Текст книги "Орикс и Коростель"
Автор книги: Маргарет Этвуд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
«Фермы ОрганИнк»
Отец Джимми работал на «Фермы ОрганИнк». Он был генографом, одним из лучших специалистов в этой области. Он начал работать над генетической картой протеома сразу после колледжа, а потом помогал выводить Мафусаилову Мышь в рамках «Операции Бессмертие». После этого, уже на «Фермах ОрганИнк», он стал одним из создателей проекта «Свиноид», работал над ним вместе с командой микробиологов и экспертов по трансплантации, которые специализировались на борьбе с разного рода инфекциями. Животное назвали свиноидом: официальное название – «супрессируемый мультиорганифер», но все говорили «свиноид». Иногда «Фермы ОрганИнк» называли «Фермами ОрганСвинк», но это случалось реже. В любом случае, то были не совсем фермы – не такие, как рисуют на картинках.
Задача проекта «Свиноид» – вырастить внутри трансгенетического организма (свиньи) надежные человеческие ткани и органы – их можно пересаживать людям без риска отторжения, и эти трансплантанты смогут сопротивляться атакам враждебных микробов и вирусов, которых с каждым годом появлялось все больше. Свиньям привили ген быстрого роста, так что свиные почки, желудки и сердца вырастали быстрее, и сейчас ученые пытались создать свиноида, который смог бы выращивать одновременно пять или шесть почек. Животное-донор вполне могло пожертвовать лишними почками, жить дальше и отращивать новые органы, как, к примеру, омар, который способен вырастить клешню взамен потерянной. При этом свиноида не придется ликвидировать. Такой метод экономнее, поскольку на выращивание свиноида уходило много сил и продовольствия. «Фермы ОрганИнк» очень хорошо субсидировались.
Все это объяснили Джимми, когда он достаточно повзрослел.
Достаточно повзрослел, думает Снежный человек, снова расчесывая кожу вокруг укусов. Идиотизм. Достаточно для чего? Чтобы пить, трахаться, больше знать? Какой придурок имеет право решать? К примеру, сам Снежный человек не считал, что достаточно повзрослел для этого, этого – как это назвать? Для этой ситуации, скажем так. И никогда не повзрослеет достаточно, ни один нормальный человек не сможет…
Каждый из нас должен следовать тому пути, что лежит перед ним, говорит голос у него в голове, на этот раз мужской, какого-то фальшивого гуру, потому что каждый путь уникален. Ищущего должна занимать не столько природа самого пути, сколько праведность, сила и терпение, что проявляет каждый из нас, сталкиваясь с…
— Глупость какая, – говорит Снежный человек. Очередная профанация из серии помоги-себе-сам. Нирвана для чайников. Правда, его почему-то терзает нехорошее чувство, что этот шедевр вполне мог написать он сам.
В стародавние счастливые времена, само собой. Да, те времена были гораздо счастливее.
Органы свиноидов адаптировались под каждого человека с помощью клеток людей-доноров; органы замораживались и ждали своего часа. Гораздо дешевле, чем клонировать себя на «запчасти» – в этой технологии еще нужно кое-что подшлифовать, как любил говорить отец Джимми, – или держать парочку детей-доноров в нелегальных детских садах. В рассудительных глянцевых брошюрах и рекламных материалах подчеркивались преимущества технологии свиноидов, эффективность и сравнительная безвредность процедуры. Дабы нервные не нервничали, в брошюрах сообщалось, что умершие свиноиды не становятся беконом и сосисками: вряд ли захочешь есть животное, чьи клетки совпадают с твоими.
Но шло время, прибрежные водоносные слои стали солеными, таяла вечная мерзлота, тундра пузырилась метаном, равнины сохли, азиатские степи превращались в песчаные дюны, найти мясо становилось все сложнее, и люди засомневались. В меню кафе на территории «Ферм ОрганИнк» все чаще появлялись сэндвичи с беконом и ветчиной и мясные пироги. Официально кафе называлось «Бистро „У Эндрю“», но завсегдатаи называли его просто «Свинюшечной». Когда Джимми обедал там с отцом – то есть всякий раз, когда мама дергалась, – мужчины и женщины за соседними столиками неприятно шутили на эту тему.
– Снова пирог со свиноидами, – говорили они. – Блинчики со свиноидами, свиноидный попкорн. Давай, Джимми, налегай! – Джимми расстраивался: он совершенно запутался, кто и что должен есть. Он не хотел есть свиноидов – он считал, они похожи на него самого. Свиноиды, как и он, права голоса не имели.
– Не обращай на них внимания, милый, – говорила Рамона. – Они просто дразнятся, понимаешь? – Рамона – одна из лаборанток отца. Она часто обедала с ними, с Джимми и его папой. Рамона была моложе его отца и даже матери, она чем-то напоминала Джимми девушку с картинки в парикмахерской, такие же надутые губы и большие черные глаза. Но Рамона часто улыбалась, и волосы у нее были темные и мягкие, совсем не топорщились. Мама Джимми называла цвет своих волос «грязная блондинка». («Недостаточно грязная, – обычно говорил папа. – Эй, эй, это шутка, только не бей меня!»)
Рамона всегда брала себе салат.
– Как там Шэрон? – спрашивала она, глядя на отца Джимми своими огромными влажными глазами. Шэрон – это мама Джимми.
– Неважно, – отвечал папа.
– Ой, это ужасно жалко.
– Это уже серьезная проблема. Я волнуюсь. Джимми наблюдал, как Рамона ест. Она откусывала по чуть-чуть и как-то умудрялась жевать латук и не хрустеть.
И сырую морковку тоже. Удивительно – Рамона будто разжижала жесткую, твердую пищу и всасывала, как инопланетный москит из фильма на DVD.
– Может, ей нужно, я не знаю, с кем-то проконсультироваться? – Брови Районы сочувственно ползли вверх. Она красила веки розовым, слишком много теней, веки казались морщинистыми. – Теперь что угодно могут, сейчас полно таблеток… – Может, Рамона и была техническим гением, но говорила, как девушка из рекламы геля для душа. Она не дура, объяснял отец Джимми, просто не хочет тратить энергию нейронов на длинные фразы. На «Фермах ОрганИнк» таких людей было много, не только женщин. Это всё потому, что они люди чисел, а не слов, говорил отец Джимми. Джимми уже знал, что сам он – не человек чисел.
– Ты что думаешь, я не предлагал? Я поспрашивал у знакомых, нашел хорошего специалиста, даже встречу назначил, но она взяла и не пошла. – Отец Джимми смотрел в стол. – У нее свои мысли на этот счет.
– Ужасно жалко, настоящая потеря. Ну, она же такой умной была!
– Она и сейчас умная, – говорил отец Джимми – Ум просто из ушей лезет.
– Но она была такая, знаешь…
Рамона роняла вилку, и они с отцом Джимми очень долго смотрели друг на друга, будто подбирая слово, чтобы описать, какой раньше была его мама. Потом они замечали, что
Джимми слушает, и тут же фокусировались на нем, как лучи инопланетных кораблей. Ослепительно ярко.
– Ну, Джимми, дорогой, как дела в школе?
– Ешь, приятель, и корки доедай, а то волосы на груди не вырастут.
– А можно я посмотрю на свиноидов? – спрашивал Джимми.
Свиноиды были гораздо больше и толще обычных свиней – чтобы дополнительные органы помещались. Свиноидов держали в специальных зданиях и очень тщательно охраняли. Если бы свиноида и его генетический материал похитил конкурент, разразилась бы катастрофа. Джимми, когда ходил посмотреть на свиноидов, надевал биоскафандр, который был ему велик, маску и мыл руки специальным дезинфицирующим мылом. Ему очень нравились маленькие свиноиды, у каждой свиноматки по двенадцать штук, они лежали рядком и сосали молоко. Свинята. Симпатичные. А взрослые все-таки немного пугали – мокрые носы, розовые глазки с белесыми ресницами. Они смотрели на него, будто видели, по правде видели и строили насчет него планы.
– Свинюк, хрюк-хрюк, свинюк, хрюк-хрюк, – пел он, чтобы их успокоить, и перегибался через ограждение. Сразу после мытья загоны почти не воняли. Джимми радовался, что не живет в загоне и что не надо валяться в собственных какашках и моче. У свиноидов не было туалетов, они ходили в туалет куда придется, и Джимми было смутно стыдно. Но он уже давно не писался в кровать – по крайней мере, ему так казалось.
– Не упади, – говорил папа. – А то они тебя съедят, оглянуться не успеешь.
– Нет, не съедят, – отвечал Джимми. Потому что я их друг, думал он. Потому что я пою им песенки. Ему очень хотелось обзавестись длинной палкой, чтобы потыкать свиноидов. Не бить, а просто чтобы они побегали. Они слишком много бездельничают.
Когда Джимми был еще совсем маленьким, они жили в каркасном доме, построенном в стиле Кейп-Кода, в одном из Модулей. В альбоме были фотографии, где они стояли на крыльце этого дома, фотографии с датами и всем прочим. Мама рассовала их в альбоме, когда еще чем-то интересовалась. Теперь они жили в большом доме в стиле короля Георга с крытым бассейном и маленьким спортзалом. Мебель в доме называлась репродукции, Джимми уже достаточно повзрослел, когда понял, что значит это слово: если есть репродукция, где-то должен быть и оригинал. Или был когда-то. Ну, вроде того.
Этот дом, бассейн, мебель – все принадлежало «Компаунду ОрганИнк», где жило высшее руководство. Со временем администрация и младшие ученые тоже туда переехали. Отец Джимми говорил, что так даже лучше: никто не ездит на работу из Модулей. Даже учитывая стерильные транспортные коридоры и скоростные поезда, в городе всегда рискуешь заразиться.
Джимми никогда не был в городе. Только видел по телевизору – бесконечные рекламные щиты, неоновые вывески и ряды домов, высоких и низких, нескончаемые грязные улицы, бесчисленные машины плюются клубами дыма из выхлопных труб, тысячи людей спешат куда-то, веселятся, безобразничают. Были и другие города, близкие и далекие, некоторые получше, почти Компаунды, говорил отец, и дома в них за высокими заборами, но эти города по телевизору показывали редко.
Люди из Компаундов старались в город без необходимости не выбираться и никогда не ездили в одиночку. Они называли города плебсвиллями. У всех горожан имелись удостоверения личности с отпечатками пальцев, но служба безопасности работала из рук вон плохо: в городах бродили типы, которые могли подделать что угодно и стать кем угодно, не говоря уж про всякую шваль – наркоманов, грабителей, нищих, сумасшедших. Так что работникам «Ферм ОрганИнк» лучше жилось всем вместе и под защитой.
Снаружи, где кончались заборы, ворота и прожекторы «ОрганИнк», все было непредсказуемо. А внутри – как всегда, как в те времена, когда папа был маленьким, когда дела еще не приняли серьезный оборот, как выражался сам папа. Мама говорила, что это все ненастоящее, как парк развлечений, и что пути назад нет, и тогда папа спрашивал, зачем разрушать то, что есть? Можно спокойно гулять по улице, разве не так? Ездить на велосипеде, сидеть в кафе на веранде, есть мороженое в стаканчике. Джимми знал, что папа прав, потому что сам все это делал.
И все же люди из КорпБезКорпа – отец Джимми называл их наши люди — постоянно были начеку. Когда ставки так высоки, неизвестно, на что решится противник. Противник или противники, опасаться следовало не одного оппонента. Другие компании, другие страны, разные организации и просто заговорщики. Вокруг слишком много техники, говорил папа Джимми. Слишком много техники, программ, враждебных биоформ, оружия. А еще слишком много фанатизма, зависти и вранья.
Давным-давно, во времена драконов и рыцарей, короли и герцоги жили в замках с высокими стенами, подъемными мостами и бойницами, откуда на врага лили горячую смолу, говорил папа. Компаунды – то же самое. Замки были нужны, чтобы ты с друзьями сидел в безопасности и никого внутрь не пускал.
– Значит, мы короли и герцоги? – спрашивал Джимми.
– Именно так, – смеялся отец.
Обед
Одно время мама Джимми тоже работала на «Фермы Орган-Инк». Там она и познакомилась с отцом Джимми: они работали в одном Компаунде над одним проектом. Мама была микробиолог, изучала протеины вредных для свиноидов биоформ и модифицировала их рецепторы, чтобы те не взаимодействовали с клетками свиноидов, или создавала лекарства-блокираторы.
– Это очень просто, – говорила она Джимми, когда на нее находил стих объяснять. – Плохие микробы и вирусы хотят залезть в клетки через специальные двери и съесть свиноидов изнутри. А твоя мамочка делает для этих дверей замки. – Она показывала на мониторе клетки, микробов, как микробы лезут в клетки, заражают их и клетки лопаются, увеличенные изображения протеинов, лекарства, которые мама тестировала. Картинки – будто коробки конфет в супермаркете: круглые конфеты в прозрачном пластике, тянучки в прозрачном пластике, длинные лакричные леденцы в прозрачном пластике. Клетки – будто прозрачные коробки с крышками.
– Почему ты больше не делаешь замки для клеток? – спрашивал Джимми.
– Потому что я хочу сидеть дома, с тобой, – говорила она, глядя куда-то поверх его головы и дымя сигаретой.
– А как же свиноиды? – тревожился Джимми. – В них же попадут микробы! – Он не хотел, чтобы его друзья-звери лопнули, как зараженные клетки.
– Теперь этим другие люди занимаются, – говорила мама. Казалось, ее это больше не волнует. Она разрешала играть с картинками на компьютере, а когда Джимми научился запускать программы, позволила вести компьютерные войны – клетки против микробов. Мама говорила, что не будет ругать, если что-то пропадет, данные уже все равно устарели. Но иногда – в те редкие дни, когда мама бывала оживленной и целеустремленной, – она сама любила повозиться с компьютером. Ему нравились эти дни – когда она вроде развлекалась. Была дружелюбной и общительной. Она была как настоящая мама, а он – как настоящий ребенок. Правда, эти моменты так и оставались моментами.
Когда она ушла из лаборатории? Когда Джимми пошел в школу «ОрганИнк», в первый класс, и пропадал там целыми днями. Странно: если она хотела сидеть дома ради Джимми, почему начала, когда он перестал бывать дома? Джимми так и не понял почему, а тогда был слишком мал и даже не задумался. Знал только, что Долорес, няню с Филиппин, которая раньше у них жила, отослали обратно, и он очень по ней скучал. Она называла его Джим-Джим, улыбалась, смеялась, готовила яйца, как ему нравится, пела песенки и баловала его. Но Долорес пришлось уехать, потому что теперь с ним всегда будет его настоящая мама – мол, это же хорошо, – а ведь никому не нужны две мамы, правда?
Нет, нужны, думает Снежный человек. Еще как нужны.
Снежный человек ясно видит свою мать – мать Джимми, – как она сидит за кухонным столом в халате, а он возвращается из школы обедать. Перед мамой стоит нетронутая чашка с кофе, мама смотрит в окно и курит. Халат был ярко-лиловый – Снежный человек до сих пор нервничает, когда видит этот цвет. Как правило, мать не готовила, и Джимми приходилось все делать самому, а она только сухо распоряжалась («Молоко в холодильнике. Справа. Да нет же, справа. Ты что, не знаешь, какая рука правая?»). Голос такой, будто она смертельно устала; может, она устала от него. А может, больна.
– Ты что, заразилась? – спросил он однажды.
– Ты о чем, Джимми?
– Как клетки.
– А, понятно. Нет, я не заразилась, – ответила она. Помолчала и прибавила: – А может, и да. – Но взяла свои слова назад, увидев, как он сморщился.
Больше всего Джимми хотелось рассмешить ее – чтоб она была счастливой, как раньше, – кажется, он помнит. Он рассказывал ей забавные истории про школу, или вроде бы забавные, или просто их изобретал. («Кэрри Джонсон покакала прямо на пол».) Он прыгал по комнате, сводил глаза к переносице и кривлялся, как обезьяна, – проверенный в школе трюк, безупречно срабатывал на мальчиках, а порой и на девочках. Джимми мазал себе нос ореховым маслом и пытался слизнуть. Чаще всего такие выходки мать нервировали: «Это не смешно, это отвратительно», «Джимми, перестань, у меня голова от тебя болит». Но иногда ему удавалось выдавить из нее улыбку, а то и не одну. Не угадаешь, что подействует.
А иногда она готовила ему настоящий обед, настолько помпезный и торжественный, что Джимми пугался – не знал, по какому поводу такая красота. Столовые приборы, бумажные салфетки – цветные бумажные салфетки, как на праздник, – сэндвич с ореховым маслом и желе, его любимый, только из одного куска хлеба и круглый. Лицо из орехового масла с улыбкой из желе. Мама аккуратно одевалась, на губах – помада, губная помада – отражение улыбки на сэндвиче, мама просто лучилась вниманием, слушала его глупые истории и смотрела прямо на него, глаза – синее не бывает. Мама напоминала ему фарфоровый умывальник: массивный, чистый и сияющий.
Он знал, надо восхититься ее старанием, и тоже старался.
– Ух ты, мой любимый, – говорил он, закатывая глаза и потирая живот. Он изображал голод, явно переигрывая. Но бывал вознагражден: она смеялась.
Джимми взрослел, замыкался в себе; он понял, что можно добиться если не одобрения, то хоть какой-то реакции. Все лучше тусклого голоса, пустых глаз и усталого взгляда в окно.
– А можно мне кошку? – спрашивал он.
– Нет, Джимми, тебе нельзя кошку. Мы об этом уже говорили. У кошек бывают болезни, опасные для свиноидов.
– Но тебе же все равно. – Это явная провокация. Вздох, облако сигаретного дыма.
– Другим не все равно.
– Тогда можно мне собаку?
– Нет. Собаку тоже нельзя. Тебе что, нечем у себя в комнате заняться?
– А попугая?
– Нет. Все, перестань. – Она уже не слушает.
– А можно мне ничего? – Нет.
– Вот и хорошо, – кричал он. – Мне ничего нельзя. Значит, мне нужно что-нибудь! Что мне можно?
– Джимми, ты иногда жутко меня бесишь, ты знаешь об этом?
– А можно мне сестренку? – Нет!
– А братика? Ну, пожалуйста!
– Нет – значит «нет»! Ты меня слышишь? Я сказала «нет»!
– А почему?
Вот он, ключ, теперь получится. Она могла заплакать, выскочить из комнаты и хлопнуть дверью. Могла заплакать и его обнять. Или запустить в стену кофейной чашкой и закричать:
– Дерьмо, все это полное дерьмо, это безнадежно! – Она даже могла его ударить, а потом заплакать и обнять. И все это в любых комбинациях.
А еще могла просто заплакать, опустив голову на руки. Ее трясло, она рыдала, задыхалась и всхлипывала. И он не понимал, что делать. Он так любил ее, когда мучил, или когда она мучила его, – не поймешь, что к чему. Он стоял, чуть отодвинувшись, как перед бродячей собакой, протягивал руку, повторяя:
– Извини, извини меня, пожалуйста. – Ему действительно было стыдно, но мало того: он втайне радовался и поздравлял себя, что ему удалось такое с ней сотворить.
А еще он боялся. Всегда существовала грань – не перешел ли? И если да, что теперь будет?
= 3 =
Полдень
Полдень – самое ужасное время суток: слепящее солнце и влажность. Часам к одиннадцати Снежный человек обычно возвращается в лес, подальше от моря: свет отскакивает от воды, достает даже там, где не достанет небо, и Снежный человек весь краснеет и покрывается волдырями. Пригодился бы солнцезащитный крем – непонятно только, где его найти.
В первую неделю, когда ему еще хватало сил, он из веток, строительной изоленты и брезента, найденного в багажнике разбитой машины, соорудил навес. Тогда еще был нож – потом потерялся. Через неделю или, может, две? За неделями надо бы следить внимательнее. Карманный ножик, с двумя лезвиями, шилом, маленькой пилой, пилкой для ногтей и штопором. Еще в нем были маленькие ножницы – Снежный человек стриг ими ногти и резал пленку. Ножниц ему особенно не хватает.
Когда Джимми исполнилось девять лет, отец подарил ему такой же ножик. Он всегда дарил ему инструменты – практичного человека воспитывал. По мнению отца, Джимми и болта не вкрутит. Кому надо болт вкручивать? говорит голос в голове у Снежного человека, эстрадный комик на сей раз. Я б его лучше забил.
— Заткнись, – говорит ему Снежный человек.
– А ты дал ему доллар? – спросила Орикс, когда он рассказал ей про ножик.
– Нет. А зачем?
– Когда тебе дарят ножик, за него нужно отдать деньги. Чтобы не пораниться о неудачи. Не хочу, чтобы ты поранился о неудачи, Джимми.
– Это кто тебе такое сказал?
– Ну, кто-то. – Кто-то играл в ее жизни очень важную роль.
– Какой еще кто-то? – Джимми ненавидел этого «кого-то» – безлицего, безглазого, сплошь руки и член, один член, два, множество, – но Орикс шептала ему на ухо: ой, кто-то, и смеялась, и как он мог сосредоточиться на застарелой ненависти?
Недолго, пока был навес, Снежный человек спал на раскладушке, которую утащил из бунгало, примерно в миле отсюда. Раскладушка – железная рама, пружинная сетка и пенопластовый матрас. В первую же ночь напали муравьи – пришлось поставить ножки раскладушки в банки с водой. Муравьи отступили, но под брезентом застаивался горячий влажный воздух, ночью влажность – чуть ли не сто процентов, тем более внизу, от дыхания запотевал пластик.
Еще Снежному человеку мешали скуноты – шуршали листьями, обнюхивали его ноги и шныряли вокруг, будто он уже падаль, а однажды утром он увидел сквозь пластик, что на него смотрят три свиноида. Один был кабаном, Снежный человек вроде различил блеск клыков. По идее, свиноидам клыки не полагаются, но, может, они обзавелись клыками, одичав, в силу необходимости, – наверняка быстро, у свиноидов же ген ускоренного развития. Снежный человек закричал и замахал руками, свиноиды убежали, но кто знает, что они еще учинят? Свиноиды или волкопсы рано или поздно догадаются, что пистолета-распылителя у него нет. Он выкинул пистолет, когда заряды кончились. Глупо, что он не спер зарядник: ошибка, и устроить спальню на земле – тоже.
Он перебрался на дерево. Ни волкопсов, ни свиноидов, да и скунотов намного меньше – они предпочитали подлесок. Из сучьев и изоленты он соорудил на нижних ветках подобие платформы. Неплохо: он всегда собирал всякие штуки гораздо лучше, чем казалось отцу. Сначала Снежный человек затащил на дерево матрас – его пришлось выкинуть, когда заплесневел и стал дразняще вонять томатным супом.
Брезент унесло во время на редкость сильного урагана. Но каркас от раскладушки остался, и Снежный человек по-прежнему лежал там днем. Он обнаружил, что вытянуться на раскладушке, раскинув руки и сняв простыню, наподобие святого, которого вот-вот сожгут, намного комфортнее, чем просто лежать на земле, – по крайней мере, воздух обдувает тело целиком.
Откуда ни возьмись, всплыло слово «мезозойский». Он увидел это слово, он услышал это слово, но постичь не мог. Оно ни к чему не цеплялось. В последнее время такое нередко происходит, смысл растворяется, пометки в заветном словарике исчезают одна за другой.
– Это все из-за жары, – сказал он себе. – Пойдет дождь, и я приду в себя. – Пот течет ручьями, он почти слышит, как ползут струйки пота. Иногда, правда, это не пот, а насекомые. Всякие жучки находят его неотразимым. Жучки, мухи, пчелы, будто он – кусок тухлого мяса или отвратительный цветок.
Хорошо, что в полдень есть не хочется: от одной мысли о еде тошнит. Неплохо бы уметь охлаждаться, свесив язык.
Теперь солнце жарит по полной – раньше это называлось «стоит в зените». Снежный человек растянулся на пружинном каркасе своей кровати, в текучей тени деревьев, отдав себя на растерзание жаре. Сделаем вид, будто это отдых! На этот раз голос школьной учительницы, веселый, снисходительный. Мисс Стрэттон, зовите-меня-Салли, с огромной задницей. Сделаем вид, будто то, сделаем вид, будто это. Первые три года в школе делаешь вид, будто все что угодно, а потом тебе за это снижают оценки. Сделаем вид, что вот я здесь, с тобой, толстозадая и все такое, через член высосу тебе мозги.
Движется что-то? Он озирается – нет, почудилось. Салли Стрэттон исчезает – туда и дорога. Надо бы чем-то свое время занять. «Свое время», несостоятельная формула, будто Снежному человеку выдали ящик его личного времени, ящик, под завязку набитый часами и минутами, трать их, как деньги. Только ящик подсунули дырявый, и время утекает, что ни делай.
Можно, скажем, по дереву резать. Сделать шахматы, играть самому с собой. Раньше он играл с Коростелем, но на компьютере, без настоящих шахмат. Обычно выигрывал Коростель. Где-то должен быть еще нож; если поискать, покопаться в остатках, наверняка найдется. Если вдуматься, удивительно, что эта мысль не посещала его раньше.
Он опять возвращается в прошлое – после школы, с Коростелем. Поначалу все было достаточно невинно. Они играли в «Архаитон» или еще во что. «Трехмерный Вако», «Нашествие Варваров», «Квиктайм Усама». Во всех играх – параллельные стратегии: нужно предугадывать, куда движешься ты и куда – противник. Коростель был мастером – в обходных маневрах ему нет равных. Но Джимми иногда удавалось выиграть в «Квиктайм Усаму», если Коростель играл за Неверных.
Нет, такую игру из дерева не вырежешь. Придется довольствоваться шахматами.
Еще можно вести дневник. Впечатления записывать. В домах, которые пока не отсырели, наверняка найдется куча бумаги, ручки или карандаши – он во время своих поисковых экспедиций видел, но не додумался взять. Притвориться капитаном корабля, как в древние времена, – на море шторм, а капитан сидит в каюте, обреченный, но не сломленный, и заполняет бортовой журнал. Снежный человек видел такие фильмы. Или как люди потерпели кораблекрушение, изгои на пустынном острове день за днем ведут дневники – каждое сегодня тоскливее, чем вчера. Списки припасов, наблюдения за погодой, мелкие дела – пришил пуговицу, съел моллюска.
Он тоже своего рода изгой. Можно списки составлять. Это придаст жизни структуру.
Но даже изгой думает о будущем читателе, что приплывет на остров, найдет истлевшие кости и узнает о судьбе несчастного из дневника. Снежному человеку такая роскошь не светит: у него не будет читателей, Дети Коростеля читать не умеют. Какого читателя ни вообрази – все они в прошлом.
Сверху на ниточке спускается гусеница, медленно вращается, точно эквилибрист в цирке, нацелилась ему на грудь. Красивая гусеница, невероятно зеленая, будто шарик жевательной резинки, блестящая и волосатая. Снежный человек наблюдает, внезапная, необъяснимая радость и нежность охватывает его. Уникальна, думает он. Никогда в этом мире не появится другой такой гусеницы. Никогда не будет такого момента, не случится такого совпадения.
Порой на него находит – такие беспричинные всплески иррационального счастья. Возможно, авитаминоз.
Гусеница на миг останавливается, вертит незрячей головой. Огромные матовые глаза – будто шлем, вид спереди. Может, учуяла его – точнее, его химическую ауру.
– Мы здесь не для того, чтобы играть, парить, мечтать, – говорит он гусенице. – Нам много сделать предстоит и многое узнать1 .
1 Цитата из стихотворения «Будь сильным» католического священника Молти Д. Бэбкока (1858-1901).
Вот из какого отмирающего мозгового колодца появилась эта чушь? Уроки Жизненных Навыков, средняя школа. Учитель был нелепым осколком доисторических дней расцвета доткомов2 . На лысеющей голове произрастал хвостик; человек этот предпочитал носить куртку из кожзаменителя; в бугристом, пористом носу красовалась золотая серьга. Он рассказывал про уверенность в себе, риск и индивидуализм абсолютно безнадежным тоном – судя по всему, сам в них давно не верил. Иногда он выдавал замшелые афоризмы, сдобренные злой иронией, но даже она не могла развеять скуку, царившую на его уроках; порой он говорил: «Я мог бы стать кандидатом»3 – и многозначительно таращился, будто в этой фразе таился глубочайший смысл, который им всем следовало уловить.
2 Доткомы, от английского com – общее название интернет-компаний, во множестве появившихся в 1990-х годах и прогоревших в начале 2000-х.
3 Цитата из фильма «В порту» (1954 г.) режиссера Элии Казана.
Двойная бухгалтерия, банковская система для «чайников», как не взорвать яйцо в микроволновке, заполнение бумаг на жилье в таком-то или сяком-то Модуле и заявлений на работу в таком-то или сяком-то Компаунде, изучение наследственности, брачные контракты, выбор партнера по генетическому признаку, использование презервативов для защиты от биоформ, передающихся половым путем, – вот такие Жизненные Навыки. Дети особо не слушали. Они либо уже знали все это, либо не желали знать, и урок у них считался часом отдыха. Мы здесь не для того, чтобы играть, парить, мечтать. Нам Жизненные Навыки предстоит узнать.
Или, к примеру, вместо шахмат или дневника можно заняться бытом. Тут многое можно усовершенствовать, очень многое. В первую очередь – новые источники пищи. Почему он даже не поинтересовался, как использовать корни, ягоды и примитивные ловушки на мелкую живность или как едят змей? Почему он зря потратил столько времени?
Дорогой, не мучай себя! — сочувственно выдыхает ему в ухо женский голос.
Если б найти пещеру, славную пещеру, с высоким потолком, хорошей вентиляцией и, может, ручьем каким-нибудь, жизнь бы наладилась. Ну да, в четверти мили отсюда есть ручей, он в одном месте разливается в заводь. Раньше Снежный человек ходил туда освежиться, но там могут купаться Дети Коростеля, купаются или сидят на берегу, приставать будут, уговаривать, чтоб искупался, а он не хочет им показываться без простыни. По сравнению с ними он все-таки слишком странный; при них он чувствует себя уродом. А если нет людей, запросто могут быть звери: свиноиды, волкопсы, рыськи. Вода привлекает хищников. Они ждут. Глотают слюну. Нападают. Очень неуютно.
Собираются тучи, небо темнеет. Он мало что различает сквозь деревья, но чувствует, как меняется свет. Снежный человек погружается в дремоту, ему грезится Орикс, она плавает в бассейне, на ней одеяние из лепестков, тонких, словно из папиросной бумаги. Они распускаются, сжимаются и разжимаются, точно щупальца медузы. Ярко-розовый бассейн. Орикс улыбается и плывет, медленно двигая руками, а Снежный человек понимает, что оба они в опасности. Затем раздается гулкий удар, будто захлопнули громадный склеп.
