Текст книги "От Лукова с любовью"

Автор книги: Марианна Запата

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

Мариана Запата
От Лукова с любовью

Моей лучшей подруге и вообще – лучшей из всех, кого я знаю, моей маме, поистине классной женщине

Mariana Zapata

FROM LUKOV WITH LOVE

Copyright © 2018 Mariana Zapata

© Наумова И., перевод на русский язык, 2020

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2020

Глава первая
Зима / весна 2016 г

К тому моменту, когда я пять раз кряду грохнулась на задницу, я решила, что пришло время сделать перерыв.

Хотя бы на этот день.

Еще пару часов, стоивших мне многочисленных падений, моя задница могла стерпеть и днем позже. Могла бы, если бы я, черт побери, поняла, что я делаю неправильно. Уже второй день подряд я не могла приземлиться после проклятого прыжка.

Переворачиваясь на ягодицу, на которую я падала не меньше тысячи раз, я выдохнула в отчаянии, сдержавшись и не выругавшись «сукин сын», а именно это мне подспудно хотелось закричать, и запрокинула голову к потолку, в ту же секунду подумав, что подобное решение – чертовская ошибка. Потому что я знала, что свисает с потолка куполообразного строения. В основном это было то же самое, что маячило у меня перед глазами последние тринадцать лет.

Баннеры.

Баннеры, свисающие со стропил.

Баннеры с тем же самым дурацким именем на них.

ИВАН ЛУКОВ. ИВАН ЛУКОВ. ИВАН ЛУКОВ.

И снова ИВАН ЛУКОВ.

Были и другие имена, по праву находившиеся рядом с ним – другие несчастные души, партнером которых он был много лет, но именно его имя неизменно бросалось мне в глаза. Не потому, что у него была та же фамилия, что у моей любимицы, из числа живущих на земле людей, а потому, что его имя напоминало мне о Сатане. Я была совершенно уверена, что родители усыновили его, забрав прямо из ада.

Но в тот момент ничто больше не имело значения, кроме этих свисающих с потолка шпалер.

Пяти разных голубых баннеров, каждый из которых свидетельствовал о выигранном им национальном чемпионате. Два красных баннера за два чемпионата мира. Два бледно-желтых баннера за две золотые медали. Один серебристый баннер в честь его единственной серебряной медали на чемпионате мира, лежавшей в наградном ящичке на входе в здание.

Фу. Трудяга. Осел. Ничтожество.

И слава богу, блин, что там не было баннеров за каждый его кубок или каждое соревнование, в котором он также побеждал долгие годы, иначе весь потолок был бы завешан разноцветными баннерами и мне пришлось бы ежедневно блевать.

Столько баннеров… и ни одного с моим именем. Ни единого. Не имело значения, как упорно я трудилась, как старательно я тренировалась, ничего не имело значения. Потому что никто не помнит о том, кто стоит на втором месте, если только ты – не Иван Луков. Я не была Иваном.

Зависть, на которую я не имела права, но которую не могла оставить без внимания, пронзила меня прямо в грудь, и мне стало противно. Мне стало офигительно противно. Волноваться из-за того, что делают другие, было пустой тратой времени и сил, я поняла это еще ребенком, когда другие девочки, одетые в более красивые костюмы, никогда не катались на коньках так хорошо, как я. Завидовать и обижаться было уделом тех, кому больше нечего было делать, вот так-то. Я это знала. Никто не преуспеет в жизни, если станет тратить время, сравнивая себя с другими. Это я тоже знала.

И мне никогда не хотелось быть таким человеком. Тем более быть такой дурой. Я бы лучше унесла с собой в могилу эту трехсекундную зависть, чем рассказала бы кому-то, как на меня действовали эти баннеры.

Напомнив себе об этом, я перевернулась на колени, чтобы больше не видеть дурацких тряпок.

Шлепнув руками по льду, я заворчала, подтянув под себя ноги – удерживать равновесие на коньках было моей второй натурой, – и наконец встала. Снова. В пятый, мать твою, раз меньше чем за пятнадцать минут. Слева все болело – тазовая кость, ягодица и бедро, а днем позже будет болеть еще сильнее.

– Дерьмо собачье, – пробормотала я себе под нос так, чтобы не услышал никто из девчушек, катавшихся вокруг меня. Меньше всего мне хотелось, чтобы одна из них нажаловалась на меня администрации. Маленькие доносчицы. Как будто, смотря телевизор, гуляя по улице или по пути в школу, они не слышали мата-перемата.

Стряхивая лед, запорошивший мой бок после падения, я размеренно дышала, втягивая в себя вспыхнувшее в моем теле разочарование во всем – в себе, в своем теле, в том положении, в котором я находилась, в своей жизни, в других девушках, которых я не могла послать куда подальше, особенно сегодня. Когда проспала, а еще когда с утра не сумела приземлиться после прыжка, когда я дважды на работе пролила кофе себе на юбку, когда я, открыв дверь машины, чуть не сломала себе коленную чашечку, а потом еще второй сеанс проклятой тренировки…

Если воспринимать жизнь как грандиозный замысел, то легко забыть об этом: что я не смогла приземлиться после прыжка, который делала уже на протяжении десяти лет, ничего не значило. Просто неудачный день. Очередной неудачный день. В этом не было ничего невероятного. Всегда находилось что-то плохое, что могло случиться и действительно случалось однажды, когда-нибудь. Легко принимать все как должное, когда ты думаешь, что у тебя все есть.

Но когда начинаешь принимать как должное самые основополагающие вещи, жизнь решает напомнить тебе о том, что ты – неблагодарная идиотка.

А сегодня я считала само собой разумеющимся, что приземлюсь после тройного сальхова[1]1
  Сальхов – элемент фигурного катания, реберный прыжок, назван в честь шведского фигуриста Ульриха Сальхова. (Здесь и далее примечания переводчика.)


[Закрыть], прыжка, который я исполняла уже десять лет. Это не самый легкий прыжок в фигурном катании – он включает в себя три оборота, которые начинаются, когда ты, перед тем как оторваться, отъезжаешь назад на заднем внутреннем ребре конька, и требует, чтобы фигуристка, сделав мах другой ногой, приземлилась на эту же ногу, на заднее наружное ребро конька – но, безусловно, таких трудностей, как сегодня, и в помине не было. В обычных обстоятельствах я делала этот прыжок интуитивно.

Но, видимо, не сегодня и не вчера.

Отирая ресницы тыльной стороной ладони, я глубоко вздохнула, а потом медленно выдохнула, вращая при этом плечами и говоря себе, что нужно успокоиться и просто пойти домой. Утро вечера мудренее.

И ведь не то чтобы я собиралась в ближайшее время участвовать в соревнованиях, – напомнили мне придурковатые зоны моего сознания.

Как и всякий раз, когда я думала об этом ужасающем факте, у меня свело живот от праведного гнева… и чего-то еще, что было ужасно похоже на безысходность.

И точно так же, как всякий раз, когда это происходило, я затолкала эти эмоции поглубже, поглубже, поглубже, так глубоко, что их нельзя было увидеть, или потрогать, или понюхать. Они были тщетны. Я это знала. Совершенно тщетны.

Я не сдавалась.

Сделав еще один вдох и выдох и неосознанно потерев болевшую ягодицу, о чем было труднее всего забыть, я в последний раз за день окинула взглядом каток. Видя девушек, которые были гораздо моложе меня и все еще продолжали в этот момент тренироваться, я снова насупилась. На поле тренировались три девушки примерно моего возраста, а другие были еще подростками. Возможно, они были не слишком хороши, по крайней мере не так хороши, как я в их возрасте, но тем не менее. У них вся жизнь была впереди. Только в фигурном катании и, может быть, в гимнастике вас могут считать старой в двадцать шесть лет.

Да, мне нужно было пойти домой и лечь на диван у телевизора, чтобы покончить с этим проклятым днем. Ничего хорошего у меня больше никогда не получится, если я буду упиваться жалостью к себе.

Мне понадобилось не более двух секунд, чтобы, лавируя среди других спортсменов на льду и объезжая их, добраться до низкого бортика по периметру катка, стараясь ни в кого не врезаться. На том самом месте, где я всегда оставляла чехлы от коньков, я их и нашла и, прежде чем шагнуть на твердую землю, натянула их на прикрепленные к ботинкам широкие четырехмиллиметровые лезвия.

Я старалась не обращать внимания на то, что ощущение скованности, опоясывающее мою грудь, было болезненнее, чем сильное разочарование от того, что я в этот день так часто падала, а может быть, и нет.

Я была не готова поверить в то, что, скорее всего, я попусту трачу время, дважды в день посещая Ледяной дворец спорткомплекса Луковых в надежде однажды снова принять участие в соревнованиях, потому что сама мысль о том, чтобы отступиться, казалось, означала, что последние шестнадцать лет моей жизни были потрачены впустую. Что я практически была лишена детства из-за какой-то ерунды. Что я пожертвовала общением и нормальной человеческой жизнью ради своей мечты, которая когда-то была такой огромной, что ничто и никто не мог отнять ее у меня.

Что моя мечта выиграть золотую медаль… хотя бы на чемпионате мира, даже на национальном чемпионате… не раскололась вдребезги на мельчайшие частички размером с конфетти, за которые я по-прежнему цеплялась, несмотря на то что в глубине души понимала, что все это скорее причиняет мне боль, чем помогает.

Нет.

Но от всех этих мыслей и сомнений у меня почти ежедневно болел живот и меня время от времени тошнило.

Мне нужно было расслабиться. Или, возможно, заняться мастурбацией. Что-то должно было помочь.

Дрожа от паршивого ощущения в животе, я, обойдя каток и затерявшись в толпе, пошла дальше по коридору, ведущему в раздевалки. Вокруг катка на бортике висели родители и дети, готовые к вечерним занятиям, тем самым занятиям, которые я начала посещать в девять лет, пока не перешла в небольшую группу и не начала брать частные уроки у Галины. Старые добрые времена.

Пригнув голову и избегая встречаться взглядом с кем бы то ни было, я шла дальше, проходя мимо людей, отклонявшихся от своего пути и также избегавших поднять на меня глаза. Но только идя по коридору туда, где я оставила свои вещи, я заметила стоявшую неподалеку группу из четырех девочек-подростков, притворявшихся, что делают растяжку. Притворявшихся, потому что невозможно сделать хорошую растяжку, если ты болтаешь, болтаешь без умолку.

Во всяком случае, я так думала.

– Привет, Джесмин! – поздоровалась одна из них, которая, как я помнила, всегда уступала мне дорогу, демонстрируя свое дружелюбие.

– Привет, Джесмин! – вторила ей стоявшая позади нее девушка.

Мне не оставалось ничего другого, кроме как кивнуть им, хотя в этот момент я прикидывала, сколько времени мне понадобится, чтобы вернуться домой и либо приготовить что-нибудь поесть, либо разогреть в микроволновке то, что приготовила мама, и, возможно, усесться у телевизора. Может быть, если бы тренировка прошла лучше, мне захотелось бы чего-нибудь еще, например отправиться на пробежку или даже заехать к сестре, но… этому не суждено было случиться.

– Удачной тренировки, – пробормотала я, глядя на двух подружек и сверкнув глазами на двух других, молча стоявших напротив них. Они показались мне знакомыми. Скоро должно было начаться занятие для фигуристов средней возрастной группы, на которое, как я предполагала, они были записаны.

– Спасибо вам! – громко выкрикнула первая из заговоривших со мной девочек, прежде чем захлопнуть рот, накрашенный тем оттенком красного, который я видела только у одного человека – у своей сестры.

Улыбка, заигравшая у меня на губах, была искренней и неожиданной, потому что девочка навела меня на мысль о банке со «Скверт»[2]2
  «Squirt» (англ.) – газированный безалкогольный напиток без кофеина, со вкусом грейпфрута.


[Закрыть], украшенной буквами такого же цвета, и я ткнулась плечом в распашную дверь раздевалки. Не успев сделать и шага вперед и все еще придерживая плечом открытую дверь, я услышала:

– Не знаю, почему ты сгорала от желания увидеть ее. Возможно, она была хорошей фигуристкой-одиночницей, но она всегда спотыкалась, а о ее карьере в парном катании и говорить нечего.

И… я остановилась. Прямо там, где стояла. В дверном проеме. И сделала то, что, как я отлично знала, было неудачной идеей – я прислушалась.

Подслушивание никогда никому не шло на пользу, но я все равно это сделала.

– Мэри Макдоналд лучше катается в паре…

Вот они о чем…

Дыши, Джесмин. Дыши. Молчи и дыши. Думай о том, что сказать. Думай о том, чего ты добилась. Думай о…

– …в противном случае в последнем сезоне Пол не взял бы ее себе в партнерши, – закончила девочка.

Оскорбление запрещено законом. Но слишком ли противозаконно ударить подростка?

Дыши. Думай. Будь добрее.

Я была достаточно взрослой, чтобы не сомневаться в этом. Я знала это. Я была достаточно взрослой для того, чтобы не позволить оскорблять себя какой-то маленькой идиотке, которая, вероятно, даже еще не достигла половой зрелости, но…

Что же, моя парная карьера – это моя больная мозоль. А под больной мозолью я подразумеваю кровоточащий волдырь, который отказывается заживать. Не сжечь ли мне заживо Мэри Макдоналд и засранца Пола? Вчера ночью я вдоволь насмотрелась «Семейку Брэди»[3]3
  «Семейка Брэди» – американский комедийный телесериал.


[Закрыть], когда не смогла заснуть, чтобы запомнить все разборки Яна с Марсией. Я бы тоже возненавидела ее задницу. Точно так же, как возненавидела задницу Мэри Макдоналд.

– Вы видели в интернете все ее видео? Моя мама говорит, что она неправильно ведет себя и поэтому никогда не выигрывала, судьи ее не любят, – попыталась перейти на шепот другая девочка, но я все равно слышала каждое ее слово.

Мне не нужно было этого делать. Мне ничего не нужно было делать. Ведь они еще дети, пыталась я убедить себя. Они всего не знают. Они не знают даже части моей истории. Большинство людей не знает и никогда не узнает. Я смирилась с этим и переступила через это.

Но между тем одна из них продолжала говорить, и я поняла, что не смогу к чертовой матери смолчать и позволить им нести этот бред. На меня навалилось так много всего, что уже трудно было вытерпеть. День не сложился уж точно.

– Моя мама сказала, что она тренируется исключительно потому, что дружит с Кариной Луковой, но, говорят, с Иваном они не ладят…

Я, черт побери, чуть было не фыркнула. Мы с Иваном не ладим? Так они это называют? Прекрасно.

– Она – та еще стерва.

– Никого не удивляет, что она не нашла другого партнера после того, как Пол бросил ее.

Ах вот как.

Может быть, если бы они еще раз не произнесли имя на букву П, я смогла бы повести себя как большая, но, проклятие, я была метр шестьдесят ростом и не могла уже вырасти.

Не сумев сдержать себя, я, развернувшись и высунув голову из двери, нашла четырех девочек именно там, где они стояли минуту назад.

– Что вы только что сказали? – медленно спросила я, по крайней мере оставив при себе: вы, бесталанные засранки, которые никогда не научатся ходить на горшок. Я постаралась смотреть на тех двух, которые не поздоровались со мной, чьи головы в ужасе повернулись в мою сторону в тот момент, когда я заговорила.

– Я… я… я… – заикалась одна из них, тогда как другая смотрела так, словно вот-вот обкакается. Господи. Я надеялась, что так оно и случится. И я надеялась, что это будет понос, то есть все узнают об этом по запаху.

Мне показалось, что я не меньше минуты пристально смотрела на каждую из них, наблюдая за тем, как их лица окрашиваются в ярко-красный цвет, и получая от этого удовольствие… но не такое большое, как получила бы при обычных обстоятельствах, если бы уже сама не достала себя больше, чем они. Вскинув брови, я повернула голову в сторону длинного, похожего на туннель коридора, по которому только что пришла с катка в раздевалку, и одарила их такой улыбкой, которая совсем не была похожа на улыбку. – Вот что я думаю. Вам пора на тренировку, пока вы не опоздали.

Каким-то чудом я удержалась от того, чтобы не прибавить в конце «засранки». Бывали дни, когда я заслуживала медали за то, что была так терпелива с идиотами. Если бы только устраивали соревнования подобного рода, я смогла бы победить.

Очень вероятно, что мне больше не довелось бы увидеть, как быстро могут двигаться два человека, если бы я не смотрела соревнования спринтеров на Олимпиаде. Две красотки выглядели слегка шокированными, но, смущенно улыбнувшись мне, пошли друг за другом, шепча бог знает что.

Девочки наподобие этих были причиной того, что я давно прекратила попытки завести подруг среди других фигуристок. Маленькие засранки. Я подняла средний палец, показав им, правда, мне от этого легче не стало.

Мне надо было освободиться от этого. Очень, очень надо.

Наконец я вошла в раздевалку и упала на одну из скамеек, стоявшую перед шкафчиком, рядом с которым находился и мой; пока я шла, боль в тазобедренном суставе и бедре усилилась. Я упала гораздо сильнее и больнее, чем на днях, но, даже зная это, невозможно до конца «привыкнуть» к боли; когда испытываешь ее регулярно, заставляешь себя поскорее преодолеть ее. А дело было в том, что я тренировалась не так, как привыкла – ведь у меня не было партнера для тренировки и тренера, который ежедневно исправлял бы мои ошибки на протяжении нескольких часов, – поэтому мое тело забыло, что ему нужно делать.

Это было просто еще одним дерьмовым намеком на то, что жизнь продолжается даже вопреки моей воле.

Вытянув ноги вперед, я не обращала внимания на пятерых подростков постарше, теснившихся на противоположной стороне комнаты, чуть дальше от двери, они одевались и возились с ботинками, не переставая болтать. Они не смотрели на меня, а я лишь искоса взглянула на них. Развязывая шнурки, я всего на секунду задумалась о том, чтобы пойти в душ, но потом решила, что это напрасный труд, ведь можно было потерпеть двадцать минут, пока я не вернусь домой, то есть я смогла бы переодеться и принять душ в своей большой ванной. Я сняла белый ботинок с правой ноги, а затем осторожно стащила бинт телесного цвета, закрывавший щиколотку и поднимавшийся сантиметров на пять выше.

– О боже! – довольно громко вскрикнула одна из девочек на другой стороне комнаты, лишая меня возможности абстрагироваться от нее. – Ты не шутишь, нет?

– Нет! – ответил кто-то, пока я развязывала левый ботинок, стараясь изо всех сил не обращать внимания на девчонок.

– Серьезно? – послышался другой голос, или, может быть, это был тот же, что и вначале, только выше. Трудно сказать. Я вроде бы и не пыталась к ним прислушиваться.

– Серьезно!

– Серьезно?

– Серьезно!

Закатив глаза, я снова попробовала не обращать на них внимания.

– Нет!

– Да!

– Нет!

– Да!

Да. Я не могла игнорировать этот вздор. Разве я была когда-нибудь такой надоедливой? Так по-девчачьи?

Бесполезно.

– Где ты это слышала?

Я как раз набирала шифр кодового замка на своем шкафчике, когда раздался целый хор голосов, заставивший меня посмотреть через плечо и взглянуть на девочек. Одна из них выглядела буквально так, будто спешила сообщить нечто потрясающее, оскалив зубы, она развела руки на уровне груди и хлопнула в ладоши. Другая, сжав пыльцы, поднесла ладони ко рту и как будто покачивалась.

Что, черт побери, не так с этими двумя идиотками?

– Ты это слышала? Я видела, как он шел с тренером Ли.

Фу.

Конечно. О ком еще, черт возьми, могли бы они говорить?

Я не стала утруждать себя, ахать или закатывать глаза и, снова повернувшись к своему шкафчику, достала оттуда спортивную сумку. Потом села на скамейку и в тот же момент расстегнула молнию, чтобы откопать телефон, ключи, вьетнамки и крохотный шоколадный батончик «Херши», который я держала на такой случай, как сейчас. Сняв обертку, я засунула его себе в рот, а потом взяла телефон. На экране мигал зеленый огонек, говоря о том, что у меня есть непрочитанные сообщения. Разблокировав телефон, я посмотрела через плечо и увидела, что девочки по-прежнему вопят так, словно они на грани сердечного приступа из-за этого кретина. Не обращая на них внимания, я не спеша прочитала сообщения из группового чата, пропущенные во время тренировки.

Джоджо: Я хочу пойти в кино сегодня вечером. Кто-нибудь пойдет?

Тэйли: Все зависит от обстоятельств. Что за фильм?

Мама: Мы с Беном пойдем с тобой, малыш.

Себ: Нет. У меня сегодня свидание.

Себ: Джеймс не хочет пойти с тобой? Я его не обвиняю.

Джоджо: Новый фильм Марвел[4]4
  Фильмы, основанные на комиксах «Марвел».


[Закрыть].

Джоджо: Себ, надеюсь, сегодня вечером ты заразишься венерическим заболеванием.

Тэйли: Марвел? Нет, спасибо.

Мама: НЕ МОГЛИ БЫ ВЫ БЫТЬ ДОБРЕЕ ДРУГ К ДРУГУ?

Себ: Чтоб всем вам пусто было, за исключением мамы.

Рубис: Я бы пошла с тобой, но Аарон неважно себя чувствует.

Джоджо: Я знаю, что ты пошла бы, Постреленок. Люблю тебя. В следующий раз.

Джоджо: Мама, давай пойдем. В 7.30 пойдет?

Джоджо: Себ – [смайлик со средним пальцем]

Джоджо: Джес, ты идешь?

Я подняла глаза, потому что девочки в раздевалке так расшумелись, что это уже стало невыносимо. Я подумала: что, черт побери, с ними происходит? Господи Иисусе, как будто Иван не тренировался здесь пять раз в неделю за последний миллион лет. Не слишком увлекательное зрелище. По мне, так не было ничего скучнее.

Поджав пальцы с ярко-розовыми ногтями, я сосредоточилась на них, умышленно не обращая внимания на синяк рядом с мизинцем и набухающий волдырь под большим пальцем, образовавшийся от шва колготок новой марки, которые я надевала накануне.

– Что он здесь делает? – не унимались подростки, напоминая мне о том, что мне нужно покинуть комнату как можно скорее. Мое терпение лопалось.

Снова взглянув на телефон, я попыталась решить, что делать. Пойти домой и посмотреть фильм или согласиться пойти в кино со своим братом, мамой и Беном, или номером четыре, как называли его все остальные?

Я бы лучше пошла домой, а не зависала в выходные в многолюдном кинотеатре, но…

Моя ладонь на секунду сжалась в кулак, прежде чем я напечатала ответ.

Я пойду, но мне нужно сначала поесть. Сейчас еду домой.

Потом, улыбнувшись, я добавила еще одно сообщение:

Себ, мне пофиг, если ты подхватишь венерическое заболевание. На этот раз нацелься на гонорею.

Тем временем, зажав телефон между ног, я достала из кармана сумки ключи от машины, схватила вьетнамки, потом аккуратно уложила оба конька в изготовленные на заказ защитные футляры, выстланные искусственным мехом поверх тонкой пены с эффектом памяти, которые мой брат Джонатан и его супруг купили мне много лет тому назад. Застегнув молнию на сумке, я сунула ноги в сандалии и со вздохом поднялась, ощущая стеснение в груди.

Это был не лучший день, но он мог бы быть лучше, сказала я самой себе.

Он обязан был быть лучше.

Хорошо, что завтра не нужно идти на работу, к тому же по воскресеньям я обычно не ходила на каток. Мама, вероятно, напечет блинов на завтрак, и я собиралась пойти в зоопарк вместе со своим братом и племянницей, после того как он заберет ее на целый день. Из-за фигурного катания я упускала многие моменты в ее жизни. Теперь, когда у меня стало больше времени, я пыталась наверстать упущенное. Я предпочитала относиться к этому именно так, нежели зацикливаться на том, почему у меня теперь больше свободного времени. Я старалась быть позитивной. Пока мне это не слишком удавалось.

– Не знаю, – сказала одна из девушек. – Но обычно он не приходит сюда в течение месяца или двух после окончания сезона, а сейчас что? Всего лишь неделя после Кубка мира?

– Я думаю, не расстается ли он с Минди?

– Почему ты так думаешь?

– Не знаю. Почему он расставался со всеми остальными, которые были до нее?

С того момента, как они назвали имя тренера Ли, я уже знала, о ком они продолжают болтать. В КЛ, как большинство из нас называло Ледово-спортивный комплекс Луковых – или коротко Комплекс Луковых, – оставался только один мужчина, о котором эти девушки стали бы нести такую чепуху. Это был тот самый парень, который волновал всех. Каждую девушку, не считая, по крайней мере, меня. И еще кого-нибудь, у кого были мозги. Иван Луков.

Или, как мне нравилось называть его, особенно в лицо, Сын Сатаны.

– Я только сказала, что видела его. Я не знаю, что он здесь делает, – донесся до меня чей-то голос.

– Он никогда не приходит случайно, Стэйси. Давай. Сложи два и два.

– О боже, неужели они с Минди расходятся?

– Если они расходятся, интересно, с кем он будет кататься?

– Может быть, ни с кем.

– Черт, я бы дорого заплатила, чтобы кататься с ним в паре.

– Ты даже ничего не знаешь о парном катании, дурочка, – фыркнув, сказала другая девочка. Я нарочно не прислушивалась, но мой мозг продолжал складывать вместе обрывки их реплик, пока они влетали в одно мое ухо и вылетали в другое.

– Неужели это так трудно? – с гордостью выпалил другой голос. – У него самая классная задница в стране, и он побеждает с любой партнершей. Для меня это раз плюнуть.

Я закатила глаза, особенно когда услышала про задницу. Этому идиоту только комплиментов не хватало. Но эта дурочка упустила самое существенное, что касалось Ивана. То, как этот милашка, то бишь красавчик, стал знаменитым в мире фигурного катания. Мальчиком, красовавшимся на постерах Международного союза фигурного катания за победы в парном катании. Черт, на самом деле, вообще в фигурном катании. «Королем коньков», как некоторые называли его. «Вундеркиндом», как обычно все говорили, когда он был подростком.

Он был членом семьи владельцев спортивного центра, где я тренировалась уже более десятка лет.

Братом одной из моих подруг.

Мужчиной, за десять лет не сказавшим мне ни одного доброго слова. Именно таким я знала его. Как кретина, с которым я встречалась изо дня в день и который время от времени пререкался со мной из-за какой-нибудь ерунды. Как человека, каждый разговор с которым заканчивался лишь тем, что один из нас оскорблял другого.

Да… Я не знала, почему он оказался в Комплексе Луковых всего через неделю после того, как выиграл свой третий чемпионат мира, через несколько дней после окончания сезона, когда ему следовало бы отдыхать или уехать в отпуск. По крайней мере, именно так он поступал каждый год, насколько я помнила.

Волновало ли меня то, что он был рядом? Нет. Если бы мне действительно захотелось узнать, что происходит, я могла бы просто спросить у Карины. Только я не спрашивала. В этом не было никакой необходимости.

Потому что вряд ли мы с Иваном стали бы вместе участвовать в соревнованиях в ближайшее время… или когда-нибудь, если дела будут идти так, как они шли.

И пока я стояла там, в той самой раздевалке, где провела более половины жизни, что-то подсказало мне, хотя я – никогда, никогда, никогда – не хотела в это верить, что причина именно в этом, что, возможно, я у цели. После стольких лет, после долгих месяцев одиночества… моя мечта могла осуществиться.

А у меня не было ни черта, чем можно было бы похвастаться.