Текст книги "Краткосрочный роман (СИ)"

Автор книги: Марат Валеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

7

Если бы   я уезжал из части днем, то наверняка бы отправил большую часть денег почтовым переводом  домой, родителям. А поскольку получили мы их в финансовой части вечером, на вокзал вообще попали после десяти, то все деньги остались при нас, то есть при дембелях. У Витьки-то всю наличность наверняка конфисковала его молодая да  ранняя жена Татьяна. А я пока что мог распоряжаться ими сам.

Я соскочил с места и,  попросив Валентину подождать меня здесь, устремился за проводницей.

– Ты куда? – запоздало и ревниво окликнул меня, уже взобравшийся на свою верхнюю полку, Тарбазан. Татьяна тут же стукнула кулачком в полку снизу: «Спи давай!».

Проводница сидела в своем служебном, а не спальном, купе, и рассовывала по кармашкам специального  планшета  собранные билеты.

– Добрый вечер! – вежливо поздоровался я.

– Виделись уже, – мельком взглянув на меня, буркнула проводница (какая это муха ее укусила – только что же ходила, улыбалась. Вот пойми ты их, этих женщин…) – Чего надо? Если водки, то и не мечтай, не держу.

– Вас как зовут? – все так же почтительно продолжал  пытать я ту, в чьих пухлых руках с короткими ненакрашенными ногтями сейчас была моя судьба. – Я – Марат…

– И че, Марат?  Че ты хочешь, Ах, да, я – Валентина.

Вот блин, везет же мне сегодня на Валентин. И обеих надо уболтать. Хотя с первой вроде все ясно. А это чего-то кочевряжится. Хотя я ведь не предъявлял ей пока своих желаний, подкрепленных аргументами.

– Послушайте, Валентина, – проникновенно сказал я. – Я только что женился, а вот первую брачную ночь провести негде…

Валентина изумленно вскинула брови, потом визгливо засмеялась:

– Вот же проходимец какой, а? Женился он, а переспать негде! Уж не у меня ли это ты собрался покувыркаться с этой девицей…

–Тссс! – приложил я палец к губам, и, пошарив наугад пальцами в грудном кармане кителя  с деньгами, вытащил десятку. Новенькую, хрустящую,  и помахал ею перед носом проводницы.

Она замолчала и завороженным взглядом следила за красно-белой бумажкой с медальным профилем Ленина.

– Пустишь нас на час – десятка твоя, – деловитым тоном сказал я.

– Могу до утра пустить, – тут же пришла в себя Валентина.

Я подумал. Еще неизвестно,  согласится ли Валентина номер один пойти со мной сюда, а мы уже торгуемся с Валентиной номер два относительно нашего «свадебного ложа».

– Давай так, – сказал я. – Я дам тебе двадцать пять, и мы уйдем,  когда захотим. Может, через пару часов, а может утром. Пойдет?

–Пойдет, –  торопливо сказала проводница. – А это, выпить чего-нибудь надо?

– Ты же говорила, у тебя нет.

– Ну, для хороших людей найдется, – хохотнула Валентина номер два. – Водку, шампанское?

– Шампанское, – решил я. – Ну и там шоколадку, яблочко.

– Тогда еще десятку. Итого с тебя тридцать пять, – подытожила проводница. – Через десять минут можете приходить. И это, солдат, деньги-то у тебя откуда? Уж не грабанул ли ты кого?

– Это дембельский аккорд, тетя,  – важно сказал я. – Тебе не понять. Но заработал я их честно, ясно?

– Да ладно, ладно,  – согласно закивала головой Валентина номер два. – Ты, главное, мое отдай.

– Отдам, – сказал я. – Как только приведу невесту, отдам.

8

Вернувшись в купе, я шепотом рассказал Валентине, что снял для нас двоих отдельное купе. Если она, конечно, не возражает…

И, с тревогой  посмотрев в ее голубые смеющиеся глаза, задохнулся от радости: она согласна!

Тарбазан уже вовсю храпел, когда мы с Валентиной прошли друг за другом в конец вагона. Я поймал на себе лукавый взгляд  Татьяны – она еще не спала, хотя уже тоже лежала на своей полке, натянув простыню до подбородка. И подмигнул ей. Татьяна беззвучно засмеялась и отвернулась к стенке.

Шел уже первый час ночи, практически весь вагон спал, отовсюду с полок свешивались ноги, руки, лишь кое-где все еще сидели в приглушенном свете бодрствующие пассажиры и негромко переговаривались.  В проходе же вообще никого не было.

Проводница уже ждала нас. Она пропустила Валентину в купе первой, и та вошла в него,   целомудренно потупив глаза.

–Там все на столике, как уговорились, – сказала мне вполголоса проводница,  пытаясь подавить прорывающуюся глумливую улыбочку. – И это, вы там шибко не шумите, ладно?

Я молча вынул из кармана пачку денег, при виде которой у Валентины номер два глаза опять стали квадратными, и отслюнил ей четвертной и десятку.

–Ну, беспокойной вам ночи! – пряча деньги в карман своего фартука, сказала она. – Если чего вдруг понадобится, стуканешь, я туточки, через стенку, в служебном помещении.

– Ладно, ладно, стукану, – сказал я.

Затем подошел к двери купе проводницы, где сейчас меня ждала Валентина и, пытаясь усмирить колотящееся сердце,  глубоко вдохнул и выдохнул несколько раз. Но сердце продолжало грохотать, усиленно качая вскипевшую кровь.

Я пару раз стукнул согнутым указательным пальцем в дверь.  И она тут же распахнулась.  Валентина стояла передо мной с полотенцем, перекинутым через руку, с зубной щеткой и тюбиком пасты, зажатыми в другой руке.

– Побудь пока один, -сказала она. И, коснувшись своей упругой грудью моей – я как будто ожог получил, – вышла.

Она вернулась минут через пять, задвинула за собой дверь, щелкнула замком.  Я к тому времени открыл бутылку «Советского шампанского», налил шипящего, исходящего лопающимися пузырьками вина в стаканы, разделил шоколадку  «Аленку» на дольки, большущее  красно-зеленое яблоко  разломил руками пополам. И они, эти руки, предательски дрожали от охватившего меня возбуждения и нетерпения.

Валя села рядом со мной на застеленную проводницкую постель, я подал ей стакан, потянулся к ней своим.

– Ну, за что будем пить? – сказала она каким-то совсем другим, грудным голосом, от которого у меня перехватило дыхание. С Валей происходили удивительные перемены: глаза вон потемнели, превратились в  глубокие-глубокие озерки, грудь стала подниматься и опускаться чаще. Неужели это все из-за меня, из-за предвкушения того, что сейчас должно произойти между нами?

– За тебя, – хриплым голосом сказал я.

– Тогда уж за нас, – предложила она.

– За нас! – эхом повторил я. Мы глухо звякнули сведенными стаканами и, не сговариваясь, осушили их до дна.

Валя взяла кусок шоколадки, аккуратно, как все она делала, откусила от него, как-то так пожевала, что губы ее перепачкались коричневой сладкой массой, и неожиданно сказала все тем же новым низким голосом:

– Ну, иди ко мне, мой мальчик!

И я, тут же бросив  яблоко на стол, потянулся к ней,  впился в ее сладкие губы, нетерпеливо зашарил  руками по ее груди, по гладким упругим бедрам…

9

Не знаю, как мы не разломали эту несчастную  полку в купе проводницы, которая, несомненно, все слышала в своем соседнем служебном помещении,    как не пробили  ногами  тонкую стенку, разделяющую нас с соседним, пассажирским купе (думаю, что и там нас было хорошо слышно).

Кричать мы не могли, но когда в очередной раз взлетали на пик наслаждения, шипели и подвывали как настоящие звери.  Валентина при этом еще старалась поцарапать меня или укусить.

В общем, происходило натуральное животное спаривание.   Мы почти не разговаривали, а просто бесконечно поглощали друг друга. Делали это и  лежа,  и сидя, и стоя, когда она упиралась руками в столик, а я пристраивался сзади.

Поезд то несся с большой скоростью, бешено тараторя колесами, то замедлял ход и останавливался, пропуская какие-то более срочные составы, иногда за зашторенным окнами становилось светло – это были фонари каких-то станций. Мы же  ничего этого не замечали, занятые друг другом.

Эта сладостная и изнуряющая мука  закончилась только часа через три.    Меня шатало, перед глазами плыли круги, а руки и ноги буквально тряслись. Я был полностью опустошен, при этом в организме чувствовалась такая легкость, что, казалось – откройся сейчас  окно в купе, и меня тут же вытянет сквозняком наружу.

Похоже, что и у Валентины было такое же состояние. Когда я включил свет, она  была вся растрепанная, с припухшими губами и темными кругами под глазами. Но выглядела вполне счастливой.

Весело болтая о всякой ерунде, мы  допили шампанское и съели весь шоколад и  яблоко (проснулся просто таки зверский аппетит), почему-то очень быстро окосели и… больше уже ничего не хотели, а только  спать. Но здесь нам ночевать было бы тесно, да и проводница могла поднять с утра пораньше.  Поэтому решили вернуться к себе.

Я, правда, попытался было еще разок напоследок овладеть Валентиной, и она была не прочь, однако категорически  возражал  мой небывало истощенный организм. Мы еще пообнимались– поцеловались, и я, распираемый  тщеславием и гордостью за себя,  спросил у Валентины:

– Скажи, а почему ты выбрала меня?

–Я? – округлила она глаза. – А разве это не ты положил на меня глаз и совратил бедную девушку?

Ну, я так я. А не пойдет ли совращенная мной бедная девушка за меня замуж?

Валя засмеялась и потрепала меня по еще влажным  взъерошенным волосам:

– Ты сначала дома объявись, родителям свои покажись, мальчишка!

– А можно, я тебе напишу?

И тогда она назвала свой адрес, который я потом и записал на внутренней стороне крышки дембельского альбома.

Мы оделись и вышли из купе проводницы. Сама она как будто только и ждала этого, вышла  из служебного помещения, погрозила нам пальцем и скрылась в  купе, с треском захлопнув за собой дверь.

Стараясь не шуметь, мы заняли полки в своем отделении вагона. Я свесил голову  и прошептал Валентине:

– Спокойной ночи!

Она помахала мне ладошкой, и я откинул голову на подушку и почти тут же провалился в сон.

10

Собственно, на этом мой несколько подзатянувшийся  – я уже сам это чувствую, – рассказ нужно заканчивать. Потому что больше ничего между мной и Валентиной не было. Когда я проснулся ближе к обеду – все попытки Тарбазана разбудить меня раньше были безуспешны,  – то увидел Валентину, чинно сидящей у окна. На мое сердечное приветствие она ответила почти равнодушным кивком головы.

Ничего не понимая, я скатился с полки, сходил умылся, почистил зубы, и снова вернулся к Валентине. Мои попытки разговорить ее, вызвать на ту волну, на которой мы вчера парили, ничего не дали. Она была какой-то задумчивой, отвечала односложно и демонстративно переключалась с меня на вчерашнюю соседку напротив, и они начинали говорить о чем-то своем, бабьем, не замечая меня.

В конце концов, я разозлился и перебрался в соседнее купе, к Тарбазану с его Татьяной.  Уговорил их  сходить в вагон-ресторан перекусить (есть хотелось со страшной силой),  потом заглянул к Валентине и предложил составить нам компанию, но она наотрез отказалась. Так я и ушел с недоуменной рожей в ресторан, и там быстро-быстро надрался. Тарбазан, кстати, тоже, а ему ведь ближе к вечеру надо было выходить в своем Кургане.

Они с Татьяной все пытали меня про Валентину: кто такая, да что у меня с ней, а я  им со злостью отвечал: да так, шлюшка одна; потом, помню,  плакал  и орал о своей несчастной любви (мне тогда казалось, что я действительно влюбился в нее).

Вернулся я к себе в хлам пьяным и с твердым желанием объясниться с поразившей меня в самое сердце и прочие места молодой женщиной. Но ее на месте не оказалось.  Я решил, что она пошла покурить в тамбур и, пошатываясь, побрел туда. Однако и там Валентины не было.  Соседка на мой вопрос  неприветливо сказала, что Валентина не докладывалась ей, куда пошла.

– Ну и хер на вас на всех, – пробормотал я и полез к себе на полку, спать.

– Нет, Миша, ты слышал, что он сказал,  – запричитала эта баба. – А ну, скажи ему.

Миша что-то буркнул, не отрываясь от газеты, и я, не дождавшись его должной реакции, заснул.

Потом меня разбудил Тарбазан – подъезжали к Кургану, и он хотел проститься со мной. Я слез с полки, и был неприятно поражен тем, что на Валентинином месте сидит какой– то лысый мужичок и дует чай из стакана в поблескивающем подстаканнике.

– А где… Здесь была девушка… – растерянно спросил я его.

– Девушка? – переспросил мужичок, вытирая  потную  лысину носовым платком. – А нас проводница поменяла местами. Она в конце вагона…

Я проводил Тарбазана с Татьяной – помог им вынести вещи на перрон, где их уже встречала толпа радостно гомонящих родственников, обнял их на прощание, и вернулся в вагон.

Мне очень хотелось найти Валентину и объясниться с ней, понять, почему она так резко переменила свое отношение ко мне, зачем ушла из нашего купе.  И если бы я увидел ее, непременно подсел бы к ней и завел этот разговор.

Но я не видел ее. Скорее всего, Валентина уже спала или делала вид, что спит –  была уже ночь, и на полках в конце вагона, как и везде,  лежали тела, накрытые простынями. Я не рискнул ходить между ними и искать Валентину.

И  побрел к Валентине номер два.

– Ну, чего ты от нее хочешь? – с искренним недоумением  сказала  проводница, проникшаяся ко мне чуть ли не родственными чувствами. – Бывает с бабами такое. Ты ей понравился, она получила от тебя что хотела, и все. Ты всего лишь, как это правильно сказать, эпизод в ее жизни, мимолетный каприз. Все, забудь, и будь доволен, что она  не только себя, но ведь и тебя, оголодавшего солдатика, ублажила.  Что, не так, скажешь?

Я был вынужден согласиться: так. Значит, это было что-то вроде краткосрочного, даже стремительного такого романа, продолжения которого Валентина почему-то не захотела. Хотя я-то как раз был бы не против. Но насильно, как говорят,  мил не будешь. И с этим придется смириться. Как и с тем, что ни черта я не понимаю в женщинах.

–Водки хочешь? – заботливо спросила Валентина номер два. – Я тебе даже бесплатно налью, выпей и успокойся, не лезь к ней, раз она сама этого больше не хочет.

Водки мне уже не хотелось. Я поблагодарил Валентину, покурил в тамбуре и снова вернулся в свое купе.

11

…Проснулся я от ощущения того, что кто-то целует меня. Я открыл глаза и в полумраке увидел перед собой ее лицо. Милое лицо моей Валентины.

– Все, я приехала, – шепотом сообщила она мне. – Спасибо тебе за все, мой мальчик. И прощай! Нет, нет, провожать меня не надо…

И ушла. Поезд, редко и мягко  постукивая  на стыках рельсов, уже останавливался, за окном в желтом свете станционных фонарей крупными хлопьями валил снег, сквозь который на приземистом здании вокзала с трудом можно было прочитать название  станции  – Шортанды.

Там жила Валя. Моя и не моя.

А я ей потом так и не написал…

Соседка

Ее звали  Тома. Она жила этажом ниже, с мужем и малолетним пацаном.  Петр Тимохин тоже не один, с женой и дочерью. Но уж так устроен мужик, что одной бабы ему всегда мало, и он всегда косится на сторону.

На эту тему существует целая научная теория. Если популярно, то мужик как самец просто обязан осеменять как можно большее число самок, чтобы поддерживать свою популяцию. Петр подозревал, что эту теорию в свое  оправдание разработал какой-то ученый блядун. Но многим мужикам она нравится. И Петру в том числе.

Он косился на соседку Тому. А там было на что коситься. Рыженькая, зеленоглазая, стройненькая, с миловидным личиком.  А ножки! С ума сойти, какие у нее были ножки! Беленькие, гладенькие, с идеально круглыми  коленками.

Тома знала убойную силу красоты  своих ножек, и умело их подавала.  Все ее платья, юбки, куртки и даже шубки были  сантиметров на десять выше коленок.  А колготки, чулки были только заманчивого телесного цвета.  И когда она шла, грациозно покачиваясь и сверкая своими чудными коленками, глаз от этого зрелища было просто не оторвать. Любимой ее обувью были красные сапожки на аккуратных невысоких каблучках. И в этих сапожках Тамара выглядела совершенно неотразимой!

Она, чертовка, знала, что Петр не упускает возможности полюбоваться ею, ее фигуркой, пленительными ножками. И всегда лукаво улыбалась, когда проходило мимо, слегка потупив свои зеленые глаза.

Тимохину  было чуть за тридцать, ей лет двадцать пять. Кровь волновалась в обоих, взаимная симпатия все увеличивалась и явно грозила перерасти  из безвинного пока  состояния в нечто предосудительное. Ну да, у Томы был муж, у Петра жена. И законы моральной устойчивости и супружеской верности никто не отменял. Но человек, увы, слаб,  и рано или поздно поддается искушению. Особенно если оно, это искушение, ходит рядом и сверкает такими чудными коленками.

А сложившая коллизия разворачивалась таким образом, что их буквально толкало друг к другу. Тамара сидела дома с годовалым пацаном. На жизнь им зарабатывал  ее муж, угрюмый и нелюдимый парень, ни с кем в подъезде не водивший знакомство  и имени которого Петр до сих пор не знал, хотя в одном доме они жили уже не один год.

Петр  тоже частенько оставался дома один – он числился фотокорреспондентом в районной газете, и поскольку фотолаборатории в редакции не было, снимки для газеты делал у себя на кухне, плотно задрапировав окно  одеялом (надеюсь, читатель уже уяснил, что описываемое событие относится к тому времени, когда цифровых фотоаппаратов еще не было ).

 И вот однажды, когда Тимохин  с утра  остался проявлять и печатать снимки из очередной своей поездки в совхоз, в дверь квартиры позвонили.

Петр чертыхнулся и пошел открывать дверь. И опешил, увидев на пороге объект своих вожделений. Тома была в тапочках с помпонами,  в коротеньком, да еще незастегнутом на последнюю пуговицу,  халатике.

Тамара выглядела слегка смущенной, легкий румянец окрасил ее обычно матовые щеки.

– Жена твоя дома? – спросила Тамара, глядя на Петра снизу вверх своими зелеными русалочьими глазами. – А я соды пришла у вас занять…

И только тут Петр увидел в ее руках  фаянсовую кружку.  Но в глазах Тамары Петр прочел совсем другое.  И сода тут была вовсе ни при чем. Не отводя  своего взгляда   от Томы,  Петр молча обхватил ее тонкую талию и рывком притянул к себе.

Молодая женщина  тихо ойкнула и, несильно стукнув Петра зажатой в руке кружкой по спине, тоже обняла его и запрокинула голову, приоткрыв зовущие губы.  Петр тут же впился своими губами в ее  яркогубый  маленький рот.

А потом, не совладав с собой,  подхватил Тому на руки, намереваясь тут же отнести ее к дивану в гостиной.

– Нет, нет, не сейчас! – задыхающимся голосом запротестовала Тамара. – Сын дома один остался. Если сможешь, зайди вечером. Или завтра днем.  У меня Николай позавчера уехал на сессию.

Ага, значит, этого вечно угрюмого везунчика (такую жену себе отхватил!) зовут Николаем.  И что она в нем нашла?

– А где он у тебя учится? – глупо улыбаясь от охватившего его счастья – такая женщина, мечта его последних дней,  сама падает ему в руки! – спросил Тимохин. – И надолго уехал?

– В Иваново, заочник он, –   заговорщицким тоном сообщила Тома.  –  На целый месяц.

На целый месяц! У Петра даже дыхание перехватило от возбуждения. Вот это да! Целый месяц в его распоряжении. И Томы. Это, ежу понятно,  будет их месяц, иначе зачем бы она сказала об этом Петру. Хотя не месяц – два дня, с учетом сегодняшнего,  уже теряются. А если прямо сейчас занырнуть к ней?

– Сейчас не получится, – улыбнувшись и снова прижавшись к Петру, предугадала его желание Тома. – Свекруха вот-вот должна подойти, звонила уже. Так что только вечером. Или завтра днем. Ну, ладно, я пошла.

Она помахала на прощание пустой кружкой и повернулась к выходу.

– Постой, а соду-то ты не взяла! – спохватился Петр.

– Дурачок! – засмеялась Тома, и прикрыла за собой дверь. Послышался легкий шорох ее удаляющихся шагов.

Целый день Тимохин был как на иголках, от не оставляющего его волнения запорол кучу фотобумаги – то передержит, то  не додержит. После обеда он повез фотографии в редакцию, и все пятнадцать минут, пока шестой маршрут плелся до его остановки, думал о Томе и капал слюной.

– А текстовки к ним кто будет писать? – сердито спросил редактор, когда Петр, положив пачку фотографий на его стол, хотел было тут же улизнуть.

– Так мы же с Каретовым  ездили, пусть он и напишет, – недовольно сказал Тимохин.  –  Он сам говорил, что у него будет штук пять зарисовок и пара репортажей с этими фотографиями.

– Нету Каретова, – хмуро сказал редактор. – Вы,  случайно, не квасили в совхозе?

– Ну, было чуть-чуть, – признался Тимохин. Он уже догадывался, в чем дело – наверняка завсельхозотделом Каретов, когда они поздно вечером  вернулись в город на редакционном уазике, пошел «догоняться», а сегодня вот не вышел на работу.

– Выгоню его когда-нибудь, к чертовой матери! – чертыхнулся редактор. – Ладно, давай так:  ты мне даешь в этот номер хотя бы  два-три снимка с развернутыми, строк по сорок, текстовками, а я тебе за это двойной гонорар. Идет? Каретова теперь дня три не будет, сам знаешь.

– Ладно, – с неохотой согласился Тимохин. – Но напишу я их дома.

– Но чтобы с утра как штык!

– А то! – весело сказал Петр.

Дома, после того, как они всем своим небольшим семейством посмотрели очередную серию «Семнадцати мгновений семьи» – девятилетней дочери  Настеньке это тоже разрешалось, при условии выполненных уроков, и настала пора укладываться спать, Николай сказал, что еще поработает.

В их малогабаритной двушке рабочего кабинета у Петра, конечно, не было – в зале спала дочь, в спальне, естественно, сами  родители,  и жена Лена привыкла уже к тому, что муж использовал под кабинет кухню.

Здесь он делал фотографии, читал,  писал – Петр хоть и был всего лишь фотографом, но никогда не упускал возможности подзаработать и на текстах, в которых их маленькая, но очень прожорливая трехразовая газета всегда остро нуждалась.    А покурить спускался на улицу или  же дымил  в подъезде, в зависимости от времени года.

Лена, уже привыкшая к такому распорядку, да и к тому, что Петр как муж в последнее время к ней несколько охладел – нет, любить и уважать  ее как мать своего ребенка он не перестал, просто в их отношениях поубавилось пылкости, –  спокойно отправилась в спальню одна.

Петр положил перед собой на столе стопку писчей бумаги, раскрыл блокнот с последними записями, и начал писать развернутую текстовку – как и просил редактор, – к первому снимку. Это был мастер-наладчик из тракторно-полеводческой бригады по фамилии Букашкин.

В любое другое время он бы еще раз просмеялся над этой забавной фамилией, тем более,  что носитель ее был здоровенным, под два метра, мужиком с пудовыми кулаками, никак не похожим на букашку, и гаечный ключ, с которым он сурово позировал, в его кулаке был похож на игрушечный.

Но из  головы Петра не шло видение: там, внизу, как раз под его квартирой, разгуливает сейчас в коротеньком халатике, обнажающем стройные, немного  полноватые ножки, или уже лежит в постели, разбросав эти самые ножки,  и возможно, думает о нем эта чертовка Тамара. И Петр, отгоняя эту соблазнительную картинку, тряс головой и кусал губы.

После долгих творческих мук, перебиваемых настырными эротическими видениями,  он все же написал одно предложение: «Афанасия Букашкина, мастера-наладчика второй тракторно-полеводческой бригады совхоза «Путь Ильича»,  не зря называют «мастер золотые руки». И пошел курить.

Выйдя в подъезд он, как был в тапочках,  спустился на первый этаж, задержался на секунду у обитой кожей двери Тамары и, оглянувшись по сторонам, припал к ней ухом, задержал дыхание. Из-за двери слышалось негромкое бормотание телевизора.

«Не спит!» – взволнованно подумал Петр,  поднес было палец к кнопке звонка, но тут же отдернул его. Сбежал вниз, сел на лавочку у подъезда и трясущимися руками воткнул в рот сигарету, прикурил, ломая спички.

«Идти сегодня к Томе, не идти? – лихорадочно размышлял он. – Ах, как хочется!.. Но ведь так и попасться недолго. А вдруг Лена или дочь проснутся – в туалет там, водички попить, а меня нет на кухне. Хотя они обе знают, что он ходит курить в подъезд – не лезть же каждый раз в спальню, откуда и  был выход на единственный балкон…  Нет, так дела не делаются. Надо будет или командировку придумать на пару деньков, или просто остаться дома – фотографии делать, и прошмыгнуть к Томе средь бела дня…»

Вот, блин, проблема-то  свалилась нежданная на его  голову. Но отказываться от соседки, самой выбравшей его для романтических отношений, вовсе не хотелось.

Так ничего  не решив и выкурив две сигареты подряд, Петр поднялся к себе.  Дома было тихо, жена и дочь продолжали дрыхнуть – одна в супружеской постели, другая на диване в гостиной.

Петр снова уселся за стол, принялся за второе предложение текстовки к фотографии этого мордоворота Афанасия Букашкина: «За что бы он ни взялся этот мастер, все горит в его руках…».

 Редактор наверняка поморщится и вычеркнет эту строчку. Ну и ладно, на то он и редактор. Интересно, а что он напишет взамен? Хотя куда интереснее, что сейчас делает Томочка.  Продолжает его ждать у вполголоса бормочущего телевизора,  или уже заснула?

Петр поглядел на наручные часы – пошел уже первый час ночи. А ведь точно заснет без него! Может, рискнуть, а? Вон же, выходил покурить, как обычно он всегда делает, когда работает ночами, никто из домочадцев и не ворохнулся, привыкли уже…

А коварное распаленное воображение между тем продолжало рисовать перед ним картинки, главными персонажами которых были он  и соблазнительная соседка Тома.  Да такие красочные и недвусмысленные, что  Петра прямо за столом настигла мучительная и устойчивая эрекция. Эта мука становилась уже невыносимой и требовала немедленной разрядки.

И Петр, так и не взявшись за третье предложение, решительно отложил ручку в сторону, затолкал в карман спортивных штанов сигареты и спички, и снова пошел – как бы курить. «Минут за пятнадцать-двадцать управлюсь, – лихорадочно думал он, крадучись спускаясь по лестнице. – Для первого раза достаточно. А там поглядим…»

Он нажал на кнопку звонка у знакомой двери. И она почти тут же бесшумно распахнулась – Тома как будто все это время стояла в прихожей и ждала Петра.

Выглянув за дверь и,  быстро осмотревшись по сторонам, она схватила Петра за рубашку и втащила его в прихожую, захлопнула за ним дверь. Тут же закинула ему теплые оголенные руки  на шею, привстала на цыпочки и, прижавшись упругой  теплой грудью с неожиданно твердыми сосками, впилась в губы. От нее исходил кружащий голову аромат – видимо, надушилась чем-то импортным. Во всяком случае, Ленка так одуряюще никогда не пахла.

Не прекращая целоваться, они мелкими шажками просеменили в гостиную и упали на раздвинутый диван (Петр успел  самодовольно про себя отметить  – «ждала таки!»). И только он  навалился на Тому, как даже через шум в ушах от пульсирующей возбужденной крови расслышал шлепки босых ног там, наверху, в своей квартире.

Петр обмер: неужели дочь проснулась и пошла в туалет? Сейчас обнаружит, что на кухне свет горит, а его нет, и пойдет, разбудит мать. Хотя какая ей разница, на кухне он или нет? Может, просто  забыл выключить свет, и ушел спать к матери… А если это не дочь бродит, а жена проснулась, а его нет? Выглянет в прихожую, а его и там нет…

– Ну, ты чего? –  недовольно спросила Тома.

– Да так, ничего, вроде послышалось, – отдуваясь,  прошептал Петр.

– Э, да у тебя и правда ничего, – разочарованно протянула Тома, почувствовав сникшее настроение  Петра. – Ты чего напугался, дурачок? Никто сюда не зайдет, не бойся. Ну, ну, давай… Чего ты?

Но Петру «давать» было нечем. Тогда раззадоренная и не желающая оставаться ни с чем,  Тамара  взяла инициативу в свои руки.

Петр сгорал от стыда, но не противился стараниям Томы, тем более, что ему это  было приятно, даже очень.  Наконец, он воспрянул духом и плотью  и был готов вознаградить Тамару, но тут послышался приглушенный детский плач из спальни. И как ни пытался распалившийся Петр удержать Тому, та вырвалась и убежала к разревевшемуся сыну, бросив на ходу:

– Подожди, я сейчас!

Петр чувствовал, что его бесплодный пока визит к соседке затянулся и лучше бы ему вернуться домой, пока не поздно. Но какая-то сила буквально пригвоздила его к дивану: он не хотел уйти  вот так, впустую. Тем более, что возрожденная с помощью Тамары готовность его продолжала оставаться на высоком уровне.

 И когда Тамара, наконец, вернулась,  он откинул простыню, демонстрируя эту готовность. Та хихикнула:

– Вижу, вижу!..

И сама оседлала его. И у них получилось! Почти. Потому что спустя пару минут раздалась трель дверного  звонка.  В ушах Петра она прозвучала как грохочущая очередь крупнокалиберного пулемета, и он даже не заметил, как с перепугу с такой силой толкнул с себя Тому, что та шлепнулась на пол и громко выругалась:

– Ты что, совсем одурел со страху, козел?

– Так звонят же! – свирепо прошипел Петр, возя руками по дивану.  – Где тут мои штаны были?

– Да пусть хоть зазвонятся, я никому не открою, – попыталась было успокоить его Тома, вставая с пола и вновь устраиваясь на диване

Но Петра уже буквально колотило, и он трясущимися руками  натягивал одну  штанину  сразу на обе ноги.

– Я тебя прошу – посмотри в глазок, кто там, не Ленка моя?

– Ой, трус-то како-ой! – насмешливо протянула Тома. – И чего я только на тебя глаз положила, спрашивается…

Но к двери пошла, наверное, специально при этом повиливая  круглой попой.   Петр, глядя ей вслед, с сожалением отметил: «Эх, блин, какая фигурка. Какая фигурка, а!?».

Справившись, наконец, со штанами, он заспешил в прихожую.

– Ну, кто там?

– Да никого, – оторвалась от глазка Тома. – Может, соседка моя, Петровна, была? Она как поддаст, так обязательно шляется по подъезду, ищет собеседников.

– А ну-ка…

Петр нагнулся, заглянул в глазок. На площадке, во всяком случае, в поле его зрения, действительно никого не было. А любвеобильная Тома в это время прильнула к  Петру сзади, запустила бессовестную руку ему в штаны.

– Ты что, уже оделся? – жарко прошептала она. – Нет, так дело не пойдет. А ну, марш на диван! Я еще не все  сказала…

Но перенервничавший и перетрухнувший Петр понимал: ничего у него сегодня больше не получится. И ему надо молить Бога, чтобы домашние не обнаружили его отсутствия, хотя прошло уже – о, черт! – почти час!

– Извини, Тома, – проникновенно сказал он, мягко извлекая ее шаловливую ручку из своих штанов. – Давай в следующий раз, ладно?

– А следующего раза может не быть!

В голосе Томы прозвучали одновременно и горечь, и обида. Но Петр уже не слушал ее, а еще раз взглянув в глазок, щелкнул задвижкой и вышел на площадку, прислушался. Вроде тихо. И он на цыпочках стал подниматься по лестнице.

– Эй!

Петр испуганно обернулся.

– Тапочки свои забери, альфонс недоделанный!

Из полуоткрытой двери высунулась белая рука с зажатыми в ней тапками и швырнула их на площадку.  Пластиковые тапки  упали  на бетон с дробным костяным стуком. Петр зажмурил глаза. Но в подъезде по-прежнему царила тишина.

Петр подобрал тапки и, держа их в руке, продолжил восхождение на свой этаж в носках. Остановившись перед дверью, он перевел дыхание, прислушался. Нет, дома у него все спокойно. Уф, пронесло,  отсутствие Петра, похоже, так и осталось  незамеченным – его девочки продолжали безмятежно спать.