355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Маргерит Юрсенар » Диалог в трясине. Одноактная пьеса » Текст книги (страница 1)
Диалог в трясине. Одноактная пьеса
  • Текст добавлен: 15 октября 2016, 06:37

Текст книги "Диалог в трясине. Одноактная пьеса"


Автор книги: Маргерит Юрсенар


Жанр:

   

Драматургия


сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Маргерит Юрсенар. Диалог в трясине. Одноактная пьеса

Лица

Сир Лоран

Брат Кандид

Пия

Первая служанка

Вторая служанка

Действие происходит в летний полдень во дворе ветхого замка в болотистых окрестностях Сиены.

Сцена I

Сир Лоран, брат Кандид.

Сир Лоран. Не сбились ли мы с дороги, брат Кандид?

Бpaт Кандид. Не думаю, монсеньер. Впрочем, никогда нельзя быть уверенным в том, что ты на верном пути.

Сир Лоран. Никогда раньше не ходил я этой дорогой… Никогда не видел этих владений. Но я ошибаюсь, быть может… Разве не здесь я запер ее больше десяти лет назад? Только что трижды ударил я в колокол у ворот. С третьим ударом дряхлая старуха, верно, экономка, выглянула в окно и кивнула мне. Но никто не вышел.

Брат Кандид. Полдень, сир Лоран. Все спят. Они выйдут, как только кончится сиеста. И в ожидании вам тоже надо отдохнуть здесь, в тени садовой ограды.

Сир Лоран. Спят… И она спит где-то там, в верхних покоях… Если только она жива еще… И все ж я не уверен, что это тот самый замок… Я знаю, там должны быть такие же рвы с водой, соединенные с болотистыми прудами… Возможно, раньше воздух не был таким ядовитым…

В этом доме родился мой отец. Здесь он взрослел, здесь овладел первой женщиной и победил первого врага. Сюда он часто возвращался один, словно хотел побыть наедине со своей юностью. Но никогда не позволял он мне сопровождать его, никогда и нигде не позволял мне быть рядом с ним…

Мой отец не любил меня.

Брат Кандид. Не думайте о грехах вашего отца, сир Лоран.

Сир Лоран. Да, мне больше пристало думать о своих. Ведь это мы виновны в том, что нас не любят.

Брат Кандид. Не об отце думаете вы, говоря так.

Сир Лоран. Знайте же, брат Кандид: все мы в нашей семье были очень строги к себе. Мы, мой отец и я, не прощали себе ни единой слабости. Мы подчинили свою жизнь жестким правилам, ревностно исполняли их, и некогда было думать о цели этого подчинения… Если ты суров к себе, то начинаешь быть таким же и с другими, забывая в конце концов, что юные сердца так хрупки… Ей было семнадцать лет. Я должен был помнить это… Вам есть уже семнадцать, брат Кандид?

Брат Кандид. Скоро исполнится, монсеньер. Я еще молод. Дай Бог мне жить и познавать жизнь.

Сир Лоран. А мне никогда не было семнадцати лет. В семнадцать я изучал римское право в университете Болоньи. Потом воевал. Сжигал деревни, названий которых не знал, служил князьям, чьи намерения так и остались для меня тайной. Когда же я вернулся домой, стареющий отец поручил мне управлять владениями. Там были пашни, виноградники. После Сиена воспользовалась мною так же, как отец, возложив на меня обязанности губернатора. Я жил для других или, по крайней мере, занят был другими.

Говорят, что летними вечерами молодежь гуляет за городом с цветами на шляпах. Я же никогда не носил цветов… Никогда, сколько помню себя, ни одна женщина не улыбнулась мне. Было время, мне улыбалась мать, но я едва помню ее. И когда я выбрал жену…

Брат Кандид. Никто не порицает вас, монсеньер.

Сир Лоран…И все-таки не похоть заставила меня взять такую юную. Конечно, случается так, что нечто постыдное, неосознаваемое нами, требует удовлетворения, и мы совершаем поступки, не отдавая себе в них отчета. Но тогда ведь и виновных нет: нельзя отвечать за то, что Бог укрыл от нас. И потом, я думаю, мы все упрощаем, когда в ошибках видим лишь вожделение, как будто наши тела состоят из одного только органа, а инстинкты устремлены к пороку. Я знаю, желание может быть непреодолимым, но есть вещи более страшные. К примеру, гордыня – вот преступление праведных.

Я выбрал такую юную, потому что она была безупречна. Мне казалось, я достоин жены непорочной… И послушной. Я почитал себя достаточно мудрым, для того чтобы руководить ее жизнью, и уже видел ее в моем доме, в свете зажженной лампы, подобную тем женщинам на картинах в алтаре, с младенцем на руках… Однако меня пугала ее молодость. Я никогда не был молод и мог видеть в юности лишь опасный изъян.

Рядом с ней я скоро понял, что юность – это не только отсутствие прошлого, чистая страница, где я мог бы тщательно начертать линии строгие, во всем подобающие моей чести. Юность – это изобилие будущего, пустота, где кроются все возможности жизни. Точно корзина, которую нужно доверху наполнить плодами, словно ладони, открытые для всех сокровищ мира и отвергающие мою милостыню. Вот чего я страшился тогда, и, защищая от юности, окружил ее одиночеством. Я не знал, что одиночество в ее возрасте может быть только ожиданием. Ожиданием греха, брат Кандид.

Брат Кандид. Не думайте больше, сир Лоран, о грехах вашей жены.

Сир Лоран. И потом, когда в наказание я навсегда замкнул ее в одиночестве, ее ожидание превратилось в сожаление. Я добился лишь того, что она стала пленницей не раскаяния, но сожаления.

Но я не должен думать об этом: ненависть вновь одолевает меня.

Брат Кандид. Думайте лишь о собственном покаянии, сир Лоран.

Сир Лоран. Довольно наставлять меня, брат Кандид. Слова слетают с ваших губ, но достигнув меня, они теряют смысл… Бог никогда не помогал мне. Знаю, я не достоин его помощи.

А ведь распутники имеют жен подобных чистой воде, что утоляет жажду в похмелье, и расточители находят в них неиссякаемые сокровища. Но Бог никогда не помогает тем, кто силится быть справедливым. Он подвергает их испытаниям. Или же, быть может, он один желает быть справедливым. Я мог бы встретить женщину с душой, озаряющей все вокруг, подобно светильнику, с душой надежной, словно крепкое плечо. Она помогла бы мне нести груз добрых дел. Ведь добро, теперь я это знаю, бывает тяжелее тысячи грехов. Но у этой женщины не было души.

Брат Кандид. Таковы, монсеньер, души большинства женщин, они не могут быть опорой никому.

Сир Лоран. О, вы не знаете женщин… Они исповедуются вам и, может быть, признаваясь в прегрешениях, находят в этом удовольствие, словно втайне обнажаются перед вами. Но вы не знаете их, потому что ни о чем не просите. Их знает тот, кто умолял, тот, кто от них зависел… А вам никто не нужен, кроме единственной, Непорочной.

Брат Кандид. Нет, я знаю их. В моем селении девушки, собравшись у источника, говорят о любви так, словно в мире ничего другого нет. А старухи греются в лучах солнца, своего последнего друга.

С начала времен женщины готовят еду, стирают грязное белье, вынашивают детей и хранят любовь. И при этом они остаются юными, как заря. Они любят. Когда же любовь уходит, они забывают о ней, а не могут забыть – умирают. И это гак просто. Все живущие в мире и сам Господь покоились когда-то в темной глубине под горячей звездою их сердца.

Они не думают, но любят. А если возненавидели, так это потому, что полюбили другого. Они не ведают сомнений. Даже самые бедные из них выкармливают своих детей: они знают цену жизни. Мир держится на терпении женщин и труде бедняков. Они, в отличие от нас, не различают добра и зла. Но, может быть, Бог поступает так же. Я в этом уверен, ведь он молчит. Они говорят, но речи их нежны и не мешают нам молчать. И Господь всегда рядом с ними, даже с самыми недостойными.

Сир Лоран. Подумать только, что вот уже двенадцать лет она здесь… Подумать только, что это я заставил ее пройти весь путь пешком, словно воровку. А она и была такой. Она украла мое доверие… Страшная дорога… Дорога под солнцем… И сегодня весь долгий путь я говорил себе: она умерла, наверно. Быть может, я никогда не увижу ее. Она мертва и смертью отомстила мне.

Брат Кандид. Если она и умерла, монсеньер, то придет день, и вы вместе предстанете пред Господом.

Сир Лоран. Мне кажется, я не смогу умереть, если умерла она. А я хотел бы умереть скорее. Для того и привел в порядок все дела. Вы это знаете, я хотел сделать свою жизнь лучше, как когда-то пытался оросить эти скудные земли…

В ее смерти я почти уверен. По дороге нам некого было спросить. Старая служанка, что кивнула мне из окна, не появилась больше… Там у ворот я окликнул согбенного крестьянина, должно быть, садовника. Он не ответил – глухой, наверное.

Брат Кандид. Он все еще там, подрезает розовые кусты.

Сир Лоран. Мне говорили, здесь все еще есть розы. А ведь я запретил их разводить… Велел вырвать с корнем… Что толку в розах на болоте? Но они выросли снова… или нет, скорее меня ослушались.

Вы, может быть, не знаете, что все это случилось здесь, среди роз… Розы были их сообщницами… И потому я не мог позволить…

Я ненавижу розы.

Брат Кандид. Браня розы, вы оскорбляете Творца. Молитесь, монсеньер!

Сир Лоран. Зачем молиться? Потому что колокол звонит? Он звонит беспрерывно. Это ветер… А может быть, здесь смешались все часы, как земля смешалась с трясиной, как смешались мои воспоминания…

Не знал я, что эта дорога так длинна… Нет, я не хочу молиться, я хочу ждать, а тот, кто молится, не ждет больше ничего.

Брат Кандид. Я вижу женщину.

Сир Лоран. Ах…

Брат Кандид. Не пугайтесь, монсеньер. Это только служанка. И с ней другая. Это две старухи.

Сир Лоран. Не спрашивайте их ни о чем. Мне страшно.

Сцена II

Сир Лоран, брат Кандид, две служанки.

Брат Кандид. Выйдет ли ваша хозяйка, женщины? Мой спутник болен.

Первая служанка. О чем он говорит?

Вторая служанка. Это бродяги… Спрашивают, когда спустится хозяйка.

Сир Лоран. Они не узнали меня… Я постарел.

Первая служанка. Полдень. Хозяйка спит. Она сойдет к вам скоро – свежая, как роза.

Вторая служанка. Хозяйка спит и улыбается во сне. Ей снятся счастливые сны.

Сир Лоран. Вы слышите их, брат Кандид? А я так давно не могу спать.

Брат Кандид. Терпенье, монсеньер! Мы все уснем однажды.

Сир Лоран. А чем занята она, когда не спит?

Первая служанка. Нарядами. У нее есть серое платье для зимы и дождливой погоды и другое, расшитое золотом, для теплых дней. Она глядится в зеркало, причесывая косы, блестящие, как золото на ее платье.

Сир Лоран. Глядится в зеркало? Когда-то она так проводила целые дни. Она склонялась к нему, как цветок на берегу пруда клонится к воде.

Но быть того не может, чтобы она двенадцать лет провела, любуясь собою в зеркале… Не может быть, чтобы она не думала о Боге.

Первая служанка. Она думает о Боге. Когда зовет к молитве колокол, она спускается во двор и наделяет хлебом бедных странников.

Сир Лоран. Бедных странников? Так здесь бывают странники? И бедные юноши? Ведь по большим дорогам бродят молодые подмастерья… Среди них попадаются красавцы.

Вторая служанка. Она подает хлеб молодым беднякам, и они благословляют ее красоту.

Сир Лоран. И что ж она – не плачет, не тоскует?

Первая служанка. О чем же ей, цветочку, плакать? Случалось ли вам видеть, чтобы роза плакала?

Сир Лоран. Но ведь не в этой же пустыне она родилась. Даже воздух тут пропитан ядовитыми испарениями. Я здесь совсем недавно, и вот уже словно отравлен.

Первая служанка. Она родилась в городе, где солнечно всегда, как в светлый праздник Вербного воскресенья. Все женщины там красавицы. И я нездешняя, я родилась в Сиене, но с той поры минуло много лет.

Сир Лоран. Но ведь она одна. Уже двенадцать лет одна. Мне доносили. Она совсем одна…

Первая служанка. Прошло ли двенадцать лет, не знаю. Не нам считать года, ведь с каждой новой осенью могила все ближе.

Вторая служанка. Не нам считать года, ведь весны не будят больше мыслей о любви.

Первая служанка. Я знаю, что тебе нужно, чужестранец. Ты хочешь знать, что здесь случилось, словно тебе до этого есть дело. Но мы, служанки, умеем хранить тайну. Мы не скажем тебе, как старый муж заключил здесь нашу молодую госпожу, а она-то и видеть его не хотела больше! То был человек подозрительный, понимаешь ли, ему все что-то дурное мерещилось….

Вторая служанка. То был жестокий человек. С тех пор как он стал губернатором, наш город розовый багровым стал. Бог сотворил его тело, но не дал ему сердца. Но, может быть, он умер, ведь и злодеи умирают.

Первая служанка. Быть может, он умер, и Бог не принял его душу.

Сир Лоран. Нет, злым он не был. Но вы правы, он умер. (О, я не хотел бы больше лгать!) Я, говорящий с вами сейчас, видел его кончину. Из всех его друзей я был самым верным. По правде, я был ему единственным другом. Его сердце не было жестоким: если он и наказал эту женщину, то только потому, что полагал наказание более милостивым, нежели прощение. И он тоже много страдал, бедный.

Первая служанка. Он вовсе не был бедным. Не был, как ты, скитальцем. Он был владыкой.

Сир Лоран. Он не был владыкой. У него не было ничего такого, что можно было бы отнять. Его сердце было сердцем бедняка.

Первая служанка. Ты болен, чужестранец, ты в бреду, наверно, и потому я не могу понять тебя. Ты никогда не знал того, о ком говоришь.

Он не был тебе другом, ведь ты назвал его бедным. И врагом тебе он не был, ведь ты не жалуешься на обиды.

Сир Лоран. Я болен. Но я не хочу, чтобы говорили, будто Бог не дал сердца тому, чье сердце так страдало. И все еще страдает. Я не прощаю его и знаю – он великий грешник. Но даже с ним не должно мне быть вероломным и более суровым, чем с другими.

Брат Кандид. Молчание, монсеньер! Ведь женщины правы, и нет уверенности в том, что вы действительно знаете этого человека.

Служанки. Вот наша Госпожа!

Сцена III

Сир Лоран, брат Кандид, служанки, Пия.

Пия. Сеньоры… А, это нищие… Но где ж сума для подаяний?

Первая служанка. Нет, это не нищие. Они не бегут к вам, не говорят о том, как вы прекрасны.

Пия. Так это не паломники любви? Значит, это монахи, они не смеют глядеть на женщин, страшась полюбить их больше, чем должно любить Бога.

Вторая служанка. Старший, верно, священник, он говорит мудрено.

Первая служанка. А молоденький, должно быть, из тех фальшивых монашков, что бродят, надевши рясу, по дорогам и соблазняют девушек.

Вторая служанка. А если молодой и вправду монах, давай попросим его благословить нас. Мне это нужно, я грешница.

Брат Кандид. Мать, вам много лет, живете вы в пустыне среди болот, заботитесь о юной даме. Так в чем ваш грех?

Вторая служанка. Благословите на добрые дела, что я творю, страшась Преисподней.

Сир Лоран. Зачем же их еще творить, старуха?

Брат Кандид. Ради любви.

Сир Лоран. Нет, только не это слово! Не это непристойное слово, за ним всегда кроется любовь к самим себе. Не говорите же, что меня привела сюда любовь, ведь это был бы грех.

Первая служанка. Они бранятся?.. Конечно, это нищие. Отведу я их, пожалуй, на кухню.

Пия. Нет… Нет… С нищими нужна осторожность… Нищие часто так много знают… Они, как Бог, всегда ожидают у двери. Нужно, чтобы я была добра с ними, иначе, вернувшись в Сиену, они станут говорить о нас дурное.

Сир Лоран. Что плохого можно сказать о вас, юная дама?

Пия. Нельзя, чтобы узнали, как я счастлива здесь.

Брат Кандид. Зачем вы скрываете ваше счастье? Зачем прячете вашу красоту? Наше счастье – лучшая хвала Господу.

Сир Лоран. Пия…

Служанки. Берегитесь, госпожа, он знает ваше имя. Это соглядатай хозяина.

Сир Лоран. Моя Пия…

Служанки. Иисусе! Это наш хозяин!

Сир Лоран. Моя Пия… Не понимаю… Вы говорите, что были счастливы… Если так, то вы святая. Я не был счастлив и, думая, что счастье – удел святых, сам решил сделаться святым. Есть, без сомнения, доля эгоизма в желании быть добрым, ведь добрыми быть много проще… Но люди не знают этого… Конечно, я не падал на колени, как теперь перед вами, но сейчас я так устал, а смирение так успокаивает…

Я был суров с вами, Пия. Ваша ошибка длилась мгновение, а я покарал вас так, словно она всегда была вашей, как ваша кровь и сердце. Пусть даже так, Пия, но я понимаю теперь, что не должен был вас наказывать.

Я оставил с вами только старух, отнял даже Симону, вашу любимую служанку. Она была красива, а ее имя могло напомнить вам о Симоне. Помню, у нее были те же глаза, что у него, и тот же ангел-хранитель. Я разлучил вас с нею. Я боялся. Это было мучительно, хотя, знаю, другие не находят в этом ничего страшного. Я оставил вам лишь два-три платья, самых старых. В них вы казались жалкой. Я лишил вас украшений, но у вас оставались ваши глаза. И я велел вырвать розы. Отняв розы, я отнял у вас будущее, но я не мог отнять прошлого, воспоминаний о том вечере, когда вы, нагая, среди роз… Я не смог лишить вас прошлого и потому понапрасну отнял все остальное.

Моя Пия, простите меня.

Пия. Это не мой муж. Это, наверное, призрак. А я боюсь призраков.

Сир Лоран(поднимаясь с кален). Супруг ваш умер, я говорил об этом служанкам. Я больше не живу. Я продал все мое добро, а вы знаете, как велико оно было. Оставил власть, которой никогда не был достоин, быть может, потому что слишком ценил ее. Я отказался от всего. А сейчас едва не отказался от себя самого… (О, эта гордыня, что вновь растет во мне, гордыня смирения!) Наступит вечер, и я пойду по дороге, что ведет к обители в Ассизи. Там я хочу умереть, на голой земле, укрывшись рясой. И когда мало-помалу истлеет плоть, я останусь совсем нагим.

Служанки (падая на колени). Молитесь за нас, хозяин, у могилы Блаженного.

Сир Лоран. Вы помните, быть может, Пия, я старался быть справедливым. Должно быть, Господь равно снисходителен к тем, кто всю жизнь несет тяжкий груз суровых обязанностей, и к тем, кто уклоняется от них. Без колебаний я выбирал труднейший путь. Он казался мне самым верным. Но никогда не должно упрекать человека в самоограничении, он один знает, до чего может дойти, оказавшись свободным. Поверьте, Пия, я мстил вам не из ревности. То не ревность была и не месть. Я, видевший в вас только свою воспитанницу, не мог поступать как те, кто знает все наслаждения плоти. Пия, я разгневался. Из ревности я не наказал бы вас так сильно: я до дрожи боялся быть несправедливым. Нет, убежденный в своей правоте, я уничтожил вас. Годы я спал спокойно. Я выбросил из памяти ваш образ, как выбрасывают золотую монету, окажись она фальшивой. Вы нанесли мне ущерб, это все. Но однажды в церковном дворе, в час, когда там собираются убогие, я встретил девушку.

Брат Кандид. Не открывайте тайны той женщины, сир Лоран. Вспомните, что сейчас она в Чистилище или на небесах.

Сир Лоран. Она не похожа на вас… Она была красивее… По крайней мере, ее красоту я видел лучше. И она была ученой. Умела читать. Но теперь я вижу, ее глаза похожи на ваши.

Женщина, которая отдает себя старику, словно подает милостыню. Она стала моей, потому что я был печален, как те, кто, состарившись, ощутили пустоту жизни. Но рядом с ней моя жизнь наполнилась… Обнаженная, она казалась одетой светом души, как другие женщины окутаны волосами. А ее улыбка… Она не скользила по лицу, как те рассеянные, случайные улыбки многих женщин. Нет, она расцветала в глубине ее души. И, однако, у нее были свои беды, она, как вы, страдала, Пия. Ее родные враждовали со мной. Они покарали ее за любовь ко мне… Простите мне эти слезы, Пия.

Пия. Я знала ее… Это наша соседка. Она носила белое платье с пелеринкой, вышитой жемчугом.

Сир Лоран. Платья не помню… Я виноват, что заговорил о ней… Но, может быть, я хотел видеть вас вновь, лишь для того чтобы говорить о ней. Не говорить об умерших значит смириться с их концом.

Пия. Соседка… Но я не помню, чтобы она была так уж красива.

Сир Лоран. Вряд ли она могла вас знать. Она никогда не говорила мне об этом… И только после ее смерти я вдруг стал думать о вас как о той, которую она мне оставила… Я ошибался, Пия, обвиняя вас, но не мог тогда не ошибаться, ведь я еще не знал…

И вот я понял, наконец, что сердце всего лишь часть нашего тела. Наше сердце, Пия. И Бог видит его таким, каково оно есть, подобным морской губке в кровавом прибое. Наше сердце, наше сердце, что так бьется…

А душа наша тоже, она трепещет и поет в груди, пронизывая плоть, которую я всегда считал греховной. И невозможно, любя, отделить одно от другого. Невозможно, ведь их соединил Творец. Мы не безгрешны, но не мне судить – Ему, и Он рассудит.

…Так, Пия, вспоминая о любимой, я вспомнил вас. С тех пор как она умерла, я не могу отделить вас одну от другой, словно умершая тоже стала пленницей. И мне кажется теперь, что я покарал вас за свои грехи.

Пия. Да… Да… Но я не понимаю, что это за грехи.

Сир Лоран. И вот (как это странно!) я начал вспоминать Симона, думать о нем…

Пия. Я не хочу… Мне страшно… Не надо ему думать о Симоне.

Сир Лоран. Я думал о Симоне как о себе самом, словно это мне судьба даровала пылкую юность. Я думал так, и мне стало казаться, что это я сам прожил ее, эту юность. Я представлял его подле вас таким, каков был я рядом с той, другой женщиной. Это был я сам, но более свободный и, наверное, более чистый, в том возрасте, когда влюбленным быть не стыдно… Я был жесток с ним. Более жесток, чем с вами, ведь для того чтобы разрушить жизнь мужчины, сил нужно больше. Я сделал все, чтобы изгнать его из города. По моей воле его обвинили в государственной измене. И в тот день, когда я узнал о его смерти…

Пия. О чьей смерти?

Сир Лоран. Как?.. Вы не знали?

Брат Кандид. Осторожней, монсеньер, возможно, она его не любит больше.

Сир Лоран. Так вы не знали?.. Впрочем, я должен был сказать вам сразу, ведь вам молиться за него. Ведь вы смиренны, не так ли? Вы все поймете, Пия?

Он умер во Франции. Там он прожил годы, женился там… У него было двое детей. Ах! Узнав об этом, я тотчас стал презирать его… Презирать за то, что он разлюбил вас.

Пия. Симон женат?.. Я вам не верю… Он никогда не говорил мне этого.

Сир Лоран. Не говорил?.. Он вам писал?..

Пия. К чему писать? Ведь у него есть губы. Или вы думаете, они служат ему для того только, чтоб целовать меня?

Сир Лоран. А! Так вы видались с ним!

Служанки. Боже, помоги нам! Будьте осторожны, госпожа, даже если это святой отец.

Сир Лоран. Они встречались… Вот объяснение… Это правда… Она не умеет читать. А я велел следить за всеми дорогами!

Пия. Я не хочу быть осторожной… Довольно с меня этого человека с его смирением. Довольно его лжи. Не нужно мне его прощения. Симон никогда не говорил, что женат, но я бы знала, даже если бы он и не сказал. А! Вы за тем пришли сюда, чтоб разлучить нас… Но я обо всем скажу ему, мы посмеемся вместе.

Сир Лоран. Но как же… Это невозможно… я знал его вдову.

Пия. Я жива, не так ли? Я впрямь жива. Была бы я жива, когда б он умер?

Сир Лоран. Но он умер… Умер от лихорадки.

Пия. Нет, он не умер… И не во Франции живет. Франция так далеко, на другом конце света. А он каждый месяц приходит сюда… Приходит каждую неделю. Как бы прожила я здесь двенадцать лет, если бы он не приходил сюда каждую неделю?

Летом я жду его в саду, под деревьями, и ночь прячет нас под черным плащом. Зимой жду у огня, и блики пламени набрасывают на нас плащ алый.

Первая служанка. Не слушайте ее, монсеньер. Это все солнце. Она бредит от жары.

Пия. Это не солнце… Сегодня солнца нет, ведь нет Симона.

Вторая служанка. Не слушайте ее, монсеньер. Это лихорадка. Она дрожит от лихорадки.

Пия. Не лихорадка. Я просто жду его.

Сир Лоран. Это лихорадка, Пия, лихорадка… Я забыл о ядовитых испарениях мертвых вод. Я так виноват… Прости меня, Господи, за то, что я запер ее в этом доме, полном кошмаров, в этой пустыне, где даже земля кажется проклятой… Это бред, Пия, бред… И нет у вас ничего больше в душе, кроме блуждающих болотных огней.

Брат Кандид. Вы правы, монсеньер. Это только горячка.

Пия. Нет, не горячка… Я горю лишь в его объятиях.

Сир Лоран. Но это призрак… Он может быть только призраком, Пия… И Бог позволяет призракам преследовать женщин, брат Кандид?

Пия. Не призрак, нет… Есть у них губы, у ваших призраков, чтоб целовать меня? Есть у них руки, чтоб меня ласкать?

Призрак не желал бы тех блюд, что я готовила для него. Не ел бы хлеба, не пил бы красного вина. И они не смеются, эти призраки. А когда они спят, не слышно стука их сердец.

Брат Кандид. Пусть она говорит, монсеньер. Это были только призраки.

Сир Лоран. Нет, нет. Я начинаю понимать… Не призраки то были. Не пытайтесь переубедить меня, брат Кандид, я еще в своем уме.

Все намного хуже… И проще… Один их тех бродяг, что скитаются по большим дорогам, бесстыдный нищий, а может быть, пастух. Да, это должно быть тот пастух, у которого мы только что просили напиться. И он, наверное, пришел издалека… Она слишком наказана…

Но, Пия, это не Симон… Вы предали Симона.

Пия. Не Симон?.. Не понимаю. Разве есть на свете еще кто-то, кроме него?

Брат Кандид. Не допытывайтесь, монсеньер. Для нее это всегда будет Симон.

Сир Лоран. Ах, сердце женщины так же доступно всем, как тело куртизанки… Но эти старухи… Они на все закрывали глаза.

Первая служанка. А что мы могли, монсеньер? В наши годы остается лишь молиться.

Вторая служанка. В наши годы остается лишь дремать по вечерам под вздохи молодых.

Сир Лоран. А я хотел, чтоб заключение было суровым… Ему следовало быть еще строже… Я должен был охранять все входы… Но я не думал… Я страшился лишь любви. Однако то была не любовь: она отдавалась каждому. Ах, Пия, Пия! Я пришел в раскаянии… Я мог бы вам простить Симона, к этой вашей вине я привык, и она к тому же в прошлом. Но не это… Не это… Скажите мне, что все неправда, Пия, и я смогу простить.

Пия. Вы простили бы меня несчастную – счастливую простить не сможете.

Сир Лоран. Но ведь это не счастье… Это гнусность… Пия, я не требую от вас никаких признаний. Ваша откровенность стала бы бесчестьем… Я лучше поверю в то, что это была лихорадка, наваждение, бред… Но вы исцелитесь. Мы уйдем вместе. Я не пойду в Ассизи… Я не могу искать убежище у Господа, пока вы живы еще и нуждаетесь в моей помощи. Вернемся в Сиену. И все забудется, как страшный сон… Я куплю вам другие наряды… Вы будете свободны. Я ничего не буду требовать… Выкуплю ваши украшения. Я продал их в сердцах и деньги роздал беднякам. И я верну вам Симону… Ах, не отвечайте, Пия, не будите во мне гнева – я, быть может, снова стану самим собою.

Пия. Я не хочу возвращаться в Сиену. Не хочу снова жить в старом темпом доме… Здесь я счастлива… Знаю я вашу жалость… Это и не жалость вовсе. Мною вы хотите заменить мертвую любовницу… Вы вдруг поняли, что любите меня.

Брат Кандид. Не слушайте ее, монсеньер, вы поверите ей.

Сир Лоран. Вы правы, Пия. Это любовь. Я не святой. И не могу быть добрым… Но это все не важно, если вы согласны вернуться… Двое любящих грешников не могут опечалить Бога. Я ваш супруг, не так ли? Вы не можете остаться здесь. Если вы останетесь, ваше тело умрет, как умерла душа.

Пия. Может быть, умру. Наверное, я очень больна… Но мне не дорога жизнь. Я не хочу стареть. Когда я стану старой, моя душа никому не будет нужна.

Сир Лоран. Мы уведем ее отсюда, ведь так, служанки? Я увеличу вам жалованье.

Первая служанка. Клянусь, монсеньер, я не хочу возвращаться в Сиену. Мой муж умер. Я уж стара, чтобы искать себе другого, и дети забыли меня. А здесь у меня персиковые деревья, они еще плодоносят. И это я дою козочку, она узнаёт меня и лижет мне руки.

Вторая служанка. Видит Бог, мне не нужна Сиена. По воскресеньям я наряжаю маленькую Мадонну из песчаника, что стоит в нише у входа. Это я шью ей платья. Дети мои умерли, и она словно дочь моя, которой уготовано стать Матерью Господа. Вечерами я зажигаю лампадку, и пламя светлячком сияет у ног ее.

Сир Лоран. Пусть так, Пия… вы не уйдете… Не хочу никого принуждать. Но вы позволите мне остаться здесь, не правда ли? Я привыкну к испарениям болота, это возможно, ведь вы их не замечаете. И если почва здесь мягкая и вязкая, что мне до того?.. Я так устал ступать по дорогам твердой земли… Ведь вы оставите меня, Пия, здесь, с вашими нищими?

Пия. Вы видите, служанки? Это не мой муж… Я ведь говорила: это просто нищий.

Сир Лоран. Смеется… Скажите, брат Кандид, пусть перестанет, иначе я ее ударю.

Брат Кандид. Оставьте эту женщину, монсеньер… Она не более виновна, чем любая другая.

Сир Лоран. Пойми, брат Кандид… Я преклонил колена пред этой грязной грешницей… Я, справедливый, просил прощения. Как будто от такого, как я, можно ждать чего-то иного, кроме справедливости, как будто городу не нужен был пример… А город нуждался в примере!

О, как они смеются в Сиене… Она была счастлива все время своим убогим счастьем. А я страдал из-за нее… Она была счастлива, как могут быть счастливы только виновные. Только порочные могут воображать себя невинными…

Это она должна молить меня о прощении. Просите меня о прощении, Пия, перед тем как я отправлю вас к Господу.

Служанки. Святой Антоний! Матерь Божья!.. Гвоздика наша… Наша роза!..

Брат Кандид. Оставьте эту женщину, монсеньер. Она виновата не больше кого бы то ни было.

Сир Лоран. Успокойтесь, брат Кандид… И вы, старухи, не бегите прочь: я вас не трону. Не притворяйтесь испуганной, Пия… Я слишком стар… Я сам себе смешон. Я слишком стар для мести.

Брат Кандид. Звонят к вечерне, монсеньер. Пора в дорогу, если мы хотим этой ночью найти приют в ближайшем монастыре. Пройдет немного дней, мы на заре войдем в Ассизи, и солнце воссияет над нами во славу Распятого.

Сир Лоран. Сейчас… Бог может подождать… Я кое-что скажу еще этой женщине.

Брат Кандид. В путь, монсеньер! Мы пойдем в Ассизи в сумерках, в молчании равнин, и тишина сама поведает о Боге.

Сир Лоран. Бог обманул меня, брат Кандид… Бог заставил принять злопамятность за справедливость, а слабость за доброту. Вы свидетель, брат Кандид, что это доброта заставила меня поступить так.

Идемте же в Ассизи, ведь только Богу еще я нужен.

Пия. Он пошатнулся…И вправду, это всего лишь несчастный человек… Я пожалела бы моего мужа, когда б он был таким несчастным.

Сир Лоран. О, брат Кандид, мы побредем в Ассизи через безлюдную равнину. И этим вечером, в час, когда розовыми станут воды болот, мы встретим, быть может, прохожего, пастуха, одного из тех дикарей, кто пьет прямо из лужи, растянувшись на животе в грязи… Он будет торопиться: его ждет женщина.

Брат Кандид. Спешите, монсеньер! Мы будем на пути в Ассизи этой ночью, благословят нас звезды, их вечный свет заставит нас забыть о прошлом.

Сир Лоран. Но как же… Ведь тогда… Все женщины, быть может, таковы, все умирают во грехе… И та, что я любил… Она мертва. Быть может, это к лучшему.

Брат Кандид. Идемте, монсеньер! Заря займется, мы будем на пути в Ассизи, и утреннее солнце заставит нас забыть мертвых.

Сир Лоран. Я хочу предупредить… Замок рухнет… Фундамент подточен болотом…. Надо все же…

Брат Кандид. Смиритесь, монсеньер. Недолго им осталось быть на свете. И жизнь их слишком коротка, чтобы заботиться о будущем.

Сир Лоран. Иду… Иду за вами… Но Пия, я должен вас просить…

Пия. О чем он просит? Должно быть, нищий голоден. Служанки, дайте ему хлеба.

Сир Лоран. Я не голоден, Пия, не голоден…. Молю вас…

Брат Кандид. В путь, монсеньер. Причастие нам будет хлебом.

Пия. Не голоден?.. Значит, он печален, этот нищий… Так дайте же ему вина. Нет, лучше розу…


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю