Текст книги "Какашка и Художник"

Автор книги: Марина Ахмедова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Какашка шмыгнула носом. Художник ущипнул ее.

– Идет! – предупредил он.

Было слышно, как открывается калитка. Какашка раздвинула края фантика и увидела, что из калитки вышла девочка в белых гольфах и белом платьишке. Какашка сразу узнала ее.

Художник тут же подскочил к ней, любезно виляя бедрами.

– Девочка, а девочка, как тебя зовут? – засюсюкал художник.

– Матрона, – насупившись, ответила девочка.

– Матрона – прекрасное русское имя, – закартавил художник, растягивая слова.

Девочка продолжала смотреть на художника из-под бровей. Художник завилял еще сильней, запел что-то неразборчивое себе под нос и подтянул веревку на штанах.

– Матрона, хочешь конфетку – очень вкусную? – с этими словами художник протянул девочке какашку.

– Я такие не ем, – девочка наморщила свой маленький носик.

– А какие ты ешь? – художник почесал голову.

– Не такие, – ответила девочка.

– А какие? – чуть не разозлился художник.

– Не такие! – крикнула девочка и скрылась за калиткой.

– Не по фантикам конфетки судят! – крикнул художник ей вслед.

Какашке захотелось сгинуть – подпрыгнуть, зацепиться за облако, похожее на кораблик, и уплыть на нем. Как могла девочка, выкакавшая ее на свет, не узнать собственную какашку? Теперь художник подумает, что ее выкакала собачка, и откажется делать из нее произведение искусства.

Художник снял с нее фантик, скомкал его и выкинул в крапиву. Он задумчиво посмотрел на какашку, обессилено лежащую у него на ладони, передвинул травинку из одного уголка рта в другой.

– Идея! – тихо воскликнул он и снова присел возле березы.

У какашки отлегло от сердца – художник что-то придумал.

– Идеи – вот что главное, – разжевывал он травинку. – Даже деньги не так важны, как идеи. Деньги без идей – все равно, что фантики без конфет.

Художник почесал живот и продолжил:

– Идея сама по себе – вот квинтэссенция современного искусства. Не важно, что из нее получится. Пусть даже какашка. Главное – чтобы она была новой. Великую идею можно даже не воплощать, она сама по себе прекрасна, – бормотал он.

– А это… – поджала хвостик какашка. – Расскажи мне, пожалуйста, про свою идею, художник…

– Еще чего! – встрепенулся он. – Стану я рассказывать о своей прекрасной идее всяким какашкам.

– Но как же я узнаю, что она прекрасна? – спросила какашка. – Мне ведь она не видна.

– Мне она тоже не видна, – захохотал художник. – Идея и не должна быть видна.

– Но как же… – снова заикнулась какашка.

– Если идея исходит от меня – великого русского художника, она уже сама по себе прекрасна! – захохотал художник.

Какашка смутилась, а потом подумала – раз она все равно ничего не смыслит искусстве, то не ее ума это дело. Пусть художник делает из нее ягоду, а она будет ему подчиняться.

Художник положил какашку на землю, вытер руку о штаны, порылся в кармане и выудил из него спичечный коробок. Высыпал спички на ладонь, почесал голову со всех сторон и удовлетворенно хмыкнул.

Как же удивилась какашка, как же закричала от боли, когда художник воткнул в ее спичку.

– Ай! Больно!

– Так надо, – ответил художник и воткнул в нее еще спичку.

– Больно же… – кричала какашка, а художник все втыкал в нее спички, пока не вышел весь коробок.

– Какая ты нетерпеливая, – укоризненно сказал он. – Просишь сделать из тебя ягоду, а сама не можешь потерпеть.

– Но теперь я совсем не похожа на ягоду, – захныкала какашка. – Я похожа на колючку.

– Это промежуточный этап, – сказал художник.

Он сорвал лопух и принялся лениво себя обмахивать, а потом захрапел. Какашка же решила, что лучше ей действительно потерпеть. Не зря говорят, что красота требует жертв.

Погода стояла чудесная, и скоро должен был зацвести малиновый куст. Какашка радовалась этому, предчувствуя свое второе рождение.

Но тут какашка услыхала жужжание. Она подняла голову и увидела, как в небе блеснуло переливчатое брюшко. К ней приближалось какое-то существо.

Оно хотело опуститься прямо на какашку, и уже приветственно потирало в воздухе передние лапки, но одна из спичек чуть не прокололо ему брюшко. Тогда существо село на землю рядом с какашкой, ослепив ее своим блеском.

– Ты кто? – гнусаво спросило существо.

– Я – какашка, – скромно ответила она и тут же поправилась, – пока еще какашка, но скоро стану ягодой.

– Ягоды меня не интересуют, – прогнусавило существо. – Разреши представиться: я – навозная муха. Так сказать, имею честь… честь… жжж…

Муха отставила назад лапку и сделала реверанс.

– Как это – навозная? – удивилась какашка.

– Сижу на коровьих какашках, так сказать, – ответила муха.

Какашке показалось невероятным, чтобы существо с таким красивым брюшком сидело на какашках.

– Зачем ты воткнула в себя спички? – спросила муха.

– Это не я, а великий русский художник.

– Какой еще художник? – спросила муха.

– Да вот же он, – какашка показала на художника, мирно дремавшего рядом.

– Этот что ли? Ха-ха-ха, – захохотала муха. Она потирала ручками брюшко и все свои коленки. – Это он-то великий. Ха-ха-ха!

– Тихо, тихо, – испугалась какашка. – Вдруг он услышит, обидится и передумает делать из меня ягоду.

– Невозможно сделать ягоду из какашки, – сказала муха.

– Возможно, – тихо, но настойчиво проговорила какашка.

– А я говорю невозмож-ж-ж-но. Невозмож-ж-ж-но, – продолжала жужжать муха, но в этот момент над ней взмыл лист лопуха и опустился со страшной скоростью.

– За-ра-за! – завопил художник.

– Ой, ой, ой! – запрыгала навозная муха. Увидев, что великий русский художник снова прицеливается, она, жужжа и повизгивая, понеслась прочь.

Художник поворочался, устраиваясь в мягкой траве поудобней и, бормоча «зараза, разбудила», снова задремал. Но его сон тут же снова прервали – калитка отворилась, из нее вышла девочка.

Художник вскочил на ноги, схватил какашку, завернул ее в лист лопуха и бочком двинулся к девочке.

– Матрона, – позвал он ее и сделал умильное лицо. – Я кое-что нашел, так сказать… Имею честь показать, так сказать… Зы… – зачем-то зазубоскалил он, отставляя одну ногу, наклонился и махнул в воздухе лопухом, будто тот был шляпой с перьями.

– Не ты ли потеряла, Матрона, – спросил художник, протягивая девочке лопух с дрожащей в нем какашкой.

– Я ничего не теряла, дяденька, – строго сказала девочка.

– Может, ты еще не обнаружила пропажи, – настаивал художник, вихляя бедрами. – Посмотри. Кажется, это – твое.

– Я ничего не теряла, дяденька, – повторила девочка, и ее розовые губки надулись.

Она уже собиралась уйти, но тут художник подпрыгнул и заверещал:

– Ай, ай, как же мне повезло сегодня найти кое-что! И если это ничейное кое-что, то оставлю-ка я его себе!

Услышав это, девочка передумала уходить и приблизилась к художнику.

– Так уж и быть, – сказал он, развернул лопух и сунул какашку, утыканную спичками, девочке под нос. – Не ваш ли ежик? – любезно поинтересовался он.

Носик девочки брезгливо дернулся.

– Воняет, – сказала она.

– Ежик сдох, – печально проговорил художник и скорбно наклонил голову.

– Нет, это вы пукаете, дяденька, – сказала девочка.

– Это не я! – запротестовал художник.

Девочка покрутила головой в разные стороны. Кругом было пусто.

– А если не вы, то кто? – строго спросила она, повернулась и снова ушла за калитку.

Художник поплелся к березе. Какашка лежала в лопухе и плакала. Никто ее не любит. Никто не жалеет. Какаш променял ее на кефирную какашку, и даже девочка, выкакавшая ее, не смогла отличить свою собственную какашку от дохлого ежика.

– Мне никогда не войти в анналы современного искусства, – глотая слезы, пролепетала она, когда художник вынул ее из лопуха.

– Ты уже вышла из них, – ответил он и загоготал.

Он вынул из какашки все спички и принялся задумчиво смотреть на нее. От спичек в ней остались дырочки. Но они были мелочью по сравнению с душевной раной.

В обед пошел легкий летний дождь. Какашка лежала в траве, мокла и не шевелилась. Она хотела стать ягодой, но в погоне за красотой превратилась в дырявое чудище.

Художник поднял ее, отряхнул и сунул в пустой спичечный коробок. Какашке показалось, что она уже умерла.

Дождик закончился, и на мокрую травку снова вышла девочка. Теперь у нее в руках был зонтик в красно-бело-голубую полоску. Она крутила им над головой, и полоски превращались в переливчатую радугу.

На этот раз художник сделал вид, что не замечает девочку. Он чесал спину о березу и насвистывал себе под нос. Не переставая крутить зонтик, девочка приблизилась к нему.

Тогда художник открыл коробок, заглянул в него и, зажмурившись, снова закрыл. Он проделал это несколько раз, не забывая зажмуриваться и охать, как будто в коробке лежало что-то удивительное.

Девочке стало любопытно. Она вытянула голову, но художник так быстро закрывал коробок, что ей не удавалось ничего в нем разглядеть.

– Дяденька, что у тебя в коробке? – наконец, спросила девочка.

– Искусство… – многозначительно ответил художник.

– Я тоже хочу посмотреть, – сказала девочка. – Покажи мне, дяденька.

Художник протянул девочке коробок. Она открыла его. Какашка увидела склонившееся над ней лицо девочки – все в веснушках – и лучезарно улыбнулась ей, так рада она была ее видеть. Но девочка быстро отшвырнула коробок. Какашка больно ударилась о землю.

– Это не искусство, – сказала девочка, вытирая ручку о платьице.

– А что это? – мрачно спросил художник.

– Это – какашка, дяденька, – звонко проговорила девочка, повернулась и пошла прочь.

Дойдя до калитки, она оглянулась и сказала художнику:

– Ты – кто-то-плохой.

– А художник и не обязан быть хорошим! – закричал художник.

– Моя собака тебя съест, – крикнула в ответ девочка и позвала: – Ласка! Ласка!

Из-под забора высунулась большая белая морда и оскалилась желтыми клыками. Художник схватил с земли коробок, сунул его карман и побежал прочь, на прощание пнув березу. Он споткнулся о палку, брошенную в траве, растянулся, его штаны треснули на заду, но он быстро поднялся и, прихватив палку, бросился наутек.

Когда лай Ласки перестал быть слышен, он остановился передохнуть. Какашка тряслась от страха в его кармане.

Отдышавшись, художник пошел, куда глаза глядят, сбивая палкой головки крапивы.

– Буржуи, не признающие собственных какашек! – обиженно бубнил он, постепенно распаляясь все больше. – Дождетесь вы, когда мы придем и вынесем вас на свалку с вашими зонтиками и собачками!

Говоря это, художник все яростней охаживал палкой крапиву.

– Вы хотите запереть искусство в коробочку, чтобы оно сидело там и не развивалось! А вот вам! – художник изловчился и, не выпуская из рук палку, показал крапиве сразу две фиги.

– Ай! – подпрыгнул он, когда головка крапивы качнулась и ужалила его прямо в дырку на штанах.

Художник обиженно почесал зад. Вынул из кармана коробок, вывалил какашку себе на ладонь, забросил коробок далеко в крапиву и торжественно проговорил:

– Только мы вам не позволим!

Он пошел дальше, теперь уже повторяя про себя одно только слово – «Идея. Идея…».

Они пересекли одно поле, второе, третье. Какашка сидела в кармане, ни жива, ни мертва. Но вот они, наконец, дошли до трассы, по которой неслись машины. Художник перебежал дорогу в неположенном месте и остановился. Какашка высунулась наружу и увидела большущее желтое здание, на котором красными буквами было написано «Карусель».

– Мы будем кататься! – обрадовалась какашка.

– Мы других прокатим, – ответил художник и загоготал.

Какашка до сих пор не научилась понимать его шуток. Впрочем, она заметила, что смеется он только над своими собственными.

Вдруг какашка увидела нечто – стеклянные двери, которые сами по себе, без какой-нибудь посторонней помощи, разъезжались в стороны.

– Где это мы? – прошептала какашка про себя.

Тут художник наклонился к ней и зашептал:

– Надо добыть сыворотку. Ты ее выпьешь и превратишься в ягоду.

– Ах… – выдохнула какашка.

– Но ее охраняют, – тут же расстроил ее художник.

Он, как ни в чем ни бывало, пошел к двери, и та любезно раздвинулась перед ним. Художник вошел внутрь, и они с какашкой оказались в огромном прохладном помещении, с пола до потолка уставленного полками. На этих полках было столько всякой еды, что изумленная какашка вертела головой в стороны, пока та чуть не оторвалась.

Что это за место? – спрашивала она себя. Увидев людей в синей форме и с черными палочками, она поняла, что они – волшебники. Сейчас она выпьет сыворотку, они взмахнут над ней черными палочками, и она станет ягодой. Какашка на прощание похлопала себя по липким коричневым бокам. Уже совсем недолго ей оставалось быть какашкой.

Перед ее глазами пронеслось несколько картинок, как будто в голове кто-то включил телевизор. Вот она какашка, источающая малиновый аромат, лежит, свернувшись улиткой, на полу деревянного туалета. Вот на дне ямки ее обнимает клубничный какаш. Вот она наряжается в фантик, надеясь, что какаш вернется. Какашке взгрустнулось, но она тут же напомнила себе, что ягодой быть во сто раз лучше.

– Раз, два, три… – в это время художник, загибая пальцы, считал людей в форме.

Они тоже внимательно смотрели на художника, особенно на его штаны, подвязанные веревкой.

Художник ринулся к полкам. Волшебники последовали за ним. Художник шел, как ни в чем ни бывало, и даже насвистывал какую-то мелодию. Теперь какашка могла вблизи рассмотреть продукты на полках. От такого количества у нее разбегались глаза.

– Это сколько же какашек можно накакать, съев все это, – восхищенно проговорила она.

– Цыц! – цыкнул на нее художник, и она поняла, что он чем-то встревожен.

Когда они прошли полки с фруктами и овощами, и дошли до полки с ягодами – малиной, клубникой, голубикой, смородиной и ежевикой, лежащими в пластиковых коробочках – какашка впала в недоумение.

– Художник, – тихо позвала она.

– Чего тебе? – отозвался он.

– А зачем делать из меня ягоду, если вокруг вон сколько ягод? – спросила какашка упавшим голосом.

Услышав вопрос какашки, художник даже подскочил на месте. Он схватил с полки упаковку ежевики, спрятал ее в карман и ответил:

– Потому что из нее невозможно сделать ягоду.

– Но она уже ягода, – возразила какашка.

– Ягодой ей быть недолго, – художник грустно покачал головой. – Вечером она станет какашкой. Уж я постараюсь, – добавил он и захихикал.

– А я? – спросила какашка.

– А ты станешь ягодой, – успокоил ее художник. – Нет ничего сложного в том, чтобы из ягоды сделать какашку. Но попробуй только сделать ягоду из какашки.

Дойдя до полок с пластиковыми бутылками, художник остановился. Здесь было холоднее всего. Увидев бутылки с кефиром, какашка снова расстроилась – вот значит, сколько у нее соперниц.

Какашке хотелось увидеть большую карусель, на которой художник обещал прокатить других. Карусели нигде не было видно, и какашка начала гадать – что же это за место такое «Карусель», где есть все, кроме самой карусели. Она представила как все находящиеся здесь продукты превращаются в какашки – кефирные, майонезные, помидорные – и текут широкой рекой. И тут какашка сама, своим какашечным умом, догадалась, что в «Карусели» живет бог всех какашек. Она даже начала ему молиться, сложив ладони. Она горячо просила вернуть ей какаша, но потом спохватилась и начала просить поскорее превратить ее в ягоду. Она была совсем неглупой какашкой, и понимала, что, стань она ягодой, какаш сразу к ней вернется.

– Нашел! – негромко воскликнул художник.

Но стоило ему протянуть руку к полке, на которой в ряд стояли маленькие бутылочки с веселыми розовыми этикетками, как волшебник за его спиной кашлянул. Художник вздрогнул и обернулся. Волшебник потряс палочкой.

– Что же делать? – пробормотал художник и почесал дырку на заду.

Волшебник запрокинув голову, разглядывал потолок, и какашка решила, он видит там бога. Она быстренько представила бога – в виде большой и доброй какашки – и тоже запрокинула голову, но на потолке никого не было. Какашка быстро сообразила, что бог невидимый, поэтому видеть его могут только волшебники.

– Бог, преврати меня в ягоду. Преврати меня в ягоду, – закатив глаза, горячо шептала какашка.

Тут художник засвистел, взял с полки бутылочку, на которой было написано «Йогурт малиновый» и повернул назад. Важно прошел мимо волшебника, не удостоив того взглядом. Подойдя к странным пикающим штукам, возле которых сидели женщины в голубой форме, художник остановился, открыл бутылочку, глотнул из нее и прополоскал горло.

– То, что надо, – сказал он.

Он сунул бутылочку в карман и приказал какашке:

– Пей!

Ей в нос ударил знакомый малиновый запах, и она послушно глотнула.

– Быстрее… – зашипел на нее художник, и какашка в миг выдула всю бутылочку.

По всему ее телу разлилось малиновое тепло. Какашка даже отяжелела и с трудом могла пошевелиться. У нее в животе заклокотало, забулькало. Она поджала ноги и подумала, что, наверное, так и должно быть, и сейчас она превращается в ягоду.

– Мужчина! – позвала одна из женщин. – Что встал? Будем расплачиваться?

– Ты должна их отвлечь, – приказал художник какашке.

– Как? Я? – забулькала в ответ та, но художник уже схватил ее и опустил на движущуюся ленту. Не в силах пошевелиться, какашка растеклась по ленте, раскинула ручки и ножки, и счастливо заулыбалась. Нужно только проехать по ленте, думала она, и тогда окончательно стать ягодой.

Но стоило какашке доехать до женщины в форме, как та заорала страшным голосом. Какашка сильно испугалась. Даже свинья на куче мусора так не кричала.

– А-а-а-а! – вопила она.

На ее крик сбежались волшебники.

– Что это такое, я вас спрашиваю! – продолжала кричать женщина, размахивая кулаком.

– Продукт, – вежливо ответил художник и усмехнулся.

Волшебники окружили художника и страшно на него кричали. Какашка, не будь она глупой, быстро сообразила, что это они произносят заклятие, после которого она уже никогда не расколдуется обратно.

– Дамы и господа, разрешите представиться – великий русский художник, – художник покрутил бедрами и помахал в воздухе рукой. – Современное искусство, – продолжил он, – ныне развивается ускоренными темпами. Совсем скоро придет время, как едва взяв продукт с полки, люди начнут превращать его в какашки, не отходя от кассы… То есть не успев донести до дома, то есть не успев вынести из магазина…

– В чем тут искусство? – спросил один волшебник, видимо, самый непонятливый, и почесал палочкой макушку.

Художник тоже почесал свои соломенные волосы и ответил:

– В скорости.

– А смысл? – тогда спросил глупый волшебник и снова почесал макушку.

– Но, но, но! – выпятил грудь художник. – Я тебе сейчас покажу смысл! – рявкнул он. – Ты почеши мне еще голову, почеши! Во! – художник протянул к носу волшебника кулак, испачканный какашкой. – Чуешь, чем пахнет? – с угрозой спросил он волшебника.

– Чем? – переспросил растерянный волшебник.

– Искусством! – захохотал художник.

А в это время какашке стоило огромного труда удержаться на движущейся ленте. Она быстро передвигала ножками, малиновый пот лился с нее градом. У нее не было сомнений, что после всего превращение состоялось. Только лента никак не останавливалась, а в животе у какашки булькало все сильней, словно в нем завелись квакающие лягушки. Какашка терпела, как могла, но все же не выдержала и пукнула.

– Простите… – извинилась она.

– А-а-а! – завизжала женщина.

Волшебники накинулись на художника, тот схватил с ленты запыхавшуюся какашку и бросился наутек. Дверь моментально раздвинулась перед ним. Он побежал вокруг здания. Волшебники неслись за ним, потрясая палочками и обещая показать ему современное искусство. Один из них почти нагнал художника и огрел его палочкой по спине.

– Эге-ге! – завопил художник и побежал быстрей.

Когда они сделали несколько кругов вокруг здания, какашка, наконец, поняла, почему оно называется «Карусель».

Художник сделал рывок, выбежал на дорогу и пересек ее, когда светофор горел красным. А волшебники замерли у дороги, как вкопанные, и какашка догадалась, что дорога – тоже заколдованная. Художник вихлял мимо машин, придерживая штаны, на которых развязалась веревка. Оказавшись на противоположной стороне, он обернулся. Волшебники, не сходя с места, прыгали, махали кулаками, трясли палочками и обзывались на художника.

– Пи-пи-пи! – прокричал им в ответ художник, подтянул штаны и побежал дальше.

Художник шел, не зная устали, по дороге, которая будто не имела конца. Какашка тряслась у него в кармане. Художник молчал. Какашке хотелось бы знать, куда они идут на этот раз, но она чувствовала, что художник не в духе.

Наступил вечер, дорога спряталась в темноте, и они остановились.

Художник лег в густую траву. Какашка скорчилась рядом, и, прежде чем уснуть, похлопала себя по липким бокам. Она по-прежнему была какашкой.

Ну, может быть, сыворотка действует медленно, думала она. А когда проснусь утром, буду уже ягодой. Она недолго смотрела на небо, на нем уже показались звезды. Одна светила ярче всех, и какашке непременно хотелось опознать в ней свою знакомую звезду. Но все звезды были так похожи. Разве могла какашка в таком множестве одинаковых звезд узнать свою? Вот если бы к небу вместо звезд были приляпаны какашки, тогда другое дело – она узнала бы среди них своего какаша. Будь их хоть миллион, хоть сто тысяч миллионов. Как жаль, что она не может взлететь вверх, и увидеть все-все-все.

Она уснула, и ничего ей в ту ночь не снилось.

Проснулась какашка уже в кармане художника. Было раннее утро. Только начинало светать. Он снова куда-то шел. Потом они вышли на дорогу и ехали в автобусе. Резиновые шины автобуса шипели по асфальту, мимо проносились другие машины, и какашка все грустнела и грустнела. Где теперь ее ямка? Где теперь какаш? Она уехала так далеко, что никогда не сможет найти дороги назад.

– Скоро я стану ягодой, – напомнила себе какашка. – И у меня будет все, что ни захочу.

Но теперь эти слова почему-то не радовали ее какашечье сердце.

Автобус остановился, и они сошли. Какашка высунула голову из кармана и тут же нырнула обратно. Со всех сторон высились огромные здания. «Карусель» была просто лилипуткой по сравнению с ними. Какашка почувствовала себя жалкой и маленькой, как если бы она была одной единственной звездой, горящей на всем темном небе.

Отовсюду неслись люди. Одеты они были аккуратно и модно, совсем не так, как художник. Они то и дело в спешке задевали художника, стоящего посередине тротуара и глазеющего по сторонам.

– Давненько я тут не был, – сказал художник и, расправив плечи, пошел в сторону красно-белых домов. Они прошли через шлагбаум, очутились в каком-то длинном дворе, по которому расхаживали красивые люди.

Художник подошел к одной группе таких людей. Они постоянно произносили слова «современное искусство».

– Здрасьте, – поздоровался художник.

Красивые люди прервали разговор, окинули взглядом художника с ног до головы – его подпоясанные веревкой штаны, рваную рубаху и панаму на голове – отвернулись и снова заговорили об искусстве.

– Я – художник, – сказал художник.

Они снова обернулись, и одна очень худая женщина спросила:

– Простите, вы что-то сказали?

– Да, – подтвердил он. – Говорю, я – художник.

– Какой художник? – женщина наморщила нос.

– Хе, – усмехнулся он. – Итак понятно какой. Великий русский.

– Назовите свои работы? – женщина даже сощурилась под очками.

– А нет у них названия, – ответил художник и, как всегда, завилял задом.

– Назовите хотя бы жанр, в котором творите, – женщина усмехнулась, и все усмехнулись следом за ней.

– А вот мой жанр, – художник вынул из кармана какашку и показал всем.

Какашка пискнула.

Женщина приблизила к какашке нос, понюхала.

– Здравствуйте, – пролепетала какашка.

– Это что? – строго спросила женщина.

– Ягода, – скромно ответил художник.

– Это – не ягода, – ответила женщина и все следом за ней повторили – «Это – не ягода».

– А что же это, если не ягода? – спросил художник.

– Неопознанный объект, – сказала женщина и все следом за ней повторили – «Неопознанный объект».

– Раньше я была какашкой, – вставила какашка, но ее никто не услышал.

– А чем пахнет, не узнаете? – спросил художник.

– Впервые нюхаю, – ответила женщина, и все повторили – «Впервые нюхаем».

– Тогда вам надо хорошо и регулярно питаться, – сказал художник.

– Это – не искусство, – женщина показала худым длинным пальцем на какашку.

– Это – не искусство, – повторили остальные.

– Я, великий русский художник, докажу вам: это – еще какое искусство, – он сжал какашку в ладони. – Я прошел долгий путь, – добавил он. – Я тренировался и теперь создаю объекты искусства каждый день. А если хорошенько поем, то по три-четыре раза в день.

– Вы – самозванец! – вдруг заверещала женщина. – Вы никакой не художник! И не смейте называть себя великим и русским! В конце концов, от вас дурно пахнет!

– Самозванец! – кричали остальные. – Пахнет!

– Вы еще обо мне услышите! – ответил им художник и пошел дальше.

Они вошли в один из красно-белых домов и оказались в просторном помещении, в котором не было окон, но горел дневной свет. У стен и посередине стояли белые тумбы, на них лежали странные предметы. Какашка сколько ни глазела, так и не смогла их опознать. Даже на куче мусора ей было понятно, для чего служили выброшенные, сломанные или использованные вещи, и какую пользу они приносили. А тут она никак не могла определить, для чего, например, нужна зашитая туфля, стоящая на одной из тумб. Или электронные часы, в которых цифры прыгали, как бешенные, а проводами эти часы присоединялись к книге с золотистой надписью на обложке «Библия». Или аквариум, в котором вместо рыбок плавали чьи-то штаны. Тут еще много было всяких диковинных вещей. Вокруг них ходили люди, застывали перед ними и подолгу смотрели.

– Наверное, тоже пытаются понять, для чего они нужны, – подумала какашка.

Художник подошел к одной из тумб – пустая, она скромно стояла в углу. Ухватился за нее обеими руками, напрягся и с грохотом передвинул ее на середину. Все сразу оторвались от разглядывания странных предметов и уставились на художника. Художник вынул из кармана карандаш и большими буквами написал на тумбе сбоку «Ягода». Потом торжественно вынул какашку из кармана и посадил ее на тумбу.

К какашке начали подходить люди. Скоро вокруг нее собралась толпа.

– Я-го-да, – читали они, сощурившись.

– Ах, это же ягода, – переговаривались между собой. – Да-да, ягода.

– Ха, было же сразу видно, что это – ягода! – говорили другие.

– Конечно, ягода, – отвечали третьи. – А что еще, если не ягода?!

Какашка слушала, вертела головой, но рядом с ней не было никакой ягоды. На тумбе, вообще, кроме нее, никого не было. Какашка осмотрела свои бока – они по-прежнему были липкими и коричневыми. Понюхала подмышки. Никаких сомнений – она какашка. Но почему-то люди смотрят на нее с восхищением, повторяя – «Ягода!», «Ягода!»? Она хотела спросить об этом художника, но тот, с карандашом во рту, стоял поодаль и хитро улыбался.

А люди все шли и шли. Вокруг какашки было уже не протолкнуться.

– Ах, вот оно как… – поражались одни.

– Ах, вот оно что… – восхищенно присвистывали другие.

– Какая глубина, – говорили третьи.

– Какой гениальный выверт, – произносили четвертые и тянули к какашке руки.

– Но-но-но! – окрикивал их художник. – Руками объект искусства не трогать!

Он вынул из кармана непочатую упаковку ежевики, и начал по одной закидывать ягоды в рот. Через толпу к нему уже пробирались журналисты с камерами и микрофонами.

– Что вас вдохновило? – налетела на художника журналистка в узких джинсах.

– Вот это, – ответил художник и закинул в рот ежевику.

– Гениально… – восхитилась журналистка.

В этот момент к художнику подбежала худая женщина в очках, с которой он разговаривал во дворе, и затараторила в микрофон:

– Великий русский художник хотел показать, что современное искусство достигло тех высот, на которых ему стало по силам запускать обратные процессы. То есть идти не только вперед, но и обратно. То есть не только ягоды превращать в неопознанные объекты, но и неопознанные объекты – в ягоды!

– Представьтесь, пожалуйста, – журналистка подставила ей микрофон.

– Великий русский искусствовед, – представилась женщина.

– Можно вас снять вместе с произведением? – попросила журналистка и художник важно подошел к тумбе.

– Штаны на веревке – вот как должен одеваться великий русский художник, – зашептали в толпе.

– Именно так он и должен одеваться, – повысила голос искусствовед. – Панама, извините за выражение, рубаха и штаны, подпоясанные веревкой – новое слово в современной моде.

Какашка смотрела на все происходящее, и ей казалось, что она снова родилась, и поглазеть на нее пришли все какашки из соседних туалетов. Окружавшие ее люди смотрели на нее с таким же восхищением, так же цокали языком и торжественно перешептывались. Но тогда, в туалете, все знали, что она – какашка, такая же, как и они, просто розовая и прекрасно пахнущая. Можно сказать, лучшая из всех какашек. А чем восхищались эти люди, какашка никак понять не могла. Она уже давно не была малиновой и воняла. Какашка решила, что они все слепы.

– Или, – подумала она, – у них во рту слова поменялись местами. «Какашка» у них обозначает ягоду, а «ягода» – какашку.

Она все всматривалась в толпу, надеясь увидеть какаша. Но его нигде не было.

Облокотившись о тумбу, художник принимал разные позы, выпячивал зад, с глубокомысленным видом чесал сальную голову.

– Художник, – грустно позвала его какашка. – Почему они называют меня «ягодой»?

– Потому что ты – ягода, – тихо ответил художник.

– Нет, я – какашка…

– Какашка ты – на улице или в туалете, – ответил художник. – А здесь, в пределах спейса, ты – ягода.

– А что такое спейс? – спросила какашка.

– Спейс – это такое волшебное место, попадая в которое, ты превращаешься в искусство.

– Но я же никак не изменилась! – удивилась какашка.

– А зачем тебе меняться, если тебя итак считают ягодой? – усмехнулся художник.

– Значит, я никогда не верну какаша, – заплакала какашка.

– Зачем тебе какаш? – спросил ее художник. – Теперь ты – объект искусства. Тобой все восхищаются. Каждый день тебе будут устраивать фотосессии. Будут писать о тебе в журналах и газетах. Показывать тебя по телевизору. Каждый день люди будут приходить сюда, чтобы посмотреть на тебя. У тебя будет слава. Ты уже знаменита. Зачем тебе какой-то маленький вонючий какаш?

– Он не вонючий! – запротестовала какашка.

– Ты сама мне рассказывала, что ушла от него потому, что он вонял, – возразил художник и пошел давать новое интервью.

До самого вечера какашка молча глотала слезы. Вокруг нее сменялись все новые и новые люди, но ни один не спросил, о чем она плачет. Все только называли ее «ягодой» и ахали.

Совсем по-другому было в туалете, куда ее пришли поздравить с рождением другие какашки. Может, они и не умели разговаривать об искусстве, но они, по крайней мере, не принимали ее за кого-то другого. Не принимали ее за ягоду.