Текст книги "Под капельницей (СИ)"

Автор книги: Марат Валеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Под капельницей

(Больничные рассказы)

Клизма

Весной прошлого года подошла моя очередь  по государственной квоте на стентирование.  На всякий случай поясню, что это такое, хотя и не сомневаюсь, что народ у нас и без того просвещенный.  Итак,  стентирование коронарных сосудов  проводится для их  расширения. В такой операции обычно нуждаются люди или перенесшие инфаркт, или находящиеся недалеко от этой беды.

Операция эта нетравматичная, через прокол в  сосуде на бедре или руке в устье суженной коронарной артерии вводится специальный катетер, через который проводится тонкий металлический проводник под наблюдениями на мониторе с баллончиком на конце. На баллончике смонтирован в сжатом состоянии гибкий и упругий  стент…  Введенный в суженный сосуд баллончик раздувается, стент расширяется и вдавливается во внутреннюю стенку… Затем баллон сдувается и удаляется из артерии вместе с проводником и катетером. Стент остается и сохраняет просвет сосуда.

Благодарю этому стенту,  а то и сразу нескольким,  сердце вновь начинает получать кровь по насильно расширенной артерии в необходимом для нормальной работы режиме.

Вот  один такой стент мне и должны были поставить в Красноярском краевом федеральном кардиологическом центре. Ну, про то,  что сам Центр –  простроенный, кстати, сравнительно недавно, –  представляет собой самое современное  медицинское учреждение в крае,  с вышколенным персоналом, оснащенный ультрасовременным оборудованием, наверное, тоже нелишне будет упомянуть.

В палате  на двоих (с небольшим плазменным телевизором на стене, холодильником, душевой комнатой и туалетом, с предусмотрительно  вмонтированными в разных местах кнопками для экстренного вызова медсестры, панелью над кроватью  с целым рядом каких-то хитрых розеток, разъемов для подключения какого-то оборудования) я оказался один.

Если бы не шныряющие туда-сюда работники Центра в синей медицинской униформе, да бродящие, как лунатики,  и придерживающие рукой все еще болезненные места операционных разрезов на груди после шунтирования граждане, можно было подумать, что это – гостиница средней руки.

Только я расположился, как  в палату пришла мой лечащий врач-кардиолог, приятная такая,  моложавая и рыженькая особа с зелеными русалочьими глазами.  На бейджике было написано ее имя – Александра Болотова.

Александра  попросила вкратце рассказать мне о своем самочувствии и ощущениях на этот момент, я сделал это еще короче, сказав – «да нормально все!».   Врач померила мне давление, сказала – «Действительно хорошо, завтра будем оперироваться». Что меня очень порадовало – вот это оперативность так оперативность! Правда, к этому  моменту я готовился несколько месяцев, пока собрал все необходимые документы, прошел все анализы и обследования, консультации.

После  ужина   в палату буквально бегом  вошел довольно молодой еще врач (в Кардиоцентре, как я смог заметить, почти весь медицинский и обслуживающий персонал  состоит из молодых и чрезвычайно вежливых людей), и почти весело сказал:

–   Завтра с утра ничего не есть, будем готовить  вас  к операции.  И скажу вам по секрету: возможно, вас  будет оперировать японский профессор!..

И сказал японское  имя или фамилию, которое я сходу не смог запомнить. Наверное, от волнения. Он что, это ученый самурай из Японии,  специально ради меня прилетел? Чтобы сделать мне здесь харакири? За что?

Поток моих сумбурных мыслей оборвала пришедшая ближе часам к десяти вечера молоденькая медсестра с маской на лице. Она приветливо сказала мне:

– Пройдемте на клизму.

– Но операция-то не полостная, – переполошился я, вспомнив, что из себя представляет эта процедура– Через прокол же, под местной анестезией…  Зачем здесь клизма?

– Больной, вы сегодня у меня не один! – строго сказала медсестра. – Итак, я вас жду.

Ну что ж, клизма так клизма. На что не пойдешь ради укрепления здоровья.

Процедурная  была шагах в десяти от моей палаты. Конфузливо улыбаясь, я улегся боком на покрытую клеенкой холодную кушетку.

– А штаны-ы? – укоризненно пропела медсестра.  Ах, да, штаны-то  надо спустить, иначе же у нас с ней ничего не получится…

2.

Получив порцию слабительного, подхватился  с кушетки и, не глядя на медсестру с улыбающимися карими глазами поверх марлевой повязки, мелким шажком зарысил в свою палату. Едва успел прикрыть за собой дверь, как мощный позыв оскорбленного кишечника бросил меня на унитаз…

Облегченный, свалился на койку. И немного посмотрев телевизор  в одиночестве  (ко мне пока так никого и не заселили), заснул. Во сне медсестра снова домогалась меня  с зажатым в ее руке здоровенным наконечником клизмы. Проснулся с дурными предчувствиями.

Забежал вчерашний озабоченный  врач:

– Не завтракать, ждать! – скомандовал он, закрепив распоряжение взмахом длинного хирургического пальца.

Ну, ждать,  так ждать.

Вот уже и завтрак прошел, дело к обеду. А за мной никто не идет. Вот и обед пролетел мимо меня со свистом. Высунулся из палаты – коридору бродят с такими же недоуменными лицами еще несколько человек. Выясняется, что у них тоже на сегодня назначена операция, но пока никого не вызывают.

Перед тихим часом в палате появилась старшая медсестра, будничным голосом сообщила: операция перенесена на завтра, так как сегодня был какой-то симпозиум или коллоквиум с участием заезжих медицинских светил.

Ох, не зря мне снилась медсестра со смазанным штуцырем–  через пару часов после ужина, который я с жадностью проглотил, как оголодавший зверь, на пороге палаты появилось очередное прелестное медицинское  создание в обтягивающих длинные ноги  синих штанишках и натянутой на груди такой же блузке, с маской на лице.

– На клизму!  – прозвучала знакомая уже команда.

– А завтра операция точно будет? – на всякий случай осведомился я, выключая  телевизор и  поднимаясь с кровати.

– Вы в плане, – пожимает плечиками  создание. Сегодня не та, что была вчера. Но тоже ничего. Хотя какая мне разница, кто мне будет совать в попу шланг от клизмы. Главное, чтобы это было нежно…

 На ходу утешаю себя тем, что клизма – это в любом случае полезно, ведь при этом происходит очищение внутренних органов. А тут уже,   выходит, двойная польза организму!

Эта девчонка толк в клизмах знает!  Вставая с кушетки и натягивая штаны, даже галантно ее поблагодарил.

Однако кишечник тут же заявил свое «фи!», и я, теряя тапочки, помчался в палату.

Позвонила жена.  Интересовалась, что да как. Рассказал. Утешала, что клизмы – это действительно полезно. Согласился. Опять лег спать с пустыми внутренностями. Спал плохо. Проснулся, еще шести не было. Желудок бурчит, как Зюганов на единоросов.

Пошел на всякий случай в туалет – оказалось,  нечем.  Попытался снова заснуть – не получилось. А тут и больница проснулась, зашаркали швабами технички, забегали с уколами сестрички. Аппетитно запахло овсянкой. Завтрак! И этот мимо. Потому что меня пока кормят здесь другими «завтраками». И не только меня. Медсестра «утешила», сообщив на мой законный вопрос: «Доколе?», что нас, плановых операбельных больных,  собралось что-то уже около десятка (оперируют здесь на нескольких столах, стентирование вообще поставлено на поток, операция в среднем длится от 45 минут и  больше. Мне нужно было поставить только один стент. И вот из-за одного этого неполного часа я торчу здесь уже двое суток!).

–Сегодня, надеюсь, меня прооперируют, – хмуро спросил я на обходе врача.

– Да, вы у нас  в плане, ждите, – уклончиво сказала она.

Я обреченно уткнулся в сканворд.  Блин, хоть бы кого подселили, а то и словечком перекинуться не с кем.

3.

– Вот здесь располагайтесь, – сказала выросшая на пороге палаты  плотная няня. Из-за ее крутого плеча выглядывал худощавый рыжеусый мужичок. Он сел на аккуратно заправленную постель, по-птичьи завертел головой, осматривая палату.

– На стентирование? – спросил я его.

– Чего? А, ну да,  – кивнул головой мой сосед. Он оказался очень неразговорчивым. Но все  же выяснилось, что у него уже стоят два стента, после инфаркта. Но делали их ему еще в Новосибирске, так же по квоте. Пришла нужда поставить еще один, на соседней артерии. А поскольку это нужное дело с декабря 2011 наладили уже и в Красноярске, его из Назаровского района направили сюда.

– Все ближе, да и дочь здесь  замужняя живет, всегда можно на пару-тройку дней остановиться, – поделился он со мной своими соображениями.

Прихватив станок, сосед  отправился в туалетную комнату брить пах – ему сказали, что он в плане на завтра.  Я побрился еще дома.  Но если  операцию мне раз за разом будут откладывать, то как бы мне не пришлось снова взяться за станок.

Позвонила жена.  Интересовалась, что да как. Рассказал. Утешала, что клизмы – это действительно полезно. Согласился. Опять лег спать с пустыми внутренностями. Спал плохо. Проснулся, еще шести не было. Желудок бурчит, как Зюганов на единоросов.

Пошел на всякий случай в туалет – оказалось,  нечем.  Попытался снова заснуть – не получилось. А тут и больница проснулась, зашаркали швабами технички, забегали с уколами сестрички. Аппетитно запахло овсянкой. Завтрак! И этот мимо. Потому что меня пока кормят здесь другими «завтраками». И не только меня. Медсестра «утешила», сообщив на мой законный вопрос: «Доколе?», что нас, плановых операбельных больных,  собралось что-то уже около десятка (оперируют здесь на нескольких столах, стентирование вообще поставлено на поток, операция в среднем длится от 45 минут и  больше. Мне нужно было поставить только один стент. И вот из-за одного этого неполного часа я торчу здесь уже двое суток!).

–Сегодня, надеюсь, меня прооперируют, – хмуро спросил я на обходе врача.

– Да, вы у нас  в плане, ждите, – уклончиво сказала она.

Я обреченно уткнулся в сканворд.  Блин, хоть бы кого подселили, а то и словечком перекинуться не с кем.

– Вот здесь располагайтесь, – сказала выросшая на пороге палаты  плотная няня. Из-за ее крутого плеча выглядывал худощавый рыжеусый мужичок. Он сел на аккуратно заправленную постель, по-птичьи завертел головой, осматривая палату.

– На стентирование? – спросил я его.

– Чего? А, ну да,  – кивнул головой мой сосед. Он оказался очень неразговорчивым. Но все  же выяснилось, что у него уже стоят два стента, после инфаркта. Но делали их ему еще в Новосибирске, так же по квоте. Пришла нужда поставить еще один, на соседней артерии. А поскольку это нужное дело с декабря 2011 наладили уже и в Красноярске, его из Назаровского района направили сюда.

– Все ближе, да и дочь здесь  замужняя живет, всегда можно на пару-тройку дней остановиться, – поделился он со мной своими соображениями.

Прихватив станок, сосед  отправился в туалетную комнату брить пах – ему сказали, что он в плане на завтра.  Я побрился еще дома.  Но если  операцию мне раз за разом будут откладывать, то как бы мне не пришлось снова взяться за станок.

4.

Из коридора потянуло  аппетитными  запахами  –это раздатчица развозила по палатам  на специальной тележке упакованный в пластиковые германские  контейнеры горячий обед. Кормят в Кардиоцентре, надо признать, очень даже прилично, и никакой тебе столовой – все доставят прямо к кровати.

Так, а что же со мной? Где моя каталка для операционной?

Зашла старшая медсестра. Будничным  тоном говорит:

– Ваша операция перенесена на завтра.

И, не выслушивая меня – я только было возмущенно открыл рот,–  вышла из палаты. И тут же после нее зашла раздатчица, неся в руках два контейнера, для меня и моего соседа:

– Обедать!

Она поставила контейнеры на стол и вернулась к  тележке.

Я махнул рукой и открыл крышку своего контейнера – так, рассольник  и котлета с гречкой, салат, кисель.

С удовольствием поел,  и чувство возмущения и обиды тут же куда-то улетучилось. В конце концов, все равно мне, рано или поздно, поставят этот чертов стент.  Значит, не так еще плохи мои дела, если операцию откладывают раз разом, значит, есть у этого сложного и громоздкого медицинского аппарата по имени Кардиологический центр дела боле важные.

Конечно, если бы я прямо вот тут начал у них помирать, они немедля  поволокли бы меня в операционную. А я же пока ничего. Вон даже обед с каким аппетитом уплел.

Из душевой вышел хмурый  сосед. Сказал, что весь порезался, пока брился. Я ему сказал, чтобы не расстраивался – до утра все затянется, и показал на стол: вон твой обед. Нормальный, между прочим.

Виктор Петрович – он так назвался, –  вздохнул, сел за стол и,  громко сопя, стал задумчиво хлебать рассольник.

Я почитал  прихваченные  с собой еженедельники – «АиФку», «Комсомолку», –  и не заметил, как уснул. Да так крепко, что проснулся только перед ужином.  Никому я пока не был нужен здесь, никаких лекарственных процедур у меня не было, вот никто и не беспокоил особо.

Сосед на своей кровати тоже вовсю  высвистывал явно простуженным носом незатейливую мелодию. И тут пришла моя докторица  Александра.

– Ну, вы у нас уже человек опытный, – сказала она. – Все уже знаете. Так что за ужином особо не усердствуйте, а с утра ни пить, ни есть. Завтра операция.

Ага, щас!  Знаем мы этим ваши «завтраки»! Я слопал весь ужин, состоящий из куриной голени и приличной порции картофельного пюре, запив все это дело чашкой горячего чая.

И довольный, как удав, перебрался из-за стола на постель, переваривать только что проглоченный харч. Под бормотание телевизора закемарил. И подскочил как ужаленный при знакомой команде:

– На клизму!

Медсестра была позавчерашняя – та самая, длинноногая и хорошенька, звалась Оленькой. Грубить ей было как-то не с руки. Да и было у нас с ней уже это, так  чего уж тут ваньку валять. И я безропотно поплелся в клизменную.

Оленька была само очарование  и предупредительность.  Она действовала  точно и безукоризненно. Когда влившаяся  через штуцырь  жидкость стала распирать мне требуху и искать выход,  я,  натянув  штаны,  все же   еще успел пошутить:

– Оленька, а поцеловаться?..

Но на большее меня не хватило. Едва не сшибив выходящего из нашей палаты Петровича, я залетел в сортир. Вскоре  меня сменил сосед. Спать мы с ним улеглись совершенно опустошенными.

5

Наступил третий день моего пребывания в Кардиоцентре.  И он оправдал мои ожидания – в районе одиннадцати утра меня таки повезли на операцию.

Сжимая в руке под простыней конвертик с диском, на котором было записано последнее исследование моих артерий на коронарографии, я смотрел в проплывающий надо мной блестящий масляной краской потолок коридора, и старался думать о приятном.

Ну, о том, например, что истязания меня клизмами, наконец,  закончились,  и я скоро буду дома, и мы со Светиком должным образом отметим 8 марта – до него оставалось всего несколько дней.

В операционной меня подкатили к какому-то громоздкому, негромко гудящему  аппарату, обвитому кабелями и проводами,  с монитором.

Около него стояли два человека в хирургических костюмах, с масками на лицах. Один из них – похоже, ассистентка, – сноровисто подготовила лежащее перед ней тело к операции: смазала йодом место прокола, обезболила. И в дело вступил  хирург.

Я чувствовал, как он проколол мне бедро и стал вводить в артерию катетер. За всем, что происходит в моем теле, он внимательно наблюдал через монитор, я же, как ни пытался разглядеть, что там – не мог: мне запретили активно двигать головой.

Боли не было, только неприятно подергивало место прокола, через которое к моему сердцу, вернее, к суженному просвету в артерии двигался катетер.

Вот он поерзал-поерзал и остановился, а хирург буквально влип в монитор. Потом врач вздохнул и катетер, чуть подавшись назад, вновь  стал штурмовать забитый сосуд.

Хирург возился со мной что-то подозрительно долго, что-то иногда бормотал себе под нос, ассистентка время от времени промокала ему лоб салфеткой – все как в кино, ей Богу!

Неожиданно я стал ощущать боль в области сердца. Сначала несильную, а потом все ощутимей и ощутимей. Я закряхтел.

– Что такое? – спросил врач.

– Больно в сердце, – признался я.

– Больно? – обеспокоенно переспросил он и  сделал небольшое движение кистью руки. И боль тут же ушла – видимо катетер отвели от проблемного места назад.

– У нас с вами сложный случай,  – наконец признался мне хирург. – Пока что я ничего сделать не могу. Полежите тут пока, отдохните, я скоро.

Он ушел, а я загрустил. Это что же получается? Если стент мне не поставят, значит, придется делать аорто-коронарное шунтирование. А я за эти два дня насмотрелся на прооперированных по этому поводу. У них огромные, на всю грудь, багровые швы, у кого-то торчат тоненькие дренажные трубочки.

Они ходят очень тихо, сгорбившись и прижимаю одну руку к операционному шву. А кто так и вообще не ходит, а ездит на инвалидных колясках.

Все это свидетельствовало об одном: операция эта  полостная, довольно тяжелая и с большим реабилитационным сроком. Понятно, что если вопрос встанет о шунтировании – никуда я не денусь и лягу под нож, жизнь дороже. Но, ой,  как этого не хотелось! Пока…

Мои тягостные раздумья прервал хирург. Он вернулся в сопровождении еще одного врача, они посмотрели на монитор, потом отошли в сторонку и недолго посовещались, о чем – я не  мог расслышать.

Да конечно же, о том, как успешно завершить операцию – главнее задачи для них в этот момент просто не могло быть. Иначе что же – цельных три вставленных мне клистира пойдут насмарку? Большей несправедливости на свете просто быть не могло!

Но вот хирург вернулся, что-то скомандовал ассистентке, она склонилась надо мной и сказала, что сейчас меня введут в лекарственный сон, и все будет хорошо. Она уколола меня в вену, и я заснуть не заснул, а как бы поплыл. И сквозь этот полусон снова почувствовал легкие уколы боли в сердце, но такие… совсем легкие, что можно было не обращать на них внимания и продолжать дремать. А вскоре я расслышал веселый голос хирурга:

– Ну вот и все, поздравляю: у нас получилось!

 6

Я не стал расспрашивать хирурга, с какой же он такой сложностью встретился? Скорее всего, просвет в артерии настолько сузился (ведь я после коронарографии я почти год дожидался своей квоты на операцию, и  ситуация за это время в моем моторе могла кардинально измениться), что почти не было шансов пробиться сквозь это проблемное место для установления стента, и дело могло окончиться моим инфарктом здесь же, на столе.

Однако ребята сумели добиться благоприятного исхода операции, раздвинули стенки артерии и поставили стент. В результате сердце мое забилось ровнее, боль из него при ходьбе и прочих делах ушла, и я снова стал чувствовать себя полноценным человеком, за что низко кланяюсь оперировавшим меня медиками и всему персоналу кардио-хирургического отделения №1 Краснояркого федерального Кардиоцентра.  В частности, хирурга, к.м.н. Дмитрия  Столярова, врача-кардиолога Александру  Болотову, ну и самого  заведующего отделением,  к.м.н. Дмитрия Шматова.

Домой они меня, правда, отпустили не сразу – сутки пришлось пролежать почти без движения, чтобы не дай Бог не открылось место прокола в артерии – частью в реанимации, остальные часы у себя в палате. Еще двое суток я пробыл под наблюдением врачей,  и 4 марта 2012 года благополучно отбыл домой с приехавшими за мной женой и сыном. Так что праздник мы провели вместе.

Да, спросите вы, а что же японский гость? Был он, был! Уже дома,  в новостной ленте  я нашел сообщение об этом событии.  Действительно, как раз в эти в Красноярском кардиоцентре с мастер-классом находился ведущий японский  рентгенхирург  с мировым именем профессор Тошийя Мурамацу,  возглавляющий  сердечно-сосудистый центр госпиталя Йокогамы.

Это ведь именно японцы придумали метод реканализации – то есть без большой операции, без остановки сердца открывать закрытый холестириновой бляшкой просвет коронарной артерии.

И японский профессор таки самолично  провел  за эти пару дней на сердцах выбранных ими восьмерых больных красноярцев операции по стентированию артерий.

Я, выходит,  в этот список не попал. Да какая, собственно, разница? Это японское медицинское  светило так и  заявило, цитирую:     «Я не ожидал увидеть в России такую клинику с самым современным оборудованием, грамотными врачами, которые владеют всеми необходимыми технологиями в сердечно-сосудистой хирургии. Приятно, что все врачи общались со мной на свободном английском языке».

Так что наши кардиологи – великолепные специалисты, это говорю вам я, лежавший у них  на операционном столе и получивший необходимую помощь даже тогда, когда она казалась неосуществимой.

Ну а клизмы... А что клизмы? Это штука очень даже полезная!

Шрамы

– А это что у вас за шрамы? Что за операция была?

Идет утренний обход, и черноусый  заведующий хирургическим отделением, в синем халате и синей же шапочке,  внимательно рассматривает оголенный   солидный живот  крупного мужика, лежащего вторым от окна. На табличке, прикрепленной к спинке его кровати, мужик значится как Владимир Петрович К.  (пусть будет для краткости ВПК).

А на первой от окна койке, то есть рядом с ним, табличка обозначает присутствие на ней другого Владимир Петровича, только  Ж. (ну, этот у нас будет, соответственно, ВПЖ). Но табличка есть, а ВПЖ нет.

А, вот он и идет, вернее ковыляет мелким гусиным шагом, слегка откинувшись назад, иначе пузырь живота заставит клюнуть его носом в пол.   ВПЖ  уже 66 лет, у него атеросклерозом поражены артерии и более мелкие  сосуды конечностей, потому ему очень трудно передвигаться. Дальше будет еще хуже, хотя он и регулярно капается в больнице два раза в год.  Потому что ВПЖ не хочется отказываться от курения, а это никотин спазмирует,  схлопывает сосуды, и кровь плохо поступает к тканям. Здесь недалеко и до гангрены.

ВПЖ, сдерживая дыхание, чтобы врач не уловил запаха табака, пробирается к своей кровати и с пыхтеньем усаживается на нее.

– Так что это за шрамы? – повторяет свой вопрос врач.

– Ножевые ранения были. Пять штук, – нехотя говорит  ВПК.

– Ясно, – резюмирует врач. Он профессионал, и узнав  происхождение этих шрамов, теряет к ним всякий интерес.   А вот я бы послушал, за что это моего сопалатника так издырявили.

Пощупав живот и вытирая руки протянутым ему медсестрой влажным полотенцем, врач говорит:

 – Ну, вот и мы вам добавим шрамчик.  Готовьтесь, завтра проопериуем.

ВПК угодил в нашу шестую палату (не ждите никаких аналогий с персонажами знаменитого чеховского рассказа – просто наша палата действительно шестая) с   грыжей. Говорит, купили новую квартиру на Солнечном,  перетаскивал мебель, тут она и вылезла.

 Она и раньше была, но ВПК как-то управлялся с ней, укрощал грыжу бандажом, сам вправлял ее обратно, когда слишком выпячивалась. И продолжал бригадирствовать в своей строительной бригаде. Ему под шестьдесят, он ростом куда выше среднего и весит, по собственному признанию, 115 килограммов.

Врач между тем, оставаясь в этом же проходе между койками, повернулся теперь уже к ВПЖ.

– А вы что, Владимир Петрович, так и продолжаете курить? – укоризненно говорит он, пожимая руку ВПЖ (что означает – они хорошо знакомы).

– Да уже меньше, – конфузливо отвечает ВПЖ и  отводит глаза.

Врач разочарованно машет рукой и  делает пару шагов к соседней кровати.  Всего в палате их восемь – я впервые лежу в больнице при таком скоплении  народа в одном помещении. До этого как-то лежал в краевой клинической, в глазном центре, так там везде в палатах  было максимум по пять человек. А здесь – целая толпа!

Больница эта старая, ей уже больше сотни лет, и уже не первый год идут разговоры о ее сносе и строительстве новой, но пока, похоже, не получается.  И буквально сыплющаяся больница (ее перестали ремонтировать) продолжает исправно лечить больных.

– Это хорошая больница, – неожиданно заявил ВПК после обхода. – Тут к больным  как к людям относятся. А вот я после того, как меня подрезали, в тыщекоечной полежал, так там полный отпад!

Я ловлю Владимира Петровича на слове и прошу его рассказать, за что и где его подрезали. ВПК, заметив, что на него с  выжидающим любопытством смотрю не только я, а, считай, вся палата, прокашлялся и совершенно будничным голосом рассказал свою историю, от которой у меня буквально волосы зашевелились на голове.

Дело происходило в конце  80-х, в Красноярске.  ВПК, тогда еще совсем молодой парень Володя, со своим  братом и еще тремя парнями после рабочего дня выпивали на берегу Енисея. На пятерых у них было такое же количество бутылок водки  да пара плавленых сырков.  Ну и еще сигареты.

Любовались на открывающиеся на той стороне могучей реки виды, травили анекдоты, говорили за жизнь –  все как полагается в таких мужских компаниях, и быстро пьянели от выпитого. И вдруг послышался топот многих ног, ругань, и из-за ближайших деревьев к месту уединения друзей вывалила шумно дышащая,  разгоряченная компания незнакомых парней. Их было человек пятнадцать-двадцать.

–А, вот они, суки!– прорычал самый здоровый из них и  рыжий . Он сжимал в руке штакетину.  Какими-то палками, обрезками труб и арматуринами размахивали и остальные члены этой непонятно для чего и по какой причине собравшейся банды– не банды, но очень воинственно настроенной группы. – Мочите их, пацаны!

И «пацаны» с ревом накинулись на не успевших даже встать на ноги друзей. Володя, получив здоровенный пинок в грудь, едва не укатился под высоченный обрыв, но успел сгруппироваться и вскочить на ноги. И повторно налетевшего на него  рыжего здоровяка он встретил мощным апперкотом в челюсть – как учили в боксерском кружке, куда он как-то ходил целый год.

Рыжий даже лязгнул зубами и с откинутой головой попятился назад. Но добить его Вовка не успел – его ударили чем-то твердым сзади по затылку,  и он «поплыл», а пришедший в себя здоровяк  снова накинулся на него.

В руке у него в этот раз блеснул нож, и он несколько раз подряд,  прямыми тычками ударил им своего обидчика в живот, а последним пятым ударом,  зло ощерив редкие желтые зубы, с хеканьем полоснул лезвием поперек брюшины. Володя со стоном упал на колени…

Буквально втоптали в пожухлую осеннюю траву  и его недавних приятелей-собутыльников, так некстати оказавшихся на пути  разозленной оравы. Позже выяснилось, что неподалеку от этого места гуляли свадьбу. А две подружки решили уйти с нее на дискотеку. Но для начала им зачем-то понадобилось  сбегать домой.

Они жили в частном секторе, и чтобы спрямить путь,   пошли   берегом Енисея.  Девчонок  на безлюдной тропинке перехватили двое каких-то пьяных отморозков, избили, сняли с них золотые серьги, отобрали и вывернули сумочки, порвали  на них одежду.

Подружки еле вырвались и убежали обратно, на свадьбу. Вот оттуда-то и снарядилась карательная экспедиция и стала прочесывать берег Енисея – излюбленное место для  любовных свиданий и пьянок местной молодежи.  Искали по запомнившимся ограбленным девчонкам приметам своих обидчиков – на одном из отморозков была  синяя рубашка, на другом зеленая.

Как назло, ни сном, ни духом не ведавшие о том, что произошло недалеко от того места, где они так хорошо сидели, Владимир и его брат Николай, были одеты в рубашки именного такого цвета – синюю и зеленую. За что и  огребли по полной от жаждавшей мести толпы.

– Пацаны, кто первым очухался,  говорили потом:  я сидел на траве,  подбирал с нее и  заталкивал себе обратно в живот вывалившиеся кишки, – покашливая время от времени, продолжал свой жуткий  рассказ ВПК. – Досталось и остальным: у кого-то была пробита голова, у  кого рука сломана. У брательника моего полопались ребра и что-то внутри отбили.  Но больше всех, конечно, досталось мне –   тот здоровяк, которому я так хорошо врезал, не иначе убить меня хотел,  да вот свезло мне, не до конца убил.  Кто-то сбегал в поселок, вызвали милицию и скорую. И пока они ехали, я все время был в сознании, но в таком  мутно все вокруг было. И почти не больно, от шока, наверное.

Вот тогда-то меня с братом и отвезли в тыщечекоечную больницу,  и меня  сразу положили на операционный стол.  Я вообще-то должен был умереть после такого ранения. Но хирург сказал, что мне невероятно повезло: во-первых, в желудке у меня было пусто, не считая водки, во-вторых, кишки вывалились не в грязь, а в сухую траву, так что инфекции не случилось.

Но, падла, когда требуху укладывали  обратно в живот, прямую кишку мне вывели в бок и прицепили снаружи этот, как его, калоприемник. Врачи сказали, что пока кишечник внутри не уляжется,  как надо, мне придется походить вот так.

А какой там походить, я пошевелиться-то не мог. И вот тогда я увидел, как в этой тыщекоешной к больным относятся – как к скотам. Раны у меня плохо заживали, и меня спихнули в гнойное отделение.

У себя в палате я лежал один. Этот гребаный калоприемник время от времени надо было  освобождать  – говно в него плывет само по себе, хочу я  срать или не хочу.  Из дренажных трубок гной прет. Вонь в палате стоит – хоть нос зажимай.  Вдобавок у меня еще пролежни на спине пошли– я тогда хоть и поменьше весил, чем сегодня,  но центнер во мне был все равно, и  никому такую колоду ворочать не хотелось.

Так что  ни медсестры, ни нянечки было не дозваться, когда они нужны были. Хорошо, братишка мой быстро оклемался – он ведь тоже в хирургии  лежал, вот он-то и помогал мне здорово  во всем, что должен был персонал делать...

ВПК замолчал, уставившись в потолок и легонько поглаживая утянутую бандажом паховую грыжу.

– А дальше-то че было? – первым не выдержал его сосед, другой Владимир Петрович.

– Да, давай уж выкладывай свою историю до конца, – поддержал его мой сосед, ждущий операции на желчном пузыре.

– Ну,  выписали меня только через пару месяцев, инвалидность временную дали, – грузно  усевшись на кровати, продолжил Петрович. – А тут и суд подоспел над этими, что нас долбили в тот день, а меня чуть не убили – нашли  их как-то удивительно  быстро.

Судили-то, конечно,  не всех, но человек восемь из них  в клетке оказалось. Этому, рыжему, что меня порезал,  дали шесть лет, остальным кому  три, кому два, а кому вообще условно. Рыжий – я запомнил, Тимченко его фамилия,  у меня прощения просил  на суде за то, что они попутали нас  с теми бандюками, что на их девок напали, и за то, что он так сильно порезал меня…

– И что, простил ты его? – спросил  ВПЖ.

– А, рукой махнул, дескать, хрен с тобой, и ничего не сказал, – буркнул Петрович. –  Больше я его не видел.

Потом он вдруг оживился:

–  Но земля-то, как говорят, недаром круглая.   Лет пять тому назад за драку отсидел старший сын моего брата, того самого, с которым мы попали в ту заваруху. И он потом  рассказывал, что  на зоне повстречал – кого бы вы думали? – того самого Тимченко.