Текст книги "Мария Валевская"

Автор книги: Мариан Брандыс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 15 страниц)

Тот, кто видел мир у своих ног, был у моих. Он осушал мои слезы, которые струились потоками.

(…)

Я не могла отступить. Оставалось идти вперед по этой каменистой стезе, которую проложила моя безумная экзальтация.

Жертва была принесена. Теперь оставалось только пожинать плоды, получить то единственное, что могло бы оправдать мое предосудительное состояние. Вот мысль, которая меня проникала. Властвуя над моей волей, она не дала мне пасть под тяжестью упреков совести и отчаяния.

С того случая мои посещения стали ежедневными, а мои надежды находились все в той же точке, всегда были только предвестием будущего.

Как-то вечером он сказал мне:

– Признайся, Мари, ты не меня любишь, ты родину любишь во мне.

– Да, сир, это правда. Я вижу в вас спасителя, который возродит эту страну, столь дорогую нам. Вы для меня божество, к коему возносятся миллионы голосов и рук, взывающих о помощи во всех селениях этого несчастного края.

Весь его люд почитает вас тем, кто одним дуновением, одним движением воли может поднять уже столько лет униженный рабством народ, который своими силами безуспешно пытался сделать это, но наверняка добьется всего с вашей помощью.

Все сердца преданы вам. Разве можете вы сомневаться в моем, когда вы уже довели меня до того, что я обо всем забыла? Обо всем! – и я расплакалась. – Но угрызения и сокрушение не будут меня терзать, если я получу единственное удовлетворение, достойное вас, достойное меня, возрождение моей отчизны.

Вот страстно желанный букет, вот единственный подарок, единственная награда, которую я могу принять без стыда и которая навсегда привяжет мое сердце. Вы обещали мне это! – сказала я, припадая к его ногам.

Он растроганно поднял меня.

– Можешь быть уверена, Мария, что обещание, которое я дал, будет выполнено. Ты же видишь, что частично оно уже исполнено. Я заставил Пруссию отдать ту часть, которую она захватила. Время сделает остальное. В одну минуту все не совершить. Нужно иметь терпение. Политика – это веревка, которая рвется, если ее чрезмерно натягивают.

А пока что пусть формируются ваши государственные деятели. Сколько их у вас? У вас много добрых патриотов, да, я признаю это, отдаю им должное: честь и отвага так и бьют из ваших храбрецов. Но этого недостаточно. Чтобы помочь моим видам, моим усилиям, нужно большое единомыслие и много хороших голов.

– Ну конечно, сир, они наверняка найдутся, можете в этом не сомневаться.

– Хорошо, но чем же тогда станет ваша власть, сударыня? Когда мужчины ведут праздную жизнь, правят женщины. Но если вы заставите их действовать, горе вашей власти! – сказал он, похлопав меня по щеке.

Так начинались обычно наши вечера, но любая мелочь быстро изменяла их. Император сам старался отгонять политические и серьезные мысли, переходя к нейтральным темам.

Он любил слушать салонные сплетни, расспрашивал о семейных тайнах, обожал неизвестные светские анекдоты. Ничья личная жизнь не уходила от его внимания.

Я исполняла его желания, говоря, что никто на свете не поверит, что величайший человек столетия, чья голова отягощена делами всего мира, забавляется такими пустяками.

– Наблюдательный человек, – отвечал он, – не гнушается ничем. Изучение человека, вот что меня больше всего интересует. Я дошел до материальных границ, переступить их я могу только изучая моральную сторону.

Нравы великих и малых влияют на судьбы народов. Отыскивая причины разлада, который подтачивает вашу страну и рушит ее устои, я распахнул золотые двери ваших дворцов, ваших салонов, поднял завесы ваших будуаров и альковов и именно там увидел источники зла.

Ваши граждане слишком вознеслись. Вы позволили им это. Сделали малыми тех, кто их окружает и кто, может быть, действовал бы лучше их. Чтобы задобрить, их приглашают на пиры. Чтобы помешать им в походах, в действиях, им в изобилии льют в глотку вино, а чтобы располагать их голосами – дают им деньги.

Дух семейственности, чисто личного преуспеяния, заглушил в видных людях гражданские добродетели, которыми отличались и гордились их предки.

Народы, единственное стремление которых ничего не делать, только есть и пить, не имеют воображения. Стоит лишь раз впасть в бездействие, как это уже конец. Приходится одурманивать себя, лишь бы не терзаться необходимостью выполнять всю работу.

– Сир, – сказала я, – эти времена уже прошли. Несчастье возродило моих соотечественников. Они осознали грехи отцов. Они готовы на все жертвы и лишения.

Кончилось это похлопыванием по щеке и словами:

– Моя славная Мари, ты достойна быть спартанкой и иметь родину.

Как-то вечером, вернувшись с пышного банкета, который дал в честь его граф М., он почувствовал себя не совсем хорошо и потребовал чаю. Я подала его ему.

– Я слишком много там ел, – сказал он, – вопреки своему обыкновению. Это выводит меня из равновесия. Должен признать, Мари, что вы великолепно разбираетесь в том, как принимать властителей. Я вижу, что все сведения и новшества в формах светских развлечений, удовлетворении жизненных потребностей и украшении дворцов осуществляются со вкусом и изобилием.

Но, дорогая моя Мари, не сердись, не делай сердитые мины, если я скажу, что, любуясь вашими городами, вашими деревнями, роскошными домами, колоннами, въездами в просторные парки, китайскими павильонами, греческими и римскими храмами, чудесными цветами и различными торжествами, я был неприятно поражен нуждой масс, общим видом тонущих в грязи городов, бедными деревнями, заваливающимися домишками и лохмотьями, прикрывающими весь люд.

Когда мои солдаты просят хлеба, им говорят: «Нету». Когда просят воды, им отвечают: «Товар, товар», как будто воду имеют исключительно для продажи.

Мари, только общим усилием всего народа, который населяет этот несчастный край, можно добиться осуществления надежды на прочный успех.

– Боже милостивый, сир, что вы говорите! – Я смертельно побледнела, и мне казалось, что я потеряю сознание. Я упала на ковер к его ногам, точно пораженная громом.

– Мари, ты не дала мне договорить. Ты не поняла. Приди в себя, Мари, моя сладостная Мари.

Он побежал за солью, одеколоном и стал растирать мне лоб и побелевшие виски.

– Сир, перемените это ужасное мнение, это роковое предсказание. Это смертный приговор для меня и для моей отчизны, ибо без вас, без вашей помощи она не может существовать.

Я судорожно простерла к нему руки.

– Ах, эти женщины, эти женщины! Ничего не понимают. Совсем не имеют терпения. Плохо понимают и беспричинно страдают. Если бы ты дала мне договорить, это хорошенькое личико не побледнело бы. Я очень люблю это личико, и мне больно, когда я вижу на нем страдание.

Ты хорошо знаешь, Мари, что я люблю твой народ. Мои стремления, мои политические воззрения, все склоняет меня к тому, чтобы желать его полного возрождения. Я хочу помочь его усилиям, поддержать его права. Я наверняка сделаю все, что в моих возможностях, если это не нарушит моих обязательств перед Францией. Но я считаю., что нас разделяет слишком большая разница. То, что я могу сделать сейчас, завтра может рухнуть.

Но прежде всего у меня имеются обязательства перед Францией. Я не могу позволить проливать французскую кровь ради дела, чуждого интересам Франции; я не могу вооружать мой народ, чтобы он бежал к сам на помощь каждый раз, когда это нужно.

Ввиду неясного будущего, я на всякий случай считаю необходимым улучшить положение народа, хотя бы это было сделано ценой замков, чтобы развить те всеобщие силы, которые могут стать постоянной основой и заставить молчать ваших врагов.

Верь мне, Мари, единство усилий и мыслей всего вашего народа и есть та страшная сила, которая может противостоять даже больше, чем трем врагам. Но я буду помогать, поддерживать, буду с вами, уверься в этом, во всех обстоятельствах.

Герои-поляки, которые сражались со мной, и их правое дело имеют все права на мою поддержку.

Таким образом меня успокоили и дали мне надежду, которой я тотчас поделилась с другими, чтобы соотечественники могли порадоваться и почувствовать себя счастливыми.

Я делала успехи в безмолвном и таинственном языке, которому он учил меня каждый вечер, и наконец стала понимать его лучше Дюрока. А когда я призналась, что меня удивляет это его двойное умение выражать одновременно великие политические мысли и сокровеннейшие движения сердца (среди самой оживленной беседы, на виду у внимательной толпы его мимолетные взгляды, движения руки и пальцев ухитрялись передать мне, что он хочет сказать), он ответил:

– Тебя это удивляет, Мари. Так знай же, что я должен достойно выполнять обязанности, диктуемые положением, которого я достиг. Я имею честь приказывать народам. Я был только желудем, Мари, теперь я стал дубом. За мной следят, за мной наблюдают и издали, и вблизи.

Такое положение заставляет меня играть роль, которая часто не в моей натуре, но играть я должен, не только ради людей, чье мнение и голос мало меня волнуют, а ради себя самого, так как положение, которое я занимаю, налагает на меня обязанности по представительству.

Но тогда, как для всех я – дуб, для тебя хочу быть желудем, для тебя одной, моя дорогая, моя сладостная Мари. Понимаешь? А как же мне еще поступать, если за нами наблюдает целая толпа, а я хочу сказать тебе, что я тебя люблю? Каждый раз, когда я на тебя взглядываю, я чувствую потребность сказать эти слова и не могу приблизиться к твоему уху, чтобы не обратить на это внимание. Вот что наделяет меня способностью, которая тебя удивляет.

Он часто ворчал на меня из-за простоты моего туалета и цвета его. Я носила только белые, серые или черные платья. Он не любил этих цветов и жаловался на то, что я мало считаюсь с его вкусами. Я оправдывалась, говоря, что полька должна носить траур по своей родине.

– Разве мы не сироты? Когда вы нас воскресите, я буду всегда носить розовый цвет.

Любой разговор и любая тема служили великолепным поводом, чтобы затронуть эту всегда главенствующую мысль. Только воплощение мечты могло как-то оправдать меня в общественном мнении. Только благодаря ей я могла выносить положение, противоречащее моим принципам и причиняющее мне боль.

Император вообще-то не любил разговаривать с женщинами о политике. Даже высмеивал всех, кто ею занимался.

– Ненавижу женщин-мужчин. Лучше им вязать и рожать детей, чем соваться в область, которая для них недоступна.

Вот слова, которые я выслушивала. Часто я даже брала под защиту женщин, которых он обвинял в этом недостатке. И что же! Совершенно не понимаю, как удавалось мне вести разговоры такого рода, не раздражая императора. Думаю, что это объяснялось уверенностью в моем бескорыстии и отсутствии личных видов. Он читал в моей душе, что ее наполняет чистая любовь к отчизне, без всякой задней мысли, и что моя мольба к нему приносит облегчение моей душе.

Добрый, хороший маршал Дюрок также питал меня надеждой. Он любил и уважал наш народ. Накануне отъезда императора он сказал мне:

– Терпение – и вы достигнете цели, выношенной в сердце. Говорю вам, что полное восстановление вашей родины стоит на первом месте в его политических намерениях. Но чтобы эффективнее помочь вам, нужно устранить прежде всего многие серьезные препятствия, которые мы несомненно преодолеем.

Действительно, на другой день после этого разговора прибыли курьеры из Франции и из всех стран Европы, что ускорило отъезд его императорского величества.

Континентальная блокада, покорение Испании, английские заговоры, которые надо было расстроить, удержание Австрии от активных действий – вот великие дела, которые целиком его занимали.

Я была подавлена, когда е. и. в. сказал мне:

– Мари, завтра я уезжаю. На мне лежит великая ответственность. Я должен развеять бурю, готовую разразиться над моими народами. Ты лишишь меня навсегда своего присутствия? Я для тебя ничто?

Я залилась слезами и воскликнула:

– Вы уезжаете, ничего для нас не сделав!

Чувство удрученности проникало все мое существо. Я смогла только произнести:

– Всемогущий боже, что с нами будет?

– Ты приедешь в Париж, добрая моя Мари. Даю тебе в опекуны Дюрока. Он будет заботиться о тебе. Ты же знаешь его. Можешь всегда обратиться к нему, и твое желание будет выполнено, если только ты не будешь желать непомерного.

– Сир, вы знаете, что у меня лишь одно желание, одно чаяние, и оно вам известно. Сердце мое всегда одно и то же. Я не хочу другого подарка из ваших рук. Все сокровища всего света не могут меня успокоить и возвысить в собственных глазах. Сир, возвратите мне мою родину. Тогда я буду спокойна и свободна от заслуженного презрения. Этой минуты я буду ждать, с верой в ваше обещание, под сенью моего сельского прибежища.

Память о вас вместе с идеей, царящей в моих мыслях, будет скрытым и священным огнем культа, которому я себя посвящаю. Он будет сокрыт в глубочайших тайниках сердца, я буду питать его надеждой, воспоминанием и доверием.

– Нет, нет, Мари. Все будет не так. Я знаю, что ты можешь без меня, Я знаю, что твое сердце не принадлежит мне. Ты не любишь меня, Мари, я знаю это, ведь ты же искренняя, безыскусная женщина, и именно этим покорила меня так, как никто не покорял. Ты добрая, хорошая, сладостная, у тебя такое благородное и чистое сердце. Неужели ты лишишь меня этих минут счастья, ежедневно испытываемого с тобой? Ах, Мари, я могу изведать его только с тобой, А ведь меня считают счастливейшим из людей!

Эти слова были произнесены с усмешкой, такой горькой, такой печальной, что я испытала странное чувство к владыке мира. В его объятия толкнула меня жалость. Я поклялась сделать все, чего он желал».

Драматическая сцена прощания с Наполеоном – это последний фрагмент рассказа Валевской. Из рукописи Массона как будто видно, что героиня романа довела свои воспоминания только до отъезда из Финкештейна.[27]27
  Возможно, что наследники Валевской предоставили Массону только некоторые части воспоминаний. – Прим. автора.


[Закрыть] Судить об объективной и субъективной истинности ее рассказа предоставляю читателям, я на эту тему уже несколько раз высказался.

В заключение моего затянувшегося рассказа я хотел бы выразить благодарность трем французским историкам: Жану Савану, Андре Кастелло и Жозефу Валензееле, чьи труды дали мне возможность познакомить польских читателей со всеми новейшими открытиями, связанными с Марией Валевской. Единственной неразрешенной загадкой остается все еще таинственный архив Орнано, хранящийся в замке Браншуар.

Заключение

Пока рукопись этой книги находилась в типографии, появились новые факты, о которых следует здесь рассказать. В начале октября 1968 года в связи с ремонтом приходского костела в Кернозе был вскрыт подземный склей, так что появилась возможность доступа к покоящимся там гробам. По приглашению из Кернози я с фоторепортером Яном Косидовским посетил склеп, после чего опубликовал в журнале «Свят» отчет об этом, выразив полную поддержку продолжаемым попыткам обнаружить гроб Валевской. Статья моя как будто осталась без отклика, но спустя несколько недель на страницах нескольких столичных и провинциальных журналов взорвалась сенсационная бомба: «Найдены останки „польской супруги Наполеона“. Это известие перепечатали французские и английские газеты.

Под триумфальный, хотя и преждевременный шум идентифицировать гроб Валевской вызвалось отделение антропологии при Лодзинском университете. В ночь с 16 на 17 декабря сотрудники этого отделения, в присутствии местных властей и французского посольства, а также нескольких приглашенных гостей, вскрыли три находящихся в склепе гроба. Но ни в одном из них не были установлены останки Марии Валевской. Трудно сказать, что было причиной этой неудачи. Может быть, антропологическим исследованиям не предшествовали исследования историков искусства, которые из многих гробов, стоящих в подземелье костела, сумели бы безошибочно выделить один, сделанный во Франции и относящийся к первому двадцатилетию XIX века. Результат такой предварительной экспертизы избавил бы антропологов от ненужного вскрытия других гробов и дал возможность сделать окончательное заключение. А может быть, причины были в другом. Старожилы Кернози, основываясь на устных рассказах своих дедов, выдвигают две гипотезы. Одни говорят, что гроб Валевской в начале этого столетия перенесли в глубину костельских катакомб и заставили другими гробами. Другие считают, что гроб Валевской находился среди исследованных, но к моменту исследования был уже полуоткрыт и так поврежден, что находящихся в нем костных фрагментов уже было недостаточно, чтобы произвести идентификацию. По словам последних информаторов, за сто пятьдесят лет этот гроб дважды переносили из костела на кладбище. Вероятно, во время этого переноса и во время нахождения на кладбище Б него проникали охотники до наполеоновских сокровищ – они-то и привели к уничтожению останков. Так или иначе, Валевскую пока что в Кернозе не обнаружили. Многообещающие перспективы, которые несколько недель рисовали перед читателями некоторых журналов, сменились горьким разочарованием, а оно в свою очередь привело к новым легкомысленным высказываниям. На страницах польской и французской печати стали делать предположения, что вся история была вымыслом, что останки Валевской вообще не привозили в Польшу и что она по-прежнему покоится на парижском кладбище Пер-Лашез. Вот против этих безосновательных концепций я, как биограф Валевской, вынужден решительно воспротивиться. Факт привезения Валевской в Кернозю и погребение ее там подтверждают трудно опровержимые свидетельства.

Привожу некоторые из них:

Доказательство первое. Старая латинская запись, сохранившаяся в приходских книгах Кернози: «1817 года декабря 11-го дня в городе Париже во Франции на улице Виктуар в собственном доме № 48 умерла ее Светлость госпожа Марианна, урожденная Лончиньская, в первом браке Валевская, во втором браке за его Светлостью Огюстом графом д'Орнано, дивизионным генералом Французской империи, тело коей, перевезенное в приходский костел в Кернозе, 1818 года сентября 27-го дня настоятель костела Юзеф Деметрий Будный похоронил в склепе часовни, вознесенной в поминание богобоязненной души покойной».

Доказательство второе. Свидетельство правнука Валевской, писателя и историка Филиппа Антуана графа д'Орнано. Этот беспечный биограф, при всем своем легкомыслии, может все же считаться надежным источником информации там, где дело касается семейного склепа. А в заключении своей книги «Жизнь и любовь Марии Валевской» граф Орнано пишет: «На алтаре часовни, осеняющей семейный склеп Орнано на кладбище Пер-Лашез, стоит урна. На ее пьедестале видно имя Марии, внутри покоится ее сердце. Урну поставили там 15 декабря 1817 года, а останки поместили в подземелье, где они оставались до момента перевоза их в Польшу, согласно последней воле покойной».

Доказательство третье. Письмо пани Михалины Гротовской (свойственницы Марии Валевской), написанное в межвоенный период Вацлаву Гонсёровскому, автору романа «Пани Валевская»), сохранившееся в посмертном архиве писателя. Опровергая неточное указание на могилу героини романа, Гротовская писала следующее: «…Пани Валевская похоронена не на кладбище, а за алтарем в Кернозе, куда, если вам угодно, мы как-нибудь отвезем Вас на нашем автомобиле, поскольку Кернозя близко находится от нашего имения Залусково…»

Доказательство четвертое. Передаваемый из поколения в поколение устный рассказ жителей Кернози. Этот рассказ не только полностью подтверждает факт погребения там Валевской, но и приводит некоторые характерные детали, связанные с церемонией перенесения останков и с позднейшими драматическими перипетиями с ее гробом.

Но это еще не все. Шум, поднятый вокруг неудачных поисков в Кернозе и переносимые на страницы заграничной печати скоропалительные высказывания наших доморощенных наполеоноведов о том, что прах Марии Валевской по-прежнему находится в Париже, вызвали неожиданную реплику солиднейшего французского издания, посвященного вопросам наполеонистики, исторического ежеквартальника «Revue de l'Institut Nanoleon». В одном из номеров этого журнала (от января 1969 г.) появилась интереснейшая статья «Возвращение праха Марии Валевской» Пьера Риберета, хранителя библиотеки административного трибунала. На основании документов, найденных среди бумаг министерства внутренних дел в Национальном архиве, Риберет подробно описывает обстоятельства, при которых произошел перевоз из Парижа останков Марии Валевской.

Спустя шесть недель после смерти сестры полковник Теодор Лончиньский, несмотря на противодействие графа Орнано, направил министру внутренних дел от своего имени и от родственников следующее прошение:

«Ваше Превосходительство,

Юзеф Лончиньский, генерал польских войск, Теодор Лончиньский, полковник кавалерии и графиня Гонората (урожденная Лончиньская) Ледуховская и графиня Антонина (урожденная Лончиньская) Лясоцкая, братья и сестры Марии Лончиньской, в первом браке Колонна-Валевской, во втором браке графини Орнано, умершей в Париже 12 декабря 1817 года, имеют честь уведомить Ваше Превосходительство, что после горестной утраты своей блаж. памяти сестры, умершей в Париже на улице Шантерен, № 48, II округ, уполномочили своего брата Теодора Лончиньского добиться у французского правительства печального права погрести останки своей сестры на их общей родине.

Ввиду погребения покойной декабря 14-го на Восточном кладбище, на участке, купленном и выбранном ею, эксгумация не может доставить каких-либо трудностей и каким-либо образом противоречить правилам кладбищенского управления или нарушить покой приватных могил.

Семья позволяет себе питать надежду, что французское правительство не откажет ей в этом утешение. Посему, приняв во внимание, что Мария Лончиньская родилась полькой и что все члены ее семьи погребены в одном месте, просим Ваше Превосходительство разрешить нижеподписавшемуся немедленно по выполнении поставленных ему условий и требуемых формальностей произвести эксгумацию останков Марии Лончиньской, в первом браке Валевской, во втором графини Орнано, и перевезти их в Польшу с целью погребения в склепе своих отцов, с тем чтобы перевоз и экспортация повсюду на территории Франции происходили согласно принятым условиям.

Париж, января 27-го дня 1818 года.

Вашего Превосходительства

покорный и преданный слуга

Т. Лончиньский

улица Шантерен, № 48».

Из дальнейших документов видно, что прошение полковника Лончиньского лично поддержал русский посланник, который уже 3 февраля получил от министра заверение, что тот предпримет все шаги, необходимые для эксгумации. И все же формальности тянулись еще несколько недель. Господин Риберет публикует содержание служебной ноты, в которой нижестоящие инстанции излагали министру сложную процедуру эксгумации и транспортировки останков.

Содержание ноты полностью объясняет, почему приготовления к экспортации останков длились так долго. Но предприимчивому брату удалось преодолеть все трудности. 17 марта 1818 года префект полиции, граф Англес, уведомил министра внутренних дел, что траурный конвои, возглавляемый лично полковником Лончиньским, покинет Париж в воскресенье, 22 марта, и, следуя на Санлис, Руан, Бонави и Кьеврен, направится в Халле под Брюсселем, куда прибудет 26 марта. Это последнее известие. Ни донесений с трассы конвоя, ни уведомления о погребении в Кернозе в бумагах, найденных Риберетом, не обнаружено. Может быть, какой-нибудь другой исследователь найдет их когда-нибудь в архивах департамента Сены. Но и то, что есть, является открытием для биографов Валевской. Парижские документы и приходская запись в Кернозе складываются в единое логическое целое, которое не опровергнуть. Единственное сомнение вызывает слишком большая растяженность дат. Скорость продвижения конвоя на первом этапе трассы заставляет предполагать, что места назначения он достиг самое позднее в конце апреля. Тем временем погребение в кернозинском склепе состоялось пять месяцев спустя. Но во время моего посещения Кернози мне неоднократно говорили, ссылаясь на дедов и прадедов, что в момент прибытия останков Валевской предназначенная для нее часовня еще не была готова и гроб временно пришлось похоронить на кладбище и только спустя несколько месяцев его перенесли в подземелье костела. Что ж, все сходится.

Открытие Риберета важно для биографов и в ином отношении. В письме Теодора Лончиньского впервые названа вторая сестра Марии – Гонората, фигурирующая под этим же именем в записи о крещении, найденной в 1938 году Адамом Мауерсбергером. Тот факт, что она была женой графа Ледуховского, объясняет наконец упоминание, повторяемое всеми французскими и польскими биографами, что Валевская познакомилась с будущим мужем, графом Орнано, у своих родственников Ледуховских. Зато нет в письме остальных упомянутых в записи о крещении: брата Иеронима и сестры Уршули-Терезы, что подтверждает мою гипотезу об их ранней смерти.

В заключение своей интереснейшей статьи Пьер Риберет пишет:

«Несмотря на отсутствие в представленных мною документах прямых утверждений, ясно видно, что таинственную могилу Марии Валевской следует искать только в Польше».

Я того же мнения. Но после недавнего опыта никого уже ни на какие поиски подбивать не буду.

Маленькую Кернозю под Ловичем все же нельзя лишать глубоко укоренившейся и полностью обоснованной веры в то, что в подземелье тамошнего костела покоится известная всему миру героиня исторического романа. Вопреки мнению некоторых романтических агиографов, Марию Валевскую трудно считать польской национальной героиней. И все же читатели этой книги, пожалуй, согласятся со мной, что у Кернози, а вместе с нею и у всей Польши нет никаких оснований стыдиться этой фигуры или открещиваться от нее.