Текст книги "Унесенные ветром. Том 2"
Автор книги: Маргарет Митчелл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 44 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]
Глава 40
В ту ночь Скарлетт почти не смыкала глаз. Когда рассвело и на востоке из-за холмов, увенчанных черными соснами, показалось солнце, она выбралась из смятой постели, села на табурет у окна и, устало опершись головой на руку, устремила взгляд на хлопковые поля, тянувшиеся за скотным двором и фруктовым садом Тары. Вокруг было тихо, все зеленело, и эта зелень, умытая росой, казалась такой свежей… Вид хлопковых полей пролил бальзам на ее израненное сердце. В лучах поднимающегося солнца Тара выглядела великолепно – такая ухоженная, дышащая покоем, хотя ее хозяин умер. Приземистый бревенчатый курятник, обмазанный глиной для защиты от крыс и ласок, был чисто выбелен, как и конюшня. Аккуратные ряды кукурузы, ярко-желтой тыквы, фасоли, репы в огороде были безупречно прополоты и обнесены дубовым частоколом. Во фруктовом саду тоже не было ни единого сорняка, и только маргаритки росли под длинными рядами деревьев. Солнечные лучи выхватывали среди зеленой листвы слабо отсвечивающие бочки яблок и пушистых розовых персиков. Дальше извилистыми рядами тянулись кусты хлопчатника, зеленые и безмолвные под золотым куполом утреннего неба. Куры и утки вперевалку шествовали в сторону полей: в мягкой распаханной почве под кустами хлопка водились самые вкусные, самые жирные черви и слизни.
Сердце Скарлетт наполнилось нежностью и благодарностью к Уиллу, чьи руки так бережно ухаживали за Тарой. При всей своей преданности Эшли она понимала, что своим процветанием Тара обязана не заботам плантатора-аристократа, а изнурительному труду неутомимого, влюбленного в свою землю «маленького фермера». Теперь Тара, богатая плантация былых времен с обширными пастбищами, где паслись стада мулов и прекрасных лошадей, а хлопковые и кукурузные поля простирались до самого горизонта, превратилась в маленькую двухлошадную ферму. Но то, что удалось сохранить, было в превосходном состоянии, а нераспаханные угодья можно будет снова пустить в дело, когда настанут лучшие времена, – после такой передышки земля будет родить еще больше.
Уилл не просто обработал несколько акров земли. Он дал безжалостный отпор двум злейшим врагам всех фермеров Джорджии: сосновым сеянцам и зарослям ежевики. Они не сумели тайком проникнуть ни в сад, ни на пастбища, ни на хлопковые поля, ни на лужайки, чтобы потом нахально заполонить все до самого крыльца Тары, как это происходило почти на всех плантациях штата.
Сердце Скарлетт замерло при мысли о том, как близка была Тара к полному одичанию. Вместе с Уиллом они проделали отличную работу: дали отпор и янки, и «саквояжникам», и наступлению самой природы. И самая лучшая новость: Уилл сказал, что, когда осенью они соберут хлопок, ей больше не придется присылать в Тару деньги, если, конечно, не взвинтят налоги из-за какого-нибудь «саквояжника», которому приспичит прибрать к рукам Тару. Скарлетт знала, что без ее помощи Уиллу придется нелегко, но восхищалась им и уважала его независимость. Пока он находился в Таре в качестве наемного работника, он брал у нее деньги, но теперь, когда ему предстояло стать ее шурином и хозяином дома, он намеревался содержать дом сам. Да, Уилла ей сам бог послал.
Могильную яму Порк выкопал еще накануне вечером подле могилы Эллин. Сейчас он стоял с лопатой в руке за горкой влажной красной глины, готовясь вновь засыпать ею могилу. Скарлетт стояла позади него, укрывшись от жаркого июньского солнца в пятнистой тени низкорослого узловатого кедра и стараясь не смотреть в продолговатую яму перед собой. Джим Тарлтон, маленький Хью Манро, Алекс Фонтейн и младший внук старика Макрея медленно и неуклюже продвигались по дорожке, неся на двух длинных дубовых досках гроб с телом Джералда. На почтительном расстоянии за ними беспорядочной, плохо одетой толпой молча следовали друзья и соседи. Когда процессия проходила по залитой солнцем аллее сада, Порк опустил голову на рукоятку лопаты и заплакал. Скарлетт машинально взглянула на него и без особого удивления заметила, что в крутых завитках у него на голове, иссиня-черных всего несколько месяцев назад, когда она уезжала в Атланту, появилась седина.
Она устало поблагодарила Бога за то, что ночью выплакала все слезы и теперь могла стоять гордо, с сухими глазами. Всхлипывания стоявшей сзади Сьюлин невыносимо раздражали ее. Пришлось крепко стиснуть кулаки – так велико было желание развернуться и закатить оплеуху по опухшей от слез физиономии. Отец умер по вине Сью, хотела она того или нет, так что теперь могла бы хоть ради приличия взять себя в руки перед толпой враждебно настроенных соседей. За все утро никто не сказал ей ни слова, никто не взглянул на нее с сочувствием. Пришедшие тихо целовали Скарлетт, жали ей руку, шептали добрые слова Кэррин и даже Порку, но смотрели сквозь Сьюлин, словно она была пустым местом.
Все считали, что она не просто убила отца: она попыталась втравить его в предательскую сделку по отношению ко всему Югу. Таким образом, по мнению всей этой мрачной, связанной тесными узами компании, она попыталась предать их всех. Она проломила брешь в крепостной стене, которую все графство воздвигло между собой и внешним миром. Попытавшись получить деньги у правительства янки, она поставила себя на одну доску с «саквояжниками» и прихлебателями, более ненавистными врагами, чем все солдаты-янки, вместе взятые. Будучи родом из почтенной и верной Конфедерации семьи, семьи плантаторов, она перешла на сторону врага, чем опозорила каждую семью графства.
Все, кто пришел на похороны, несмотря на скорбь, кипели от негодования, особенно трое: старик Макрей, закадычный друг Джералда еще со времен его переезда из Саванны, бабуля Фонтейн, любившая Джералда только за то, что он был мужем Эллин, и миссис Тарлтон, которая уважала его больше, чем любого из соседей, потому что он единственный во всей округе мог на глаз отличить жеребца от мерина.
Свирепый вид этой троицы насторожил Эшли и Уилла еще в полутемной гостиной, где Джералд лежал до похорон, и они уединились в кабинете Эллин на совет.
– Кто-нибудь из них обязательно выскажется насчет Сьюлин, – сказал Уилл, перекусив соломинку пополам. – Они считают, что у них есть на то веская причина. Может, они и правы. Не мне судить. Но, Эшли, правы они или нет, нам придется принять это как оскорбление, ведь мы члены семьи, и тогда беды не миновать. Со стариком Макреем поделать ничего нельзя, он глух как пень, и не услышит, если кто-то и попытается закрыть ему рот. А бабулю Фонтейн, как вам известно, сам черт не остановит, если она решит выложить, что у нее на уме. А миссис Тарлтон… вы видели, как она зыркала своими рыжими глазами на Сьюлин? Она уже закусила удила и ждет не дождется своего часа. Если они что-то скажут, нам придется ответить, а у нас в Таре своих забот хватает, не нужна нам война с соседями!
Эшли тяжело вздохнул. Нрав соседей ему был известен куда лучше, чем Уиллу, и он прекрасно помнил, как до войны добрая половина ссор и даже дуэлей начинались именно с традиционной речи над свежей могилой соседа. Обычно звучали безудержно хвалебные речи, но так бывало не всегда. Иногда слова искреннего уважения неверно воспринимались измученными родственниками умершего, и едва последние комья земли падали на свежую могилу, как начиналась ссора.
В отсутствие священника службу пришлось провести Эшли, читавшему заупокойные молитвы по требнику Кэррин: предложения услуг, поступившие от методистских и баптистских священников из Джонсборо и Фейетвилла, были вежливо отклонены. Кэррин, самая набожная католичка из всех сестер, очень огорчилась, узнав, что Скарлетт не привезла священника из Атланты, и ее лишь отчасти успокоило известие о том, что на свадьбу Уилла и Сьюлин приедет священник и заодно отслужит панихиду по Джералду. Именно она отказалась от услуг протестантских проповедников и поручила все дело Эшли, вложив в требник закладки в нужных местах. Эшли устало прислонился к старому секретеру. Он понимал, что ответственность за предотвращение неприятной сцены лежит на нем, но, зная вспыльчивый нрав соседей, просто терялся перед невыполнимой задачей.
– Ничего не выйдет, Уилл, – сказал он, ероша светлые волосы. – Не могу же я стукнуть по голове бабулю Фонтейн или старика Макрея и заткнуть рот миссис Тарлтон тоже не могу. А уж они не преминут напомнить, что Сьюлин – убийца и предательница, и если бы не она, то мистер О’Хара был бы сейчас жив. Будь проклята эта традиция говорить речи на похоронах. Это настоящее варварство.
– Послушайте, Эш, – медленно проговорил Уилл, – я же вовсе не говорю, что никто не должен слова сказать против Сьюлин, что бы они там ни думали, я не собираюсь им рот затыкать. Предоставьте это дело мне. Как закончите чтение и отпевание, вы скажите: «Может, кто-то желает сказать несколько слов?» – и посмотрите прямо на меня, тогда я смогу первым выступить.
А Скарлетт следила за похоронной процессией, с трудом протискивающей гроб в узкий проход на семейное кладбище, и ей даже в голову не приходило, что траурная церемония может закончиться скандалом. С тяжелым сердцем она думала, что вместе с Джералдом хоронит одну из последних ниточек, связывающих ее с былыми счастливыми и беззаботными временами.
Наконец носильщики опустили гроб рядом с могильной ямой и встали рядом, разминая затекшие пальцы. Эшли, Мелани и Уилл прошли за ними за ограду и встали позади сестер О’Хара. Ближайшие соседи, как могли, протиснулись на участок вслед за ними, остальные остались за кирпичной стенкой. Большинство из них Скарлетт видела впервые и была поражена и тронута тем, что собралась такая толпа. Лошадей почти ни у кого не было, и казалось просто чудом, что все эти люди сумели добраться до Тары. Всего на кладбище собралось человек пятьдесят-шестьдесят, некоторые жили так далеко, что Скарлетт удивлялась, как им удалось узнать о происшедшем и успеть вовремя приехать. Прибыли целые семьи из Джонсборо, Фейетвилла, Лавджоя, взяв с собой черную прислугу. Съехалось множество мелких фермеров из-за реки, из лесной глуши пришли те, кого называли «белой голытьбой», и несколько человек из болотистых районов. Болотные жители все как на подбор были худыми бородатыми великанами в домотканой одежде, енотовых шапках, с ружьями в руках, табачную жвачку они из уважения к покойному зажали за щекой. С ними пришли их женщины. Их босые ноги утопали в красной глине, они тоже держали табачную жвачку за оттопыренной нижней губой. Из-под широкополых шляп выглядывали землистые, малярийные, но чисто умытые лица, свежевыглаженные ситцевые платья блестели крахмалом.
Ближайшие соседи прибыли в полном составе. Высохшая и сморщенная, желтая бабуля Фонтейн, похожая на полинялую птицу, опиралась на палку, за ней стояли Салли Манро-Фонтейн и Молодая Хозяйка. Они безуспешно пытались уговорить бабулю присесть на кирпичную стенку, шепча что-то ей на ухо и даже дергая за юбку. Не было старого доктора, мужа бабули: он умер два месяца назад, и задорный, задиристый огонек в ее глазах угас. Кэтлин Калверт-Хилтон стояла одна в сторонке, как и полагалось женщине, муж которой оказался, хоть и косвенным образом, причастным к разразившейся трагедии. Ее склоненное лицо было скрыто оборками выцветшего чепца. Скарлетт с удивлением заметила на ее перкалевом платье жирные пятна, руки у нее были все в веснушках и явно немытые – даже под ногтями «траур». Кэтлин растеряла весь свой аристократизм. Она выглядела как босячка, если не хуже. Опустившаяся, неряшливая, никчемная белая рвань.
«Этак она скоро начнет табак жевать, если уже не начала, – в ужасе подумала Скарлетт. – Боже праведный! Как можно так опускаться!» Она вздрогнула и отвела взгляд от Кэтлин, ощутив, какая тонкая грань отделяет порядочных людей от босяков.
«А ведь на ее месте могла бы оказаться и я, только меня Бог мозгами не обделил», – с гордостью подумала Скарлетт. Ведь после поражения они с Кэтлин обе начинали с нуля, имея лишь пару рук и то, что было в голове.
«А я неплохо поработала», – сказала она себе, вздернув подбородок и улыбаясь.
Но улыбка застыла на губах у Скарлетт, как только она заметила полный возмущения взгляд миссис Тарлтон, устремленный на нее. Ее глаза были красны от слез; взглянув на Скарлетт с упреком, она снова повернулась к Сьюлин и впилась в нее злобным и свирепым взглядом, не предвещавшим ничего хорошего. Рядом с ней стоял муж, за ними толпились четыре дочери – их рыжие кудри бросались в глаза неприлично ярким пятном на фоне всеобщего траура, своими блестящими светло-карими глазами они по-прежнему походили на проворных молодых лисичек, хитрых и опасных.
Из толпы с зачитанным требником Кэррин в руках вышел Эшли, и все затихли, обнажили головы, сложили руки на груди, перестали шуршать юбками. С минуту он стоял молча, опустив голову, солнце играло в его золотистых волосах. В толпе наступила глубокая тишина – настолько глубокая, что отчетливо слышен был даже шорох ветра в листьях магнолии, а далекая, несколько раз эхом повторившаяся песня пересмешника показалась нестерпимо громкой и печальной. Эшли начал читать молитвы, и при звуках его красивого, напевного голоса все склонили головы, вслушиваясь в простые и возвышенные слова.
«О боже, – у Скарлетт даже горло сжалось, – как прекрасен его голос! Как я рада, что именно Эшли читает молитвы для папы. Он лучше священника. Да, пусть лучше его отпевает кто-то из близких, а не чужак».
Дойдя до молитвы, где говорилось о пребывании душ в чистилище, которую пометила для него Кэррин, Эшли неожиданно закрыл книгу. Упущение заметила только Кэррин, бросившая на него полный недоумения взгляд, а он начал «Отче наш». Эшли знал, что половина собравшихся никогда не слышала о чистилище, а те, кто слышал, могли воспринять это как личное оскорбление, усмотрев даже в молитве намек на то, что такой хороший человек, как мистер О’Хара, не сразу попадет на небеса. Поэтому из уважения к собравшимся он решил не упоминать о чистилище. Все усердно вторили, пока Эшли читал «Отче наш», но смущенно замолчали, когда он перешел к «Богородице, Дево, радуйся». Никогда раньше они не слышали этой молитвы и украдкой недоуменно переглядывались, пока сестры О’Хара, Мелани и вся прислуга Тары вторили: «Помолись за нас ныне и в наш смертный час. Аминь».
Эшли поднял голову и на миг замер в сомнении. Все соседи с ожиданием взирали на него, приготовившись к долгой речи. Все ждали продолжения церемонии, им и в голову не приходило, что по католическому обряду молитвы уже закончились. Все похороны в округе обычно бывали долгими. Методистские и баптистские священники не повторяли молитвы, а импровизировали, как того требовали обстоятельства, и не останавливались, не доведя всех присутствующих до слез, а родственниц усопшего – до истерики. Эшли прекрасно знал, что, если ограничить церемонию по всеми любимому другу лишь этими короткими молитвами, соседи будут шокированы, возмущены и обижены. Скандальное событие будут обсуждать за ужином в течение многих недель, и в округе сложится мнение, что сестры О’Хара не проявили должного уважения к памяти родного отца.
Он бросил короткий извиняющийся взгляд на Кэррин и, снова склонив голову, начал по памяти говорить епископальную погребальную службу, которую так часто читали на могилах рабов, похороненных в Двенадцати Дубах.
– «Аз есмь воскресение и жизнь… верующий в Меня… никогда не умрет».
Слова приходили на ум не сразу, поэтому он говорил медленно, временами замолкая совсем и пытаясь припомнить следующую строку. Но такая размеренная речь только добавляла словам выразительности, и те из присутствующих, кто до сих пор стоял с сухими глазами, полезли за носовыми платками. Все убежденные методисты и баптисты сначала посчитали, что это католическая церемония, и тут же изменили свое мнение о ней, ибо ранее считали ее холодной и бездушной, направленной на восхваление одного лишь Папы Римского. Скарлетт и Сьюлин, тоже пребывавшим в неведении, очень понравились красивые и утешительные слова молитвы. Лишь Мелани и Кэррин сознавали, что преданный ирландский католик уходит в другую жизнь по канонам англиканской церкви. Но Кэррин была так ошеломлена горем и предательством Эшли, что не стала вмешиваться и протестовать.
Закончив молитву, Эшли окинул толпу печальным взглядом широко открытых серых глаз. Он выдержал паузу и, выхватив глазом Уилла из толпы, спросил:
– Желает ли кто-нибудь из присутствующих сказать несколько слов?
Миссис Тарлтон нервно заерзала, но не успела она рта раскрыть, как Уилл проковылял вперед и, остановившись в изголовье гроба, начал говорить.
– Друзья, – заговорил он бесцветным и негромким голосом, – вероятно, вы посчитаете, что я много на себя беру, решившись говорить первым, ведь я и года не знал мистера О’Хара, тогда как многие из вас знали его лет двадцать, а кто и больше. Но у меня есть свой резон. Проживи он еще хоть на месяц дольше, я получил бы полное право называть его отцом.
Ропот удивления волной прокатился по толпе присутствующих. Они были слишком хорошо воспитаны, чтобы начать перешептываться, но все стали переминаться с ноги на ногу и уставились на склоненную голову Кэррин. Все знали о его слепой преданности ей. Увидев, куда устремлены все взгляды, Уилл продолжал как ни в чем не бывало:
– И поскольку я обвенчаюсь с мисс Сьюлин, как только приедет священник из Атланты, я подумал, что именно это дает мне право сказать слово первым.
Его последние слова утонули в легком гудении толпы, напоминавшем жужжание разозленной пчелы. В этом звуке явственно угадывались возмущение и разочарование. Уилла все любили, уважали за то, что он сделал для Тары. Все знали о его нежной привязанности к Кэррин и отказывались верить, что он женится не на ней, а на этой прокаженной. Добрый старина Уилл женится на этой подлой проныре Сьюлин О’Хара!
В воздухе сгустилась гроза. Глаза миссис Тарлтон метали искры, ее губы беззвучно зашевелились. В полной тишине раздался голос старика Макрея, который высоким фальцетом просил внука повторить, что было сказано. Уилл стоял перед ними с прежним кротким выражением, но во взгляде его серо-голубых глаз читался вызов: пусть кто-нибудь посмеет сказать хоть слово о его будущей жене! На мгновение все замерли, разрываясь между искренней привязанностью к Уиллу и презрением к Сьюлин. И победа осталась за Уиллом. Он продолжил свою речь как ни в чем не бывало, словно сделал паузу, просто чтобы перевести дух.
– Я не знал мистера О’Хара в его лучшие годы, как вы. Я познакомился с замечательным старым джентльменом, когда он был уже немного не в себе. Но из ваших рассказов я знал, каким он был раньше. И вот что я хочу сказать. Это был неукротимый ирландец, джентльмен Юга, и не было на свете человека, более преданного Конфедерации, чем он. Это было редкостное сочетание прекрасных качеств. И вряд ли нам доведется встретить хотя бы еще одного человека с такими качествами, потому что времена, родившие таких людей, как мистер О’Хара, ушли вместе с ним. Он родился в чужой стране, но сегодня мы хороним человека, который имеет больше прав назвать Джорджию своей родиной, чем любой из пришедших проводить его в последний путь. Он жил нашей жизнью, любил нашу землю и, следует заметить, умер за Наше Правое Дело, умер как солдат. Он был один из нас, было в нем все хорошее и все плохое, что есть и в нас, он делил с нами нашу силу и наши слабости. Хорошо было то, что, когда он принимал решение, его ничто не могло остановить, он никого не боялся. И никакая сила извне не могла его сокрушить. Он не испугался английского правительства, когда они решили его повесить. Сорвался с места – и поминай как звали. Когда он приехал в эту страну, у него не было ни гроша, да только он и тут не испугался. Он стал работать и разбогател. Он не побоялся приехать сюда, когда эта земля была дикой после изгнания индейцев. Запущенный дикий уголок он превратил в огромную плантацию. А когда началась война и его деньги стали утекать, он не побоялся снова оказаться бедным. Когда через Тару шли янки, готовые сжечь все и убить его, он не испугался и не сдался им. Он гордо отстоял свою землю. Вот почему я говорю, что в нем было все то хорошее, что и в нас. Никакая сила извне не может сокрушить никого из нас. Но были в нем и наши слабости, потому что сокрушить его можно было изнутри. То, чего не мог сделать весь мир, сделало его собственное сердце. Когда умерла миссис О’Хара, его сердце умерло вместе с ней, и он был сражен. И тот человек, которого все мы здесь видели, был уже не он.
Уилл сделал паузу и спокойно окинул взглядом окружавшее его кольцо лиц. Толпа стояла под жарким солнцем, словно прикованная к месту, вся копившаяся в душах ненависть к Сьюлин была забыта. На мгновение взгляд Уилла задержался на Скарлетт, уголки его глаз слегка прищурились, он как будто послал ей тайную улыбку, чтобы утешить ее. И в самом деле, Скарлетт, которая до этой минуты едва сдерживала слезы, сумела перевести дух. Уилл говорил разумные вещи. Другой на его месте начал бы молоть чушь о воссоединении в ином, лучшем мире, о необходимости смириться с Божьей волей. А Скарлетт черпала силы и выдержку в разумных словах.
– Я не хочу, чтобы кто-то из вас стал думать о нем хуже из-за того, что он не выдержал и надломился. Все мы, и я в том числе, такие же, как и он. У нас те же слабости и недостатки. Нет такой силы, которая могла бы сокрушить нас, как никто и ничто не могло сокрушить мистера О’Хара – ни янки, ни «саквояжники», ни тяжелые времена, ни высокие налоги, ни даже прямая угроза голодной смерти. Но вот слабое место в наших сердцах может сокрушить нас в любой миг. Не всегда причиной тому бывает потеря близкого человека, как это случилось с мистером О’Хара. У каждого внутри своя опора. И вот что я хочу вам сказать: у кого эта опора сломалась, тому лучше умереть. В нашем мире таким людям места нет, смерть для них – лучший выход… Вот почему я говорю, что сейчас нет у всех у вас причин оплакивать уход мистера О’Хара. Печалиться нужно было, когда тут проходили войска Шермана и он лишился миссис О’Хара. А теперь, когда его тело воссоединилось с его душой, не о чем нам горевать, если мы с вами не хотим думать только о себе. Так говорю я, а ведь я любил его, как отца родного… И больше мы не скажем ни слова, надеюсь, вы все с этим согласны. Его родным было бы слишком больно это слушать, так давайте пощадим их чувства.
Уилл умолк и, повернувшись к миссис Тарлтон, попросил приглушенным голосом:
– Не могли бы вы отвести Скарлетт в дом, мэм? В ее положении нехорошо так долго стоять на солнце. Бабуля Фонтейн, не поймите меня превратно, тоже неважно выглядит.
Не ожидавшая столь резкого перехода от надгробной речи к своей персоне, Скарлетт смутилась и покраснела под многочисленными взглядами, дружно обратившимися к ней. Зачем Уиллу понадобилось привлекать внимание к ее и без того заметной беременности? Сгорая от стыда, она бросила полный негодования взгляд на Уилла, но он ничуть не смутился и заставил ее отвести глаза первой.
«Прошу вас, – говорил его взгляд, – я знаю, что делаю».
Он уже вел себя как хозяин дома, и Скарлетт, не желая устраивать сцену, беспомощно повернулась к миссис Тарлтон. Внимание этой дамы, как и рассчитывал Уилл, немедленно переключилось с негодницы Сьюлин на продолжение рода – предмет куда более интересный, кого бы он ни затрагивал, людей или животных. Она взяла Скарлетт под руку:
– Пойдемте в дом, милая.
Увидев у нее на лице выражение доброжелательного и участливого интереса, Скарлетт позволила провести себя сквозь толпу, почтительно расступившуюся и образовавшую для нее узкий проход. Вслед ей неслись сочувственные слова и вздохи, несколько рук протянулось, чтобы ободряюще похлопать ее по плечу. Когда Скарлетт поравнялась со старухой Фонтейн, та подала ей свою иссохшую птичью лапку и сказала:
– Дай мне руку, детка. – Затем она метнула свирепый взгляд на Салли и Молодую Хозяйку: – А вы оставайтесь тут. Вы мне не понадобитесь.
Они медленно миновали толпу, смыкавшуюся у них за спиной, потом прошли по тенистой аллее прямо к дому, причем миссис Тарлтон так рьяно поддерживала Скарлетт под локоть, что при каждом шаге та чуть не взлетала над землей.
– Зачем, зачем Уилл так поступил? – взволнованно воскликнула Скарлетт, когда их никто уже не мог услышать. – Как будто пальцем ткнул: «Посмотрите на нее! Она ждет ребенка!»
– Но ведь так оно и есть, не правда ли? – ответила миссис Тарлтон. – Уилл все сделал правильно. Глупо было с вашей стороны так долго стоять на солнце. Вы могли бы в обморок упасть и ребеночка потерять.
– Уилл нисколько не беспокоился о ее ребенке, – с глубокомысленной и мрачной усмешкой заметила бабуля. Она уже слегка запыхалась, пока с трудом брела по двору к крыльцу. – Уилл парень ушлый. Он хотел услать нас с вами, Беатриса, подальше от могилы: боялся, что мы наговорим лишнего, вот и нашел верный способ избавиться от нас… Но есть и еще кое-что. Он не хотел, чтобы Скарлетт слышала, как комья земли будут падать на крышку гроба. Правильно сделал. Запомни, Скарлетт, пока не услышишь этот звук, человек для тебя остается жив. Но стоит услышать… Самый, скажу я тебе, жуткий звук на свете… Помоги же мне подняться по этим ступенькам, детка, и вы, Беатриса, подайте мне руку. Скарлетт в вашей руке нуждается не больше, чем в костылях, да и я не так плохо выгляжу, как сказал Уилл… Уилл знает, что ты всегда была любимицей отца, вот и решил избавить тебя от лишних страданий. Он понимает, что твои сестры так сильно убиваться не будут. Сьюлин впору думать разве что о своем позоре, а у Кэррин есть Бог. А у тебя ничего нет, не так ли, детка?
– Так, – ответила Скарлетт, помогая престарелой даме подняться по ступенькам и немного удивляясь ее прозорливости, ведь в словах, произнесенных дребезжащим старческим голосом, заключалась чистая правда. – У меня никогда не было никакой поддержки… разве что когда мама была жива…
– Но, потеряв ее, ты поняла, что вполне можешь справиться со всем сама, так? Не все так могут. Твой папаша, к примеру, не смог. Уилл прав, не надо о нем печалиться. Он не мог жить без Эллин, и ему лучше там, куда он ушел. Вот и мне станет лучше, когда я уйду к старому доктору.
Она говорила сухо, не ища сочувствия, и обе ее собеседницы промолчали. Ее слова звучали так буднично и деловито, словно ее муж был жив, укатил не дальше Джонсборо, и стоит ей тоже немного прокатиться в легкой коляске, как они снова окажутся вместе. Бабуля была так стара и так много повидала на своем веку, что смерть ее не страшила.
– Но… вы тоже умеете справляться одна, – ответила Скарлетт.
Старушка бросила на нее по-птичьи зоркий взгляд:
– Иногда меня это совсем не радует.
– Послушайте, бабуля, – вмешалась миссис Тарлтон, – вам не следует так говорить со Скарлетт. Ей и без того плохо. Дорога сюда, тесное платье, такая утрата, да еще и жара – у нее в любую минуту может начаться выкидыш и без ваших разговоров про горе и печаль.
– Да будет вам! – рассердилась Скарлетт. – И вовсе мне не плохо! Не равняйте меня с худосочными дурами, у которых чуть что – и сразу выкидыш!
– Никогда не знаешь, что может случиться, – с важным видом прорицательницы ответила миссис Тарлтон. – Первенца своего я потеряла, когда увидела, как бык поднял на рога одного из наших негров… А помните мою рыжую кобылу Нелли? С виду – здоровее не бывает, а на самом деле она была такая нервная, прямо как натянутая струна, и если бы я за ней не приглядывала…
– Замолчите, Беатриса, – сказала бабуля. – Бьюсь об заклад, Скарлетт не выкинет. Давайте посидим в холле, тут прохладно. Такой приятный сквознячок. А ну-ка, Беатриса, принесите нам с кухни по стакану пахты, если есть. Или загляните в кладовую, нет ли там вина. Я бы не отказалась от стаканчика. А мы тут посидим, подождем, пока все не придут прощаться.
– Скарлетт лучше отправиться в постель, – настаивала миссис Тарлтон, окидывая Скарлетт взглядом знатока, умеющего угадывать срок беременности с точностью до минуты.
– Ступайте, вам говорят, – отправила ее бабуля, подгоняя палкой, и миссис Тарлтон отправилась в кухню, по пути бросив шляпку на буфетную стойку и проводя пальцами по взмокшим от пота огненным волосам.
Скарлетт откинулась на спинку кресла и расстегнула две верхние пуговички тесного корсажа. В холле было прохладно и полутемно, под высокими потолками гулял залетевший из задней части дома сквозняк, удивительно приятный после палящего солнца. Она посмотрела через весь холл в гостиную, где прежде лежал Джералд, и, заставив себя не думать о нем, подняла взгляд на висевший под высоким потолком портрет бабушки Робийяр. Исколотый штыками портрет дамы с высокой прической, полуобнаженной грудью и ледяной дерзостью во взгляде всегда придавал ей сил.
– Даже не знаю, что стало для Беатрисы Тарлтон самым тяжким ударом: потеря сыновей или лошадей, – заметила бабуля Фонтейн. – Она никогда не уделяла особого внимания Джиму и девочкам. Вот о таких, как она, и говорил Уилл. Она-то уж точно лишилась своей опоры. Иной раз мне даже кажется, что она скоро станет похожей на твоего папашу. У нее только и было радости, что смотреть, как лошади или люди дают потомство перед самым ее носом, а ее дочери так и остались в девках, мужей им уже не найти, вот ей и нечем голову занять. Не будь она настоящей леди до мозга костей, ее можно было бы счесть обычной простолюдинкой… А Уилл и вправду собирается жениться на Сьюлин?
– Да, – ответила Скарлетт, глядя прямо в глаза старой леди.
Боже правый, давно ли прошло то время, когда она до смерти боялась бабулю Фонтейн! С тех пор Скарлетт повзрослела, а теперь даже готова была послать ее к черту, если бы старая карга вздумала совать нос в дела Тары.
– Мог и получше найти, – откровенно заметила бабуля.
– Вы так думаете? – надменно осведомилась Скарлетт.
– Будет вам задирать нос, мисс, – в свою очередь обозлилась старая леди. – Не стану я задирать твою драгоценную сестрицу, хотя, останься я на кладбище, разнесла бы ее в пух и прах. Я только хотела сказать, что при такой нехватке мужчин по всей округе Уилл мог бы жениться на любой. Вон у Беатрисы четыре дикие кошки на руках, да девчонки Манро, да Макреи…
– Он женится на Сьюлин, и точка.
– Ей крупно повезло.
– Таре крупно повезло.
– Ты любишь Тару, верно?
– Да.
– Так сильно, что готова выдать сестру за человека из низших слоев, лишь бы кто-то заботился о Таре?
– Из низших слоев? – изумилась Скарлетт. – Из низших слоев? Да не все ли равно, из каких он слоев, если у нее будет муж, который о ней позаботится?
