Текст книги "Портрет неизвестной в белом"

Автор книги: Мариэтта Чудакова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Мариэтта Чудакова
Портрет неизвестной в белом

Евгении Астафьевой с любовью, верой и надеждой

Глава 1
Заржавленный шлагбаум

Въезд в Омск произошел отнюдь не на рассвете и совсем не так, как предполагалось.

Потом, когда Саня и Леша проводили разбор полетов, они пришли к выводу, что все началось с этого моста через Ишим, ремонтируемой дороги и объезда, в который послали их гаишники (или, как теперь следовало говорить, хотя это глупо и язык сломаешь, гибэдэдэшники).

Коротко говоря, часа в два с небольшим ночи, то есть в самую, хоть и недолгую, летнюю темень, вместо того чтобы выбраться на федеральную трассу и двигаться по ней к Омску, путешественники оказались на узком проселке, петлявшем в немыслимой глухомани.

Попетляв минут двадцать, они вдруг почти уперлись в опущенный шлагбаум. С двух сторон от него виднелись ряды колючей проволоки.

– Это чего, Калуга? – ошарашенно спросил Саня. – Мы куда запоролись-то?

Леша, пригнувшись к рулю, всматривался в сто лет не крашенный металлический шлагбаум. И увидел то, чего ожидал, – высунулось дуло. И вслед за ним раздался голос – надо сказать, не очень уверенный, а скорее даже растерянный, – во всяком случае, не такой, какой подобает часовому:

– Стой, кто идет?

– Тут что, воинская часть, что ли? – спросил Саня Лешу и сам ответил: – Не-а. Не похоже.

Слегка развернувшись, Леша осветил фарами большой стенд слева от шлагбаума.

На нем они увидели следующее: ярко-красными буквами была выведена отнюдь не выцветшая, а явно заботливо подновляемая надпись: «Совхоз “Победа социализма”», пониже – портрет Леонида Ильича Брежнева с молодыми густыми бровями, им обоим, в отличие от их пассажиров, до боли знакомый. Еще ниже – плакат: «Слава доблестным советским воинам-интернационалистам, сражающимся за свободу и независимость Афганистана! Смерть американским захватчикам!».

А к нижней рейке прикреплен разворот свежей газеты, по формату – бывшей, советского времени, заводской малотиражки. Бросался в глаза крупный заголовок – «Правда».

– Ну все, Калуга, концы – у меня крыша едет, – пробормотал Саня и прибавил шепотом несколько неразборчивых слов.

– Стой, стрелять буду! – крикнул голос, обретя некоторую уверенность.

Леша высунулся слегка из окна и сказал миролюбиво:

– Погоди стрелять, братишка, у нас дети в машине. Ты лучше покажись нам и объясни – куда мы попали-то? Мы вообще-то в Омск едем.

Вдруг он ловко выскочил из машины и пошел прямо к стенду.

– Газетку хочу почитать, – объяснил он голосу, оторопевшему Сане и темному лесу, обступавшему их. И начал читать вслух: – «Продолжаются жестокие бои советских воинов-интернационалистов, сражающихся за освобождение Афганистана…»

– Чего? – крикнул Саня. – Какие бои в Афгане! Калуга, ты чего?!

– Санек, гляди, наши, оказывается, еще Пандшерское ущелье берут!

– Ты че, Леха, – жалобно сказал Саня, видя, что друг на глазах повредился в уме. – Мы еще при Горбачеве оттуда ушли…

– Выходит, не ушли! – хохотнул Леша, не отрываясь от газеты. – Вон и Брежнев жив-здоров, его с 96-летием трудящиеся поздравляют. А газетка-то, между прочим, сегодняшняя.

Почитав еще минут пять про себя, он резко повернулся к шлагбауму, где, невидимый Сане, замер обладатель голоса.

– Выходи, сержант, поздоровайся с однополчанами! Заодно расскажешь, что у вас тут творится, что ты такое охраняешь.

И невысокий мужчина в камуфляже, того же примерно возраста, что Саня и Леша, выступил из тени, понурив голову.

Тут выскочил из машины и Саня, успев сказать пассажирам, чтоб они до его команды оставались на месте:

– Человек с ружьем, понятно? Мы с Лехой сначала разберемся.

Трое «афганцев» молча обменялись рукопожатиями.

– Курить будешь, браток? – коротко спросил Леша часового, доставая сигареты.

– Обкурился уже… – невнятно пробормотал тот, явно еще не придя в себя. Он узнал обоих однополчан. Помнил их с тех давних лет не только в лицо, но и по имени.

Саня и Леша молча закурили. Взял сигарету и часовой, прикурив от любимой Лешиной зажигалки в виде пингвина.

Женя, – как, впрочем, и Том, – не отрывала глаз от всех троих. Прошло, по ее наблюдениям, не меньше полутора минут в молчании. (У Жени в голове всегда отстукивал время невидимый секундомер – часов она не носила, довольствуясь будильником, противно верещавшим по утрам).

Когда Леха и часовой докурили и почти одновременно бросили окурки, первым снова заговорил Саня.

– Мать-то твоя жива, сержант?

– Пять лет как умерла, – выдавил из себя часовой.

– А чего? Не старая ж была, наверно?

– Болела…

– Семьей-то обзавелся?

– Нет.

– А кто у тебя есть?

– Сестра только…

Докурил сигарету и Саня, затушил желтыми от этого самого многолетнего тушения пальцами окурок, швырнул и тщательно втер в землю своей огромной кроссовкой.

– Ну ладно, – сказал он решительно. – Открывай шлагбаум. Сами увидим, что тут у вас.

И Леша с Саней, резко, как по команде, повернувшись, пошли к машине.

Двигаясь как во сне, часовой пошел открывать. Заржавленный шлагбаум со скрипом поднялся, и «Волга» медленно въехала под него.

Глава 2
Как победил социализм

Уже слегка светало, и неверный предутренний свет давал рассмотреть уличку с покосившимися домишками. Ехали медленно, хрустя по гравию.

Скрипнула калитка, висевшая на одном гвозде, и показалась маленькая старушка с пустым ведерком.

– Ой, матушки!.. – и она выпялилась на машину так, будто жила в дебрях Амазонки и четырехколесное чудовище увидела впервые.

Но тут же память поколений взяла верх над испугом, и старушка залопотала:

– Ох, уж не серчайте, что с пустым-то вам навстречу!..

Том, внимательный, как было уже отмечено, к языку, принял во внимание необычное для городских жителей, но чем-то очень симпатичное ударение на первом слоге – «с пустым».

– Ничего, мамаша, мы не пугливые, – отозвался Леша. – Доброе утро!

– Доброго утречка вам! – и старушка торопливо закланялась в пояс.

Саня и Леша вышли из машины к ней навстречу. А бывший сержант одного из четырех полков 103-й десантной дивизии 40-й армии – того самого, в котором полтора года провоевали в Афганистане и Саня с Лешей, – следовавший за машиной, механически переставляя ноги, теперь застыл как истукан.

– Что, мамаша, не спится? – спросил Леша.

– А я позжее четырех никогда не встаю, – хвастливо ответствовала старушка. – Кто рано встает, тому Бог подает.

– Как вы поживаете-то тут, мамаша? – осторожно начал расспросы Саня. Леша в это время взглядом разведчика озирал местность.

А Женя и Том молча во все глаза смотрели в окно машины, не решаясь покинуть ее без приказа. Мячик же продолжал сладко спать, уткнувшись носом в щель между спинкой сиденья и правой дверцей.

– Хорошо поживаю, сыночки, лучше и взыскивать не надо!

– А что хорошего-то? – еще более осторожно, чтобы не спугнуть ценного информанта, продолжил Саня.

– А все! Все-все у нас хорошо! А все Леонид наш Ильич, дай Бог ему ждоровья! – умильно прошамкала она, и Саню, побывавшего в разных переделках и неспособного, кажется, ничем смутиться, прошиб холодный пот.

– Кому, мать, здоровья? – весело осведомился Леша, оказавшийся более прочным на излом.

– Дак Брежневу, родному нашему, кому же ишшо? Девяносто шесть годков отметили! – похвасталась она. – Живем при нем как у Христа за пазушкой, – надо бы лучше, да некуда!..

Саня повернулся к заднему окну машины.

– Жень, водичка есть там у тебя?.. – охрипшим голосом спросил он.

Женя испуганно протянула ему бутылку. Она не все понимала, но чувствовала, что происходит что-то странное. Брежнев – это имя явно было из истории, вроде одного из первых русских авиаторов Уточкина.

Саня, булькая, выхлебал полбутылки и обратился к бабусе почти свежим голосом:

– Какой же Брежнев, мамаша, – он ведь умер давно?..

– Что ты, что ты, сынок, окстись! – старушка перекрестила Саню широким крестом. – Что ж ты, газет, что ли, не читаешь? А может, ты, сынок, из заключения? Там, говорят, ничего не сообщают, что на воле-то деется…

– Нет, мать, – продолжая веселиться, ответил за него Леша. – Он с воли.

– Ну дак знать должон. Это ж все вороги наши придумали.

– Так похороны-то по телевизору показывали. Я сам видел. Еще гроб-то не удержали, стукнули одним углом!..

– Дак это ж не его, – старушка взмахнула на них обеими руками, как на несмышленышей, болтающих невесть что, – подмененного хоронили! Дерьмократы ж придумали!

– Чего-чего? – тут и Леша стал потихоньку терять равновесие.

– Ну враги-то народа! Что ж вы, неученые, что ли? Сталин-то истреблял их, истреблял, да не всех успел – самого его, родимого нашего, супостаты извели. Ну вот…

Старушка явно входила во вкус, напоминая уже сказительницу. Такую привозили однажды в Лешину школу. В темном сарафане и подпояске, она, подпершись рукой, так здорово рассказывала сказки, что ей кричали: «Еще! Еще!» – и никак не хотели отпускать.

– Секретарь-то поселкома все нам рассказал. Да и в газетах описывают как есть, вы ж жнать должны, – опять упрекнула собеседница.

– Да у нас газеты, наверно, другие. Расскажите нам, мамаша, – попросил Леша.

– Каки-таки другие? У нас газеты одни – совецкие! По всему Совецкому Союзу одно пишут! Одна газета – «Правда»! Рази кому позволят свою неправду писать? За это ж посодют сразу! Сра-азу! – с видимым удовольствием протянула старушка.

– Ну, расскажи, мать, про Брежнева-то! – подключился Саня.

– Чего с ним дерьмократы-то ваши сделали? – весело подхватил Леша.

– Каки-таки – «наши»? Таки ж наши, как ваши!.. Вот подхватили они яво, голубчика, под белы рученьки…

– У-у-у, – завыл Саня, давясь. Он живо представил себе белы рученьки генерального секретаря компартии.

– …и запрятали от народа. И объявили народу, что – умер, мол. А вместо яво в гроб уложили настояшшего покойника…

– А как же, мамаша, политбюро-то промолчало? И на мавзолее стояли, и гроб несли под стену…

– Дык не знали! А кто знал – того подкупили!

– А кто подкупал-то?

– Дык дерьмократы, говорено ж вам!

– Кого подкупили – политбюро?

Старушка несколько опешила. Верховный орган партии, под которой прошла жизнь, подкупленным в ее сознание как-то не вписывался.

– Ково надо было, того и подкупили! – сказала она сварливо.

– А потом-то что было?

– Потом, – снова сладко заулыбалась говорливая собеседница, – потом сумел Леонид Ильич выйтить из свово полона, дерьмократов всех разогнал, Горбачева, – ну, кто задумал-то все это! – под расстрел подвел… И снова власть взял – на благо, значит, народа.

Стало понятно, что Андропов и Черненко, каждый понемножку поцарствовавшие в промежутке между Брежневым и Горбачевым, выпали в осадок старушкиного курса новейшей истории России.

– И не жалко было? – спросил Леша, давно вошедший во вкус разговора.

– Кого?

– Да Горбачева-то. У него ж жена была любимая, дочка, внучки… А расстреливают-то когда – это ж, мать, живой человек превращается в холодный труп. И учти – насовсем. Это тебе не на учениях.

– Его жалеть? Супостата окаянного? Да я б его, кабы силы, своими руками разорвала!

– А Ельцина – тоже? – весело спросил Леша.

– Какого еще Ельцина?

Прояснилось что старушкины часы встали до 1990–1991 годов. Это уже становилось интересным.

– А за что ты, мать, разорвать-то его хотела? – поинтересовался Саня.

– Дак все у нас отнять вздумал было!

– Что – все-то?

– Да все! Фабрики, заводы… И энти… недра!

– Мать, – не выдержал Леша, пока теперь уже Саня крутил головой и хохотал, – а у тебя что было-то?

– Чего? – не поняла старушка.

– Ну что у тебя-то лично Горбачев отымал? Ты чем владела-то? Фабрикой какой? Кондитерской, что ли?

– Чего – фабрикой?.. Что я – фабрикантша, что ли?

– Так он у тебя вот эту твою развалюху, что ли, отнять хотел? А она кому нужна-то?

Старушка стояла, вытаращив глаза, явно сбитая с толку.

Саня потянул увлекшегося Лешу за рукав.

– Да ладно тебе, Калуга… Ты лучше у коммунистов наших, мужиков молодых, спроси про фабрики. Чего ты к бабушке пристал? Расскажите лучше, мамаша, как вы сейчас-то живете?

– Дак говорила ж вам, – снова вошла старушка в распевный сказительский ритм, – живем – лучше не надо. Картошечка своя, морковка своя, соль и спички в лавке всегда есть. Вот – пальтишечко по ордеру мне выдали – двенадцать годков уже ношу. Сносу нет! – старуха выставила обтерханный край рукава. – Только бы войны не было!

Саня взял Лешу за плечо и повел по улице дальше. Но Леша успел все же крикнуть:

– С кем войны-то, мать?

– Как с кем? – удивилась старушка. – С мериканцами, с кем же еще-то? Только и думают, как нас унистожить!

– Да мы сами себя лучше всех унистожим, – уже себе под нос пробормотал Леша, удаляясь от словоохотливой собеседницы скорыми шагами.

– А мы? – жалобно крикнула из машины Женя. – Нам выйти можно?

– Вам? – переспросил Саня и повернулся к часовому, давно покинувшему свой пост. – Ты как, служивый, в себе? Ну-ка дай мне от греха Калашникова.

Саня ловко выхватил у однополчанина, так и не проронившего за время этой содержательной беседы ни слова, автомат, вмиг проделал что нужно, вернул часовому уже в безопасном виде и обернулся к машине.

– Теперь, Женя, выходи! И ты, Том! Только за нами идите, без нас – никуда. Я тут еще не разобрался, на этой местности.

Женя и Том в мгновенье ока выкатились из машины и пристроились за водителями. Сплоченная группа интуристов начала медленный путь по поселку.

Глава 3
Цветочки

Уже заметно светало, в листве деревьев, стеной обступавших поселок, слышался шорох, возня, неясное воркование – просыпались птицы. Пробирал утренний холодок.

Из соседнего со старушкиным дома, такой же развалюхи, выбежал босиком мальчик лет восьми с льняными, до белизны выгоревшими за лето, спутанными со сна волосами – видно, по неотложному маленькому делу. Завидя чужих, он так и застыл, ухватясь рукой за резинку трусов.

– Чего встал, генерал? – крикнул Леша. – Давай-давай, делай свое дело – да не тут, за домом! – и выходи к нам, разговор есть.

Мальчик резво забежал за дом и быстро вернулся. Но близко к калитке не подошел, смотрел испуганно.

– Вы оттуда? – спросил он наконец и неопределенно махнул рукой в сторону дороги. – А как вас пропустили-то – без комбинезонов?

– Каких еще комбинезонов?

– Ну… засситных…

– От чего защищаться-то, генерал? – серьезно спросил Леша, вглядываясь в мальчика.

– Дак там жа СПИДом все заражоно!

– Где – там?

– Дак везде! Только Москву засси… защи… засситили… Там чисто… Потому выходить отседа никуда нельзя. В Москву только можно – на самолете…

Он вздохнул. И слушавшим его стало ясно, что вздыхает мальчик о своей давней и несбыточной мечте – билете на самолет в Москву.

Том отметил про себя, что мальчик, как и старушка, говорил «дак» (она, правда, еще говорила «дык») вместо «так». Еще ему почему-то понравилось, как мальчишка сказал «заражоно» вместо «заражено». В смысл же сказанного Том вдуматься еще не успел.

– Так, – сказал Леша и посмотрел на часового. У того лицо давно приобрело окаменелый вид – точь-в-точь как у тех, кто стоит на посту у Могилы Неизвестного солдата.

– Ой! – вскрикнула вдруг Женя, впервые за все время подавшая голос. – Цветочки какие красивые!

И показала рукой – за огородами мальчикова домишки виднелось алое поле.

– Так, – повторил Леша, глянув на поле, – почему-то уже грозным тоном. – Веди, служивый, показывай цветочки.

Часовой двинулся вперед, по-прежнему, как робот, переставляя негнущиеся ноги, и все потянулись за ним. Мальчик, забыв про СПИД, вышел за калитку к пришельцам и пошлепал за ними босыми ногами, завороженно таращась то на одного, то на другого.

Пришельцам было еще невдомек, что он впервые в жизни увидел не местных.

Вскоре их взгляду открылось большое маковое поле. Покачивая крупными головками, маки нежно алели сплошным ковром. Однако, приглядевшись, легко было различить рядки.

Мак не был дикорастущим. Кто-то посадил его правильными рядами, полол и поливал.

Леша шагнул к ближайшему рядку и увидел то, что ожидал. Стебли были надрезаны, по ним стекал белый сок.

Глава 4
Ягодки

Медленно, как в кино, Леша повернулся всем туловом к часовому и заговорил очень тихим голосом. Но почему-то от звука его голоса у ни в чем не повинного и не робкого Тома душа ушла куда-то в пятки. И ему вдруг захотелось в тот же миг убежать и спрятаться подальше.

– И кто же тут сбытом наркоты занимается? Ты, что ли?

– Не я, – впервые за долгое время заговорил часовой. И голос его странно выдавливался из горла, будто часового душил кто-то во время разговора. – Не я, а сам…

Голос осип и совсем пропал.

– И где этот сам? – грозно, уже возвысив голос, спросил Леша.

Женя, ничего совершенно не понимая, переводила взгляд с одного на другого. Саня же весь подобрался, и показалось на миг, что на плече его повис невидимый Калашников.

– Скоро подъехать должен из города…

– Когда – скоро?

– Через сорок минут подъедет точно.

– Охрана у него большая? – отрывисто продолжал допрос Леша.

– Не-а. Один только. Но… как сказать? Многих стоит.

– Чего? Ты толком говори! – Леша повысил голос.

– Здесь тебе тоже не учащиеся музыкальной школы собрались, – ввернул свое слово Саня. – Ты, сержант, нас не пугай, а то у меня уже штаны… – тут Саня взглянул на Женю и осекся. – Кто такой, охранник-то этот гребаный?

Саня опять покосился на Женю, но посчитал, что слово он выбрал цензурное (хотя охранник заслуживал совсем другого), и этого достаточно.

– Чего пугать, – бормотал часовой, а сам был бледен и затравленно озирался. – Уходить вам надо, братцы, вот что. И вас, и меня положат. Отморозок он… Два раза сидел. Говорят, в 95-м под вышку шел – она еще была тогда, – да другого подставил. К нам сюда недавно пришел. Хвасталя, что зимой девушку какую-то убил – по заказу, за большие деньги. Где-то под Курганом, что-ли.

Тут Женя широко открыла свои круглые глаза, а Том рот приоткрыл от внимания.

– А хозяин, – продолжал часовой, с трудом ворочая будто присыхающим к гортани языком, – тоже не хужее. Ему сам черт не брат… И в городе у него все схвачено. Он такими объемами наркоты ворочает, что его никто не тронет – ни милиция, ни прокурор. Он всех прикормил, весь город. Ничего с ним никто не сделает. Говорю – уходить вам надо. Вон дети с вами, – он кивнул на вылезшего из машины и протирающего глаза Мячика, который после непомерно долгого сна вообще мог сойти за дошкольника, – они и их не пожалеют…

– А что, сержант, – сурово заговорил Леша, – ты им поможешь, что ли, однополчан кончать?

– Да что – «поможешь»! – выкрикнул вдруг часовой. – У нас с вами один Калашников на троих!

– «У нас с вами» – это другой разговор, – удовлетворенно подытожил Леша. – А у них что – много оружия с собой?

– Ну наркоту же возят – сами понимаете! – неизвестно почему оживившись и даже размахивая руками, повествовал часовой. – Два Калашникова у них с собой и Макаровых штуки три. И боекомплектов полмашины.

– А какая машина-то?

– Джип бронированный – как у инкассаторов. «Форд».

– За рулем у них кто?

– Сам же и за рулем. Никому не доверяет. А этот справа сидит…

– Как его зовут-то, который справа?

– Имя-фамилию не знаю, а так – Харон.

– Харон? – удивился Саня. – Что это за кликуха такая? Никогда не слышал. На блатную не похожа.

– Оружие на коленях? – отрывисто осведомился Леша.

– Ну да. Калаш всегда при нем. На въезде-то он его в ноги кладет, тут они опасности не ждут никакой – старики, женщины да дети… Три парня были, начали рыпаться, так Харон их в лес увел – и с концами…

– Как это – увел? А чего они пошли-то – их же трое, говоришь, было?

– Так по одному уводил, – неохотно ответил Часовой.

– Понятно… Другие думали – их не тронет, верно?

– Верно… У двоих дети были. За детей боялись.

– А где дети-то их?

– Здесь и живут.

– Так что они тут – рабство, что ли, ввели?

– Можно и так назвать…

– И сколько ж здесь рабов этих проживает?

– Да человек сорок. И детей штук десять. Не учатся – только на грядках. И всем еще велят мак жевать. Они и ходят вполпьяна, только лыбятся. Собирают сок этот, тут же и обрабатывают… Хозяин с Хароном в город наркоту везут, а из города – продукты, одежду… Ну, пасту зубную, мыло стиральное…

– Жвачку?.. – добавил почему-то Саня.

– Не, это не привозят. Только то, что при советской власти было… Ребята тутошние и не знают про жвачку-то…

Женя и Том уже оба стояли с приоткрытым ртом, как на иллюстрациях в книжке для малышей.

А Мячик в этот разговор не встревал и даже скорей всего его не слышал, потому что тем временем нашел общий язык с мальчишкой. У того не сходил с физиономии жгучий интерес к невиданным гостям. Но Мячика он особо выделил, потащил обратно к своему дому, вынес к калитке крынку парного молока утренней дойки, и теперь тот пил, запрокинув голову и явно наслаждаясь. Городского «нормализованного» молока Мячик не признавал: считал его обратом – тем полностью обезжиренным молоком из-под сепаратора, которым поят телят.

– Так что – тут никто не знает, что ли, что советская власть лет десять как спеклась? Или только старушка эта чумная? – спросил Леша.

– А откуда? Телевизоры они все поразбивали, приемники отняли. Про мобильники тут и не слышал никто…

– А газетку-то эту кто выпускает? Что Брежнев жив-здоров и в Афгане с американцами воюем?

– В городе журналюги нашлись. Он им платит как следует, они и пишут чего ему надо. Дома у одного и делают – теперь ведь типографии не нужны, на компьютере все сделать можно, – проявил часовой понимание новой реальности. – Газета в одном экземпляре выходит – больше-то ему не надо, только на стенд повесить.

Все трое помолчали. Леша с Саней переваривали информацию.

– А как хозяина-то зовут? Фамилия есть у него?

– Есть, наверно. Только я не знаю. Ни к чему мне. Хозяин и Хозяин. Он у них секретарем поселкома считается. А раньше секретарем райкома здесь был. Коммуняка.

– А с каких пор тут связь-то с внешним миром порвали?

– Да с 1988-го или 1989-го… Про Ельцина уже не слышали. Знают только, что дерьмократы всё хотели у народа отнять, а Брежнев не дал…

– И ты эту дурь с оружием в руках поддерживаешь? – Саня взглянул на бывшего однополчанина с нескрываемым отвращением.

– У меня на то причина есть, – с неожиданной твердостью ответил часовой.

– Ну что, Калуга? – спросил Саня. – Брать будем?

– Другой вариант не просматривается, – медленно и задумчиво произнес Леша.

– Вы что, мужики? Положат они вас, – жалобно сказал часовой. – Уезжайте, говорю. Мне и так плохо придется – след-то вы оставили… Уезжайте! Они в Англию наркоту посылают. Тут такие деньги крутятся – они за них глотку вырвут.

– Ничего, у нас глотки крепкие, – хохотнул Саня. – Небось не вырвут.

– Вперед мы у них когти вырвем, – так же медленно сказал Леша. – И вместе с лапками. Ты вот что, сержант, – ты все-таки введи нас в курс дела напоследок, перед боем…

При этих словах часовой вздрогнул, будто его ударило током, а у Тома сладко защемило в груди – тем более что смысл кликухи Харон образованный Том, в отличие от Сани, Леши и часового, хорошо понял.

– Что у тебя за причина? Ты ж боец был стоющий, – (Том механически отметил это Лешино отчетливое стоющий, через ю), – мы с Саней тебя помним. Почему с такой мразью связался? Что тебя сюда кинуло-то?

– А то, мужики, – неожиданно твердо заговорил часовой, – что у меня сестра на руках – церебральный паралич с рождения. Руки-ноги, считай, не действуют. Родители умерли. Куда я с ней? А он ее в больницу хорошую поместил, в санаторий министерства обороны Украины в Евпаторию каждый год посылает – это с условием, чтоб я у него работал и язык за зубами держал.

Часовой помолчал.

– А когда я на первых еще порах рыпнулся, хотел вырваться от них – сказал, что меня не тронет, а ее – прикончит. Понятно? Ему это – семечки. А Харону – тем более.

Теперь молчали его однополчане.

– Причина серьезная, – сказал наконец Саня. – Но это дело порешать можно. Правда, Калуга?

Леша мотнул головой утвердительно.

– Как вы его порешаете? – вздохнул часовой.

– Разведка зря не болтает – забыл, что ли?

И лицо часового впервые просветлело.

Видно стало, что в этот решительный миг он вдруг поверил своим давним однополчанам (сколько лет минуло? Пятнадцать, не меньше). И показалось ему, что его безрадостную жизнь еще можно переменить.

– Значит, говоришь, в городе все схвачено?

– Все, – убежденно сказал часовой и даже руки прижал к груди. – Все, братишки, честно вам говорю! Они и двух часов в милиции не пробудут – выпустят их. А там у них кодла – нагонят вас и пришьют…

– Ну что ж, – с непонятным облегчением сказал Леша. – Обстановка ясна. Тут выбора тем более нет. Кроме нас эту наркокартель-канитель кончать некому. Так, что ли, Санек?

– Похоже, так, – готовно отозвался тот.

– Вы что, мужики, убивать их будете? А потом за них же сядем? – испуганно спросил часовой.

– Утри слезы, сержант. Мы не расстрельная команда. Хотя пустить этих двоих в расход я вообще-то не отказался бы. Но так и быть, возьмем живыми. Используя фактор неожиданности.

– А денем-то куда? Я ж вам нарисовал картинку!

– Найдем куда деть. Ты, Сань, помнишь ведь, кто в Омске на округе? – непонятно спросил Леша.

– А то!..

– Ну, в общем, хватит лясы точить. Готовим операцию. – Леша взглянул на командирские часы на руке. На них было четыре двадцать. – По твоему раскладу, сержант, полчаса осталось?

Часовой мотнул головой.

– Они всегда точно подъезжают. Пока все спят еще.

– Как раз хватит, – Леша повернулся к Жене и Тому. – Все – в машину. Сейчас вас Саня оттянет в тыл – в тот вон переулок. Из машины – ни шагу! Услышите стрельбу – тут же падайте на пол, под сиденья. Уместитесь как-нибудь. Головы не подымать! Мячику своему голову пригинайте.

Литературным языком Леша владел хуже, чем рулем и Калашниковым.

И тут же пообещал:

– Вообще-то стрельбы не ожидается. Это я так, к слову – мало ли…

Вслед за Саней Том с Женей побежали к «Волге». Мячика еле оторвали от огромного лохматого черного пса. Тот в блаженстве лежал перед ним на спине, болтая всеми четырьмя полусогнутыми лапами, а Мячик чесал ему фиолетовое голое брюхо, что-то приговаривая. Он мог приворожить любого пса, от маленькой шавки до кавказской овчарки-волкодава.