Текст книги "Кошка Скрябин и другие"

Автор книги: Марианна Гончарова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Марианна Гончарова
Кошка Скрябин и другие

© Гончарова М., 2014

© Оформление. ООО «Издательская Группа «Азбука-Аттикус», 2014

Издательство АЗБУКА^®

© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес (www.litres.ru), 2014

Предисловие

Знаете, что я вам скажу? Вы, конечно, не поверите, но одна моя знакомая собака усыновила диких утят, маму которых съела лиса. Эти утята таскались за собакой повсюду – импринтинг, если по-научному. То есть кого утята увидели первым, тот и мама. Тебя увидели первым, ты – мама. Меня – я. Собаку вот ту большую, нелепую, с рваным ухом – она. Верней, он. Совершенно ничейный безымянный пес.

Ну и вот: вроде живы-здоровы, да и ладно. Так нет же! Этот вот повидавший в жизни всего пес сомнительной, неопределенной породы понял, что в двадцать первом веке нельзя детям хотя бы без начального образования и… знаете что? Он полез в воду. Благо река оказалась под боком. Он – в воду, утята, естественно, за ним – и давай учиться плавать. Собака стояла по грудь в воде и ласково наблюдала за своими детьми. Когда собаки довольны – у них такие хорошие, умилительные морды! Хоть бери за уши да целуй! И вот он, этот большой пес преклонного возраста, стоял и мечтал: скоро-скоро, как только научимся плавать, будем учиться летать, думал пес, ну, то есть по-научному ставить на крыло. Ничего-ничего, в крайнем случае затянем потуже пояса, да и возьмем репетитора! Будем, будем учиться!..

И таких примеров в природе – не счесть. Живые существа, перестав доверять людям, стали поддерживать друг друга, подбирать птенцов, щенят, медвежат и тигрят. И всех-всех-всех этих малышей ставить на крыло. Ну то есть готовить к суровой жизни рядом с нами, людьми.

Да что говорить – они подбирают, греют и кормят даже брошенных человеческих детенышей. Так что тут надо еще посмотреть, кто из нас, друзья мои, венец природы.

Я, дорогой читатель, многому научилась у тех, кто жил и живет со мной рядом. Именно поэтому я и написала книжку, чтобы поделиться с вами рассказами о них, моих учителях.

Ваша М. Г.

P. S.

Я хочу в Нью-Йорк. Обязательно чтобы в начале октября. И конкретно – в собор Иоанна Богослова. В этот день там благословляют тех, кто сам о такой милости попросить не может. Туда приводят верблюдов, лам, лошадей, пони, собак, приносят котов, курочек, кроликов, ящериц и всяких-всяких домашних любимцев. Говорят, что очередь в собор, чтобы подставить под благословение голову, мордочку, нос или клюв, тянется в несколько кварталов. И стоят в этой очереди люди, принадлежащие к разным конфессиям. Люди, которых в этот день и во все другие дни объединяет одно: любовь к ним – братьям и сестрам нашим меньшим. И благодарность…

Домашний зверинец

Иннокентий

У нашего Иннокентия сейчас сложный переломный период.

Иногда он мил, приветлив, заливается дроздом, воробьем и сигнализацией автомобиля «Ийау-виииу! Ийау-виииу!» и кокетничает со своим отражением в зеркале. Иногда у него вдруг возникают приступы наведения чистоты, он ловко изворачивается и клювом вычищает каждое свое перышко, в процессе чистки выдирая из себя половину своего нежно-синего покрова. И иногда он зол, подозрителен, встрепан и даже коварен. Не успеешь оглянуться, как получаешь клювом из мести за его бесцельно прожитую жизнь. Но это признак – мы уже знаем: спустя какое-то время он начнет приставать к обглоданной ивовой ветке – это его виртуальная дама. Иннокентий ужасно напорист, нахален, пылок и устраивает ревнивые разборки с мордобоем и перемирием, обдирает иву как липку, а потом сидит нахохленный, потерявший виды на будущее и тихонько бормочет с хорошо поставленным армянским акцентом: «Я тибе адын вэщь скажу, толко ты нэ абижайся… Я тибе адын вэщь скажу, толко ты нэ абижайся… Я тибе адын вэщь скажу, толко ты нэ абижайся… – и потом сам себя обрывает: – Ну скажи уже! Скажи!»

С этого у него начинается процесс мышления. Он погружен в себя, почесывает озабоченно шею, меланхолично перебирает нажитое или сворованное имущество – щепочки, крышечки, колокольцы, бантики, – громко тарахтя, и тоненько, жалостливо, фальшиво напевает: «Давайте негромко… Давааайте вполголоса… Давааайте негромко… Давааайте вполголоса… Давааайте негромко… Давайте вполголоса…» На десятой-двадцатой минуте – как когда – рявкает сам на себя разными голосами: «Заткнись, Иннокентий!» – голосом нашего папы. «Шат ап, курица синяя!» – голосом моей дочки-подростка. И ласково моим: «Ну что с нашим мальчиком… Ну что случилось с нашей птичкой… Ах, какой красивый у нас Кеша… Кеша – ореооол. Кеша – красивый ореоол».

Цитата из меня подымает его самооценку – Кеша успокаивается и принимается за еду, деловито щелкает, сплевывая шелуху, а на десерт я протягиваю ему кусочек яблока. Он берет в лапочку, откусывает от него и устало со всхлипом вздыхает, как наплакавшийся ребенок.

Кролик Петрович

На меня обиделся Петрович. И главное, все же было хорошо. Но вдруг смотрю, он морду воротит. Странно как-то. И это уже все заметили. И спрашивают, что случилось. Какая, мол, кошка между вами перебежала? Ну, потом-то все поняли, какая кошка – наш Скрябин, конечно. Бывший кот. А Петрович как раз наш кролик. Точнее, кролик моей дочери Линочки. И вот когда я к нему пристала: «Петрович, миленький, что случилось?!» – он, как смог, объяснил, что Скрябин в семье без году неделя, а в нашем доме вообще, можно сказать, нечастый гость, живет у мамы, а уже герой Живого Журнала, ему письма все пишут, а ему, Петровичу – притом что он тоже усатый, – нет!

Да, виновата. Обошла вниманием. Простите, Петрович! Теперь только о вас. Сегодня, во всяком случае…

Итак, Петрович. Он у нас солидный, наш Петрович, неглупый и довольно пожилой парень. Уравновешенный и спокойный. Правда, временами – весной, в полнолуние, в новолуние, в воскресенье, по утрам, после еды, до еды, по вечерам и просто когда придется, ему ведомы чувства. Всякие. От мук страсти до чувства справедливости. К тому же Петрович – бесстрашный и дерзкий. Ограбить нас практически невозможно. Даже когда у нас жил наш любимец Чак, он тоже охраной дома не очень озабочивался. Потому что знал: в прихожей под лестницей у нас живет сторожевой, нет – бойцовый кролик. Пусть декоративный, пусть маленький, пусть нежного персикового цвета, но бойцовый.

Если входишь тихо-тихо в дом, особенно в темноте, то можно пережить незабываемые, а порой и очень неприятные ощущения. Потому что вот ты, допустим, вор, крадешься бесшумно, счас как обворууууешь нас! как ограааабишь! И вдруг… из-под лестницы… сначала таинственный шорох, легонький топот, шепот: «О, пришеоооол!» – взрык! хрюк! и вдруг – грохот, наводящий ужас на все живое! Как будто взорвали тысячу пятьсот петард и одну гранату одновременно в маленьком, низком, закрытом помещении. (Под лестницей у нас акустика – будь здоров, а клетка у Петровича большая и дребезжащая.) Любой форточник, любой законченный ворюга от неожиданности или шлепнется в обморок и тем самым доставит нам немало хлопот по возвращению его к жизни, или – что гораздо веселей и беззаботней – немедленно унесет ноги и заодно выдаст по первое число нашему доброму, милому соседу, известному в городе профессиональному наводчику Диме Дульченку, за то, что он навести-то навел, но не предупредил, что «там у их тигыр ув колидори сидыть».

Дааа… И пойдет молва, что кто к нам с мечом, тот из нашего дома не возвращается, а если и возвращается, то на носилках или в наручниках, но уже с чистой совестью. Правда, в отсыревших от неожиданности штанах.

Наш Петрович – кролик-чистеха. Больше того, он в своем роде физиологический идеал. Он не умеет терпеть и отвлекаться на якобы важные дела, как люди, долго готовиться и шуровать в горшке, как кошка Скрябин, он умеет только покушать – и тут же сразу и все. Но когда все, он немедленно требует, чтобы убрали. А это подвиг. Как я уже намекала, клетка у него большая. И ее надо регулярно убирать. Вы спросите, кому надо? Ответ, я думаю, ясен. Потому что больше это не надо никому. А вот когда я уезжаю, то оставляю инструкцию по уборке кроличьей клетки. Вот она:

1. Отстегнуть клетку от поддона. (Два человека.)

2. Попробовать поймать удравшего кролика и засадить его под верхнюю часть клетки, пока чистится поддон. (Это не удавалось ни разу, поэтому я не знаю, сколько человек для этой операции надо. Думаю, много.)

3. Почистить поддон, помыть его мыльной водой, хорошо прополоскать, высушить, насыпать новых опилок, вымыть кроличью посуду – два-три человека. Если в доме есть гости, случайно зашедший контролер или агитатор – словом, лишние люди, – привлечь всех.

4. Поймать кролика. (Подразделение «Беркут».)

5. Починить все провода, которые сгрыз кролик за те десять минут, пока чистили его клетку. (Электрик Худой – это фамилия, не звать Фетфрумоса – это кличка, так его жена называет, по-молдавски – «толстый красавец».) Но если Худой запил, тогда Фетфрумоса звать обязательно, правда, он слишком въедливый и злой и кричит на Петровича за перегрызенные провода. При этом кролик сильно обижается на то, как Фетфрумос его материт, как обзывает и с чем сравнивает.

6. Обработать раны от укусов Петровича и царапины от его когтей. (Вызвать соседний ФАП. И реанимацию для Фетфрумоса.)

7. Не забыть дать денег всем участникам боевой и хирургических операций.

8. Кролику денег не давать. Если не получится, попытаться отобрать хотя бы тот кусок, где номер купюры.

9. Помыть везде. Заклеить поцарапанные рваные обои. Повесить дверь ванной назад на петли. Починить испорченную ножку стула. Зашить выгрызенную дыру в кресле.

10. Попрощаться навсегда с расческой, заколкой, точилкой для карандашей, розовым ластиком и другими столь нужными каждый день мелкими предметами…

11. Покормить Петровича…

12. И как только он «тут же сразу и все» – начать убирать у кролика в клетке…

13. Отстегнуть клетку от поддона. (Два человека.)

И далее по плану.

Да. Тут важно еще вот что. Петровича, еще маленького, собака наша воспитывала. А Чак, если брался за дело, то все. У него все котята апорт носили, голос по команде подавали и лапу на дерево задирали.

…Так что кто к нам с миром – добро пожаловать. Только предупредите заранее… А если кто со злым умыслом – знайте: мы на вас нашего кролика спустим. Прямо из клетки… А он мало что бежит на вас, страха не ведая, он еще и похрюкивает, попутно откусывая аппетитные куски от вашей обуви и верхней одежды. Предпочитает дубленки мужские натуральные. Проверено.

А вообще наш Петрович ест овощи, фрукты, изюм, листики, сено, сухарики из отрубей, но ворует корм у Кеши, параллельно питается проводами, игрушками, колесиками Линочкиного стула и креслом. Как наестся, так ждем, что будет. А ничего – на выходе те же шарики, и он веселенький, прыгучий и, что приятно, аккуратный. Я ему в этом году на Новый год выдам переходящее красное знамя чемпиона по чистоте.

А теперь я хочу попросить прощения.

Дорогой Петрович. Извините. Больше такое не повторится. Хронику вашего личностного роста я буду теперь вести регулярно…

Чакуня

Ему уже пятнадцать лет – нашему Чаку. Он помесь овчарки с колли. То есть лицо как у немецкой овчарки, а туловище лохматое и рыжее. Роскошный черный воротник на груди, пушистый, развесистый приветливый хвост, а главное – добрый, чуткий и умный, как колли. Глаза у него хорошие. Редкие, необычайной красоты у него глаза. Карие, влажные, большие, печальные… Кстати, он умеет подмигивать правым глазом, вот так: эть! эть-эть!

Сколько уж он нас выручал, спасал, оберегал, предупреждал…

Уж сколько он нам котят воспитал, а о наших человеческих детях и говорить не приходится. Вон двое детей и кот Чемодан – его воспитанники.

Мы его этим летом в лес водили гулять и, конечно, купали после прогулок на всякий случай. Так наш кот прямо изводился от радости, что не его купают, прямо лапы потирал: ха-ха, хи-хи, ага-ага! И такое торжество на морде его вороватой. А Чак огорчался, хотя купаться любит. Ниче-ниче-о-о… – обижался Чак, ниче-о-о… Ну мы тогда и кота тоже за компанию. А он: меня-то за что?! Я же в лес не ходи-и-ил! А Чак смотрел презрительно и до комментариев не опускался, только подмигивал нам: эть! эть-эть!

И вот приболел наш Чак. Подхватил клеща, бедняга, в лесу, стал шерсть терять, погрустнел, спина облысела. Вызвали ветеринара, кололи инъекциями. Все терпел, мужественный. Потом обстригли его всего. Во-первых, и так лысеет, чего уж тут притворяться, как наш председатель кооператива Йосип Афанасьевич – кумпол совсем как коленочка, но отращивает грядку волос слева, а зачесывает направо, прикрывая макушку. И считается, будто он с шевелюрой. Хотя дизайн этот нехитрый всем понятен. Он же, Йосип, не первый. Как встречаю, так все время волнуюсь за него. Так тревожно. А вдруг ветер?! А вдруг ветер справа?! Ой, глаза б мои не видели.

Словом, обстригли нашего Чака. И чтоб легче уколы было делать, легче мазью обрабатывать и чтоб не жарко. А случилось наоборот – холодно. Он, бедный, дрожал на утренней прогулке, голенький потому что. Тогда мы на него куртку дочери надели. С надписью на английском «Beauty», то есть «красавица». Красненькую курточку с капюшоном. Чемодан сидит в кресле плетеном, облизывает себя, изогнувшись, и ворчит:

– О! О! Бьюти пошла! О-о-ой, не могу! Ха-ха!

От зависти это. Ему же, толстому, курточка не светит, даже зимой. А Чак с удовольствием в куртке гулял и даже гордился. Косился по сторонам, какое производит впечатление. Нас теперь, кстати, так и можно на даче разыскать, достаточно спросить, а где живут те, у кого голая собачка в красной курточке.

– С капюшоном? Так вон же они.

А когда соседка наша ехидная Ираида Матвеевна спросила: «А чего это у вас собака такая лысая и некрасивая?» – так мы ей сказали, что из собаки нашей человека делаем. И не абы какого, а хорошего и умного. Ираида Матвеевна не поверила и подглядывала за нами, торча макушкой над забором. Подслушивала, как мой сын каждый день с Чаком занимается. Напротив магазинчик небольшой, «Кураж» называется. Даня показывает на вывеску магазинчика и дает команду собаке нашей сообразительной – мол, читай, Чак. И Чак читает:

– Жа-рук… Жарук…

Из-за забора Ираиды Матвеевны – вскрик изумления, ужаса и шорох оседающего тела.

А Чак смотрит на Даньку и хитро подмигивает: эть! эть-эть!

Сайра и Бурбон, друг Шахтера

Как только я убедила семейство, что самый лучший путь приобретения котика – это привезти его к нам на край земли из Москвы, и что это она, и что это в марте. Но зато… (Это фирменный бренд. Когда я говорю «зато», все – никогда меня уже не переубедят.) Так вот, говорю я своим, затоооо у нее есть имя. Ее зовут Сайра. А теперь я покажу вам ее фотографии.

– Не смотрите!!! – заорал глава семейства. – Не смейте смотреть! Вы сейчас ее все полюбите, а везти котенка придется мне! Машиной! Через Брянские леса! Ночью!!! И за мной будут гнаться бандиты. Как в прошлый раз…

– Точно, – согласилась я, – будут гнаться и могут отнять нашу кошечку. Нет, ты поедешь поездом. А еще лучше – полетишь самолетом.

Я открыла журнал и, кивнув на отца, который принципиально решил не смотреть на Сайру, приказала детям: ПОДНИМИТЕ ЕМУ ВЕКИ!!!

А сегодня приходящий котик Шахтер привел на завтрак приятеля.

– Бурбон, – представился приятель, понюхал хвостик кролика Петровича, скептически оглядел Иннокентия – попугая – и направился к холодильнику: – Здорово, брат!

Линка и муж стали просительно заглядывать мне в глаза. Котик, подлец, оказался ласковым, красивым, толстым подхалимом. Поел, поцыкал зубом, неохотно вышел из дому и – вот же артист – стал жалобно по очереди подымать и прижимать к животу лапочки, мол, я маленький, бедный, замерзший котик, нихто меня не жалеет… Ладно, пойду помру…

Я даже ничего не сказала. Я просто открыла ему дверь и призывно мотнула головой.

И где сейчас в предпраздники искать ветеринара… Глистогонное мы в него засунули, по холке прокапали… Он так хотел быть нашим котом, что снес все процедуры как спартанский мальчик. Ну вот – лежит тут рядом, тарахтит.

Лина сделала обход соседских усадеб и вернулась счастливая:

– Мама, он – ничей!!!

– Отчего ж ничей, – склочно отозвался кот, – я – наш.

P. S.

На аппетит не жалуется, пузо мягкое, белое, теплое и безразмерное, сам ширше ниж довше. Рожа мало что рыжая, так стала еще надменнее и гадливее, голос властный и требовательный. Мы уже перед ним робеем и выслуживаемся.

Короче, полюбили мы его.

Ну, мы его кормим, кота Бурбона. По часам выносим поесть вкусного. В доме он был, не понравилось, в доме дисциплина, а кот Бурбон – птица вольная. Передумал, предпочел жить на террасе. Захотел – ушел, захотел – пришел. У него свой кодекс чести – уличный, значит, уличный. И точка. Хотя мы зазывали. Нет-нет. Я – тут. И не просите.

Но нахальства при этом у него не занимать. Он начинает взывать к нашей совести с рассвета. Как петух в деревне. Он неутомимо воет с руладами и переливами. Округа интересуется, что происходит с утра пораньше. И вездесущая Птира Эва Давыдовна, заводчица американских бульдогов, всем говорит, что это кот у Гончаровых просит аудиенции.

Кот ведет себя по-хозяйски.

Он уже пометил двери нашего дома, написав на пороге: «Этот дом мой, других котов прошу не беспокоиться. А то плохо будет».

Я очень сержусь. К нам приезжают гости, ко мне приходят заниматься студенты, а тут опять нам свежее послание от кота, прямо на входной двери, где предположительно написано:

«Подайте еду на пропитание. Кот Бурбон желает кушать еду. Кот Бурбон очень любит кушать всякое разнообразное пропитание. Очень-очень-очень».

Чуть ниже:

«Очень».

И заметная внизу двери витиеватая подпись:

Кот Бурбон.

И сбоку P. S.:

«И побыстрей!»

Мон Амур

Дочка Линочка поехала со своим папой выбирать щенка. Выпросила ко дню рождения. Лина мечтала о лайке хаски – чтоб с синими глазами, чтоб белоснежная грудь. Бредила – хаски, хаски… Всем уши прожужжала, у меня будет хаски скоро. Звонила заводчикам, надоедала, ну когда уже, когда.

Наконец поехала. Сначала познакомилась с отцом хаски – дружелюбным, веселым псом, потом с матерью, потом стала рассматривать щенков, слушать объяснения заводчика, а в это время, совершая долгий путь мимо вольеров с грозными собаками, по пересеченной местности к ней упорно, бойко и смело ковылял, нет, продирался щенок западно-сибирской лайки. Он шел выбирать себе хозяйку, нетерпеливо приветливо потявкивая. Он добрался, задрал башку на девочку и рухнул Лине на ногу. И так сидел, иногда вежливо трогая Линкин башмак своей многообещающей плюшевой лапой и с надеждой поглядывая вверх Линке в лицо. Ну и все. Нет у Лины хаски. У Лины есть западно-сибирская лайка.

Двухмесячный толстый, коренастый, коротенький парень, черный, черномордый, с пока молочными, но в будущем карими хорошими глазами, в белых чулках на всех руках и ногах, с белым пузом. И с белой кисточкой на хвосте. Малыша зовут Амур. Если ласкательно, то Мур. А уж совсем нежно – Мон Амур. Так же он отзывается на «Ктовиделмоиключи?», «Идитеужинать» и «А кто у нас в семье самый красивый?».

Это он сначала был такой нежный, трогательный – мы-сами-не-местные, – а сейчас-то мы поняли, что взяли в дом отпетого хулигана.

– Кто это сделал, а? – спрашивают Мон Амура строго, тыкая пальцем в лужу или в разорванные тапочки. Нет, мордочкой мы его не тыкаем, нет. Он у нас особа царственная. В его паспорте всяких записей, не считая разных родительских титулов, больше, чем у меня, жизнь прожившей. А у его мамы – столько медалей, как будто она берлин брала, причем во всех родах войск и со всех направлений одновременно. Поэтому, когда его спрашивают, кто это сделал, Мон Амур уклоняется от ответа, а чаще скраивает морду: да шо ж это делается, люди добрые, а, обижают мальчика одинокого, от папы и мамы забрали…

А наша старая гвардия – кошка Скрябин, Петрович-кролик, Иннокентий-попугай, коты уличные, которые приходят столоваться и уже прописались у нас на террасе перед домом, – Бурбон, Шахтер и Настя В. – они все фыркают, кивают досадливо, как будто приговаривают:

– Говорили мы вам…

Позавчера прибегаю домой, а у нас все Линочкины подруги – Чеба, Чербик, Ксюша и Маричка. О, думаю, сейчас будет весело! Ксюшка обычно у нас по перилам катается. Я это люблю – полирует их хорошо своим пузом. Машка все, что в руки ни возьмет, что ни заденет, все падает, бьется, ломается. Ее детское имя в нашей семье Машка-Разрушительница. Чеба (Алинка) просто громко орет, перекрикивая всех и хватая за руки. Чербик (тоже Алина) обычно поет оперные арии – ну так прикалывается. А Линка суетится, бегает туда-сюда, угощает. А сейчас пришла домой – думаю, что так тихо, – а они чинно кофе пьют и тихо беседуют. Причем не все вместе, как у них было раньше, а по очереди. Сначала одна скажет что-нибудь, все остальные слушают, потом другая ответит.

Я так испугалась. Думаю, ну всеооо – взрослые.

А оказалось все гораздо проще – Амур-Мон Амур изволили почивать. Лежат белым пузиком наружу, башка на подушке, ухи маленькие острые, носик влажный. Лапы сложены на груди – чистый собачий ангел. Девчонки им тихо любовались, боялись разбудить.

Ну а вчера, на праздновании Линкиного шестнадцатилетия, они уже оторвались – сначала танцевали под Агилеру на катке, потом несколько часов кидали шары в боулинге, там даже выпили по глотку шампанского, потом поехали в ресторанчик и там ужинали. Орали, хохотали, шумели, Машка два бокала разбила. Словом, все спокойно – все как всегда. Детский сад.

А потому что Мон Амура с ними не было.

– Мама, мама! Ты говорила, что еще рано учить Амура, – кричит Линка, – а он запомнил команду с первого раза! Я ему говорю: «Сидеть!» – он садится. И даю ему из ладони кусочек мяса.

Линка ушла на репетицию. Беру несладкое печенье, иду к Мон Амуру. Мне не верится, что щенок в два месяца может выполнять команды.

Командую ему, подкрепляя команду жестом:

– Сидеть!

Мон Амур немедленно садится на попу.

– Ай, молодец, Амур, молодец! – хвалю его и даю угощение. Из ладони, как Линка учила.

– Голос! – подаю ему другую команду.

Он внимательно смотрит, поднимает попу и опять плотно садится.

– Нееет, – говорю я ему. – Голос!

Он опять хлопается на хвостик.

– Го-лос! Го-лос! Гооолос!

Песик, не совсем понимая, что от него хотят, но стараясь угодить, чтоб похвалили и дали печенья, кротко протягивает правую лапку.

Я смеюсь так, что малыш пугается и прячется в укромное место, тревожно блестя оттуда глазами.

Амур… Мон амур…

У нас был день города. 550 лет – не кот начихал. В городе – народные гулянья, духовые оркестры, гости со всех концов планеты понаехали, маршируют туда-сюда строем. Ходят колонной нарядные, в прическах, с шарами. Фейерверки, фонари повключали, еще засветло, слепит все вокруг, лазерное шоу, из каждого двора салюты нетерпеливые – нет чтоб ночи дождаться. А у нас дома – интерес другой. Мы никуда – мы люди маленькие, скромные, примус починяем, гуляем с Амуром. Мур, я и Аркаша. Аркаша – это мой садиковский еще друг, партнер по бальным танцам во Дворце пионеров, а также отец моих детей, зять моих родителей. Аркаша, мы его зовем Кузьмич, да. Мы гуляем. Мур весь черный, мягкий, с белой грудью, белоснежными лапами и пыльной круглой попой – такая особенность, объясню дальше. Ему всего три с половиной месяца. Но он умный и экономный. Когда ему интересно, он садится – бережет силы. Вот идем мы мимо наших соседей, а там – американские бульдоги, самые редкие дураки среди собак, чемпионы по глупости. Неучи и гопники. Они видят Мура, их заплывшие глазки наливаются кровью, и начинают они рвать на себе рубахи, плюются яростно, визжат, орут – стоит такой гвалт, что на небе собираются тучи и замолкают от страха птицы. А наш плотный, сбитый щенок – любознательный, сразу усаживается поудобней, где стоял, как в партере, и давай безмятежно разглядывать разъяренных американцев, склоняя башку то к одному плечу, то к другому, растопырив зубья в улыбке на всю свою немаленькую бархатную рожу. И выскакивает американцевый хозяин Птира и орет:

– УБЕРИТЕ СОБАКУ!

Да? У него в вольерах – семнадцать голов, а нашего – уберите. Ну понятно, хладнокровие и выдержка нашей лайки кого угодно могут довести до умопомешательства. А тут американцы в тесных вольерах, без обучения и дрессировки, выращивают их толпами на продажу. Они же вообще, мягко говоря, лабильные. А если правду, то просто истеричные кретины. Бедные.

Ну, я не об этом, гуляем дальше. И вот Мур увидел велосипедиста – интересно же: идет дядька, промеж ног у него сооружение и крутится. Мур в восторге – раз! – и сел опять, припудрив пылью попку. И неловко нам с Кузьмичом все время там у него руками елозить, отряхивать под хвостом. Так и ходит вразвалочку, весь бархатный, глубоко черный, грудь и лапы – белые, а пятая точка – серая.

Приходим на луг, отстегиваем Мура от Кузьмича, и песик начинает носиться. Трава, как водится, ему пузичко щекочет, радостно и беззаботно Мур носится кругами, вспрыгивает всеми четырьмя, раззявив пасть, время от времени подбегая к нам проверить, радостно ли нам тоже и видим ли мы, как ему тут клево, в этом мире, присаживается, заглядывает ликующе нам в лица, ждет подтверждения. Мы улыбаемся, киваем, мол, да, Мур, – жизнь прекрасна, иди, скачи дальше. А тут Кузьмичу звонят и зовут в бильярд. Праздник же – все празднуют. Ну кто не знает, девочки, бильярд – это святое. Зовут, надо идти. (Святого у мужчин, между прочим, есть чуток – бильярд, рыбалка, баня, такое все…) Оставляет нас Кузьмич на лугу, а сам – туда, где море огней.

Мур измотался, устал страшно. Он же еще маленький. Собираем манатки – мячик, миску для воды, бутылку неполную с водой, еле телепаемся домой. Он усаживается отдыхать у каждого столба – то жука рассматривает, энтомолог юный, то цветок обнюхивает. А тут еще люди гребут навстречу – интересно же, запахи разные, праздник, ну. Причем интерес двусторонний. И надо отбиваться – все тянут руки погладить мягкую спинку и сделать замечание, что вся собака – красавец, но в конце собаки – пыльно, обтрусить бы. А Мур садится и садится, устал от впечатлений, столько всего интересного. А вскоре совсем прилег, соснуть часок в траве. Ну я подхватываю его на руки – так быстрей, он не возражает, умаялся.

А тут парк перекрыли, сержант всех заворачивает – Большой Брат должен как раз сейчас пройти по мосту, со свитой, депутатским значком на лацкане пиджака, жуликоватым – знакомым по фотографиям – таблом, в мерцающих каменьями часах, с барсеткой «Прада» и другими первичными половыми признаками. А сержант – мальчик знакомый – у папы моего тренировался, у нас по вечерам чай пил с сыром после тренировок. Я, помахивая собакой дружелюбно, ему, мол, Гриша, пропусти, а то я в джинсах драных не по-праздничному и вся заслюнявленная, потому что язык Мура у меня на плече уже валяется, хотя щенячий интерес к жизни не ослабевает – этим мы все отличаемся, наша семейка, да. Мы можем уже без сознания на каталке, но интересное не пропустим ни за что, глаз приоткроем, рассмотрим, запомним, запишем.

Гриша добрый мне – ну бегите, только быстро, а то мне попадет. Быстро мы умеем бегать, мой папа – тренер был, говорила я? Но это если налегке, а если волочь на себе уставшую толстенькую собаку, хоть и трехмесячную, но коренастую, сбитую и расслабленную, тут я мировых рекордов по бегу на короткие дистанции не побью. Ну правильно вы догадались, если догадались. Мы вышли один на один, прямо на середине моста, как в кино. Я с собакой наперевес, и он со свитой. Мур, молодец, чуткий, драматургию почувствовал сразу, увидел, что на нас неторопливо и церемонно шествует колонна с предводителем уездного дворянства. Все такие чопорные, стерильные. А он, главный, – ну чисто аум сенрике, что с японского языка переводится как «чистая истина», ну.

Мур, собственно как и я, такого не любит. Ну не любит он пафоса и вот этого вот, как будто люди – небожители, нектар хлебают, пыльцой столуются и не писяют совсем никогда. Вот когда я услышала Амуров потенциал – каКККой у него мощный бААс! Шаляпин впал в депрессию от зависти и удавился бы! Повиснув у меня на руках, мой щен виртуозно откостерил его величие по всем статьям и со всех сторон. Мощно, уверенно, презрительно. Красавчик.

Кстати, как смешно кидаются в сторону, скокают от страха и неожиданности эти пацаны – умора. Нервы ни к черту – чуть с моста не сиганули с испугу.

Да, так я вот что – в последних строках этого поста обращаюсь к тебе, Гриша, если ты меня читаешь, а ты меня точно читаешь, я знаю, особенно после того, как я про тебя написала, что ты книжки покупаешь, да, я хочу перед тобой извиниться. Ты мне только скажи – если тебе настучали в бубен, я могу написать объяснительную твоему начальству, что это я виновата. Или лучше давай я приду к вам в отделение, объясниться по-человечески. Я с Муром приду. И даже попу его пыльную отряхну, чтоб было нарядно. Гриша, прости нас…