Текст книги "Девять граммов пластита"

Автор книги: Марианна Баконина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 23 страниц)

Туманов счел свой ответ полным и исчерпывающим, а потому встал и пошел к выходу.

– Ладно, пока! Cпасибо, что предупредил! – сказал он Горному на прощание.

Тот даже поежился. Не человек, а бездушное животное. Или притворяется? Считает «охи» и «ахи» не достойными мужчины? Болезнь распространенная. Сам Игорь не стеснялся быть чувствительным, даже сентиментальным, вопреки весьма мужественной внешности или, может быть, благодаря ей. Крупный, слегка крючковатый нос, выпуклый лоб, рассеченный морщинами – не старческими, а от забот, – глубоко посаженные небольшие глаза, твердый рисунок губ, короткая стрижка, тяжелые плечи, мощные торс и шея. Игорь не считал себя красавцем и вообще мало думал о внешности. Коротко стригся, чтобы не заботиться о прическе, носил кожу и джинсы, потому что тогда нет хлопот с глажкой и стиркой.

Туманов ему не понравился еще и вызывающей холеностью. Мажор, если пользоваться жаргоном собственной юности. «Надо будет его проверить», – решил Горный и направился к выходу.

Возмущенный Митя Сунков забрал единственную в группе машину – в знак протеста против бессовестной эксплуатации и нерационального использования ценного сотрудника. В сущности, он имел на это право – ему выпали концы подлиннее, и к тому же непредсказуемые: неизвестно, куда выведет проверка связей Айдарова. А у самого Горного всего два разговора, и оба понятно где, поэтому в Мариинский дворец он поехал как простой человек – на метро, потом на троллейбусе. Игорь не любил наземный транспорт: невозможно рассчитать время. Но троллейбусы до Исаакиевской ходили как заведенные, и он приехал за четверть часа до срока, назначенного Лечей Абдуллаевичем в телефонном разговоре. Депутат Дагаев удивительно легко согласился встретиться со старшим оперуполномоченным РУБОПа. Даже не стал спрашивать, по какому вопросу.

Пятнадцати минут Горному вполне хватило, чтобы съесть бутерброд в депутатском буфете. Бутерброд оказался свежим, но нисколько не дешевле, чем у них в столовой. Правда, Игоря пустили только в общий зал, для рядовых сотрудников и посетителей.

Рядом работал другой буфет, куда допускали только народных избранников городского уровня. Из болтовни двух девиц за соседним столиком Игорь понял, что VIP-зал отличается от «людского» преимущественно выбором напитков: для рядовых граждан было только пиво, а избранники могли выпить бокал вина или шампанского, пропустить рюмочку коньяку. Вероятно, эту привилегию ввели для того, чтобы помочь перегруженным народным доверием депутатам снять напряжение.

Кабинет депутата Дагаева сотрудник РУБОПа нашел быстро. Леча Абдуллаевич толково объяснил, как добраться, и Игорь почти не плутал по лабиринтам третьего и четвертого этажей, где располагались офисы народных избранников. Их в Петербурге немного, меньше полусотни, а потому все получили отдельные апартаменты, однако разного качества. Председатель восседал вообще на другом этаже. Его заместителям выделили помещения в общем коридоре, но по классу «люкс». Остальным пришлось довольствоваться комнатками разного размера и разной конфигурации – обрезками дворцовых залов.

Метраж комнаты и вид из окна свидетельствовали о политическом весе того или иного законодательного сидельца. Если окно смотрит во двор и в комнате всего пятнадцать метров, сразу ясно: депутат с галерки. Если же окно смотрит на памятник Николаю Первому, а комната разделена полуаркой фактически на две, значит, голос этого конкретного политика котируется высоко.

Леча Абдуллаевич был не последним человеком в Собрании, поэтому жилище ему досталось просторное. Шкафами удалось выгородить закуток для помощника, и получилось нечто вроде приемной. А далее, за шторой, иногда задернутой, иногда подобранной шнуром с кистями, располагался собственно кабинет.

Леча Абдуллаевич встретил опера сам. Помощник был послан выполнять очередной депутатский наказ. Дагаев крепко и радушно пожал Горному руку, пригласил пройти в кабинет, но штору не опустил, посчитал не нужным или побоялся чужих ушей.

– Здравствуйте, здравствуйте, очень рад, Игорь…

– Александрович.

– Да, да, я знаю. Что будете? Чай, кофе?

– Кофе, только не растворимый…

– Обижаете, у меня «Эспрессо». Люблю, грешным делом. – Леча Абдуллаевич кивком показал на элегантный кофеварочный аппарат, рядом на подносе чашки, сахарница, корзинка с пакетиками сухих сливок.

Депутат подошел к столику, на котором стояла кофеварка, нажал несколько рычажков.

– Не посчитайте меня невоспитанным человеком, что я так, с места в карьер, спрашиваю. Думаю, мое нетерпение можно понять и объяснить. – Леча Адбуллаевич Дагаев говорил по-русски чисто, без акцента, правда, чересчур литературно, законченными фразами, что в свое время помогло ему завоевать доверие избирателей. – Какие у вас есть для меня новости?

Игорь, по дороге разработавший строгий план разговора, не сразу нашелся с ответом. Он не собирался обсуждать с депутатом новости.

– Процесс начинается через месяц, – продолжал между тем Дагаев. – Я, конечно же, полечу в Лондон. А здесь, у нас, удалось ли найти свидетелей?

Вот он о чем. В свое время, после того как в Лондоне был убит брат Дагаева, видный деятель чеченского зарубежья, британская полиция прислала список вопросов, и они были заданы депутату Законодательного собрания. Горный видел протокол допроса. Леча Абдуллаевич очень горевал, но по существу дела не смог сообщить фактически ничего, ссылаясь на то, что их с братом пути разошлись очень давно. Леча пошел по юридической линии, а Лема выбрал религию, учился в медресе в Ташкенте, потом эмигрировал, какое-то время был вольнослушателем в Аль-Азхаре. Почти одновременно, в первой половине девяностых, братья ушли в политику. Но и тут действовали по-разному. Один встал под знамена независимой Ичкерии, другой удачно вписался в петербургский политический истеблишмент. Общались они по-прежнему мало. Так, по крайней мере, утверждал Леча Абдуллаевич. Видимо, англичане поймали убийц Лемы Дагаева, раз намечается суд.

– Нет, Леча Абдуллаевич, я не по этому вопросу. Может, и нашли еще каких-нибудь свидетелей, не знаю. Я занимаюсь расследованием отравления хлеба в «Тутти-Фрутти».

Дагаев наконец извлек из аппарата круглую колбу, разлил кофе по чашкам и, поставив поднос на стол, уселся в свое кресло.

– Ах, вот оно что! Прискорбный, очень прискорбный случай. Но чем же я могу быть полезен?

Игорь Горный внимательно разглядывал сидевшего напротив мужчину. Лече Абдуллаевичу Дагаеву было сорок девять, но никто не дал бы ему полтинник, несмотря на очевидную седину. Очень подтянутый мужчина, хоть и ростом не вышел. Хороший костюм, дорогой галстук, белоснежная сорочка с жестким воротничком. Большие и выразительные, чуть навыкате глаза. Орлиный нос, и никакого брюшка. Жесты и движения стремительные.

– Я закурю, с вашего позволения? – Дагаев щелкнул золоченым «Ронсоном». Щелкнул так, чтобы оперативник заметил – руки у него не дрожат и курит он не от волнения, а потому что любит подымить сигаретой за кофе. – Итак, я вас слушаю.

– Леча Абдуллаевич, как давно вы знакомы с Серафимой Валентиновной Арциевой?

– Давно, лет десять…

– И какие у вас отношения?

– Не уверен, что должен отвечать на этот вопрос. – Депутат придвинул к себе чашку. – Вы пейте, пейте, а то остынет.

Игорь кивнул и осторожно взял вторую чашечку. Белое чудо из костяного фарфора почти утонуло в его ладони.

– Скажем так, мы были близкими людьми. – Дагаев замолк, давая понять, что вдаваться в подробности он не намерен.

– И что она за человек?

– Замечательный человек, умный, тонкий, целеустремленный. Сумела найти себя, сумела воспитать сына, хотя и овдовела, когда тому было всего четыре годика.

– А ее бизнес?

– Нормальный бизнес. Дела идут хорошо. Я не вдавался в подробности.

– Но вы же помогали, даже выделяли в прошлом году средства из своего депутатского фонда…

– Я помогал не ей, а одиноким пенсионерам и бродягам. Тот факт, что я выбрал не заштатную столовку, а заведение знакомого человека, вполне объясним. Я не хотел, чтобы деньги ушли в песок. Тут я мог быть уверен, что люди получат качественные продукты.

– Понятно. Вы в курсе чрезвычайного происшествия с цианидом?

– Разумеется.

– И у вас не возникло никаких подозрений?

Леча Абдуллаевич секунду подумал и решил, что пришло время возмутиться:

– Я не понимаю, на что вы намекаете. На мою национальность? Так я ее не скрываю. Во всех анкетах пишу: чеченец. И не вижу в этом ничего зазорного. Преступность, что бы ни думали по этому поводу в вашем ведомстве, не имеет национальности.

– В моем ведомстве об этом знают, – жестко ответил Игорь. Ему претили такого рода спекуляции. Он не давал ни малейшего повода считать себя антикавказски настроенным шовинистом. – И еще знают об авторах самых шумных терактов. Но я спрашивал не об этом. Вы близко общаетесь с Арциевой и должны быть в курсе ее дел. Может быть, в последнее время у нее возникли трудности? Конфликты с конкурентами? С крышей?

– Я не знаю, – коротко ответил депутат.

Интересное дело, по доходности мини-пекарня Арциевой на два корпуса обгоняла аналогичные предприятия. Она и благотворительной деятельностью занималась, чего другие предприниматели ее уровня не могли себе позволить. Почему?

Горный сформулировал этот вопрос вслух. Леча Абдуллаевич еле заметно пожал плечами:

– Она смогла развернуть производство, кредиты, инвестиции. Да и женщина она способная.

– Вы помогали ей в добывании кредитов?

– Зачем? У нее сын банкир. Работает в Швейцарии.

Об этом Игорь Горный знал.

– Значит, в последнее время никаких конфликтов и трудностей не было?

– Я не знаю, что было и чего не было в последнее время. Просто не знаю.

– Но вы же близкие друзья!

– Были друзьями. Мы расстались. Еще до Нового года. – Леча Абдуллаевич слегка прищурился и достал вторую сигарету. – Я много курю, а вы не курите?

Опер не ответил, он переваривал последнее заявление. Женька уверял, что, судя по оперативным данным и материалам прессы, Арциева и Дагаев связаны до сих пор. И вдруг такая петрушка. Подозрительная петрушка.

Что же, просто взяли и разошлись, как интеллигентные люди? Или Дагаев решил сыграть в «развод», чтобы не запачкаться в скандале с террористическим актом? Надо разбираться. И первым делом следует найти Арциеву, прямо сегодня.

ВЕЧЕРНИЙ ЗВОН

Переполненный скандальными сюжетами выпуск прошел на удивление спокойно. Никаких накладок. Все смонтировались вовремя. Никто не пытался выдернуть из верстки хоть один репортаж. Правда, не хватило времени на рассказ об очередной выставке в музее Достоевского, но это небольшая потеря. Таких микровыставок открывают в городе по пять штук в день. Одну можно и не показать, хотя все равно покажут либо сегодня вечером, либо завтра днем.

Сразу по окончании вечернего или, как его еще называют, основного выпуска студия пустеет. У всех начинается большой кофейный перерыв. Режиссеры, звуковики, монтажеры, администраторы разбредаются по кофейням, а те, кто не любит казенные напитки и бутерброды, готовят что-нибудь в комнатах отдыха. Их несколько: отдельная – у операторов, отдельная – у видеоинженеров и так далее. Ведущий тоже может расслабиться. Основные сюжеты смонтированы, верстка ночного выпуска – дело десяти минут, бурный поток сообщений информационных агентств – у них самое горячее время с пяти до семи – скудеет и почти пересыхает. Следующий всплеск если и будет, то после девяти. Так что с половины девятого до половины десятого в студии мертвый час, лишь корреспонденты, вернувшиеся с театральных премьер, дисциплинированно корпят над текстами, остальные отдыхают.

Кофейный отдых Саввы, Лизаветы и Саши Маневича начался с небольшого петушиного боя. Маневич клюнул первым:

– Видел материальчик? Тут тебе видео с места преступления, и версии, и терроризм. И все за полдня. По горячим следам. Не то что готовить разоблачение неделю! – Это был увесистый камешек, брошенный даже не в Саввин огород, а в самого Савву.

– Посмотрим, во что эти версии выльются! – угрюмо ответил Савва. – Подозревают у нас охотно, а до суда доводят только мелких хулиганов или дебоширов. Да и основная версия хлипкая. Линию ты выстроил, конечно, красивую – злые чеченские террористы подбрасывают в тесто яд, а когда доблестные рубоповцы вкупе с прогрессивным журналистом выходят на их след, гасят всех подряд. А почему чеченские? Потому что любовник хозяйки пекарни – чеченец! А почему террористы? Потому что полгода назад в Лондоне убили его брата. А почему гасят? А потому что злые. Ведь опер жив и в сознании, но ничего такого, чтобы можно было кого-либо задержать, не сказал. Хлипкая конструкция!

– Ничего подобного! А то, что никого еще не задержали, так это…

– До поры до времени, да? – Савва не позволил товарищу закончить предложение. – Ты сам посуди, даже если Дагаев действительно террорист, что не доказано, зачем же он устроил неприятности собственной подруге? Чтобы через нее вышли прямо на него? А потом еще усугубил подозрения двумя убийствами? Преглуповатый террорист получается! Он что, не мог своих нукеров послать в другую булочную, не в ту, которой заведует его мадам?

Саша откусил от бутерброда с ветчиной и с набитым ртом возразил:

– Он мог рассуждать более заковыристо. Двойная система защиты: раз прямая наводка на него с Арциевой, значит, они ни при чем. Он полагал, что все именно так и подумают. К тому же подослать человека в заведение подружки проще простого.

Лизавета тихонько пила кофе, грызла песочное кольцо и внимательно слушала обоих. Наконец она решила вмешаться:

– Не о том спорим. Сашкин репортаж правильный. Он представил факты такими, какими мы их видим сейчас. Все произошло именно в такой последовательности: теракт, следствие, допрос Арциевой, нападение на опера и Айдарова. Как и почему связаны эти события, можно только гадать. «После этого» не обязательно значит «вследствие этого». Так ведь? А непонятного много. – Лизавета повернулась к Савве. – Тебя не удивило, что репортаж о здравоохранении и присвоенных бюджетных деньгах проскочил так легко? Маленький бой местного значения с Борюсиком, и все…

– Всякое бывает, – осторожно ответил Савва, который, как и Маневич, уже расправился со своим бутербродом, и отломил кусок шоколадки. – Черт, есть хочется.

Телевидение вообще и «Новости» в частности работают по сдвинутому графику. Пик рабочего дня приходится на вечер, когда все нормальные люди сидят по домам, поедают ужин и смотрят «ящик». Нормальные люди смотрят, а ненормальные, телевизионные, трудятся до голодных обмороков. Дело в том, что, хотя само телевидение работает по сдвинутому графику, порядки в телевизионных заведениях общественного питания такие же, как и в обычных служебных столовках. К шести вечера на буфетном прилавке остаются только престарелые бутерброды, коржики с орехами – мечта бедного студента – и шоколад всех сортов и расцветок. Еще можно заказать резиновую яичницу или водянистые сосиски, приготовленные в микроволновой печке.

Видимо, администрация кафе здраво рассудила, что голодному все равно что бросать в желудок, а сытый в такое время есть не будет. Студийные остряки давно уже окрестили изысканные вечерние блюда «педигрипалом»: мол, настоящая собачья еда помогает быть всегда здоровым и веселым. Буфетчицы обижались жутко, но свежие бутерброды после пяти не делали.

Люди с деликатным пищеварением приносили еду из дома. Остальные мужественно боролись с взрывающимися глазуньями, заливали серые сосиски кетчупом, подсохший сыр именовали «пармезаном» и поедали его с песочными пирожными. В целом большинство приспособилось к особенностям национальной телевизионной кухни. Но Савва был не из их числа.

– Яичница сегодня получше, чем обычно, – снисходительно произнес всеядный Маневич.

– Я лучше рогалик с цианидом съем. По крайней мере, мучиться не придется. Лизавета, что за подвох скрыт в твоем вопросе?

– Мне сегодня за час до эфира позвонил господин Ковач. Вот я и хочу посоветоваться…

– Ну? – Савва сразу позабыл о еде. – Не мучь дитятю!

– Он почему-то счел необходимым уведомить меня, что к бомбе в моей машине медицинская мафия отношения не имеет. – Лизавета осторожно выбирала слова.

– Что, так прямо и сказал? – присвистнул Маневич.

– И еще четыре раза повторил. А потом добавил, что беспокоится о моей безопасности. Прямо добрый самаритянин!

– Да уж, на воре шапка горит. Здорово вы это гнездо разворошили. Тут ты молодец. – Маневич одобрительно глянул на Савву. Тот даже не улыбнулся.

– Но даже не это самое интересное, – продолжала Лизавета. – Ковач совершенно не возражал против выдачи в эфир твоего репортажа: мол, говорите что хотите. Большой сторонник свободы слова. И никуда звонить не будет, хотя мог бы, и вообще он чуть ли не на нашей стороне.

– А что ему оставалось делать, раз материал утек? Парень делает хорошую мину при плохой игре. Если нет козырей – пасуй. Он и спасовал, – высказался Маневич.

– Подожди, я думаю. – Савва сосредоточенно крошил шоколадку. – Теоретически можно предположить, что Ковач просто-напросто сторонник свободы слова, но тут есть еще что-то. У меня в сюжете говорят его первый заместитель, председатель комиссии по здравоохранению Законодательного собрания и бывший начальник медицинского департамента. Представлены все стороны, каждый разоблачает двух других. Но если бывшему все равно, ведь по нашей номенклатурной традиции за все отвечает действующий начальник, то… Надо выяснить, какие у Ковача отношения с его замом. Я сейчас позвоню. Если они в контрах, то все ясно – наш репортаж поможет этого зама свалить. А сам Ковач в белом макинтоше: ведь он интервью не давал и просьбу Смольного выполнил.

– Очень хорошо. А зачем ему беспокоиться о моей безопасности? Он под конец чуть не плакал: «Поверьте, поверьте, мы ни при чем, ни я, ни мои враги по дележке здравоохранительных денег». – Лизавета попробовала повторить интонации Ковача.

– Тут есть два варианта, – рассудил Маневич. – Или он очень даже при чем и заметает следы, или бомбу действительно поставил кто-то другой.

– Ну, ты у нас ума палата! – Савва даже вскочил из-за стола. – Мастер выдвигать версии. Видна милицейская закалка. Значит, кто-то другой и «жучка» мне подбросил?

– Какого «жучка»? – насторожился Маневич.

– Ах да, ты не знаешь… – Савва и Лизавета, по здравом размышлении, решили не упоминать в сюжете о найденном в кабинете Саввы и Маневича подслушивающем устройстве. Надо же иметь эффектную заначку.

– Ладно, только никому не говори. Мы тут с Лизаветой нашли микрофончик. Его прицепили с обратной стороны столешницы. Я его отдал прямо Коровину. Отсюда и весь сыр-бор насчет того, что бомбу подложили из-за сюжета по материалам Счетной палаты. Мы сюжет обсуждали в моей комнате, а раз микрофончик… Они и моему источнику угрожали.

– А-а-а… Тогда доктора не в теме…

– Почему? – дуэтом задали вопрос Савва и Лизавета.

Саша облизнул губы, улыбнулся и обратился к Савве:

– Только ты не нервничай, хорошо? Сядь и успокойся.

– Я не нервничаю! Я совершенно спокоен!

– Нет, ты нервничаешь. В общем, это мой микрофончик.

– Что?! – опять дуэтом выкрикнули Савва и Лизавета.

– Ну, мой «жучок». Мне его Завадский дал. Бывший замначальника пресс-центра ФСБ. У него теперь магазин «Спецтехника», он всякими примочками торгует: подслушка, антиподслушка, приборы ночного видения, охранные видеосистемы. Ну и дал мне микрофончик. Вдруг пригодится…

– Так ты, баран, меня прослушивал! – Савва побледнел от обиды и возмущения.

– Нужен ты мне! Что ты такого можешь сказать, чего я не знаю? Никого я не подслушивал. У меня и приемник в столе валяется. Я один раз попробовал, когда день рождения Женьки Хвостовой праздновали. Работает отлично. Я даже слышал, как они с Гайским целовались. А потом закрутился и забыл снять…

– Так я тебе и поверил! «Забыл снять»! «Забыл снять»!

Лизавета тоже не поверила, что Маневич, влюбленный в нестандартные методы съемки, позабыл о замечательной игрушке. Скорее всего, он и впрямь время от времени слушал, о чем говорят в его отсутствие соседи по кабинету. Это лишний раз доказывало – репортерское любопытство не имеет границ. Поступок, безусловно, сомнительный с моральной точки зрения, даже если считать его лишь дурацкой шуткой.

– Шпион хренов! Сам ничего придумать не можешь, так чужие темы подворываваешь! – не мог успокоиться Савва.

– Что я у тебя украл? Я скорее удавлюсь, чем буду делать идиотские истории о том, почему поссорились Иван Иванович из ЛДПР с Иваном Никифоровичем из «Единства». Такая информация и даром никому не нужна. Разве что творческим импотентам.

Савва, и без того бледный, стал белым, словно пластиковый одноразовый стаканчик. Маневич, плотный и кряжистый, наоборот, покраснел. Что там писал Юлий Цезарь? С кем хорошо в бою, с краснеющими или бледнеющими?

Минута – и прольется кофе, причем на одежду противника. Пора вмешиваться.

– Да погодите вы! – воскликнула Лизавета. – Еще успеете перегрызть друг другу сонные артерии. Вы забыли о несчастных милиционерах. Они же пребывают в полной уверенности, что подслушка реальная.

– А она и была реальная, – не мог остановиться Савва. – Один крысеныш поставил, чтобы лакомиться сыром чужих идей. – Во гневе Савва умел говорить красиво.

– Так, может, мы их оповестим, что «жучок» не имеет отношения к взрыву и иметь не может? – задала вопрос Лизавета.

– Это еще зачем? Ты хочешь, чтобы я опять пошел к Коровину и растолковал ему: мол, «жучок» мне коллега всадил, а я, лопоухий, думал, будто это лекарственная мафия старается? Ищи добровольца в дурдоме имени господина Мазоха! Я к самобичеванию не склонен.

– А если они по «жучку» выйдут на Завадского и тот укажет на Сашку?

– Вот пусть Сашка и разбирается. Заодно пусть ГУВД выяснит, не связан ли он с каким-нибудь из враждующих медицинских кланов. Машину-то взорвали, когда мы ехали на сюжет!

– Ты хочешь сказать, что я мог… – У Маневича заиграли желваки на скулах и вздулись шейные жилы. – Я мог…

Он вскочил, с грохотом отшвырнув стул. Савва тоже встал, только тихо и решительно. Лизавета захлопала было крыльями и чуть не начала причитать «Мальчики, не надо!», как пятиклассница, ставшая очевидцем драки на школьном дворе. Ситуацию разрядила Лана Верейская. Она вплыла в кофейню, подобно фрегату «Паллада», – невозмутимая и строгая. Проработавшая на студии уже почти тридцать лет, Лана не ходила по кафетериям из идейных соображений. То есть ходила, но так редко, что каждое посещение можно было записывать в телеанналы. Савва и Маневич замерли, Лизавета тоже.

– Вот они где, голубчики! Тихо-мирно кофе пьют, – пропела Светлана Владимировна.

Раскиданные стулья, залитый остатками кофе стол – Саша-таки опрокинул неустойчивые пластмассовые сосуды, когда вскакивал, – двое «голубчиков» в боевых стойках… Только человек с подлинно редакторским воображением мог бы свести картину надвигающегося побоища к уютному «тихо-мирно кофе пьют».

– А верстки нет! – продолжала Лана. – И милиция названивает!

– Кому? – Маневич и Савва встрепенулись.

– Обоим! Не знаю, что вы там такое натворили. Мне они не сказали. И Борюсику вроде тоже, потому что он мирно ушел домой. Но разбирайтесь поскорее. Если напортачили со своими разоблачениями, есть время исправить все в ночном выпуске. Кстати, тебе не кажется, что мы перегрузили выпуск всякой разоблачительной чернухой? – Этот вопрос был предназначен уже Лизавете.

– Это не мы перегрузили!

– А кто, интересно? – Лана любила, когда ей возражали не только по существу, но и парадоксально.

– Светлана Владимировна, – вздохнула Лизавета, – мы с вами об этом уже миллион и один раз говорили. Зритель, он же гражданин, он же налогоплательщик, имеет право знать о том, что угрожает его жизни, его здоровью, его безопасности, его кошельку. Именно в такой последовательности. И не мы в ответе за то, чтобы жизни, здоровью, безопасности и кошелькам наших соотечественников ничего не угрожало. Наша задача сугубо утилитарная – сообщить. Все те, кто думает иначе, хочет вернуть нас в светлое прошлое, к «болтам в томате». – «Болтами в томате» на телевидении спокон веку называли оптимистические репортажи о том, как металлурги плавят металл, шахтеры идут в забой, а комбайнеры начали уборочную на две недели раньше, чем в прошлом году.

– Да что ты мне лекции по специальности читаешь, я это лучше тебя знаю! У меня из диссертации научный руководитель выкинул третью главу, потому что я писала о сюрреализме на страницах газет и журналов. Причем я не имела в виду ничего дурного. Речь шла об оформлении изданий типа «Огонька» и «Крокодила».

Историю своей кандидатской диссертации Лана Верейская рассказывала часто и охотно. Самые дремучие корреспонденты «Петербургских новостей» знали, что такое сюрреализм и с чем его едят. Разумеется, в интерпретации Верейской.

– Ладно, пойдем, я тут прикинула, сюжет Савельева не сократить, поэтому… – Лана приобняла Лизавету за талию и потянула к выходу из кафе. Потом обернулась и послала ребятам грозный взгляд: – Быстро звонить своим правоохранителям. Брысь!

О драке забыли. А если война не началась немедленно, значит, есть надежда, что она не начнется совсем.

Через десять минут, когда план выпуска был согласован и утвержден, Лизавета села за комментарии. Писалось плохо. Мешали дурацкие мысли и страхи. Мерещились то развороченная «Герда», то живой Кирилл Айдаров, в джинсах и с хвостиком «а-ля Кадоган», то сцепившиеся Савва и Саша, которые выдирали друг у друга радиомикрофон, то улыбчивый Сергей Анатольевич Давыдов рядом с огромным компьютером. В ушах звенели телефонные звонки и голоса невидимых собеседников – ласковый тенорок педиатра Ковача, веселый баритон полковника Бойко и еще голос незнакомого человека, позвонившего в «Асторию» с известием о том, что они слов на ветер не бросают, а дамский фальцет с истеричными нотками рефреном приговаривал: «Не пасись, не пасись на чужом огороде…»

Времени было более чем достаточно. Пиши и радуйся, но Лизавета никак не могла сосредоточиться. Предыдущий выпуск, десять комментариев за сорок минут, она готовила на автопилоте. Раскидывала по темам «тассовки», извлекала из пространных текстов суть и переводила ее с официального языка на человеческий, выдумывала подводки к сюжетам – лишь бы успеть. Даже сюжет о Барановиче и ее собственном взорванном «Фольксвагене» она смотрела чисто профессионально, как посторонний человек.

Теперь дело другое. Все смешалось и перепуталось. Лизавета понимала: вокруг нее творится что-то неправильное, но никак не могла уразуметь, что именно, не могла нащупать узелок, вокруг которого намотался клубок абсолютно невероятных событий, уместных в фильмах с Ван Даммом, но никак не в повседневной жизни рядового, пусть и популярного ведущего «Новостей».

А еще Лизавете стало страшно. Вернулись ужас и растерянность, задавленные нехваткой времени и суровой дисциплиной эфира. Она вздрагивала от каждого шороха. Шумов в студии много – кому-то надо позвонить, кто-то запустил принтер, кто-то принялся отматывать кассету, не приглушив звук. И каждый раз Лизавета сбивалась, теряла мысль, путалась в элементарных вещах.

Дошло до того, что она забыла, какое агентство давало заявление министра внутренних дел о расследовании громких убийств. Пришлось лезть в урну и рыться в выброшенных сразу по завершении вечернего выпуска бумажках.

– Решила следы заметать? Уничтожаешь ценные документы? Этот фокус не пройдет!

Лизавета чуть в обморок не упала. Осторожно выглянула из-под стола – рядом, чуть не взявшись за руки, стояли Савва и Маневич. Они опять подружились. Вероятно, на почве грозящей катастрофы.

– Шуточки у вас! А если бы меня удар хватил?

– Не переживай, старушка. Не так все плохо. – Маневич нахально уселся на комментаторский стол. – Все просто отлично! Когда Лана сказала, что нас с Саввушкой разыскивает милиция, я тоже подумал – амба, добегался. Привлекут за фабрикацию улик. Ничего, пронесло. Нас разные искали люди. Меня – рубоповцы. У них там переполох. Мне пресс-служба не то по глупости, не то по доброте душевной, что равноценно той же глупости, слила куда больше информации, чем предполагалось. И теперь они просят переделать и подсократить сюжет. А Савву прокурорский следователь вызывает на допрос. Вы теперь потерпевшие от организованной банды врачей. Так что придется привыкать к повесткам, ночным звонкам и задушевным беседам.

На сером полированном столе сидел прежний Маневич, веселый и беспечный. Он всегда был веселым и беспечным, если только не переживал о своей репортерской славе.

– Мы решили никому не говорить насчет «жучка», – вдруг сказал до сих пор молчавший Савва. – Неловко получилось.

– Самое печальное, что вы пустили сыск по ложному следу, – назидательно произнес Маневич.

– Именно это мне и не нравится. Звонок был. Взрыв был. А почему – мы не знаем, не ведаем. Но ведь так не бывает… – немедленно отреагировал Савва.

– Ой, не бывает, – замотал головой Маневич. – Тут подумать надо. Предлагаю после выпуска собраться в чистой от прослушивания комнате. – Он похлопал Савву по плечу. – Покумекаем.

– Еще сглазишь насчет чистой… Может, там, кроме твоих поделок, еще десяток «жучков», только более качественных.

– Тогда будем говорить шепотом и неразборчиво. Чтобы они оглохли от злости. Ладно, я пошел резать шедевр!

Лизавета опять склонилась над компьютером. Этот ночной выпуск дался ей большой кровью. Она была спокойнее даже перед самым первым живым эфиром. А тут…

Впрочем, телезрители вряд ли заметили что-либо необычное. Ну, строже обычного. Ну, уголки губ чуть опущены. Оно и понятно: у человека машину грохнули из-за того, что на чиновников наехала. Молодец, хорошо держится.

А Лизавета тряслась и молилась: «Господи, еще один комментарий! Хорошо? Еще один, и все…»

«Уходящий день был наполнен трагическими известиями – убит наш коллега Кирилл Айдаров, занимавшийся делом об отравленном хлебе, по-прежнему в больнице оператор Баранович, он должен был снимать часть репортажа о злоупотреблениях в сфере здравоохранения. Скандал с присвоением святых медицинских денег все еще тянется. Плохой был день, тяжелый. Каким будет день завтрашний? Уменьшится ли количество убийств, исчезнут ли взяточники и грабители, станет ли спокойнее на улицах и можно ли будет не бояться политического терроризма – зависит от нас. От россиян – от президента и учительницы, от чиновника в Смольном, от академика и банкира, от дворника и от нас, журналистов. Палочка Коха, возбудитель туберкулеза, не заглядывает в бумажник, она просто начинает съедать легкие. Преступность не смотрит на лица и не разбирает чинов и званий, значит, пора сказать „нет“. Сто пятьдесят миллионов „нет“ – это сила. Я прощаюсь с вами до послезавтра. Всего доброго».