Текст книги "Йоркширская роза"
Автор книги: Маргарет Пембертон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)
Глава 4
Позже, вспоминая о нескольких минутах, последовавших за этими словами матери, Роуз сочла их почти такими же тяжкими и страшными, как та минута, когда отец повалился без сознания на кухонный стол и тем самым превратил их жизни в нечто непредставимое ранее.
Ноуэл воспринял сказанное так, словно ушам своим не верил, но не успели его брови занять самое высокое положение на лбу, а челюсть отвиснуть ниже некуда, как глаза выразили пусть и неохотное, но все же согласие с предложением Лиззи. Он сможет продолжать свои занятия. Какое значение имеет, где он при этом будет жить, если исчезнет риск покалечить руки, работая на ткацком станке или крутильной машине?
Незабываемо отвратительной сделала эту минуту реакция Нины. Она не протестовала и даже вообще не говорила. Она пронзительно кричала.
Лиззи вскочила на ноги быстрым движением, не свойственным ее обычной врожденной фации. Схватив Нину за обе руки и одним рывком поставив на ноги, она закричала на нее так, как никогда себе не позволяла:
– Нина, прекрати! Перестань сию минуту! Сообрази, что подумает отец! Ты хочешь, чтобы у него случился еще один удар? Хочешь, чтобы все было хуже, чем есть?
– Я пойду к па и успокою его, – сказал Ноуэл, в голове у которого уже теснились соображения насчет того, как бы найти на окраине комнату, где он мог бы устроить себе мастерскую.
– Это будет не так плохо, Нина. – Роуз испытывала физическую боль при виде отчаянных страданий Нины, ей хотелось хоть немного утешить сестру. – Мама Дженни Уилкинсон такая славная, они с нашей ма уже подружились.
Нина не приняла утешения. Ошеломленная резким окриком матери, она перестала орать и заговорила, истерически всхлипывая и задыхаясь:
– Почему мы должны жить в фабричном коттедже для рабочих? Мы такие же Риммингтоны, как и Сагде-ны! Что они подумают о нас, когда узнают? Они больше никогда не захотят иметь с нами дело! Никогда, никогда, никогда!
– Как вижу, вы утратили способность трезво оценивать положение вещей, мисс! – Лиззи отпустила руки дочери и глубоко втянула в себя воздух, так что побелели краешки ее красиво вырезанных ноздрей. – Но поскольку, как я искренне надеюсь, ваши кузены не потеряли это качество, им вполне безразлично, где мы будем жить.
Нина замотала головой, волосы ее в полном беспорядке рассыпались по плечам. Ее мать ошибается. Она точно знала, что ее мать ошибается. И точно знала, что никогда не привыкнет жить в доме без ванной и уборной, по соседству с людьми, которые знать не знают, что такое модельер одежды. С людьми, которые носят сабо, а не туфли и шали вместо шляп и пальто.
– Это несправедливо! – еле слышно выговорила она, заливаясь слезами. – Не-спра-вед-ли-во!
Лиззи прекрасно понимала, что это несправедливо, как, впрочем, и многое другое. Несправедливо, что Лоренса поразил удар и он лишился возможности передвигаться без посторонней помощи и нормально разговаривать. Несправедливо, что, в то время как отец ее очень богат, она, попав в беду, не может обратиться к нему за помощью.
Вспышка гнева, вызванная собственным потрясением, прошла, и Лиззи привлекла к себе Нину, обняла ее и заговорила сочувственно:
– Это жизнь несправедлива, моя дорогая девочка. Никогда не была справедливой и не будет, поэтому все и каждый вынуждены считаться с обстоятельствами. – Она пригладила растрепавшиеся волосы Нины, словно та была малым ребенком, и добавила: – Мы обязаны сдерживать наши горестные чувства, детка, чтобы ваш отец не узнал о них, ведь он пострадал больше всех и это не поможет его выздоровлению. Ни капельки не поможет.
Нина притихла и теперь уже не плакала, а прерывисто дышала. Послышался скрип ступенек на лестнице, ведущей наверх, и Роуз, сообразив, что это значит, вышла из кухни. Ноуэл возвращался к своим краскам и кистям, и, стало быть, отец остался один. Проходя мимо лестницы в гостиную, она думала о том, как воспримет отец переезд из их скромного, но вполне приличного дома в фабричный коттедж, такой же, в котором он вырос и из которого так стремился вырваться.
– Полагаю, это милосердие Божие, что мистер Саг-ден не сознает, куда вы вынуждены перебраться.
Такие слова их соседки миссис Меллор, обращенные к Лиззи, Роуз услышала неделей позже, когда мать стояла у калитки, наблюдая за погрузкой вещей на повозку.
Лиззи как раз в это время проверяла, достаточно ли старых газет набили для безопасности в шкафчик с посудой, и ответила невозмутимо:
– Мой муж отчасти утратил свободу движений и речи, но голова у него в полном порядке, миссис Меллор, его умственные способности не пострадали. Он прекрасно знает, куда мы переезжаем, и рад, что соседями нашими будет семья, с которой Роуз и я давно уже дружны.
– Ах вот как?
В голосе у миссис Меллор прозвучало ироническое недоверие. Она ни на минуту не могла поверить, что элегантную Лиззи Сагден могло хоть что-то связывать с ее будущими новыми соседями. Это совершенно исключено! Социальная пропасть, разделяющая обитателей широкой, обсаженной деревьями Джесмонд-авеню и фабричных рабочих и им подобных личностей, населяющих узкие длинные улицы окраин, была для этого слишком глубока.
Роуз крепче обхватила тюк с постельными принадлежностями, который она несла, и сказала запальчиво:
– Дом, куда мы переезжаем, стоит рядом с домом моей лучшей подруги.
Миссис Меллор хмыкнула. Насколько Роуз могла судить, эту даму ничем нельзя было удивить. Миссис Меллор подавила искушение спросить Роуз, не будет ли правильнее сказать, что дом их друзей стоит позади того дома, куда они переезжают, а не рядом с ним, – Лиззи находилась неподалеку и услышала бы это. Миссис Меллор предпочла задать другой вопрос:
– А как твой бедный отец переберется в новый дом? Ведь он не в состоянии дойти туда пешком, верно?
Лиззи избавила дочь от необходимости отвечать. Она как раз закончила короткий разговор с сыном возчика, помогавшим отцу, отошла от него и, ступив на садовую дорожку, сказала:
– Доктор Тодд любезно предложил себя в качестве шофера и отвезет мужа в своем автомобиле. – Повернулась к Роуз и поторопила ее: – Не трать время зря и не занимайся разговорами, милая. Я хочу, чтобы стеганые одеяла и подушки положили на повозку до того, как погрузят кровати и матрасы.
Роуз послушно направилась к повозке со своим объемистым грузом, а миссис Меллор с брюзгливым и отчасти завистливым уважением наблюдала за тем, как Лиззи входит в свой наполовину опустевший дом. Скажите на милость, «в качестве шофера»! Да, Лиззи Саг-ден, разумеется, страдает от резкого поворота фортуны, но она нисколько не утратила привычного стиля. Миссис Меллор сложила руки под грудью и хмыкнула. Стильность, как Лиззи Сагден убедилась на горьком опыте, вещь хорошая, но не спасает от уплаты аренды и от необходимости перебираться на рабочую окраину. Лиззи Сагден может там распускать перышки на любой манер перед своими новыми соседями. Миссис Меллор снова хмыкнула. Она не хотела бы оказаться на месте Лиззи Сагден – даже за весь китайский чай.
– Мы готовы, миссус, – объявил час спустя возчик Альберт Поррит, ласково похлопав по морде свою лошадь; рукава его рубашки были высоко закатаны, поношенная фетровая шляпа сдвинута набок. – Вы, стало быть, переселяетесь в номер двадцать шесть по Бексайд-стрит, верно? Я не хотел бы сгрузить все ваше добро не там, где надо.
– Я бы тоже этого не хотела, – сказала Лиззи, с трудом сдерживая волнение.
Вот и наступила та самая минута. Все кончено. Но-уэл и доктор Тодд ценой невероятных усилий усадили Лоренса в машину доктора Тодда. Дом, в котором Лиззи жила с первых дней замужества, стоял пустой. Ничего не осталось, кроме роз в саду. Она в последний раз постояла у калитки, вдыхая их аромат.
На противоположной стороне улицы кто-то чуть отодвинул муслиновую занавеску и тотчас задернул, чтобы нельзя было разглядеть наблюдателя. Жаркий приступ негодования охватил Лиззи. Чего боятся соседи, которые долгие годы относились к ней с неизменной дружеской корректностью? Может, они считают, что беда, постигшая ее семью, заразительна? Как бы то ни было, никто не собирался выйти в сад перед домом, чтобы попрощаться.
Роуз взяла руку матери в свою.
– На Бексайд-стрит у нас будут настоящие друзья, – сказала она, безошибочно угадав мысли Лиззи. – Ты знаешь, что мистер Поррит тоже там живет? Может, он позволит мне поехать на телеге? Впереди вполне достаточно места.
Лиззи сжала руку девочки. Не самый достойный способ приехать в новый дом, но какое это имеет значение? Если Роуз хочется проехаться вот так, а мистер Поррит не станет возражать, то почему бы и нет?
Нина, сидя на заднем сиденье машины доктора Тодда и обхватив отца обеими руками, чтобы он сохранял полусидячее положение, отнюдь не склонна была проявить понимание.
– Что она собирается делать? – спросила она, и вся кровь отлила у нее от лица. – Как ты можешь позволить такое, мама? Люди подумают, что мы лудильщики!
– Люди могут думать все, что им заблагорассудится, – отрезала Лиззи, не желая вступать в разговор, который мог бы причинить душевную боль Лоренсу, и без того уже настрадавшемуся.
С джентльменской помощью доктора Тодда Лиззи уселась на переднее пассажирское сиденье, не в силах избавиться от ощущения дежа вю. Ей не впервые довелось повернуться спиной к прошлому. Когда-то она сделала это, чтобы добиться личного счастья; теперь поступала так, чтобы детям ее не пришлось пожертвовать своими стремлениями, которые, даст Бог, когда-нибудь осуществятся.
– Я полагаю, мы уже можем ехать, доктор Тодд, – произнесла Лиззи твердо, поправляя свою черную соломенную шляпу рукой в ажурной перчатке. – Ноуэл отправился вперед с ключом и отопрет дом, а мистер Поррит обещал, что первым делом сгрузит софу, чтобы Лоренс мог отдыхать, пока будут вносить остальные вещи.
Доктор Тодд ответил на это неодобрительным покашливанием. Он не привык принимать так близко к сердцу жизнь пациента, и данный опыт его не радовал – главным образом потому, что он не считал новое местожительство Сагденов приемлемым для этой семьи и не мог взять в толк, почему вместо этого нелепого переезда старшие дети Лоренса не нашли себе работу, которая компенсировала бы потерю жалованья отца семейства.
Альберт Поррит, не осведомленный о том факте, что вялый на вид молодой человек, который отправился вперед, чтобы отпереть дом, и бледная как смерть молодая девица, поддерживающая в машине больного отца, за всю свою жизнь ни одного дня не проработали за деньги, тем не менее был тоже несколько смущен. Ему довелось перевозить самые разные семьи и при самых разных обстоятельствах, но ни одна из них не воспринимала переезд так тяжело.
И говорили они как-то чудно. Собираются переезжать на фабричную окраину, а даже приветливая маленькая барышня, которая села на облучок между ним и его парнем, разговаривает прямо как высокопоставленная особа из Харрогита[10]10
Харрогит – фешенебельный курорт с минеральными водами в графстве Йоркшир.
[Закрыть] или Илкли. Поррит гадал, уж не школьный ли учитель заболевший глава семьи. Школьные учителя особенно заботятся о том, как они сами говорят и как говорят их дети. Поррит щелкнул кнутом над головой своей лошадки, чтобы та прибавила ходу. Как бы там ни было, ясно одно: этой семейке придется научиться другому способу разговаривать, если они хотят чувствовать себя как дома среди новых соседей.
– Этот самый автомобиль, который подъехал к дому с таким шиком… – вдруг заговорил сын Поррита Микки, и в голосе у него прозвучало нечто вроде благоговения. – Готов поспорить на интерес, что до сих пор на Бексайд-стрит такого чуда никогда не видали. Слово даю, суматоха будет – только держись.
– У лорд-мэра такая машина тоже есть, – со знанием дела сообщил Поррит-старший. – Ежели бы у меня была телега с мотором вместо этой вот старой клячи, я бы работал куда как споро и разбогател бы, как лорд-мэр.
Роуз с живым любопытством прислушивалась к их разговору. Ей понравился мистер Поррит. Он позволил ей держать вожжи все время, пока они ехали по Джес-монд-авеню, и отобрал только тогда, когда лошадь зацокала подковами по более оживленной дороге.
– У моего дедушки тоже есть автомобиль, – простодушно сообщила Роуз. – Он гораздо больше, чем автомобиль доктора Тодда, и не черный, а очень красивого цвета, зеленый с голубым.
– Да ну? – Альберт взглянул на Роуз с веселым недоверием. Девчонке простительно болтать всякий вздор, но это уж чересчур: у ее деда, видишь ли, машина шикарнее той, что везет ее отца на Бексайд-стрит! Да если бы оно и в самом деле было так, не пришлось бы их семейству перебираться на окраину. – И я думаю, на той машине спереди флаг, как у короля?
Роуз улыбнулась, понимая, что Поррит ее поддразнивает. Он ей не верит, но это не важно. Важно совсем другое: он еще один обитатель Бексайд-стрит, с которым она подружилась. Любопытно, где он там живет и где держит свою лошадь. Позволит ли он ей ухаживать за лошадкой, если попросить его об этом полюбезнее?
– Там целая толпа собралась поглазеть на авто, – снова заговорил Микки, когда лошадь свернула на верхний конец Бексайд-стрит, откуда вся улица просматривалась до самых полей и речки за ними. – Я так и знал, что поднимется суматоха. Спорим, что нахальная Дженни Уилкинсон начнет приставать, чтобы ее прокатили на машине.
– Дженни Уилкинсон вовсе не нахальная! – немедленно встала на защиту подруги Роуз. – Она моя лучшая подруга.
Микки сбросил ноги с приступки, на которой они до сих пор покоились; его тяжелые деревянные башмаки царапнули по дереву.
– Я знаю, – сказал он, не глядя на Роуз, он все утро избегал смотреть на нее. – Видел, как вы обе гуляли по улице.
Отец Микки слегка приподнял брови. Если эта конопатая девчушка, которой так полюбилась его лошадь, успела обзавестись подружкой на Бексайд-стрит, она там легко освоится. Однако Альберт не мог представить, что ее старшая сестра найдет там друзей. Такого никогда не будет – в этом он уверен на все сто.
Едва машина доктора Тодда запрыгала по булыжникам Бексайд-стрит, на каждом крыльце которой торчали ее обитатели, вышедшие поглазеть на диво с мотором, Нина крепче обняла отца, не столько ради того, чтобы поддержать его, сколько ради собственного спокойствия. Улица была еще хуже, чем она воображала. Длинная и прямая, она спускалась вниз, в бесконечность, и только арки над проходами на зады нарушали тоскливое однообразие черного от дыма камня, из которого были выстроены дома.
– Мне… оч…ень жаль, ма…лыш…ка, – с мучительным усилием выговорил Лоренс, ласково похлопав Нину по плечу левой рукой, сохранившей подвижность.
Она поспешила сморгнуть слезы, готовые вот-вот скатиться по щекам.
– Тебе не в чем винить себя, папа, – сказала она, испытывая мгновенный приступ раскаяния из-за того, что позволила отцу угадать ее чувства. – Ты не мог предотвратить удар. И мы не будем жить на Бексайд-стрит вечно. – В приливе решимости глаза ее вспыхнули, как изумруды. – Мы не проживем на Бексайд-стрит ни днем больше, чем это будет абсолютно необходимо!
– Нам придется жить на этой проклятой Бексайд-стрит до второго пришествия, – с горечью произнес Но-уэл полгода спустя, когда они с Ниной невесело шли по берегу реки, направляясь без особой цели в сторону Аллертона. – Мне неприятно, что ма и Роуз радуются, живя душа в душу с Уилкинсонами и прочими друзьями, которыми они обзавелись. Я так не могу. Нахожу это попросту невозможным. У меня нет студии. Я хотел бы натянуть на подрамник холст четыре фута на пять, но это немыслимо в комнатенке восемь футов на три, где к тому же еще стоит кровать.
Нина сочувствовала брату и в то же время завидовала ему. Да, комната у него маленькая, зато он ни с кем ее не делит. А она делит с матерью и Роуз, и когда они собираются там все трое, как говорится, даже для кошки места не найдется. Во всем доме ни дюйма свободного пространства. Внизу была единственная комната, так сказать, на все случаи, общая. В отличие от большинства домов на Бексайд-стрит здесь были постланы ковры; одна дверь выходила к короткой, с крутыми поворотами лестнице, ведущей в спальни, вторая – к лестнице в подвальный этаж, а еще одна – просто на улицу. Одну стену почти полностью занимала кухонная плита, очень большая, черная, служившая одновременно и для приготовления пищи, и для обогрева. Постель отца была расположена в другой части комнаты, у единственного окна. Ручная швейная машина практически не сходила со стола.
– Даже если бы ты имел студию, покоя и тишины у тебя бы не прибавилось, – сухо проговорила Нина, слегка касаясь на ходу кончиками пальцев верхушек высокой травы. – Либо Дженни Уилкинсон помогает Роуз стирать в подвале, причем хохочет во все горло, громко болтает и расплескивает воду по всему полу, либо мамаша Дженни сплетничает с мамой на крыльце, либо Альберт Поррит сидит возле отца и болтает, не закрывая рта.
Ноуэл в ответ испустил страдальческий стон. Он не особо сетовал по поводу невысокого уровня развития Дженни Уилкинсон или ее матушки, Альберта Поррита и его сына Микки, а также других гостей из числа соседей, сменявших друг друга у них в доме. Он не мог привыкнуть к тому, что дом этот превратился в проходной двор. На Джесмонд-авеню проявления дружеских чувств ограничивались разговорами на улице или в местных магазинах, а когда людей приглашали в дом, они обычно стучались, прежде чем войти. На Бексайд-стрит никто не стучался в дверь. На Бексайд-стрит двери никогда не запирались, а в хорошую погоду были просто приоткрыты или даже распахнуты настежь.
– Как странно, – начал он задумчиво. – Подумай, как странно, что ма, выросшая в таком огромном доме, как Крэг-Сайд, легко приспособилась к шитью и жизни в фабричном коттедже размером с кроличий садок.
Они дошли до того места на берегу реки, где деревья росли у самой воды, и Нина остановилась. Дальше она не намеревалась идти. Если Ноуэл хочет дошагать до Аллертона, пусть дальше делает это один.
– Мама счастлива, если счастлив отец, – сказала Нина, – и она понимает, что ему лучше жить на Бексайд-стрит, – ведь ты, я и Роуз по-прежнему посещаем школу искусств, а останься мы на Джесмонд-авеню, ему только и пришлось бы дожидаться каждый день, когда мы вернемся с работы на фабрике.
Ноуэл никак не отозвался на ее слова. Непохоже, что Нина стала столь прозаичной, однако она высказала правду, от которой не отмахнешься просто так, и напомнила себе самой, ради чего следует терпеть их нынешние условия существования. Ноуэл еще глубже засунул руки в карманы фланелевых брюк, и тут ему в голову пришла мысль, полностью захватившая его внимание. Почему бы, вместо того чтобы просто терпеть условия существования на Бексайд-стрит, не заработать на них? Почему не запечатлеть улицу и ее обитателей на полотне? Используя при этом технику экспрессионизма?
– О Боже ты мой! Ты слушаешь меня или я разговариваю сама с собой? – возмутилась Нина, второй раз спросив брата, знает ли он, что человек, заменивший их отца у Латтеруорта, пригласил Роуз в их художественную мастерскую, чтобы она приглядывалась к работе.
Ноуэл, возбуждение которого росло с каждой секундой, вынул руки из карманов. У него есть подготовленный холст, и он знает, что на нем изобразить.
– Ты разговариваешь сама с собой, – заявил он с братской прямотой. – Прости меня, Нина, но я должен идти. – Он попятился от нее по траве, усеянной маргаритками. – Мне нужно кое-что сделать. И сделать прямо сейчас, немедленно!
Без дальнейших объяснений Ноуэл развернулся и припустился бегом по берегу в сторону Бычьего брода.
Нина произнесла словцо, которое однажды сорвалось у Микки Поррита, когда он считал, что никто его не слышит. И опустилась на траву без всякой грации, что было для нее абсолютно нехарактерно. Плохи дела, по-настоящему плохи. Хоть Ноуэл и не жалует жизнь на Бексайд-стрит, она его не особо беспокоит. Ничто его не беспокоит, поскольку он может заниматься живописью.
Ну а Роуз… Нина резким движением сорвала маргаритку. Роуз чувствует себя на Бексайд-стрит счастливее, чем когда бы то ни было на Джесмонд-авеню. Они с Дженни Уилкинсон неразлучны, и обе крепко подружились с Микки Порритом, хотя она, Нина, ни разу не смогла вытянуть из этого парня ни слова. Собственно говоря, цель Роуз вполне достижима, даже при местожительстве на Бексайд-стрит. Художник, занявший место их отца у Латтеруорта, много лет работал с Лоренсом и питал к нему величайшее уважение. Через этого человека поддерживается контакт с Латтеруортом, и приглашение Роуз в художественную мастерскую для ознакомления с делом – прямое указание на то, что после окончания школы искусств она сможет занять там определенное положение.
Роуз удачлива. А она, Нина, неудачница. Слезы жалости к себе навернулись Нине на глаза. В отличие от Роуз у нее нет друзей. Она порвала все свои прежние дружеские связи, потому что не могла бы пережить унижения, если бы кто-то из друзей навестил ее на Бексайд-стрит. По той же самой причине она не заводила новых друзей. И у нее нет друзей на Бексайд-стрит, потому что с обитателями этой улицы у нее не может быть ничего общего, а если бы и было, то любая подобная дружба послужила бы признанием того, что она принадлежит к их кругу, а этого она не допустит никогда!
Обхватив руками колени, Нина прижала их к груди. Если бы Ноуэл не удрал от нее так бесцеремонно, она бы рассказала ему, что их кузены и кузина в настоящее время, именно сейчас, радуются совершенно иному образу жизни, пребывая в Лондоне. На новом стадионе «Уайт-Сити» начались Олимпийские игры, и, как сообщил «Брэдфорд обсервер», мистер Калеб Риммингтон с внуками присутствует на них.
«Не со всеми своими внуками», – подумала Нина, прочитав это сообщение, и с грустью попыталась представить, в каком отеле остановились Риммингтоны. Наверное, в самом лучшем, быть может, даже в отеле «Ритц».
– Идиот, – выругалась она, мучаясь несправедливостью происходящего, и повторила несколько раз с яростью, которая потрясла бы даже Микки: – Идиот, идиот, идиот!
Герти Грэм, соседка весьма плотного сложения, проживающая прямо напротив номера двадцать шесть, та самая, что во время первого визита Лиззи на Бексайд-стрит указала ей, в каком доме живут Уилкинсоны, опустила свое увесистое тело в кресло, в свое время украшавшее со вкусом обставленную гостиную на Джесмонд-авеню.
– Ничего нет лучше, чем чашечка хорошего чаю, – обратилась она к Лоренсу, в то время как Лиззи отложила в сторону шитье и направилась в подвал наполнить водой чайник. – И поболтать, прихлебывая чаек, тоже очень приятно. – Она обвела глазами аккуратно прибранную комнату и спросила: – А где же мой маленький лучик солнышка? Бегает где-нибудь с Дженни Уилкинсон и Микки Порритом?
– Ро…зи… с… ви…зи…том… у… Латтер…уор…та, – с трудом выговорил Лоренс.
Герти без малейших усилий понимала прерывистую речь Лоренса, хоть и считала, что он по чистой дурости старается говорить так пышно. «С визитом у Латтеруорта», надо же! Почему бы не сказать попросту, что пошла, мол, на фабрику, как сделал бы любой другой? И какого лешего ей там делать, хотелось бы знать?
Лиззи вернулась в комнату и поставила чайник на конфорку. Ее голубое платье выглядело таким же чистеньким и аккуратным, как и комната, волосы гладко причесаны, разделены посередине пробором и спущены на уши так, что закрывали мочки, а на затылке собраны в блестящий узел. Герти покачала головой в прочувствованном отчаянии. Что там еще Роуз задумала для себя? Никогда в жизни Герти не встречала семью с такими непонятными запросами. Нина в ответ на ее вопрос, почему она не идет на фабрику, чтобы хоть малость заработать, ответила с гонором, что собирается стать модисткой, и добавила:
– Такой же знаменитой, как мистер Уорт, мадам Па-кен, мсье Пуаре и Люсиль с Ганновер-сквер.[11]11
Нина перечисляет знаменитых в начале XX в. модельеров одежды.
[Закрыть]
Герти всю жизнь прожила в Брэдфорде и слыхом не слыхала о лондонской Ганновер-сквер, не говоря уже об именах, которые называла Нина, и ответила со злостью:
– Ты бы пошла да вымыла рот с мылом, бесстыдница!
Дети переняли все эти чудные штучки от матери, не иначе. Чай в доме у Сагденов пьют не из кружек, а из красивых чашечек, поставленных на такие же блюдечки. У порога не стоят деревянные башмаки, а на вешалке за передней дверью не висят шали.
Герти хихикнула, представив себе на минутку Лиззи Сагден в шали, покрывающей голову и плечи. С того самого дня, как Сагдены приехали на Бексайд-стрит и привезли Лоренса Сагдена, словно больного короля, на заднем сиденье первой машины, проехавшей по булыжникам этой улицы, Лиззи Сагден носила шляпу и перчатки, куда бы она ни направлялась, хоть за несколько ярдов от крыльца. Все, кроме Полли Уилкинсон, называли ее княгиней. Потом стало известно, что она берется шить на заказ за очень разумную плату, и постепенно люди пригляделись и к ней, и к ее семье, а прозвище утратило саркастический оттенок и стало шуточным, почти ласкательным.
– А что Роуз делает у Латтеруорта? – спросила Герти, определенно не желая оставаться в неведении и полагая услышать нечто забавное.
– Она… зна…комит…ся с… художествен… ной мас…тер…ской, – ответил Лоренс, в голосе которого прозвучала странная, почти тоскливая нотка.
Герти ее не заметила, зато заметила Лиззи и посмотрела на мужа с болью и любовью. Ведь Лоренс сам должен был бы сопровождать Роуз в мастерскую. Это он, серьезный и мужественный, должен был с гордостью ввести дочь в мир своей работы.
Герти толком не поняла, что это за мастерская, но показывать это не собиралась. По ее представлениям, на фабрике имелись ткацкие и прядильные цеха, чесальни и красильни. В отличие от фабрики Листера, где производили шелк и камвольные ткани, у Латтеруорта занимались изготовлением только шерстяных камвольных тканей. Что у того же Латтеруорта в процесс производства входила и разработка рисунков для тканей и что есть люди, занимающиеся этим, ей до сих пор не приходило в голову, да и сейчас не пришло.
– Ей бы надо устраиваться в ткацкую, – заметила она практично, глядя, как чайник начинает пускать из носика пар. – Ткачи хорошо зарабатывают, а Роуз шустрая, она станет хорошей маленькой ткачихой. Надо только, чтобы поначалу ее кто-нибудь поучил.
