Текст книги "Мария Валевская"

Автор книги: Мариан Брандыс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)

XIII

Два года между отъездом Валевской из Финкенштейна и приездом ее в Шенбрунн, где наступил апогей любовной идиллии, это период особенно трудный для того, кто отыскивает правду. В это время происходит много такого, что нас живо интересует, но что трудно проверить. Комментатор личных архивов Валевской, хранящихся в замке Браншуар, граф Орнано делает из своих таинственных бумаг захватывающий историко-любовный фильм с чисто сенсационными моментами. Мы видим Валевскую в Париже в первые месяцы 1808 года. Наполеон – «неузнаваемый в простонародной шляпе и огромном шарфе» – водит подругу по улицам столицы. Тайные встречи любовников в маленьких кафе, прогулки в сумерках по тихим аллейкам городских парков, ночные поездки в подозрительные гостиницы в предместьях, страстные политические дискуссии в кабинете императора в Тюильри. Потом весна 1809 года – австрийская кампания. После капитуляции Варшавы Валевская появляется в обозе князя Юзефа Понятовского в Праге. Снова тяжкое испытание для польского биографа, так как «сладостная Мари» ведет себя энергично и не очень тактично: тычет главнокомандующего носом в ошибки, допущенные им в кампании, поносит его от имени императора, а в довершение навязывает ему «наполеоновский план» галицийского наступления…

Граф Орнано упорно заверяет, что все, что он пишет, является «точным соответствием правде». Французская версия его книги выдержана в почти документальной форме. Развитие любовного романа Валевской часто подкрепляют дословные выдержки из ее «Записок» и письма Наполеона. Некоторые из этих документов производят весьма убедительное впечатление, особенно на читателей более или менее знакомых с наполеоновской перепиской. Для примера приведу письмо Наполеона, касающееся сражения под Сомосьеррой, документ для поляков бесценный, если он… подлинный.

Вальядолид, 14 января 1809 года

Моя маленькая Мари!

Ты резонерка, а это очень плохо; ты слушаешь людей, которые лучше бы танцевали полонез, вместо того, чтобы вмешиваться в дела страны. Я потерял четверть часа, объясняя тебе, что то, что кажется противоречивым, принесет пользу. Прочитай меня еще раз и поймешь. Французский кодекс сдал экзамен, даже за пределами Франции.

Благодарю тебя за поздравление в связи с Самосьеррой, можешь гордиться своими сородичами, они вписали яркую страницу в историю. Я наградил их вместе и по отдельности.

Скоро буду в Париже; если останусь там надолго, ты сможешь приехать. Мысленно с тобой.

У этого письма есть все признаки подлинности. Оно по-наполеоновски лапидарно и одновременно богато содержанием. Оно говорит об очень хорошем проникновении в польские дела, так что кажется просто невозможным, чтобы это был беллетристический вымысел французского писателя. Но в этой странной истории ни за что нельзя ручаться. В рассказе семейного биографа, являющемся «точным соответствием правде», много явно недостоверных элементов. Особенно это относится к датам, которые легче всего проверить. Большинство дат, приводимых Орнано, не выдерживает очной ставки с достоверными записками польских хронистов. Например, пребывание Валевской в Париже в первом квартале 1808 года. Орнано ясно пишет, что его прабабка, верная обещанию, даденному в Финкенштейне, приехала в Париж в последних числах января 1808 года и оставалась там до 1 апреля 1808 года, то есть до отъезда Наполеона в Байонну. Но существуют трудноопровержимые польские свидетельства, которые противоречат этому. Валевская не могла приехать в Париж в последних числах января 1808 года, так как егце 29 января ее видели на балу в Варшаве; ее прекрасный танец в костюме «женщины из Багдада» отметили, как карнавальную сенсацию, тогдашние хронистки светской жизни столицы – жена Станислава Грабовского и Анна Накваская. Не могла она также быть в Париже до 1 апреля, так как зоркая пани Накваская записала 26 марта в дневнике: «Супруга Анастазия Валевского (возлюбленная Наполеона) выступала во дворце князя Юзефа Понятовского в мимической сцене…» Контраргумент очевидный: следует помнить, что самолетов тогда не было и путешествие из Варшавы в Париж длилось почти десять дней. А если крайние даты парижской эскапады неверны, то перестаешь верить и в самую суть этой эскапады: в сентиментальные прогулки по паркам, в политические разговоры в Тюильри, в тайные встречи в кафе и гостиницах. И даже на письма Наполеона, по виду самые убедительные, начинаешь смотреть с подозрением.

То же самое у Орнано с датами, относящимися к 1809 году. Мариан Кукель в своем очерке «Правда и вымысел о пани Валевской» доказывает, что родовой биограф, излагая деятельность своей прабабки весной и летом 1809 года, совершенно пренебрегает исторической хронологией. Из точных расчетов ученого ясно следует, что Мария Валевская не могла оказывать приписываемого ей влияния на судьбы австрийской кампании.

Прошу поверить, что постоянная дискредитация Валевской отнюдь не доставляет мне удовольствия. Передо мною как раз ее изображение карандашный набросок Давида, перепечатанный из книги Орнано. Ни на одном другом портрете «сладостная Мари» не выглядит такой красивой и впечатляющей. На мягком сером фоне выступает нежный овал едва намеченного лица под волной светлых волос, большие глаза с рекордно длинными ресницами, благородный нос с чуть заметной горбинкой, губы, приоткрытые в очаровательной улыбке. Это единственное изображение Валевской, оправдывающее восхищение мемуаристов и позволяющее верить, что Наполеон мог действительно влюбиться с первого взгляда. Набросок постоянно лежит рядом с моей пишущей машинкой, так как я во время работы люблю на него смотреть. Но последнее время этот портрет меня раздражает. Я не могу избавиться от впечатления, что «польская Даная» издевается над моими тщетными стараниями, что она поглядывает на меня из-под длинных ресниц с укоризненной. иронией, что ее прелестная женская улыбка все больше похожа на улыбку Сфинкса. И я чувствую, что мне как-то не по себе перед этой красавицей с картинки. Чего я, собственно, от нее хочу? Непрестанно лишаю ее сияния легенды, почти ничего не давая взамен. Поведение мое явно неблагородно.

И все же я вынужден продолжать эту неблагодарную «антибиографию», потому что она, вопреки видимости, имеет определенную цель. Где-то в далекой французской Турени существует таинственный замок Браншуар, в одном из его зал, в ампирном секретере хранятся под замком несколько пачек пожелтевших документов и писем, написанных порыжелыми чернилами. Видение запрятанного архива доводит меня до исступления, как нечто навязчивое, от чего я не могу избавиться. В этих старых бумагах скрыта правда о моей героине, если не историческая, то хотя бы психологическая. Я верю, что эта правда будет когда-нибудь опубликована, и в глубине души питаю робкую надежду, что мой труд в какой-то мере послужит этому.

Но хватит отступлений, приближается вдохновенный момент для искателя правды. Победа под Ваграмом завершила австрийскую кампанию. Наполеон переходит от проблем войны к проблемам мира. Он делает главной квартирой летнюю резиденцию австрийских императоров Шенбрунн под Веной. Теперь у него есть время для любви, и он призывает к себе любовницу. С момента приезда Валевской в Шенбрунн биограф вступает на твердую почву проверенных фактов. Прекращается мучительная противоречивость между источниками, «антибиография» превращается в биографию.

«После битвы под Ваграмом в 1809 году император отправился в Шенбурнн, – сообщает камердинер Констан. – Сразу же он посетил мадам В. в чудесном доме в одном из предместий Вены. Я тайно ездил каждый вечер в закрытой карете без гербов и ливрей, с одним лакеем. Провожал ее во дворец тайным ходом прямо к императору. Дорога, хотя и краткая, была не очень хорошая, особенно после дождя, выбоины на каждом шагу. Император почти ежедневно тревожился из-за этого и наказывал: „Будь осторожен сегодня, Констан, шел дождь, и дорога раскисла. Ты уверен в кучере? Карета в хорошем состоянии?“ Этого рода вопросы свидетельствовали об искренней и настоящей привязанности к мадам В. Но император был прав, напоминая мне каждый раз об этом, как-то раз мы выехали позже обычного и возница нас перевернул. Я сидел справа от мадам В., а поскольку карета упала направо, к счастью, только я и пострадал, мадам В., упав на меня, осталась невредимой. Свою благодарность за спасение она выразила мне с присущим ей обаянием. Со смехом она рассказала сразу же по приезде во дворец все это приключение императору…»

Мария отправилась в Вену «под предлогом побывать на баденских водах» и появилась там, вероятно, в последних числах июля, спустя три недели после Ваграма. Находящийся по службе в Вене участник ваграмского сражения командир кавалерийского эскадрона Томаш Лубеньский, писал жене 31 июля 1809 года: «Позавчера в театре зашел в ложу супругов Витт, застал там жену Анастазия Валевского, которая рассказала мне о Варшаве, откуда выехала только после ухода австрияков…»

Супруги Витт преданно состояли при Валевской во время ее пребывания в Вене. Юзефа Любомирская, в первом браке Валевская, во втором Витт, бывшая в свойстве с Марией по первому браку, играла при ней роль компаньонки. Эта веселая дама, осуждаемая повсюду за то, что живет одновременно с обоими мужьями, не очень-то годилась в дуэньи, но Валевской вообще не везло на компаньонок. На будущий год, в Париже, ее будет опекать другая племянница старого камергера, княгиня Теодора Яблоновская. Эта разнообразия ради изменяла законному мужу, путешествуя повсюду с любовником, который был моложе ее на двадцать лет, что страшно огорчало Томаша Лубеньского, дружившего с ее мужем, князем Станиславом Яблоновским. «Князь сообщает мне, что княгиня едет с Носажевским и ожидает, что я буду держаться от нее на расстоянии, – писал Томаш Лубеньский в одном из писем жене. – В Париже это легче легкого. Но меня удручает, что наши женщины за границей так не скрывают своих слабостей».

Валевская делала все, чтобы «свои слабости» скрывать. Несмотря на подобные морально-нравственные качества кузин, их общество было для нее очень удобно. Присутствие при ней родственниц мужа как-то легализовало в глазах общества ее двусмысленное пребывание в Вене, а потом в Париже. Разумеется, важно было лишь сохранять видимость. О сохранении тайны не могло быть и речи. Польское общество в Вене (а потом в Париже) не имело уже никаких иллюзий об отношениях, связывающих Марию с императором. Об этом говорят письма поляков, находившихся тогда в Вене, и многочисленные визиты в виллу Валевской в Мейдлинге под Веной, наносимые людьми, добивающимися той или иной протекции.

Много говорит за то, что вилла в Мейдлинге сыграла существенную роль в интригах и спорах, раздирающих в то время офицерский состав гвардейского полка легкой кавалерии. 23 августа 1809 года Томаш Лубеньский конфиденциально доносит жене: «Я не писал тебе и о здешних интригах, потому что они малосущественны. Действуют все через жену Анастазия Валевского, хотели было и меня в них втянуть, но я, по счастью, не вмешался…»

Должен с прискорбием сообщить, что это письмо Томаша Лубеньского, два-три других подобных же письма и предположения о связи Валевской с интригой в Финкенштейне – это единственные осязаемые следы политической деятельности «польской супруги Наполеона». Орнано в некотором отношении старается уподобить свою прабабку всемогущим французским фавориткам и одновременно сделать из нее польскую национальную героиню. Он заставляет ее вмешиваться в стратегию и большую политику, совершать важные заграничные поездки, спорить с полководцами и министрами, чуть ли не командовать армией – но безжалостные документы сводят ее политическую роль к участию (допустим, что положительному) в мелких личных интригах или к улаживанию различных дел, требующих протекции императора. Если у Валевской действительно были политические амбиции, то подобное падение с высот «посланнических задач» должно было быть для нее весьма неприятны.

Спустя две недели по приезде в Вену Мария забеременела. По желанию императора, это было официально подтверждено первым императорским медиком Корвисаром. И вот же ирония судьбы! Это самое что ни есть женское достижение Марии станет одновременно ее правым политическим свершением, которое повлечет за собой ощутимые последствия общеевропейского значения. Но они не принесут проку ни самой Марии, ни ее родине.

Беременность Валевской стала для Наполеона, независимо от сентиментальных соображений, событием государственного значения. Впервые он почувствовал полную уверенность, что может стать основателем династии, вопреки утверждениям императрицы Жозефины, которая возлагала на него вину за ее бездетность. Правда, у императора уже был один незаконный отпрыск, родившийся незадолго до знакомства с Валевской от мимолетной связи с Элеонорой Денюель де ля Плэнь Ревель, хорошенькой чтицей сестры, подсунутой ему Мюратом, но в своем отцовстве он не вполне был уверен. Двухлетний Леон (впоследствии граф Шарль Леон, который в будущем должен был стать источником неустанных забот для семьи Бонапартов) был удивительно похож на Наполеона, но император не спешил его признать, так как все еще подозревал, что настоящий отец его – Мюрат. Что же касается Валевской, то даже тень сомнения не омрачала отцовской гордости. После этой героической проверки он имел право и даже обязан был развестись с Жозефиной и поискать новую императрицу, способную дать Франции наследника престола.

Все хорошо информированные мемуаристы подчеркивают заинтересованность и заботливость императора к ребенку, который должен был родиться. Об этом много пишет Констан, это признает даже не любящая Марию Анна Потоцкая, подсовывающая при случае шпильку будущей матери. «Особа, которой я обязан всеми этими любопытными подробностями, – пишет пани Анетка, – располагает письмами императора к Валевской, которые он писал тогда, когда был уверен, что станет отцом. Он именовал ее то chere, то Marie, то Madame и настаивал скорее властно, чем нежно, чтобы она берегла себя. Было видно, что он больше заботится о ребенке, чем о матери. Не так, как писал когда-то Жозефине».

В первых днях октября Наполеон отправил мать своего сына (он с самого начала не сомневался, что родится сын) из Вены в Париж. Но и сейчас еще всячески старались соблюсти видимость. Из писем Томаша Лубеньского видно, что Мария ехала вместе с супругами Витт, сообщая всюду, что возвращается в Польшу. (Некоторые биографы полагают, правда, что в действительности она поехала к матери, в Кернозю, чтобы там рожать.)

XIV

И вновь мы отданы на милость самого странного из биографов – графа Филиппа Антуана д'Орнано. Потому что только он может объяснить нам, как получилось, что внебрачный сын Марии и Наполеона родился не в отцовском Париже, не в материнской Кернозе, а в родовом поместье Валевских – в Валевицах.

И вновь мы наблюдаем зрелище, пожалуй, беспрецендентное в истории биографического жанра, – убийственную бесцеремонность, с которой этот биограф управляется с личными бумагами прабабки. Орнано представляет два совершенно различных варианта интересующего нас события. Из книги «Жизнь и любовь Марии Валевской», изданной на английском языке, мы узнаем, что наша героиня из Вены поехала не в Париж, а в родную Кернозю – и именно там получила письмо камергера Валевского, приглашающего ее рожать в Валевицах. А из этой же книги на французском языке следует, что письмо от мужа вручено было Марии в Париже. Само содержание письма, приводимого во французской и в английской версиях, также не идентично. Но покуда не станут доступными оригиналы документов из Браншуар, не стоит играть в предположения, что именно склонило семейного биографа публиковать один и тот же документ в двух вариантах.

Привожу письмо камергера по французскому изданию, именно этот вариант чаще цитируется историками и биографами.

Валевицы, 21 февраля 1810 года

Дорогая и достопочтенная супруга,

Валевицы обременяют меня все больше, возраст мой и состояние здоровья не позволяют мне никакой деятельности. И я приехал в последний раз, чтобы подписать акт, по которому мой первородный сын (от предыдущего брака. – М. Б.) становится их владельцем. Советую Вам уговориться с ним относительно формальностей, связанных с рождением ожидаемого Вами ребенка. Они будут упрощены, если этот Валевский родится в Валевицах. Таково и его (первородного сына) мнение, и я сообщаю Вам об этом. Я сознательно исполняю свой долг, призывая на Вас благословение господне.

Анастазий Колонна-Валезский.

Факт существования этого письма (в той пли иной версии) признан всеми историками, интересующимися Марией Валевской и Александром Валевским. Поступок старого камергера обычно объясняется не его врожденным благородством, а давлением со стороны императора. Наполеон по двум причинам мог желать, чтобы рождение произошло в Валевицах. Во-первых, питая к Марии любовь, он хотел, чтобы ее ребенок пользовался привилегиями законнорожденного; во-вторых, будучи в это время уже целиком захваченным приготовлениями к женитьбе на эрцгерцогине Марии-Луизе, он предпочитал, чтобы эпилог внебрачной связи разыгрался подальше от Парижа.

В результате приглашения пана Анастазня спустя неполных три месяца в селе Белява, по соседству с Валевицами, была внесена в метрическую книгу следующая запись:

«Село Валевицы. Одна тысяча восемьсот десятого года мая седьмого дня. Перед нами, белявским приходским священником, Служителем Гражданского Состояния Белявской гмины Бжезинского повята в Варшавском Департаменте, предстал ясновельможный пан Анастазий Валевский, Староста Варецкий в Валевицах, имеющий жительство семидесяти трех лет от роду, и явил нам дитя мужеска пола, каковое родилось в его дворце под нумером один мая четвертого дня сего года в четыре часа пополудни. Заявив, что рождено оно от него ясновельможной Марианной Лончиньской, дочерью Гостыньского старосты, двадцати трех лет от роду, и что желает он дать ему три имени Флориан, Александр и Юзеф. По оглашении сего заявления и предъявлении нам младенца в присутствии Вельможного пана Станислава Воловского, посессора Валевинких владений в Валевицах, имеющего жительство тридцати лет от роду, а тако же пана Юзефа Цекерского Доктора Хирургии Медицины Филозофа и Профессора Хирургии и Акушерии, Доктора Светлейшего Фридерика-Августа Короля Саксонского Князя Варшавского члена Совета Здравия, Директора Института Акушерии в городе Варшаве имеющего жительство под нумером триста тридцать два в своем особняке на Новом Месте тридцати двух лет от роду.

Акт сей по прочтению оного нами и свидетелями был подписан. Священник Ян Венгжинович Белявского прихода Служитель Гражданского Состояния, Юзеф Цекерский, Станислав Воловский посессор».

Этот еще не публиковавшийся оригинальный текст метрики Александра Валевского любезно предоставил мне из своего собрания магистр Юзеф Ветеска, священник костела в Ловиче. Содержание этого документа наверняка заинтересует французских биографов Александра Валевского, которые пользовались до сих пор не очень верной копией, обнаруженной в парижском Военном архиве.

Спустя годы Александр Валевский, председатель палаты представителей Второй империи, дополнит этот сухой документ поэтическими воспоминаниями:

«Я родился в Валевицах, в Польше, 4 мая 1810 года. Рождению моему сопутствовали громы и молнии, что было сочтено предсказанием, что жизнь моя будет бурной и необычной. При крещении меня держали, по старому семейному поверью, двое нищих, чтобы я был счастлив в жизни».

Следует добавить, что Валевский опустил существенную деталь: при его крещении присутствовал и французский резидент в Варшаве – посланник Серра.

Письмо старого камергера и метрическое свидетельство Александра Валевского составляют необычную документацию. Очень редко бывает в биографиях, чтобы щекотливая процедура придания незаконному ребенку видимости рождения законного была столь тщательно документирована и вместе с тем была бы столь прозрачна. И еще одно: сравнение дат этих документов с некоторыми известными историческими датами раскрывает нам личную драму Валевской. Почти в то же самое время, когда Мария уезжала в Валевицы, чтобы родить там императорского ребенка, – в Вене полномочный Наполеона, эрцгерцог Карл Габсбург, заключал от его имени брак per procura[12]12
  Через своего представителя (лат.)


[Закрыть] со старшей дочерью австрийского императора, эрцгерцогиней Марией-Луизой.

Граф Орнано утверждает, что сразу после того, как была обнаружена беременность Валевской, «император чуть было не предложил ей корону». Семейный биограф любит преувеличивать, но в данном случае отнюдь не исключено, что Мария действительно могла считаться с такой возможностью. Тем более что для этого существовали некоторые реальные предпосылки, поскольку Наполеон сразу же после возвращения из Австрии решил окончательно разойтись с императрицей Жозефиной и предпринял официальные шаги для расторжения брака. Но новый брак императора зависел не от чувств, а от политически-династических соображений. И если у Марии действительно были какие-то иллюзии на этот счет, то они вскоре развеялись.

В конце 1809 года правительственно-дипломатические круги всего мира наэлектризовала весть, что Наполеон добивается руки великой княжны Анны, младшей сестры царя Александра I. Но российский двор ставил свое согласие на этот брак в зависимость от условия, убийственного для Польши. Наполеон должен был обещать, что никогда не восстановит независимого Королевства Польского. Соответствующее тайное соглашение уже было подготовлено французским послом в Петербурге – Коленкуром.

Это неопровержимые исторические факты. Многие историки считают, что Наполеон склонен был подписать такое соглашение, но отказался от переговоров с Россией и направил сватов в Австрию только тогда, когда понял, что царю важно лишь скомпрометировать его в глазах польских союзников. Семейный биограф Валевской, однако, иначе освещает причину разрыва: исключительную заслугу в срыве русско-французского соглашения он приписывает своей прабабке. Рассказ графа Орнано, как обычно, переносит нас в область мифов, в которые трудно поверить. Снова мы становимся свидетелями драматического разговора между князем Юзефом Понятовским и его «политической посланницей».

Понятовский информирует Валевскую о тайных переговорах, проводимых в Петербурге Коленкуром, и умоляет ее, чтобы она незамедлительно отправилась в Париж и повлияла на Наполеона, который должен отказаться от опасных матримониальных планов. Мария без колебаний принимает на себя эту миссию и, не взирая на плохое состояние здоровья, отправляется в дальний путь. «Об этом решении ей не пришлось жалеть, – заключает Орнано, соглашение Коленкура было расторгнуто, а император проявил большое внимание к своей сладостной подруге».

Не будем пускаться в бесплодные догадки, действительно ли Валевская сыграла какую-то роль в срыве бракосочетания императора французов с великой княжной, одно можно считать верным: браку Наполеона с австрийской эрцгерцогиней она помешать не смогла; узнала она об этом из газет уже в Валевицах, незадолго до произведения на свет наполеонида. Нетрудно представить, что она вынуждена была пережить.

Многомесячные торжества, которыми Франция отметила императорскую женитьбу, вынудили «польскую супругу Наполеона» продлить свое валевицкое говение. Только поздней осенью 1810 года она решилась покинуть родину и перебраться в Париж, на сей раз уже на постоянное жительство. Обстоятельства этого отъезда отметил в своих воспоминаниях Александр Валевский: «Спустя шесть месяцев после моего появления на свет нелады между матерью и ее мужем, всегда болезненные для детей, послужили причиной, что мать оставила Польшу вместе со мной и моим старшим пятилетним братом и переехала в Париж. Здесь я должен добавить, что нелады эти никого не удивляли, так как было известно, что мою мать в шестнадцать лет принудили выйти за шестидесятилетнего старца. Материальные соображения и, видимо, самолюбие были единственной причиной этого брака. Несмотря на различие в характерах, отец мой, видимо, смог оценить необычайные достоинства матери, со временем признанные всем миром, если при разводе отдал ей половину своего состояния».

Поездку во Францию Валевская совершала с родственниками. Кроме двоих детей, ее сопровождали еще трое взрослых: две племянницы старого камергера – Теодора Яблоновская и Тереза Бежиньская и Теодор Марцин Лончиньский, недавно поступивший на французскую службу и назначенный в чине капитан-адъютанта в штаб генерала Дюрока.

Дата производства Теодора Марцина (7 сентября 1809 года – вершинный пункт венской идиллии Марии и Наполеона) и его назначение к Дюроку, которому император официально поручил опеку над фавориткой, не оставляет никаких сомнений в том, что военная карьера младшего Лончиньского тесно связана с карьерой сестры. Теодор Марцин занял при Марии место опекуна, оставленное Бенедиктом Юзефом, и выполнял эти функции уже до конца. В отличие от старшего брата он не проявлял особых политических притязаний и, судя по имеющимся документам, не доставлял сестре особых хлопот. Александр Валевский, который после смерти матери воспитывался у дяди Теодора, дает ему в воспоминаниях следующую оценку: «Это был человек очень добрый к родным, друзьям и вообще к людям равным себе, но необычайно строгий к подчиненным и крестьянам. Он не только подвергал их телесным наказаниям, но даже и бил собственноручно. Отнюдь не хочу его оправдывать, но присовокуплю только, что за малыми исключениями, все помещики в Польше так же обращались со своими подданными, что меня, воспитанного вне Польши, возмущало до глубины души. Дяде Лончиньскому, человеку необычно дотошному и скрупулезному в расходах, я многим обязан именно в этом, мне не раз в жизни пригодились его принципы добросовестного ведения дел».

Заключительные слова этой характеристики дают основания сделать вывод, что Теодор Марцин был вполне подходящим опекуном для Валевской, особенно в парижский период. Его «дотошность», скрупулезность в расходах и «добросовестность в ведении дел» были в это время куда больше нужны Марии, чем политические притязания старшего брата. С политикой ей в Париже приходилось иметь мало дела, а вот с деньгами – очень много.

Наполеон, как бы желая вознаградить Валевскую за разочарование в области чувств и матримониальных видов, устроил ее в Париже чисто по-императорски. Это подчеркивают все мемуаристы и биографы. По повелению своего властителя, гофмаршал Дюрок снял для нее чудесный особняк на улице Монморанси. Наполеон якобы лично позаботился о соответствующей обстановке в этом доме. Не забыл он и о других нуждах Валевской. «Каждое утро император присылает узнать о ее распоряжениях, – пишет Массой. – К ее услугам ложи во всех театрах, раскрыты двери всех музеев. Корвисару поручена забота о ее здоровье. Дюроку специально поручено удовлетворять ее желания, он должен обеспечить ей наиболее удобное и приятное материальное существование. Император платит ей ежемесячно пенсион в 10000 франков».

Станислав Васылевский в очерке о Валевской выражает опасение, хватало ли пенсиона, выплачиваемого Наполеоном, на оплату ее парижских расходов. Но опасение это явно неоправданно. Пенсион фаворитки в переводе на нынешнюю валюту составлял почти 200000 новых франков в год, а по тем масштабам сумма эта была лишь вчетверо меньшей той, которую принесла Наполеону в приданое эрцгерцогиня Мария-Луиза, и в шестьдесят раз больше баронской ренты, которую назначили Яну Леону Иполиту Козетульскому за Сомосьерру и Баграм.

Среди привилегий, дарованных императором Валевской, Массой называет и доступ во все музеи. Современному читателю это может показаться смешным. Но нужно помнить, что парижские музеи являлись предметом особой любви Наполеона и право доступа в некоторые из них действительно считалось высокой привилегией. Валевская же не только пользовалась этой привилегией, но еще и позволяла себе видеть в драгоценных музейных экспонатах предметы для всяких развлечений.

«В Спа молодой англичанин М. С. позволил себе дурную шутку с княгиней Яблоновской, – читаем в очерке Массона. – Вернувшись, княгиня приглашает его сопровождать ее и мадам Валевскую при посещении Музея артиллерии. В зале, где были выставлены доспехи, общество останавливается перед доспехами Жанны д'Арк, и в то время, как М. С. разглядывает их, героиня вытягивает руки, хватает молодого англичанина и прижимает к себе. Он вырывается, задыхается, умоляет пощадить его, но только по приказанию мадам Валевской Жанна д'Арк возвращает ему свободу. Разве это не явное доказательство ее (Валевской – М. Б.) власти, если знать к тому же ревнивое отношение Наполеона к своим музеям?»

Несмотря на великолепные материальные условия и различные привилегии, жизнь пани Валевской в Париже не была ни особенно разнообразной, ни веселой. Несостоявшаяся «посланница народа» переживала горечь поражения. Она уже знала, что не станет исторической фигурой, ниспосланной провидением, которая спасает родину, а с ролью официальной фаворитки императора ей трудно было смириться. Тем более, что с момента вторичного брака Наполеона роман, собственно, кончился. У императора, увлеченного молодой женой, нетерпеливо ожидающего наследника трона, оставалось мало времени для любовницы. Камердинер Констан еще появлялся время от времени в доме на улице Монморанси, забирал Марию с сыном в Тюильри и проводил потайным ходом, по так называемой «черной лестнице», в личные апартаменты императора, но с течением времени встречи эти становились все реже, короче и ограничивались исключительно обменом мнениями о воспитании и будущем маленького Александра.

Фредерик Массой, описывая в своем очерке пребывание Валевской в Париже, рисует почти аскетическую картину жизни.

«Мадам Валевская почти не показывается, принимает только нескольких соотечественников. Поведение ее безупречно, образ жизни скромный, проявляет она себя весьма сдержанно. Если едет на воды в Спа, то ее сопровождают племянницы мужа. Лето проводит у княгини Яблоновской, в доме, снятом у герцогини Ришелье в Монсюр-Орже, называемом замком Бретиньи. Напрасно стараются извлечь ее оттуда… Ее миром является этот дом в деревне, очень скромный и стоящий совершенно в отдалении; покидает она его только в случае крайней необходимости…»

Массон несколько преувеличивает насчет одиночества и скромности. Не так-то уж плохо ей жилось. Козетульский и прочие польские гвардейцы-кавалеристы, находящиеся в Париже, весьма расхваливали веселые «вечеринки» у княгини Яблоновской и пани Валевской. Знаем мы также, что дом на улице Монморанси был устроен на широкую ногу, что восемь приборов на столе всегда ожидали случайных польских гостей, что Валевская охотно принимала и охотно выезжала, что любила наряжаться, что позировала знаменитым художникам.