рожу Повелителю шехзаде – тогда и посмотрим, как вы будете мне упрекать! – Хюррем, поджав губы, взглянула в глаза калфы, а потом, развернувшись, ушла к себе.

Махидевран улыбнулась – зависть хатун её смешила. Весенняя роза Падишаха не воспринимала фаворитку Султана, как соперницу. Да и зачем? Вскоре Султан потеряет к ней интерес, и хатун выдадут замуж за какого-либо пашу. Если наложница, конечно, не будет носить под сердцем дитя Падишаха.

Да и сама Султана направлялась к Повелителю с радостной вестью – скоро на свет появиться ещё один шехзаде, или маленькая Госпожа. Под сердцем её развивается ещё одно дитя династии.

***

Массивная дверь, «врата Рая», отворяется, и в покои Повелителя не спеша проходит Султана – как и всегда величественно подняв голову и смотря прямо перед собой. Ясный взгляд Падишаха устремляется на светлый лик возлюбленной.

– Махидевран, моя весенняя роза, смысл моей жизни, как я рад видеть тебя! – Сулейман улыбнулся Госпоже своего сердца, чувствуя то странное, щемящее чувство в груди, – Ты пришла, когда ещё так светло, и никем не известила… Что-то случилось? Мустафа заболел?

– Что вы, Повелитель, Мустафа здоров, да хранит его Аллах... – черкешенка отвела взгляд в пол, – я принесла вам радостную весть – скоро на свет появится ещё один шехзаде, или маленькая Госпожа! – Махидевран, увидев непонимание на лице Повелителя, поспешила объяснить. – Я ношу под сердцем частичку вас, Падишах моей души.

***

Аги раздавали наложницам золото, улаживая в руки каждой по горстке золотых монет, а калфы подавали сладости – сегодня у всей столицы праздник. Хасеки Султан вскоре родит Повелителю ещё одного наследника, а значит – продолжение рода Султанской семьи, дитя Династии.

– Так вот зачем к Султану бежала! Пусть только у неё родится девочка! Или, что будет лучше, пусть она, вместе с ребёнком в её чреве, отправится к Аллаху! – в сердцах воскликнула одна из наложниц. Слова, пропитанные ядом, так и лились неустанным потоком из уст рыжеволосой рабыни, которую и без того не особо любили.

– Хюррем! Сколько раз тебе говорили держать язык за зубами, а мысли при себе? Или ты решила в мешке отправиться покорять глубины Босфора, хатун? Пусть ты и фаворитка – это не даёт тебе права что-либо говорить против Госпожи! Ещё раз такое услышу – немедля отправлю к Валиде Султан! Она тебя жалеть не будет... – шикнула на девушку калфа, с недовольством на неё взирая и поджимая тонкие губы.

Собираясь наградить калфу злобным взглядом и парой едких слов, Хюррем почувствовала головокружение. Сделав пару шагов, наложница потеряла сознание, всполошив жительниц гарема. Страх после недавней эпидемии, забравшей жизни многих, ещё не успел забыться, поэтому один из евнухов позвал лекарей, поднимая обмякшее тело с холодного каменного пола.

Пришедшие лекари констатировали неутешительный для многих факт – хатун переведена в статус икбал – беременной наложницы. Сия новость была услышана и Гюльбахар Махидевран Султан, что проходила мимо открытых дверей гарема, направляясь к Айше Хафсе Султан.

Вот теперь у весенней розы Падишаха появилась соперница – зашептались в гареме. Злые языки даже отметили – с рождением ребёнка фаворитка укрепит свой статус возлюбленной Султана, и тогда Гюльбахар будет несладко, ведь ранее она не делила Султана с кем-то столь высокого статуса. Наложницы, что сближались с Падишахом, были выданы замуж или казнены. Если фаворитка родит шехзаде – то получит титул Султаны, и ещё хуже будет, если Повелитель назначит наследным шехзаде её ребёнка.

«Мне не стоит волноваться, ибо я – Хасеки Махидевран, весенняя роза Султана Сулеймана, мать его шехзаде. Эта хатун может быть кому угодно проблемой и головной болью, но не мне!»

Но смирится с мыслью, что другая женщина подарит Султану дитя, она не смогла.

  Храня надежду и борясь за жизнь

Махидевран, не обращая внимания на разговоры наложниц, вновь спешила посетить Султана. Она была взволнована, что само по себе было необычно – обычно она спокойна, и лишь иногда улыбается слабой, вымученной улыбкой – жизнь в гареме, где на твоё место покушается едва не каждая – не столь сладка, посему иногда ей не хватает сил держать ту напускную дымку уверенности и величия. Подол её платья, то и дело, запутываясь в ногах, мешал идти, но сейчас Султану не волновали такие пустяки. Вечером прошлого дня узнали все о том, что рыжеволосая фаворитка Султана, девушка славянских кровей, как и сама Султана, носит под сердцем его дитя. И одна лишь мысль об этом терзала душу Гюльбахар до глубокой ночи. Падишаха она любила искренне, и он, казалось, также страстно её любил, пока в гареме не появилась эта рабыня, что своим поведением, своим пылким нравом, привлекла внимание Султана Кануни.

Охранники у покоев Падишаха лишь недоуменно переглянулись, когда Махидевран, подойдя к ним на расстояние нескольких шагов, приказала отворить дверь и пропустить её. Не решаясь перечить Хасеки Султан, когда та приказала впустить её, они покорились её воле, пропуская её внутрь. Они ещё помнили, как Валиде Султан отчитывала прислужников, когда те отказались выполнять прихоти на тот момент беременной Мустафой Махидевран. И аги, и калфы, что воспротивились её воле, были наказаны по приказу Хафсы Султан.

«Приказ Султанши неоспорим и подлежит немедленному исполнению!» – сказала тогда Айше Хафса, видя в наложнице сына близкую душу, ведь когда-то и она была в таком положении.

Массивные двери со скрипом отворились, пропуская женщину в покои правителя, в которых властвовал запах масел и цветов.

Она увидела Султана, что сидел за небольшим обеденным столиком, и, по всей видимости, завтракал. Рядом с ним была и та девица, недавно ставшая икбал, что ныне, мягко улыбаясь, читала книгу – старую, взятую из завоёванного города. И на сердце весенней розы отчего-то стало так тяжело-тяжело, а на душе горько-горько, что она едва смогла сдержать слёзы обиды, поджимая плотно сомкнутые губы и прожигая хрупкую девичью фигуру взглядом тёмных, словно сама ночь, глаз.

– Здравствуйте, Госпожа... – немедля встала и поклонилась рыжеволосая наложница, едва не перечеркнув этим лишь действием тот образ, что выстроила в своей голове Султана. Но Сулейман был рядом, и она понимала, что, скорее всего, при нём несносная рабыня не может закатить скандал. Зелёные глаза смотрели по-особенному, с вызовом. Когда-то давно также смотрела и Махидевран на первых жён Османского правителя – Фюлане и Гюльфем, тогда ещё бывших Султанами.

– Моя Махидевран, весенняя роза моей души, что тебя тревожит? – вопросительно взглянув на лик некогда до безумия обожаемой женщины, спросил Султан. О здоровье супруги он, как и положено, волновался в первую очередь, ведь она носит под сердцем его дитя. В синих, словно само небо, глазах, не выражались чувства, как раньше. Султан словно уподобился своему отцу, Султану Селиму, теряя страсть к любимой женщине и приобретая – к завоеваниям, всё больше и больше утешаясь наложницами.

– Повелитель, извините меня за мою дерзость, но это разговор не для посторонних ушей... – несмело начала черкешенка, от неловкости опустив свой взгляд на пол. При нём она не была раскрепощенной фурией, а оставалась хрупким изваянием искусства. И говорить, столь открыто, что Хюррем, эта проклятая ею женщина, ей мешает – она не смеет. Слишком отличается её статус от фаворитки, и, пускай она и не из Династии, за долгие годы едва не первая икбал. И чем-то до боли эта Хюррем напоминает Махидевран её саму в те года, когда Фюлане и Гюльфем носили гордые статусы Султан, взращивая юных шехзаде – Махмуда и Мурада.

– От Хюррем у меня нет секретов! – не терпя пререкательств, с любовью смотря на сидящую рядом девушку, ответил Сулейман. И от этого взгляда Гюльбахар, казалось, едва не вырвало вчерашним ужином. Слишком приторна его любовь, совсем не такая, какая была у них с Султаной – нет той нежности, величественности и лёгкости. В отношении этой наложницы его чувства были излишне приторно-сладкими, заставляющими черкешенку, морщась, отводить взгляд.

– Но Повелитель, я хотела бы, чтоб хатун покинула ваши покои. Если не навсегда, то на время этого разговора! – продолжала настаивать на своём женщина, смотря в глаза любимому мужчине и понимая, что только так добьётся своего. Ранее её небольшие капризы он исполнял – с заморских краёв привозил шелка да цитрусы, которых ей, тогда только начавшей свой путь Султанши, очень хотелось. Кисловато-сладкий вкус мандаринов ей нравился всегда.

– Хорошо... Хюррем, выйди! – Султан кивнул, прикрыв глаза и пожав губы, отворачиваясь от женщин и подходя к балкону, путь к которому помнил наизусть – для этого ему небыло нужды смотреть, что дальше – каждый сантиметр этой комнаты уже давно был им изучен.

– Как прикажете, Повелитель. Повелитель, Султана, с вашего позволения... – славянка, склонив голову, покорно удалилась, и лишь тихо зашуршал по ковру подол её нового платья, да услышали они два тихих мерных удара о дверь, после чего та, заскрипев, отворилась, а после затворилась за икбал.

– Так что ты хотела мне сказать, Махидевран? – дождавшись, пока Хюррем покинет покои, спросил Падишах, открывая глаза и переводя заинтересованный взгляд на Султану. Они стояли на балконе, с которого открывался прекрасный вид на палац и Босфор.

– Повелитель, сегодня утром, когда я приступила к завтраку, то заметила, что еда странно пахнет. Я попросила одну из служанок попробовать, а когда она попробовала те яства – то начала сетовать, что ей нехорошо. Лекари сказали, что она отправлена! – едва сдерживая слёзы, произнесла Гюльбахар, сжимая пышную юбку платья узкими кистями, и смотря Султану прямо в глаза, будто заставляя увидеть всю печаль и всё отчаяние.

– Но разве ты завтракаешь не с Валиде?

– Нет, не сегодня. Сегодня Валиде Султан занята, поэтому я ела у себя. Меня хотели отравить, Сулейман, понимаешь? Меня, мать твоего сына, мать шехзаде Мустафы – и пытались отравить. Отравить, а значит и убить! – она почти рыдала, отчаянно утирая горькие слёзы, что медленно текли по её щекам. Из-за покрасневших глаз и неестественно побледневшей кожи, Султана выглядела слишком болезненной – будто сморённая тяжким недугом.

– Человека, посмевшего добавить яд в пищу, матери шехзаде, ещё не нашли?

То, что Сулейман назвал её не «женой» или «Хасеки» – больно ударило по её сердцу, ведь ранее никак иначе её он и не именовал. А ведь раньше, тогда, когда она была единственной в его жизни – он называл её по имени, добавляя сладкие слова. Тогда была пора затяжного рассвета их любви – одновременно и непринуждённо лёгкой, и невыносимо пылкой.

– Нет, Повелитель. Этого человека ещё не нашли! – стирая слёзы прошептала Султанша, и в лучах Солнца она выглядела действительно крайне необычно для себя – урождённой дочери княжеских кровей – манерной аристократки, что, даже живучи в гареме, держала голову высоко и смотрела на других с величественным триумфом в тёмных глазах, позволяя себе заплакать лишь в те редкие моменты, когда на душе было невыносимо тоскливо. Плакала она тогда, когда родила Мустафу, плакала и тогда, когда Падишах отправлялся в поход.

– Не беспокойся, Махидевран, я найду и накажу тех, кто посмел это сделать! Кто бы это ни был – он отправится покорять глубины Босфора зашитым в мешок.

Махидевран хоть немного, но воспряла духом, услышав слова Султана, произнесённые с уверенностью и необычной для него жестокостью. Да, всё правильно, так и должно быть, ведь она – его драгоценная роза, мать его сына, и не защитить её он не может.

Если Сулейман готов казнить любого ради неё – значит, что и эта наложница не станет исключением, если окажется, что это она подкупила да подослала кого-либо из слуг, надеясь свергнуть влиятельную, воистину влиятельную соперницу.

– И ты даже предположить не можешь, кто это был? У тебя нет никого на примете? – голос Падишаха звучал непривычно тихо, но в нём, не смотря на это, она отчётливо слышала плохо скрытую ярость в отношении того, кто посмел подстроить столь жалкую попытку её отравить.

– Нет. Я думаю, что это вновь одна из наложниц, – Султана вздохнула, – ты же знаешь, Сулейман, что они не ведают покоя. Чего только своими длинными языками не наговорят да чего не устроят... – её голос напоминал шелест листвы, а веки, украшенные каймой смоляно-чёрных ресниц, что казались ей, будто свинцовыми, скрывали её глаза, в которых обычно он и читал эмоции, зная, насколько скупа на них Гюльбахар.

– Хорошо, я лично назначу ответственного за это расследование, Султана. Но, думаю, сейчас тебе лучше отправиться в свои покои и отдохнуть, пускай служанки вызовут лекарей и те наблюдают за тобой! – властных голос не дрогнул, не смягчился и ладони его, она видела, были сжаты в кулаки настолько сильно, что костяшки его пальцев побелели. Махидевран Султан не могла не улыбнутся, пускай и слабо да измучено, видя то, как он переживаёт за неё и их дитя.

То и дело боясь потерять сознание в коридоре, Султана, едва передвигая ногами и держась дрожащими руками за стену, медленно направлялась к своим покоям. Головокружение и тошнота мучили её не просто так, ведь Султана, не особо быстро поняв, что с едой что-то не так, успела попробовать сладкий щербет. Проходя мимо комнат гарема, она, понимая, что вот-вот ноги перестанут держать её, слабым голосом подозвала к себе калфу, попросив тотчас привести к ней Хюррем хатун.

– Хюррем Хатун, Махидевран Султан приглашает вас в свои покои… – покорно склонив голову, произнесла калфа, так и не осмелившись взглянуть в глаза новоявленной икбал. Понимая, что та уже возвысилась, и возвысится ещё выше, она испытывала некий стыд и страх, ведь считала что та, имея горячую славянскую кровь и будучи дочерью вольных степей, непременно её накажет.

– Да? Ну, отведи меня к её покоям… – девушка встала, бросив на остальных наложниц пренебрежительно-снисходительный взгляд, и последовала за калфой к комнатам Султаны, в которой ни она, ни другие наложницы гарема отродясь небыли.

Следуя за прислужницей, будущая Султанша оказалась возле покоев Хасеки Махидевран, поражаясь величию резьбы на двери, явно сделанной очень и очень умелым мастером.

Калфа кратко постучала в двери, и, услышав тихое «Войдите», жестом приказала охранникам покоев Гюльбахар Махидевран отворить дверь, пропускай икбал внутрь и оставаясь подле – дабы, случае чего, быть готовой помочь. Лекари ещё не пришли, и, по сему, калфе очень и очень не хотелось накликать на себя гнев Валиде Султан или Повелителя.

– Госпожа, вы звали меня? – не смея подвести взгляд, спросила девушка. Отчего-то на душе было дурно, и внезапное приглашение в покои баш-кадины ситуацию лишь усугубило. Весь её пыл остыл, и если-бы не изумрудные глаза да рыжие, словно огонь, волосы – Султана решила бы, что калфа привела не ту наложницу.

– Да, хатун, звала. Присаживайся рядом… – едва слышно ответила Султана, и Хюррем перевела на неё свой взгляд – столь болезненно-бледной её она не видела, и все мысли о соперничестве мигом испарились. Даже для наложницы, не столь долго жившей в гареме, как божий ясный день понятно, что Хасеки Султан отравили.

– И о чём вы хотели поговорить? – осматриваясь, тихо спросила славянка, стараясь не смотреть на Махидевран и не слышать её непривычно тяжёлое, громкое дыхание.

– Знаешь, хатун, сейчас ты единственная, кто может меня понять, и поэтому только тебе я…могу доверять… – кадын-эфенди горько усмехнулась, пытаясь вернуть зрению привычную чёткость, но мир будто ускользал от неё, из-за чего обстановку вокруг себя она видела и осознавала весьма плохо.

– Простите, но я не понимаю, о чём вы… – непонимающе глядя на баш-кадину, утверждала Хюррем, смотря на неё из-под каймы чёрных ресниц.

– Тебя тоже скоро… как и меня… отравят…

– Ну что вы, Госпожа, никого не отравят. Может, мне лучше позвать придворных лекарей? – Хюррем уже было встала с кушетки, на которой сидела, когда холодная рука Султаны коснулась её запястья.

Черкешенка, окончательно теряя последние силы, едва слышно прошептала наложнице несколько фраз, суть которых навек останется тайной между ними, женщинами Падишаха.

«Если я не выживу, не смотря ни на что, позаботься о моём Мустафе…»

Хюррем заплакала, не зная, что делать, и понимая, что её медленно, но верно охватывает паника. Эта женщина, которую она так не любила, предупредила её об опасности и попросила позаботиться о единственном сыне. Рыжеволосая наложница отлично понимала, что такого доверия не заслуживает.

На звуки всхлипов в покои забежали охранники, и коридор огласил громкий крик «Султане плохо. Немедля приведите лекаря!», калфы подхватили Хюррем, что едва держалась на ногах, заливаясь слезами и прося о помощи.

Сюмбюль, недовольно поджав губы, посеменил к Падишаху, дабы известить, что обе его женщины сейчас не в лучшем положении. Никто не заметил голубоватый пузырёк, зажатый в руке вечно эмоционального евнуха.

  Виновница

Уже через час весь гарем говорил о том, что стражники вывели из покоев Хасеки заплаканную Хюррем, что едва держалась на ногах и что-то до боли жалобно шептала. О ненастье Султанши все тактично молчали, пряча улыбки – более Махидевран не помеха, даже если её спасут, а эта Хюррем, как они считали, ни на что не годная, почему не в силах помешать им, прекрасным дамам дворца, сблизиться с Султаном.

Наложницы, открыто не любящие фаворитку Султана, тешились. Горькие слёзы на глазах врага – для них лучше всякого, даже самого сладкого, мёда или вина. Другие, уже утратившие надежду на встречу с Повелителем, жалели икбал. Она выглядела расстроенной по-настоящему, безо всякой фальши и лжи глотала собственные слёзы и смотрела на всех затуманенными, покрасневшими глазами, на фоне которых её радужка цвета зелени выглядела ещё ярче.

Но все жители гарема, что, казалось, так уважали и любили Султаншу, с притворной жалостью взирали на то, как слуги что-то носили для неё, понимая, что на краткий срок она обезврежена, и путь к покоям Падишаха открыт.

***

– Как ты смеешь вмешиваться в дела моего гарема? Как ты смеешь травить мою жену и доводить до истерики икбал? – Падишах, недовольный действиями одной из наложниц, раздражённо смотрел на неё, не гнушаясь повышать голос, – Как ты посмела подкупить агу моего гарема, дабы изжить дорогих мне женщин?

– Н-но Повелитель... Они посмели дерзить мне! – пыталась оправдать себя рабыня, не поднимая на правителя свои грифельные глаза и лишь едва сжимая в ладонях ткань простенького, как и подобает рабыне, платья, окрашенного в светлый-светлый цвет зелени трав.

– Дерзить? Ты что называешь дерзостью?! – недовольство Падишаха возрастало наравне с раздражением, от чего он выглядел действительно, безо лжи, пугающим. Такими, как он сейчас, обычно описывают кровавых правителей, что измарали руки в алой-алой крови.

– Но Повелитель... Почему? Почему вы забыли обо мне, хоть и клялись в любви? – её дрожащий, неуверенный голос совсем, казалось Султану, ей не подходит. Но даже столь дурной, как у неё, нрав, можно утихомирить.

– Не забывайся, Чичек, перед тобой – Повелитель мира! А они, – Султан на мгновение притих, – члены моей семьи, матери моих детей! Ты должна уважать их, ибо они принесут Османской империи наследников!

– Тогда и вам не стоит забывать то, что я – тоже мать вашего ребёнка! – цветок гарема, окончательно утратив желание оправдаться, с неким укором смотрела на Султана, поджимая алые губы, что когда-то он целовал, – Пускай Айшель и умерла тогда, съеденная оспой, и вы приказали забыть о ней… – стараясь не плакать, продолжила наложница, но обида горьким комом стояла в горле.

– Дай Аллах, и Махидевран, и Хюррем родят шехзаде! Тогда ты, несносная, поубавишь свой нрав!

Будто сердце ранили копьём, заодно пробивая и лёгкие, настолько Эдже стало трудно дышать. Она не могла поверить, что Повелитель действительно сказал, что хочет, дабы у него были ещё дети от этих женщин. Где-то в глубине души она всё ещё желала, дабы он её любил и одаривал подарками, посему и набралась смелости признаться во содеянном, добавляя, что Сюмбюль-ага думал, что это лекарство.

Обида острыми иглами заколола и без того израненную душу наложницы.

– Да раз вам, Повелитель, так сильно хочется ещё детей, – Эдже, словно отмахнувшись, показала рукой на свой живот, – так пригласите наложницу в свои покои! Чего вы ждёте?

– Что ты, хатун... – Падишах, казалось, утратил дар речи. Ярость заполняла его сознание, вытесняя разумные мысли.

– Но только знайте – в этом случае моя любовь навсегда потеряна для вас. И любовь нашей Айшель – тоже! – бывшая Султана недовольно поджала губы, с вызовом смотря на Падишаха и надеясь, что имя упокоенной без имени дочери заставит правителя вспомнить о своих сладких речах да не менее прекрасных клятвах.

– Как ты смеешь ставить мне условия?

Ответом Султану послужила тишина, что гнетуще давила на уши. Он думал, что она будет возражать, кричать, бить вазы и хрупкий декор – но нет, она молчала, смотря ему в глаза всё таким же взглядом, как и четыре года назад, когда её, пленённую принцессу под именем Анна, привезли в султанский гарем. В этих грифельных глазах он ясно видел вызов, и понимал, что она не отступит.

– Я вышлю тебя в Эдирне, в старый дворец! – Сулейман отвернулся, направившись в сторону балкона, надеясь, что привычный прекрасный вид успокоит его и даст возможность всё обдумать.

– Неужели вы, Султан, отправите в ссылку свою фаворитку? Никто ведь не знает, что может случиться со мной там, нежели ни капли вас не будут мучить угрызения совести? – отчаянно, но с тем же вызовом, окликнула его Чичек, надеясь, что он останется.

– Ты уедешь после того, как Махидевран разродится. И моли Аллаха, чтоб и она, и ребёнок был живы, а иначе, – начал Султан, воззрившись на неё, словно на добычу, – воды Босфора станут твоим домом! Тебе давно стоило запомнить, что, даже если на родине ты – принцесса, в гареме – обычная наложница.

  Когда вина доказана

Новость о том, что громогласная Эдже, бывшая Султаной, отправляется в ссылку после родов Хасеки Султан, стояла на устах многих наложниц, что то и дело перемывали косточки столь известным персонам дворца. Да и она в палаце занимала комнату фаворитки – одну из тех, о которой грезили обычные наложницы, будущее которых – стать обычными служанками. Они знали – это из-за попытки отравить Махидевран Султан, в следствии чего пострадала и Хюррем, фаворитка Султана.

Но в их душах были сомнения – как Повелитель мог решить отправить в ссылку свою фаворитку, что столько времени держал подле себя, из-за попытки отравления его супруги?

И если одни считали, что такова воля Падишаха – защитить от любого вреда матерей своих детей, то другие были уверенны, что это носит за собой более серьёзную причину.

«Ведьма…» – гнусно усмехались бывшие фаворитки, смотря на икбал, что за столь краткий час вытеснила, казалось, нерушимую Чичек.

«Точно Господина приворожила, вот и не посещает гарем!» – с завистью, словно змеи, шипели наложницы, утирая слёзы несбывшимся мечтам и горькому пониманию того, что выше нынешнего статуса им не прыгнуть, ибо это – их предел.

***

В покоях Хасеки уже который час было неспокойно. Она металась в постели, покрытая испариной пота, и в бреду просила защитить Мустафу. Лекари неутешительно качали головами и разводили руками – мол, мы делаем всё, что в наших силах. Яд, который, пускай и в малой дозе, попал в её организм – очень сильный, и Султанше грозит выкидишь на столь раннем роке.

– Гюльшах, подойти сюда! – нервно позвала прислужницу Султаны славянка, которая осталась в покоях Хасеки Махидевран, дабы, как столь же беременная, как и она сама, женщина, оказать ей поддержку. Валиде лишь кинула на прощание о том, что они с Гюльбахар, похоже, неплохо поладили, уходя в свои комнаты.

– Госпожа, – рабыня низко поклонилась, – вы чего-то желаете? – она и сама не знала, почему так называет эту хатун, но раз ей позволили остаться подле кадины, значит она не просто мать ребёнка Падишаха, но и более важная фигура.

– Гюльшах хатун, выбери из гарема нашего Властителя самую красивую и изящную девушку, и приведи сюда… – зелёные глаза, окружённые каймой густых ресниц, смотрели на женщину уверенно, от чего та вздрогнула. Непривычно властный девичий голос внушал некий страх наложнице.

– Но Госпожа...

– Немедля. Исполняй!

Через час в комнаты Махидевран зашла одна из наложниц, и, поклонившись, предстала перед Хюррем, что оценивающе посмотрев на неё, лишь надменно хмыкнула.

– Как тебя зовут, хатун? – смотря в глаза рабыни, вопрошает смеющаяся Госпожа.

– Изабелль, Госпожа. Тут меня нарекли Айше… – девушка поклонилась, скромно скосив взгляд на Султану, лежащую в постели, но никаких вопросов задавать не решилась.

– Откуда ты, Изабелль хатун? Как давно ты тут?

– Я из Венеции, Госпожа. Меня привели сюда две недели назад.

Хюррем окинула её своим взглядом, понимая, что не ошиблась. Да, это именно она – та девушка, что приносила еду в комнаты Махидевран, странно улыбаясь известной едва не для каждой наложницы Эдже.

– Хатун, ты удостоилась сомнительной чести покорить глубины Босфора в мешке за попытку убить нашу Султану! – девушка поджала губы, смотря на неё с укоризной, предосудительно.

– Госпожа... – девушка была обескуражена словами икбал, и хотела было бежать, но её конечности не слушались. Она слишком волновалась, и мышцы в теле свело судорогой.

– Гюльшах, отведи Айше к охранникам и скажи, что это она принесла яд в покои Хасеки Султан, и, непременно, доложи об этом Султану! – приказала славянка, и прислужница, цепко ухватив рабыню под локоть, повела её к охранникам покоев Гюльбахар.

Ради своего счастья, ради милости Падишаха, ради этой несносной Султаны… Сейчас Хюррем имеет множество причин бороться за жизнь, и будет это делать всегда, пока живёт в гареме среди других наложниц.

«Рано или поздно, но мой поступок мне откликнется…»

***

Утро следующего дня ознаменовалось публичной казнью Айше хатун.

Визжащую девушку удерживали охранники, пока проворные калфы сшивали мешок из кожи. Пара минут – и попытки сопротивления несостоявшейся фаворитки были придушены, а мешок, с её телом, выброшенный покорять глубины вод Босфора.

Ибо такова воля не только Султана, но и дорогих ему женщин.

***

Вечером предыдущего дня Айше, в окружении охраны, привели в покои Султана, передавая ему слова Хюррем о том, что именно она исполняла приказ Эдже. Падишах разгневался, смотря на девушку, совсем ещё молодую, но уже совершившую грех.

– Стража! – громкий голос правителя эхом разнёсся по покоям, – Немедленно уведите эту хатун в темницу. Завтра, на рассвете, состоится её казнь. Посему, приготовьте соответствующие инструменты и наблюдайте за ней внимательно!

Стражники кивнули, и девушку увели вниз – к темнице, оставив Сулеймана в одиночестве. Ему было приятно думать о том, что Хюррем, его возлюбленная Хюррем, вычислила продажную хатун с такой лёгкостью.

***

Хюррем довольно улыбается, зная, что эта Изабелль, именуемая Айше, ныне казнена, а Эдже, что отравила Султану, будет отправлена в ссылку. Сама Махидевран всё также лежит без сознания, но лекари уверенны, что ныне ей легче.

  Воспоминания о рассвете нашей любви

Черкешенка четвёртый день лежит в постели, сражённая недугом. Действие яда, что уже был выведен из её тела, пропадало медленно. Благо, он не успел поразить её органы.

По словам лекарей, она и без того была излишне измождённой, посему хорошо, что тело защитилось от разрушительных свойств столь сильного яда, не смотря на её состояние.

Султан, переживая за единственную законную жену, и думать, забыл о том, что Эдже стоит отправить в ссылку. Вернее, он помнил об этом лишь краем сознания, да и в первую очередь ему было важно здоровье его жены и ребёнка, а не сумбурная наложница. Ибрагим-паша, благо, взял управление некоторыми делами на себя, дав Султану время побыть с Махидевран Султан, и втайне надеясь однажды также бросить все дела ради возлюбленной дочери Династии – Хатидже Султан.

На все вопросы лекари лишь пожимали плечами, уверяя в том, что Хасеки просто переволновалась, посему, даже после избавления организма от яда, всё ещё не пришла в сознание.