Текст книги "Пустые времена"

Автор книги: Марго Па

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

ЗИМА. КОПИЯ ДУШИ

Ад – это другие.

(Жан Поль Сартр)

Яркий луч прожектора осветил котлован, и длинная изогнутая тень задрожала на противоположном его конце. Вика посмотрела на свою тень. Как же ей одиноко ночью на городской стройке! Прожектор изменил направление, тень разделилась, и они затанцевали по краю котлована уже вдвоем.

«Теперь можно уходить, она не останется совсем одна, у нее появился двойник», – подумала Вика и зашагала в сторону дома.

«В сердце дождя мир рождается заново.

У безмолвия я учусь говорить.

И безумием сна со дна самого-самого

Я хотела себя исцелить», – в детстве у нее была увесистая синяя тетрадка в кожаном переплете, куда она записывала свои стихи. Тетрадка стала для нее магическим символом, смыслом бытия, отличием от всех остальных. Ей казалось, что рифмовать строки – особый дар, доступный лишь избранным. Никто из знакомых Вики не обладал и долей ее умения превращать образы в мелодию рифм. Тем более что рифмовала она не сама, ей словно кто-то нашептывал на ухо. Волшебный голос. И это позволяло ей верить в свою избранность. В ее жизни все было именно так, как и в биографии многих поэтов: провинциальный город, бедная семья, точнее, ее отсутствие (Вику воспитывала бабушка), волшебный голос, льющийся с небес. Образы слагались в слова, слова в строки, строки в грустные истории, без которых ее дни становились бесцветными. И она гордо зачитывала особенно любимые ею рифмы сентиментальным одноклассницам в школьном туалете. Бесплатный литературный вечер – за пачку сигарет. Казалось, волшебный голос будет вести ее по жизни вечно. Но она повзрослела, и после выпускного вечера ее театр опустел, и читать стихи уже было не для кого. Единственная верная подруга детства покончила с собой...

Мысль о чьем-либо самоубийстве граничит с отвращением, как и любое проявление слабости в обществе сильных. Они вместе решили поступать на исторический факультет. Порой лишить человека жизни может такая мелочь, как проваленный вступительный экзамен или страх признаться в этом родителям. Конечно, спустя много лет она увидела бы все в ином, возможно, комичном свете. Но тогда… Тогда это стало для нее настоящей трагедией, столкнувшей с подоконника в распахнутую пропасть неба. Как часто потом Вике снился плоский удар, словно кто-то хлыстом отсек все воспоминания детства, и тело, распластавшееся на асфальте, с раскинутыми руками-крыльями мертвой птицы! Но пока подруга плакала, стоя на подоконнике, Вика не верила в серьезность происходящего, а спустя несколько секунд верить или не верить уже было слишком поздно, а точнее – все равно. Вика молча вошла в экзаменационный класс, плотно прикрыв за собой дверь, и стала студенткой…

Она не могла объяснить себе поступка подруги, но вместе с ней Вику покинул и голос: она не написала больше ни строчки. Стихи ушли. Порой ей казалось, что та предала ее, украла дар превращать образы в мелодию рифм. В глубине души Вика обвиняла именно ее в своей потере.

Вика закончила исторический факультет Псковского университета и получила работу гида. Но все это было слишком мелко для нее, ее ничуть не интересовала история народа, существовавшего на свете задолго до ее рождения, ей хотелось написать свою.

А стихи по-прежнему не возвращались. Напрасно просиживала она дни и ночи над раскрытой тетрадкой, голос молчал.

«Что же будет с моей жизнью? В чем теперь ее смысл? » – спрашивала себя Вика и не находила ответа.

Если взять все книги, написанные человечеством со дня сотворения мира, и представить их в виде кирпичей, то можно выстроить огромный мегаполис, как Мехико, Токио, Москва или Нью-Йорк. Но вспомните хотя бы одного автора, который бы честно ответил вам на вопрос: «Зачем мы здесь, на Земле?» Каждый сам должен найти ответ, и Вика нашла.

Шел дождь. Она смотрела на ослепший фонарь из темноты и вдруг подумала, что если в его свет войдет человек – одинокий, сгорбленный и несчастный – это будет фантастически красиво. Без него пейзаж оставался как бы незаконченным. Наверно, смысл жизни не может заключаться внутри нее самой. Никто не обратит внимания на сорвавшийся с ветки лист, но пока он не коснулся земли, он – мгновение, без которого лето не может превратиться в осень. И смысл мгновения в том, что на смену ему приходит новое. Человек в свете фонаря стал ностальгией по старым черно-белым фильмам, однокласснице с руками-крыльями мертвой птицы, стихам, ушедшим вслед за ней.

Так белые листы в конце Викиной тетради навсегда остались пустыми. А она села за печатную машинку и написала первый киносценарий об одинокой фигуре в свете фонаря. У нее вновь появился шанс почувствовать себя избранной. Кино мыслит образами, как и поэзия. Сценарий ближе к рифме поэта, нежели к прозе романиста. Проза рождается в раздумьях и рассуждениях. Стихи или кадры из кинофильма приходят ниоткуда: из снов, шепота дождя, незнакомого, но волнующего запаха, чьей-то незаконченной фразы, случайно подслушанной за столиком в кафе. Это то, что тебе не дано понять или доказать на страницах романа, но дано почувствовать и представить так же ясно, как лица близких тебе людей. Проза – совершенная картина художника, стихи же или сценарий киноновеллы – всего лишь ее набросок. Набросок души.

Голос робко поздоровался, тихонько проскользнув в приоткрытую дверь, тот дождь в свете фонаря привел его обратно домой:

«Есть люди, которым непременно нужно сочинять истории…

Только одни, когда им хочется что-то рассказать, выплеснуть свои эмоции, садятся за стол и пишут длинное откровенное письмо неведомому другу. Обстоятельно и подробно.

Со временем они становятся блестящими писателями.

А другие…

Они собирают друзей вокруг костра и рассказывают им невероятные сказки, пританцовывая, размахивая руками и корча жуткие, трогательные и смешные гримасы, придумывая на ходу образы и портреты.

Никто им не верит, но все-таки каждый ждет, что с ним вот-вот произойдет нечто необыкновенное. Такие люди делают кино», – записала Вика и убрала тетрадь подальше в нижний ящик письменного стола, чтоб уже никогда больше не оглядываться назад.

Освободившись от жесткой рифмы стиха, она смогла вырваться из своего маленького провинциального городка. Она написала в одну из московских кинокомпаний, из тех, что вечно устраивают конкурсы для сценаристов в сети.

И… О, чудо! Ее сценарий понравился, и на экраны страны вышел фильм с ее именем в титрах.

Денег, вырученных за сценарий, хватило на то, чтобы перебраться в столицу и начать новую жизнь. Предав рифму стиха, она с легкостью оставила Псков и своих безутешных близких. И ее не пугало, что новая жизнь началась с череды предательств.

«В этом мое предназначение. Все остальное должно отступить», – оправдывала себя Вика.

Вскоре она получила место в группе сценаристов сериалов для развлекательного телевидения. В нее поверили. Не учли только одного: в отличие от профессионалов, которые каждый день садятся за стол и пишут по серии в день, словно приходят на работу, новичок молча курит и ждет вдохновения.

Прочитав идею продюсера для очередной мыльной оперы, а точнее, ее отсутствие (еще одна лирическая калька, еще один банальный любовный треугольник), Вика не смогла выдавить из себя ни строчки. Ей вовсе не было противно писать слезливые мелодрамы. С тех пор, как стихи обратились для нее прозой, ей стало казаться, что на словах все позволено. Слово – легковесно, его всегда можно вычеркнуть, заменить другим, переписать заново, и нет рифм, которые сдерживали бы душу.

Проблема заключалась в следующем: она не умела писать по заданному шаблону. Ее волшебный голос вернулся, он повзрослел и не желал слушать никого другого.

Промучившись над лирической калькой, раздумывая, чем бы ее оживить, неделю, она вставила в печатную машинку чистый лист и подчинилась голосу.

****

Внутри пелены, в сердце дождя она остановила машину. Продолжать путь было бессмысленно. Она даже не смогла определить, где затормозила – на обочине или посредине дороги. Дождь медленно накрывал ее темным зловещим куполом. Она помогла ему, выключив фары, и мир вокруг нее исчез, словно кто-то захлопнул дверь в детскую, оставив ребенка дрожать от страха в полной темноте.

На Востоке дождь считают посредником между Небом и Землей. Дождю всегда холодно, он протягивает свои руки-капли к человеческим лицам, стараясь согреться, но люди скрываются под зонтами. Она ненавидела зонты с детства, возможно, потому что тоже всегда мерзла, особенно по ночам.

Все началось с легенды о ведьмах, подслушанной под дверью в комнату взрослых в одну из таких же дождливых и темных ночей ее далекого детства в Пскове.

Итак, в 1411 году двенадцать колдуний были сожжены жителями Пскова по подозрению в том, что наслали на город мор, – об этом гласит летопись Пскова, это исторический факт, отраженный в Полном собрании русских летописей. Но местным жителям известна и другая правда, передаваемая из уст в уста на протяжении сотен поколений: не все двенадцать женщин были колдуньями, лишь одна из них. Но и ее вина до конца не доказана. Ведьма творила зло не своими руками, она создала Двойника, который обрел плоть и кровь, принося городу голод, мор и разрушения. Однажды Он ушел и не вернулся. По преданию, Двойник Ведьмы до сих пор бродит по свету, желая обрести новую жизнь…

– Кто сможет проводить меня к месту сожжения?

– Вика, конечно. Она – самый опытный экскурсовод в этих местах и знает о ведьмах все, писала дипломную работу по истории религии на эту тему.

– Здравствуйте, Вика! Мне сказали, что вы сможете быть моим проводником к полю ведьм.

С первого взгляда можно было понять, кто он. Черный мерседес, черное распахнутое кашемировое пальто, смеющиеся черные глаза, гладко зачесанные волосы, дорогой парфюм. Успех сочился из каждой поры его самодовольного лица. Но слишком много в нем было черного.

«Странно, как раз таким я представляла себе современного инквизитора», – усмехнулась про себя Вика. И они отправились через город к полю на окраине.

– Кто такие ведьмы, по-вашему?

– Просто женщины, свободные от мужчин. По сути, они – первые ремесленницы.

Они лечили людей, снимали заговоры, насылали на врагов порчу, и люди платили за их ремесло. Им совсем не нужно было становиться женами, чтобы выжить и прокормиться. Они первые перестали быть рабынями мужчин.

– Чем вам так насолили мужчины? Ей-богу, первый раз встречаю женщину, выступающую против брака.

– Брак – такой же миф, навязанный обществом, как и все остальные.

– Хорошо, но ведьмы же еще и колдовали. Как насчет ворожбы, ведь это – против Бога?

– А Бог, он – кто?

– Мужчина…

– На Руси вообще большинство христианских обрядов имеют языческие корни.

Да и ведьм сжигали не потому, что они – против Бога, а потому что имели власть над сильными мира сего.

– Вика… Вы несете в мир агрессию, кем вы себя ощущаете?

– Не знаю… Другой!

– Потомком ведьмы?

– Вполне возможно…

– Тогда тем более вы должны знать, кем были эти женщины. Ощущать их внутри себя. Расскажите мне все, что вы чувствуете, и я больше не задам вам ни единого вопроса.

Они спустились с пригорка, и перед ними раскинулось огромное поле.

– Хотите прогуляться по грязи или отсюда посмотрим?

– Я не утону, – и он уверенно шагнул вперед.

Вика двинулась за ним, осторожно ступая след в след.

Осенью поле превращалось в бурое чавкающее болото. Ветер ударил ей в нос чем-то до головокружения приторно сладким, так что к горлу подступила тошнота. Она замедлила шаг и замолчала, тщательно вытирая лицо, словно пыталась избавиться от назойливого запаха столичного гостя.

– Лучше расскажу, как они умерли. В наших краях высокая влажность, поэтому тела не горели. Ведьмы умирали, задыхаясь в дыму, от запаха собственного тлеющего мяса. Они покрывались ужасными волдырями, которые лопались, придавая жертвам вид оплавляющегося воска. Говорят, ее обгоревший труп тоже напоминал свечу.

Он долго смотрел вдаль, на поле, словно пытаясь представить страшную картину минувших столетий.

– Вика, у меня к вам – деловое предложение, – вдруг начал он уже совсем другим тоном, резко повернувшись и глядя ей прямо в глаза. – Мне нужен человек, который сможет разработать туристический маршрут по местам сожжения ведьм.

– Думаете, это будет кому-нибудь интересно?

– Я уверен. Я зарабатываю тем, что продаю людям сильные эмоции, а что острее всего чувствуешь?

– Страх…

– Правильно! – и он радостно потер руки. – Страх – основа всего. Кстати, помните знаменитую комнату страха? Это мое изобретение.

«Сколько же ему лет? – изумленно спросила себя Вика. – Комната страха появилась чуть ли не одновременно с первыми аттракционами, это лет двести назад, если не больше…»

А он тем временем продолжал:

– Переедете в столицу, повкуснее распишете тур, будете приезжать сюда потом уже с группой туристов. Люди всегда клюют на сенсации и платят за них немалые деньги. Подумайте… Что вам терять? Неужели столь красивой и умной женщине не скучно жить в этом маленьком заброшенном городке?

– Не такой уж он и заброшенный! – возразила Вика, но тут же осеклась. Предложение действительно казалось заманчивым: в одночасье оказаться там, где бурлила жизнь, среди неоновых огней в городе возможностей, оставив позади псковские хмурые зимы и безденежье.

– Насчет жилья не беспокойтесь – я сниму вам квартиру. Ну, так как? По рукам? – настаивал он.

Внезапно ветер стих, все вокруг замерло, словно в ожидании ее ответа. Вика молча смотрела на него: черные глаза продолжали смеяться, он медленно пил ее силы, снова закружилась голова.

«Дьявол!» – мелькнуло в сознании.

– Вам плохо?– он подхватил ее под руку и помог осторожно присесть на корточки.

– Ничего, устала, минутная слабость…

Он по-прежнему, не отрываясь, смотрел на нее.

– Я согласна, – сказала Вика, глядя на него снизу вверх, как на божество.

Он быстро протянул ей визитную карточку.

– Как приедете в столицу – сразу звоните.

– А как скоро нужно ехать?

– Вчера! Чем скорее, тем лучше, – донеслось до нее уже с пригорка.

И он исчез среди не облетевшей листвы так же внезапно, как и появился.

Ворон замедлил полет и замер, планируя в воздухе. Резкий взмах его крыльев принес городу новое серое утро. Чем ближе он подлетал к земле, тем быстрее таял город в предрассветном тумане. Наконец он нашел заветное окошко: резкий стук, звон стекла. Тишина. Вестник с того света.

– Опять он... И третьего дня сидел. Не уезжай, внученька! Что-то недоброе ждет тебя там.

– Перестань, ба! Хватит с меня твоих дурных предчувствий! Я жить хочу… полной грудью. Если б ты знала, как я ненавижу наши псковские зимы! Ненавижу ждать, что когда-нибудь все изменится. Вот, изменилось!

– Ты – мой единственный свет в окошке… Ты же не вернешься. Останься, у меня кроме тебя никого нет.

– Хватит плакать! Я ненадолго. Устроюсь и заберу тебя к себе.

– Тогда дам оберег тебе с собой в дорогу – старое фамильное зеркало.

Зеркало было непрозрачным, как бы из жести, с плетеными ржавыми узорами по краям, с трудом верилось, что оно когда-то могло отражать чей-либо лик.

– Зачем оно мне такое мутное? Что я там смогу увидеть?

– Опасность. В предвестии беды зеркало очищается. Увидишь в нем себя – возвращайся.

Ничего не оставалось, как сунуть ненужный предмет в переполненную до краев дорожную сумку. Последний жест благодарности близкому человеку, который когда-то заменил ей целый свет, а теперь вынужден был встречать старость в полном одиночестве.

Всхлипывания дождя предвещали его скорый конец. Но ей все никак не хотелось повернуть ключ зажигания. Резкий удар в крышу заставил ее вздрогнуть всем телом.

Наверно, ветку оборвало ветром…

Ветку ли?

Опустив окно, она вдохнула холодный ночной воздух, пытаясь очнуться от тяжелого сна, сковавшего тело.

Дождь закончился. Из-за туч робко выглянула слепая луна.

****

Всхлипывания дождя предвещали его скорый конец. Из-за туч робко выглянула слепая луна.

«Последний дождь в этом году», – подумала Вика, мельком взглянув в окно, и устало уронила голову на руки. Болела спина. Она целый день просидела, склонившись над печатной машинкой, сотни раз переписывая заново первые две страницы сценария. Для мистического триллера о сожжении ведьм он выглядел слишком личным.

Ведьмы существовали на самом деле: записи о сожжении хранились в одном из храмов Пскова, и Вика смогла прочесть их, когда работала гидом. Но все остальное в сценарии было о ней, о ее детстве и юности, и она никак не могла вычеркнуть себя из текста, история становилась безликой, разваливалась на куски. В этом, наверно, и есть смысл хемингуэевского «честного романа».

В коридоре послышались мягкие, крадущиеся, почти кошачьи шаги.

«Хозяйка! Снова потребует квартплату», – Вика быстро выключила свет, стараясь двигаться, как можно тише, и не дышать. Хозяйка долго звонила в дверь. Потом демонстративно громко прошлепала к лифту.

«Это еще не все, сейчас вернется», – и точно, под дверь была просунута записка с угрозой выселения. Если она не оплатит квартиру сейчас, то через неделю окажется на улице. Квартира нравилась Вике – загадочная и мрачная, в центре старой Москвы. Жалюзи и двери скрипели, как тюремные решетки, – лучшего места для событий зловещей сказки не найти. Здесь пахло плесенью и творчеством.

У квартиры был только один недостаток – все дома в округе сносили под застройку улицы новыми бизнес-центрами. Вика писала бы по ночам, но они работали в две смены и ночью тоже долбили. Лишь дождь усмирил их немного, и воцарилась долгожданная тишина.

Вика осторожно подошла к двери, взяла листок в руки и, даже не читая, разорвала его. Денег у нее не было. Задаток за мыльную оперу пришлось вернуть. И теперь она как тень бродила по приемным продюсеров, надеясь, что они вновь поверят ей и подпишут контракт на ее сценарий «Двойник», хотя не знала наверняка, закончит ли начатое.

Продюсеры не спешили подписывать, деньги таяли. И Вика обреченно думала о том дне, когда ей ничего не останется, как встать за прилавок в каком-нибудь магазине хлебобулочных изделий и вернуть банку купленную в кредит машину или… Сесть за руль и поехать домой, в Псков. Там кредиторы не будут ее искать, она закончит сценарий и сможет вновь вернуться в столицу. Вставать за прилавок и расставаться с машиной Вике не хотелось, но еще больше ее пугало возвращение домой: все, кого она так легко бросила ради победы, были уверены в том, что так оно и есть, и ей ничего не оставалось, как продолжать поддерживать в них эту иллюзию. Иначе ее предательству не нашлось бы оправданий, оно выглядело бы бессмысленным и жестоким.

Она физически, до тошноты, боялась уезжать и возвращаться. Ей казалось, что стоит отвести взгляд, исчезнуть из чьей-либо жизни хоть на минуту, как сразу потеряешь над ней контроль, что после годового отсутствия она не найдет тех, от кого уезжала. Они изменились и больше не ждут ее возвращения. Вика верила им, своим близким, но страх потери внутри нее был животным, неистребимым. Он не уходил и не менялся, даже когда она отворачивалась от окна и закрывала глаза.

Раздумья прервал телефонный звонок. На утро следующего дня Вике назначили встречу. Это и стало ее последней надеждой.

****

Ровно в девять утра Вика открыла дверь в свое будущее.

Молоденькая девушка-секретарь удивленно подняла брови.

 – Здесь какая-то ошибка… Вика уже давно на работе, с девяти, как и было условлено. Я только что рассказала ей о новых обязанностях и показала офис. А вы – кто?

Вика снова посмотрела на часы над ее головой: пока она делала несколько шагов от двери до секретарского стола, стрелки успели преодолеть целых четыре деления и замерли на цифре двенадцать. Тишина. Шуршание автоматических дверей. Вика оглянулась на звук: в проеме двери она увидела себя. Снова, как и при первой встрече с незнакомцем, закружилась голова. Воздух стал приторно сладким, точнее, его катастрофически не хватало. Задыхаясь, Вика ринулась к выходу.

Но дверь распахнулась не на улицу, а в темный коридор, где за каждым поворотом открывались все новые двери и новые повороты. Резкий мечущийся свет, невнятные шепоты и крики, словно кто-то преследовал ее. Она бежала до тех пор, пока ручка очередной двери не расплылась перед глазами.

Темнота, из которой, как в калейдоскопе, начали проступать видения, значения которых Вика не понимала. Врач скорой помощи беспомощно развел руки над девушкой, истекающей кровью на асфальте. За стеклом монитора бился и скалился живой человек, пытаясь выбраться наружу. Тело ведьмы, оплывшее, как воск свечи, бережно снимал с шеста ее же Двойник, нежно протягивая мужчине в черном…

Вика попыталась подняться на ноги и проснулась.

Резкий утренний свет. Приснится же такой кошмар!

Вика осторожно подняла голову, острая боль сдавила виски. Неужели проспала? Нет, все в порядке, пора собираться на новую работу.

Теплые струи душа расслабили тело и немного успокоили. Ночные страхи стали забываться. Что-то напевая, она красила ресницы, как вдруг заметила: ее отражение в зеркале пропустило несколько движений, затем неспеша закрутило тюбик и положило тушь на полочку. Вика изумленно опустила глаза: открытый тюбик туши по-прежнему оставался у нее в руке. Ей стало страшно, и, наверно, глаза ее выражали ужас, только она этого не видела, ее отражение спокойно улыбалось ей. И тут она поняла: на нем совершенно другая одежда.

Внезапно сработал сигнал автоответчика – пии–пиип, новое сообщение:

– Вика, внучка! Позвони мне, пожалуйста. От тебя – никаких вестей уже целый месяц. Я очень за тебя переживаю!

Месяц? На календаре странички аккуратно оторваны, действительно прошел месяц после ее приезда. Вика бессильно опустилась на диван.

 «В предвестии беды зеркало очищается. Нужно найти это чертово зеркало!»

 Но зеркало бесследно исчезло в ворохе неразобранных вещей.

«Месяц! Пропал целый месяц! Я ничего не помню… Она украла мое время! Но она – это я. Нет, она только внешне моя копия… Кто – она?»

Вместо ответа за окном безмолвно осыпался хлопьями первый снег. Двойник, неслышно ступая, пересек комнату и резким движением опустил жалюзи. Затем Она оглянулась: на белом как мел лице сверкнула презрительная и жестокая улыбка.

– Ты готова? Пора в путь!

Оттолкнув от себя ее ледяные руки, Вика метнулась к двери. Ей повезло, она успела схватить куртку и выбежать из квартиры.

Скорее исчезнуть за пеленой снега и никогда не возвращаться, забыть все, что случилось. Домой! Нужно ехать домой!

Нет, нужно взять себя в руки и решить, что делать дальше.

Хорошо, что толчея в метро. Час пик. Люди идут мимо бесконечным потоком… Но в толпе появляется кто-то в знакомой куртке, знакомая походка, лицо. Снова Она! Люди исчезли. Пустая платформа онемела, стих гул поездов. Никого вокруг. И больше некуда бежать – за спиной железнодорожные пути, а она всегда оказывалась рядом, безмолвно протягивая белые ледяные руки. И ее пронзительный смех отзывался эхом под потолочными сводами...

****

Ноябрьский дождь стал последним в этом году. Выйдя из дома, Вика шагнула в настоящую русскую зиму. За ночь Москва превратилась в лицо красотки под толстым слоем белил, умело наложенным новомодным стилистом, что выглядело совсем не вульгарно. Зима резко взяла свое: снег запорошил мосты и дома, парки и улицы, машины и деревья. Город тонул в белизне, и у всех вокруг вновь родилось предчувствие катастрофы, пробок и рвущихся под тяжестью снега проводов. Снегоуборочные машины захлебывались, а снег все шел и шел, не прекращаясь ни на секунду.

Вика остановилась у подъезда продюсерского центра, стряхнув с непослушных волос хлопья снега.

– Доброго, снежного утра Вам! – радостно окликнул ее дворник.

Он стоял на карнизе, лопатой счищая снег с крыши. Вика почувствовала тепло благодарности: каждое утро здесь ей говорили, что никто не хочет видеть ее, и она уходила ни с чем. Надежда на контракт таяла, с каждым новым визитом она становилась все меньше и меньше, пока не умирала совсем. И каждое утро добрый старик своей улыбкой возвращал ей надежду снова и снова, как снег, который не прекращался ни на секунду.

– Спасибо, и Вам! – откликнулась Вика и замерла. На крыше рядом с дворником стоял Гоша.

– Привет! – сказал Гоша, стряхнув с непослушных волос хлопья снега.

«Как красиво смотрится белое на черном. Наверно, я выгляжу также», – подумала Вика.

Только это не мог быть Гоша. Он никогда не приезжал в Москву. А парень на крыше, помощник дворника, слишком похож на него.

«Луна – слепая, и она нас не видит», – открыл для себя Гоша, будучи ребенком. Шли годы, но он упрямо продолжал верить в слепоту луны и твердить об этом. Странный, решили все и продолжили заниматься своими делами.

В детстве с ним никто не играл. Нет, он не был замкнутым, напротив, его тянуло к людям, но окружающие почему-то смущенно пожимали плечами и старались уйти как можно скорее, оставив его одного строить дома из кубиков. Что-то было не так с этим мальчишкой: его глаза всегда оставались серьезными, даже когда он улыбался, и никто не решался заглянуть в них. Его боялись и обходили стороной. Никому не хотелось видеть свое отражение в прозрачном, как родниковая вода, взгляде – становилось слишком холодно на душе.

Он не обижался, лишь продолжал строить игрушечные домики. Все дети – одиноки, думал Гоша, потому что не в состоянии понять, чем именно так заняты взрослые. Но в отличие от остальных детей, повзрослев, он так этого и не понял. Люди вообще не способны понять друг друга. Вечная Вавилонская башня! Мы говорим на разных языках и видим мир каждый по-своему. Мы обречены на полную нравственную изоляцию. Непонимание сквозит из миллионов открытых форточек. Из этих сквозняков и рождается северный ветер, приносящий с собой зиму.

Зиму Гоша не любил. Он часто простужался и болел, но никто не навещал его. Работа, дела… – отмахивались от него. Но он знал: все важные дела – всего лишь причина не смотреть на снег, не говорить друг с другом, не ждать, не жить.

В Вике же его слепая луна будила неизведанные фантазии, и их потянуло друг к другу. Сейчас ей вдруг вспомнилось, как Гоша рассказывал о высшем проявлении любви.

– Это когда ты идешь по улице и в каждой встречной девушке видишь свою любимую. Как будто у всех женщин мира ее лицо. Однажды я шел по улице и вдруг вижу: идешь ты. Я думаю, что же я стою, нужно догнать тебя, взять за руку, задержать…

– И что дальше? – спросила Вика.

– Ничего, я догнал ее, но это была не ты, и даже не похожа на тебя, мне показалось. Я очень скучал по тебе и поэтому видел повсюду, – ответил тогда Гоша.

Когда Вика уезжала, он в шутку хотел ее клонировать, мол, ты можешь ехать, куда угодно и делать, что хочешь. А у меня останется твоя другая половина, которая никогда меня не бросит. Твой Двойник.

Гоша нарисовал ее трехмерную копию внутри компьютерной программы. И свою тоже – рядом с ней. И теперь их виртуальные сердца были заперты навечно в его программе 3D моделирования. Он не понимал, что Вика бросила не его самого, а его неспособность найти место под солнцем. Если представить себе шкалу честолюбия, то они находились на противоположных ее концах. Он ничего не хотел, ничего не добивался, жил по ту сторону монитора, а Вика не могла принять его таким, как есть. Слишком они разные! Плюс притягивается к минусу, но порой против своей воли. Согласитесь, трудно уважать человека, если он ни к чему не стремится.

В том, что на крыше Вике привиделся именно Гоша, был тайный знак для нее. Вика вообще повсюду видела знаки, которые становились предвестниками ее судьбы. И сейчас судьба требовала от нее возвращения. Встречи с тем, кого она по-настоящему любила. Разлука с Гошей совсем не мешала Вике продолжать любить его. Ей достаточно было знать, что он где-то ходит по Земле и думает о ней, остальное она могла сочинить сама. На расстоянии мы способны видеть в любимых только достоинства, таково свойство человеческой памяти – бережно хранить все лучшее, избавляясь от боли и непонимания, окрашивать воспоминания в светлые тона. На расстоянии любовь приобретает ореол трагедии, становится печальнее, романтичнее, а значит, и сильнее.

****

– Девчонка под поезд бросилась! Молодой человек, сделайте же что-нибудь! – истеричный крик женщины за спиной вывел Гошу из оцепенения.

Он оглянулся: силуэт какой-то сумасшедшей, как в замедленной съемке, летел, не касаясь земли, в темный проем метро. Крик женщины зомбировал сознание. Гоша прыгнул на рельсы вслед убегающему силуэту.

Страшный гул. Желтые глаза надвигающегося поезда. Успели!

– Нехорошо прыгать под последний поезд, так домой никогда не доберешься! – он едва отдышался, и только сейчас почувствовал страх.

– Она хочет убить меня! Она – там! – девчонка пыталась вырваться изо всех сил, постоянно оглядываясь по сторонам.

Поезд скрылся из вида. Платформа вновь опустела.

– Гоша, – представился он, помогая ей подняться на ноги.

– Вика… – она испуганно искала взглядом кого-то на пустой платформе. – Сколько сейчас времени?

– Не все ли равно самоубийцам? Почти час ночи.

Он злился. Она молча отошла от него подальше и присела на скамейку у стены, беспомощно уронив голову на руки.

– Когда я входила в метро, был час дня, сейчас ночь. Она украла мое время, теперь хочет забрать жизнь! – гулко всхлипнул ее голос.

«Сейчас начнется! Терпеть не могу слез!» – зло подумал Гоша, но все же подошел к ней снова.

– Тише! Кто – Она?

– Я… То есть не я, женщина с моим лицом и телом. Она работает вместо меня, живет в моей квартире. А я – словно во сне, и не могу проснуться… не могу найти выход.

Все двери одинаковые…

– Хочешь сказать, у тебя появился Двойник? Похоже, мы в одной лодке. У меня – тот же кошмар, и самое смешное, что я сам его создал.

Они сидели в маленьком ночном кафе неподалеку от метро и сквозь огромные окна смотрели на ночные огни безлюдных улиц. Кофе был холодным и невкусным. Рядом за столиками несколько забулдыг-полуночников допивали невкусное пиво. Уставший бармен грустно водил тряпкой по барной стойке.

– Когда ты ее увидела впервые? Откуда она взялась? – нарушил наконец тягостное молчание Гоша.

– Из зеркала. Есть легенда о Ведьме, которая создала Двойника, ее сожгли на костре, а он исчез. По легенде, ушел через ее зеркало. Бабушка подарила мне старинное зеркало, возможно, это и есть то самое… – начала рассказывать свою историю Вика, но что-то помешало ей закончить фразу, она оглянулась. Бармен, задумчиво смотрел на мелькающие за окном фары ночных машин, протирая дыру в стойке.

«Красиво», – подумала Вика, проследив его взгляд.

Туман медленно растворял стекло, сквозь которое проявлялись Они. Двойник Гоши помог войти Двойнику Вики, в ожидании они сели чуть поодаль от них. Время остановилось. Замигал и погас свет. В наступившей тишине зазвенел воздух. Кафе освещалось лишь ночными огнями улицы сквозь высокие окна.