Текст книги "Легенда"

Автор книги: Мари Лу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Мари Лу
ЛЕГЕНДА

Лос-Анджелес, Калифорния,

Американская республика

2130 год от Рождества Христова

Часть первая
Парень, который идет при свете

Дэй

Моя мама считает, что я погиб.

Конечно же это не так, но я никогда не смогу рассказать ей об этом.

По меньшей мере дважды в месяц я вижу свое лицо на огромных экранах, разбросанных по центральному Лос-Анджелесу. И смотрится оно там абсолютно неуместно. Обычно Конгресс разрешает показывать на экранах лишь благостные картинки: улыбающихся под искусственно-голубым небом детей, туристов на фоне затопленных руин Золотых Ворот, [1]1
  Золотые Ворота – мост над проливом, соединяющим залив Сан-Франциско с Тихим океаном. (Здесь и далее примеч. пер.)


[Закрыть] антиколониальную пропаганду и неоново-яркие рекламы компаний.

И вот появляюсь я. Во всей своей красе.

РАЗЫСКИВАЕТСЯ ФБР

Федеральный номер: 462178-3233

ДЭЙ

Анархист. Обвиняется в нападении, краже и порче государственного имущества.

200 тысяч республиканских долларов за информацию о преступнике.

Моя фотография в этих репортажах всегда разная. То это парень с кожей карамельного цвета, моноклем и густой копной медных кудряшек. То бледнокожий, черноглазый и лысый, лишь с легким пушком на подбородке. Меня изображают черным, белым, желтым или красным, светлокожим или смуглым – на что хватит фантазии.

И это одна из причин, по которой Конгресс так сильно меня ненавидит. Я вынуждаю их постоянно менять мое фото в репортажах. И становится ясно, что на самом деле им неизвестно, как я выгляжу. Они знают лишь то, что я молод. Я отнюдь не самый опасный преступник в стране. Однако разыскивают меня с особым пристрастием.

Я ставлю Конгресс в неловкое положение.

Ранний вечер, но на улице уже кромешная тьма, и я вижу, как в лужах отражаются блики огромных экранов. Я сижу на крошащемся краю окна третьего этажа, скрытый от взглядов за ржавыми стальными балками и ветхими лачугами. Это здание скоро снесут. Пол повсюду усеян стеклянными осколками разбитых ламп. Мои волосы, как обычно, спрятаны под старой кепкой. Глаза внимательно следят за маленьким домиком внизу, на той стороне дороги. Пальцы теребят кулон на шее.

Тесс, моя единственная подруга, смотрит на меня, высунувшись из другого окна комнаты. Она всегда чувствует мое настроение.

Сегодня вечером мне тревожно. Наш сектор Лейк поразила чума. Даже в темноте мы с Тесс видим солдат в конце улицы. Они проверяют каждый дом, их черные блестящие плащи развеваются на жарком ветру. Лица скрыты противогазами. Порой, выйдя из дома, солдаты чертят на двери большой ярко-красный крест. Он означает, что в дом входить запрещено. За нарушение этого правила вас тут же пристрелят.

– По-прежнему не видно? – шепчет Тесс. Тени скрывают ее лицо.

Я пытаюсь отвлечься и мастерю импровизированную рогатку из старых хлорвиниловых трубок.

– Они не обедали. Не садились за стол в течение нескольких часов. – Выпрямляю больное колено.

– Уверен, что твоя мать дома?

Бросаю на Тесс раздраженный взгляд. Она хочет успокоить, но я не в том настроении.

– Лампа горит. И посмотри на свечи. Мама не станет тратить их, если дома никого нет.

Тесс подходит ближе. Я чувствую ее дыхание на своей щеке, когда она шепчет:

– Мы должны на несколько недель оставить штат. Здесь слишком опасно. Скоро чума отступит, и ты сможешь вернуться, чтобы навестить семью. Давай же. У нас предостаточно денег, чтобы купить два билета на поезд.

Я качаю головой. Моя мать и братья не знают, но хотя бы один вечер в неделю я за ними наблюдаю. А когда чума снова наступает, прихожу почти каждый день. Для наблюдения я всегда выбираю другое место. Иногда сижу у паротурбинного энергоблока по соседству с нашим домом, где мой старший брат – девятнадцатилетний Джон – по четырнадцать часов в день работает у печи. Только Джон знает, что я жив. Ему я тайно передаю еду и деньги для матери. И позволяю рассказывать, что их добыча – его заслуга. А иногда я смотрю, как мать предлагает услуги домработницы, стоя на вокзале Юнион-Стейшн. [2]2
  Юнион-Стейшн – единственный железнодорожный вокзал в Вашингтоне. Галерея дорогих магазинов.


[Закрыть]Мой младший брат Иден, которому почти десять, по мере возможности посещает школу. Близко подобраться к ней очень трудно, поэтому я навещаю Идена ночью, когда мама укладывает его спать. Иногда Иден пропускает занятия, чтобы помочь матери.

Из нас троих братьев Иден самый хрупкий. Я все время за него беспокоюсь.

В молчании мы с Тесс смотрим, как солдаты приближаются к моему дому. Они останавливаются у каждой двери, один солдат стучит в нее, а второй стоит рядом, направив в небо дуло автомата. Если спустя десять секунд никто не открывает, дверь выламывают. Солдаты поспешно заходят в дом, и я не вижу, но знаю, что они делают: берут образцы крови у жителей дома и проверяют на чуму с помощью портативного датчика. Весь процесс занимает не менее десяти минут.

Я считаю, сколько домов осталось до моего. Прежде чем узнать судьбу семьи, придется подождать еще около часа.

В конце улицы раздается крик. Мой взгляд тут же приковывает источник звука, рука инстинктивно сжимает нож на поясе. Тесс шумно втягивает воздух.

Это жертва чумы. Должно быть, женщина болела не один месяц, потому что кожа ее растрескалась и повсюду кровоточит. Интересно, как солдаты могли ее не заметить? Некоторое время женщина бесцельно ковыляет по улице, потом делает рывок вперед, но спотыкается и падает на колени. Я перевожу взгляд обратно на солдат. Теперь они ее видят. Солдат с поднятым автоматом выходит на середину улицы, а другие остаются на месте и наблюдают. Одна жертва чумы не такая уж и большая угроза. Солдат вскидывает автомат и прицеливается. Вокруг зараженной женщины пляшут искры.

Она падает на землю и затихает. Солдат возвращается к остальным.

Мне бы хотелось, чтобы у нас были автоматы, как у этих солдат. Такое оружие на рынке стоит недорого, всего четыреста восемьдесят республиканских долларов, меньше, чем кухонная плита. Точность попадания в таком оружии обеспечивается электромагнитами. Оно может поразить цель на расстоянии трех кварталов. При желании мы с Тесс могли бы купить пять таких автоматов. За эти годы мы научились откладывать и прятать часть ворованных денег. Однако купить оружие и не выдать себя – настоящая проблема. На каждом изделии имеются сенсоры, которые сообщают о форме руки владельца, отпечатках пальцев и его местонахождении. Я могу пойти в любой оружейный магазин Лос-Анджелеса, выложить деньги, но продавец тут же отсканирует мои пальцы, и Конгресс вдруг обнаружит, что по городу разгуливает вооруженный и опасный человек, отпечатки которого уже не числятся в записях.

Иным образом меня найти нельзя. Поэтому остается лишь самодельное оружие: рогатки из хлорвиниловых трубок и другие приспособления.

– Они нашли еще больных, – произносит Тесс.

Она щурит глаза, приглядываясь. Я смотрю, как внизу группа солдат покидает очередной дом. Один из них встряхнул баллончик и начертил на двери огромный красный крест. Я знаю этот дом. У живущей в нем семьи Дюпре когда-то была девочка по имени Элиза, моя ровесница. Раньше мы с Джоном играли с ней в салки на льду и в хоккей на траве, используя кочережки и комок бумаги. Элиза проходила Испытание в тот же год, что и я, когда нам исполнилось по десять. Она провалилась, получила отметку о низких баллах, и в тот же день ее забрали, после чего мы больше не виделись.

Я тоже провалил испытание. И беспокоюсь за Идена, потому что его размышления очень похожи на мои. По окончании Испытания, когда экзаменаторы выставляли баллы, я был настолько уверен в своих ответах, что даже не следил за происходящим. Но потом меня отвели в угол Испытательного стадиона к стайке других детей. В мой лист поставили какую-то печать, а меня самого запихнули в поезд, который направлялся в центр города. Я не успел взять из дома ничего, остался только кулон, что носил на шее. Не успел даже попрощаться.

После прохождения Испытания вас ожидает несколько путей.

Вы получили высший балл. Тысячу пятьсот очков. Никто и никогда столько не набирал. Ну, за исключением одного ребенка несколько лет назад, вокруг которого военные тут же устроили большую шумиху. Кто знает, что случается с получившим такой высокий балл? Возможно, его ждут горы денег и власть.

Вы набрали от тысячи четырехсот пятидесяти до тысячи четырехсот девяноста девяти очков. Погладьте себя по головке, потому что вы тут же получаете доступ к трем лучшим университетам Республики:

Стэнфорду (который несколько раз переносили в глубь страны, подальше от приливающей воды), Дрейку (построенному прямо у воды) и Бренану (который частично находится под водой). Вас называют Гением, а потом принимают на работу в Конгресс и платят много денег. С этим приходят радость и счастье. По крайней мере, так нам говорит Республика.

Если вы получаете хорошие баллы, что-то между тысячей двумястами пятьюдесятью и тысячей четырьмястами сорока девятью очками, то имеете право на обучение в старшей школе и последующую учебу в колледже. Неплохо.

Вы наскребли от тысячи до тысячи двухсот пятидесяти очков. Конгресс запрещает вам учиться в старшей школе. Вы присоединяетесь к рабочему классу, подобно моему брату Джону. И тогда вы утонете, работая на водяных турбинах, или сгорите от пара в энергоблоке.

Вы провалились.

Если вы провалились, Республика направляет к вашей семье своих представителей. Они заставляют родителей подписать контракт, который передает право опекунства правительству. Семье говорят, что вас высылают в республиканский трудовой лагерь и видеться вам больше нельзя. Родителям приходится кивать и соглашаться. А некоторые даже празднуют, ведь власти выделяют семье тысячу республиканских долларов в качестве утешительного подарка. Деньги и минус один лишний рот? Какое чуткое и заботливое правительство!

Только все это ложь. Провалившихся Республика втайне убивает. Стране нет никакой пользы от никчемного ребенка с плохими генами. Если повезет, Конгресс просто позволит вам умереть, в худшем – пошлет в лабораторию выявлять дефекты мозга или, как в моем случае, глаз и коленей.

Остается пять домов. Тесс замечает напряжение в моем взгляде и прижимается к плечу, чтобы успокоить. Я всматриваюсь в открытое окно своего дома и впервые за вечер вижу знакомое лицо. Мимо проходит Иден, выглядывает из окна, видит приближающихся солдат, а затем быстро ныряет в глубь дома и пропадает из виду. Свет уличного фонаря играет на его платиновых кудряшках.

– Похудел, – тихо говорю я.

– Он жив и может передвигаться, – отвечает Тесс. – Это уже хорошо.

Несколько минут спустя мимо окна проходят поглощенные разговором Джон и моя мать. Мы с Джоном очень похожи, только из-за тяжелой работы в энергоблоке он стал мускулистее. Его волосы, как у большинства жителей нашего сектора, длиной ниже плеч и собраны в хвост. Куртка измазана красной глиной. Я вздыхаю с облегчением. Так, по крайней мере, они трое здоровы настолько, что могут ходить. Даже если кто-то из них и заразился, еще слишком рано и есть шанс выздороветь.

Я все время думаю о том, что случится, если солдаты начертят красный крест на нашей двери. После их ухода моя семья еще долго будет стоять в гостиной. Потом Джон возьмет маму за плечи, и она, закрыв лицо, бросится в его объятия. Иден уйдет в нашу единственную спальню, где просидит остаток ночи. Утром они скудно поедят, выпьют воды и сядут в гостиной в ожидании выздоровления. Или смерти.

Мои мысли блуждают вокруг нашего с Тесс тайника украденных денег. Тысяча двести республиканских долларов. Достаточно, чтобы прокормить нас несколько месяцев… но этих денег не хватит, если моей семье потребуются лекарства.

Тянутся долгие минуты. Я прячу рогатку и играю с Тесс в «камень-ножницы-бумага». (Не знаю почему, но в этой игре она почти всегда побеждает.) Пару раз я бросаю взгляд на окно своего дома, но рядом с ним уже никто не ходит. Должно быть, они собрались у двери, чтобы открыть сразу же, как только постучат солдаты.

И вот время пришло. Сидя на краю окна, я высовываюсь так далеко, что Тесс хватает меня за руку, опасаясь, как бы я не вывалился. Солдаты стучат в дверь. Мать тут же ее открывает и, впустив солдат внутрь, закрывает. Я пытаюсь расслышать голоса, шаги, хоть какие-нибудь звуки в доме.

Тишина затягивается. Мы продолжаем ждать, и Тесс бросает на меня взгляд.

– Отсутствие новостей – хорошая новость, верно? – шепчет она.

– Очень странно, – отвечаю я.

Мысленно считаю секунды. Проходит минута. Потом две, потом четыре и, наконец, десять.

Потом пятнадцать минут. Двадцать минут.

Я смотрю на Тесс. Она пожимает плечами:

– Возможно, у них сломался датчик.

Проходит тридцать минут. Я не смею сдвинуться с места. Боюсь моргнуть, чтобы ничего не пропустить. И продолжаю смотреть на свой дом, пока глаза не высыхают и не начинают слезиться. Пальцы отбивают ритм по рукояти ножа.

Сорок минут. Пятьдесят минут. Час.

– Что-то не так, – шепчу я.

– Ты не знаешь наверняка, – поджимает губы Тесс.

– Нет, знаю. Что можно делать так долго?

Тесс собирается ответить, но в этот момент из моего дома выходят солдаты, друг за другом, тихо и безразлично. Я напрягаю глаза, вглядываясь в окно – не пройдет ли кто мимо, но никого не видно. Последний солдат закрывает за собой дверь и тянет руку к поясу. У меня чернеет в глазах. Я знаю, что будет дальше.

Солдат достает баллончик и проводит по диагонали длинную красную черту на двери. Затем еще одну, вычерчивая букву «икс».

Я тихо ругаюсь и уже почти отворачиваюсь… но в этот момент солдат делает нечто неожиданное, никогда мной не виданное, нечто настолько странное и новое, что я лишь пялюсь на него в немом оцепенении.

Он проводит на двери моего дома третью черту, прямую вертикальную, которая рассекает икс пополам.

Джун

Полдень. Рубиновый сектор. 88 градусов по Фаренгейту.

Я стою со своим братом Метиасом на балконе квартиры наших родителей. Обычно мне не нравится выслушивать его рассказы о служебных буднях: применении нового налогового закона, аресте предателей Республики, политике. Мне, будущему агенту-детективу, это неинтересно.

Но сегодня я слушаю брата очень внимательно. Он пристально вглядывается в небо, хмурится и снова полирует пистолет. Его что-то беспокоит.

– Нам сообщили, что в Лас-Вегасе объявился Дэй, – говорит брат. Он произносит имя Дэй так, словно устал постоянно его слышать.

Мое дыхание участилось. Я люблю истории о загадочном парне, хотя никогда об этом не говорю.

– Это правда? – спрашиваю я.

– К сожалению, нет. Просто какой-то парень напился в баре и хотел прославиться. Он никак не связан с Дэем. – Метиас переводит взгляд на меня и хмурится, заметив в моем голосе интерес.

У нас с братом одинаковые глаза, черные с золотистым отливом, одинаково длинные ресницы и темные прямые волосы. Метиасу длинные ресницы очень идут. Порой вокруг него вертится столько девушек, что хоть метлой отгоняй. Метиас засовывает пистолет в кобуру на поясе. Это новый пистолет, полуавтоматический, с малой отдачей, отделан старинным серебром под стать значку на груди Метиаса. Украшенная рукоять. Необычная вещь. Стоит не менее восемнадцати тысяч республиканских долларов.

Я все так же опираюсь на перила балкона.

– А вы, ребята, вообще когда-нибудь выходили на Дэя?

Метиас вздыхает:

– Рано или поздно мы его поймаем. Как долго может скрываться обычный подросток? Не хотел бы я знать, что с ним сделает Конгресс. Список его преступлений выглядит как целая книга.

«Не нужно ловить Дэя, – думаю я. – По окончании университета я хочу сама его выследить». Полуденное солнце купает в тусклой желтизне облака, городской смог и террасы зданий, и с балкона я вижу, как рабочие вместе с животными на травяных террасах направляются в тень. Сознание по привычке перебирает детали. (В здании сорок семь террас. Один из работников террасы двенадцатого этажа ухаживает за стадом из тридцати двух карликовых овец. Головы у карликовых овец круглые, а не конусообразные, следовательно, их привезли по морю с Южно-Американских островов, и, если за работником закрепили именно это стадо, значит, он хорошо знает, как ухаживать за этим видом овец, возможно, какое-то время жил на островах и наверняка бегло говорит на нескольких диалектах испанского и португальского.)

Жара выматывает, и я отвлекаюсь от размышлений. Жилет липнет к рубашке, а украшенная кружевом рубашка – к коже.

Метиас снова поднимает голову к небу, натягивает перчатки (черный неопрен, спектральная подкладка, тыльная сторона украшена отличительными знаками капитана) и направляется в дом. Я следую за ним.

– Похоже, вечером будет дождь, – говорит Метиас. Он останавливается и гладит нашего Олли, белую овчарку, который разлегся на диване. – Без меня не тренируйся. Не хочу, чтобы ты заболела, бегая под дождем.

Я не смотрю на брата и не отвечаю. «Начинается».

Метиас замечает мое молчание и переводит на меня взгляд. Я вижу, как на его лице возникает недовольство.

– И не гуляй с Олли по улицам. Вечером во всех секторах могут отключить электричество. Будь осторожна… По крайней мере, пока я не вернусь домой. Я серьезно, ясно? Я видел, как на тебя смотрят мужчины. Мне это не нравится.

Я терпеливо жду, пока брат договорит все то, что уже повторял мне бесчисленное множество раз (девяносто два, если точно): при сигнале о наводнении бежать на пятнадцатый этаж; держать поблизости газовые лампы на случай отключения в городе электричества; не тренироваться в скалолазании, используя внешнюю стену нашего дома; не отрабатывать навыки слежки за незнакомцами; не пораниться.

– И сама на обед не ходи. Пусть тебе что-нибудь принесут. – Метиас заставляет меня посмотреть ему в лицо и строго произносит: – Осторожнее с тем, кому открываешь дверь.

Я поднимаю бровь и говорю:

– Не смеши меня. Я же не дура. Нет надобности напоминать мне очевидное.

Метиас колеблется. Затем коротко улыбается в ответ, словно и правда не станет за меня беспокоиться, словно и правда согласен с тем, что я слишком умна для таких ошибок, а он просто параноик. Но все же я замечаю в его глазах тревогу. Несмотря на мою острую интуицию, отличную учебу в Стэнфорде, успехи в самообороне, стрельбе и рукопашном бое, в глазах Метиаса я все равно вижу тот же страх. Он боится, что со мной может что-то случиться, как с нашими родителями. Этот страх никогда не оставляет его лицо.

Метиас вздыхает и снова отворачивается.

– Просто не выходи никуда сегодня вечером. Останься дома.

– А сам-то уходишь. Я бы сказала, что это нелогично и лицемерно.

– Я уже говорил тебе «нет». Дважды. И ты все же хочешь пойти со мной?

– Ты так проницателен.

Метиас направляется в бывшую спальню родителей. Я прислоняюсь к стене, а брат открывает шкаф и начинает копаться в коробках.

– Когда я выбираю, кто пойдет на миссию, у меня нет надобности в тебе, Джун. Есть солдаты и способнее тебя.

– Правда? – отвечаю я. – Назови хоть одного.

– Томас. Уильям и Марк.

Я продолжаю смотреть на брата, но Метиас не поднимает голову и все так же роется в шкафу.

– Ответ неверен, – отвечаю я. – Мне известно, что я лучше.

– Тебе пятнадцать.

Да. А еще я единственная во всей Республике прошла испытание, получив высший балл в тысячу пятьсот очков.

– Это к делу не относится, – возражаю я. – В темном переулке я могу ускользнуть от всех троих.

– Мне не нужен кто-либо неуловимый. Не нужен детектив. Мне нужна охрана, большие отряды сильных людей, которые не ставят под вопрос мой авторитет.

Я прикусываю язык, чтобы промолчать. Метиас взял меня на миссию только раз. Раз. Год назад командир Метиаса поручил ему убить сбежавшего военнопленного. Военнопленный был солдатом Колоний, нашей страны-соседки, пустой земли на востоке Америки с затопленными полями и жаждущими войны дикарями. Метиас таскал меня за собой, и вместе мы преследовали военнопленного все дальше и дальше вглубь нашей территории, прочь от разделительных ограждений и полоски земли между Республикой и Колониями, прочь от фронта и усеянного воздушными кораблями неба. Я загнала преступника в угол, и Метиас его пристрелил.

Во время погони мне сломали три ребра и ранили в ногу ножом. Теперь Метиас отказывается брать меня с собой.

– Будь разумным, – говорю я спустя некоторое время. – Для наблюдения за лабораторией больницы тебе нужен проницательный солдат. Если явятся нежелательные гости, я первой это пойму. Я могу прикрыть твою спину. – «Я могу защитить тебя», – добавляю про себя.

Метиас даже не потрудился подумать.

– Нет, – отвечает он. – Решение окончательное. Я не возьму тебя в лабораторию.

– Значит, ты не доверяешь мне свою жизнь. И жизни твоих солдат.

– Я полностью тебе доверяю.

Я замолкаю и смотрю, как Метиас достает из шкафа три коробки. Каждая размером двадцать на двадцать. Коробка номер один: старые фотоальбомы наших родителей. Коробки номер два и три: дневники Метиаса. Я стискиваю зубы. Не люблю, когда брат достает эти альбомы. Время от времени он просматривает их, бесполезные фотографии наших родителей. Не вижу в этом никакого смысла. Многие дети Республики потеряли родителей при более ужасных обстоятельствах, чем автокатастрофа. Зачем смотреть на фотографии людей, которых уже нет? Разве кому-то есть от этого польза? Разве это залечит твои раны? Но потом мне становится стыдно за подобные мысли. Я не знала родителей достаточно долго, чтобы полюбить их так, как Метиас. Если я оплакиваю их потерю, то оплакиваю отсутствиекаких-либо воспоминаний о них. Все, что я помню, – это взрослые ноги, снующие по квартире, и взрослые руки, которые берут меня из кроватки. Все.

Все детские воспоминания – аудитория, где я получила награду, теплый суп каждый раз во время болезни, то, как меня ругают или укладывают спать, – связаны только с лицом Метиаса.

Брат открывает коробку номер три. Там лежат двенадцать дневников в кожаном переплете.

– Что ты ищешь? – спрашиваю я.

– Ничего, ничего. Просто один свой старый значок.

Ложь! Метиас держит старые значки не здесь. Метиас отряхивает руки от пыли и поднимается. Потом колеблется, словно хочет мне что-то сказать, но раздумывает. Кладет руки мне на плечи.

– Я объясню позже… нам о многом нужно поговорить. – Метиас опять смотрит на коробки с дневниками, не обращая внимания на мой вопросительный взгляд. Потом быстро целует меня в лоб. – Люблю тебя, Джучок, – произносит он свое фирменное прощание. И поворачивается, чтобы уйти, не дожидаясь, пока выражение моего лица изменится.

– Я не стану дожидаться тебя и лягу спать, – бросаю вслед, но к тому времени Метиас уже стоит у входной двери, открывает ее, уходит. Некоторое время я остаюсь на месте, сглатывая страх, который поднимается во мне каждый раз, когда Метиас идет на миссию. Словно это последний раз, когда мы виделись. – Будь осторожен, – тихо шепчу я.

Но сейчас говорить это уже бесполезно. Метиас слишком далеко, чтобы меня услышать.