Текст книги "Книга для..."

Автор книги: Марат Немешев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)

23. Не отвлекайтесь…

Кто-то назовет это шестым чувством. А может, интуицией. Или даром видеть в темноте.

На самом деле, у меня просто хорошая зрительная память, я уже однажды был в этом месте и сейчас, по лоскуткам собирая обрывки ночных кошмаров, брел во мраке. Вряд ли она меня ждет, тем сильнее будет радость.

А почему я так уверен в ее радости? Почему? Ни я ее, ни она меня, ни разу не видели… Единственная… Один из миллионов… Откуда такое оптимистичное предчувствие?

У меня в левом ботинки камушки. Сжимаю и разжимаю пальцы, пытаясь избавиться от неприятных уколов вдоль всей ступни. Придется все-таки сделать остановку. Вспоминаю, что через две комнаты, в конце длинного коридора стоит стул. Там и отдохну минутку. На чем я остановился? Ах, да…

Приду к ней, увижу ее и победю… нет, побежу… победу? Еще эти камушки… Одержу победу, вот. Главное прийти первым. Ведь когда-то я смог это сделать. Вернее моя первополовина. Нас тоже было миллион. Я, такой маленький, с хвостиком, уже делал это. Все мужчины на Земле это сделали. Выиграли свой забег-заплыв-залет… Да, залет – самое подходящее слово. Во всех смыслах. Странно, что девушка говорит «я залетела». Залетел-то как раз Он. В нее…

Вот и стул. Вытряхиваю все из обоих ботинок. Высмаркиваюсь. Всю дорогу шел с закрытыми глазами, а перед тем как высморкаться, открыл их, как будто был шанс увидеть, не испорчу ли ненароком какой-нибудь гобелен… так было уже. Давно. С другом в Петродворце. Я все заставлял его восхищаться фонтанами, а его тянуло на пиво. Я разозлился и плюнул. Длинное зеленоватое пятно на старинной скамейке…

Еще три этажа. Если ее не будет, придется заходить в следующий подъезд… но я же видел, как в него вошли трое. Могу и не успеть. Но здесь подниматься все выше нет смысла…

Разговоры с самим собой от скуки. Что может быть скучнее…

– Я зайду и скажу ей: ты ждала меня, дорогая?

– И что она мне ответит? Дорогой, ждала всю жизнь?

– А почему бы и нет?

– Дурак, сотни раз убеждался, что все, о чем мечтаешь, пытаешься предугадать – не случается. Представляй несчастливую концовку.

– Я приду, а она не одна.

– Вот… Уже лучше…

Я чуть не пропустил, будучи отвлеченным беседой с самим собой, что… В воздухе запахло духами… Здесь была или есть женщина. Я добрался до тридцать пятого этажа. Тридцать пять. Не слишком ли высоко? Но назад уже не спуститься, можно лишь спрыгнуть и зайти в следующую парадную. Сколько всего в доме этажей, я не знал. Видел только, что лестница не заканчивается следующим пролетом. Тридцать пять… Ступенька в год. Без лифта (чтобы случайно не пропустить нужный этаж). Неужели я нашел…???

Духами пахла шелковая перчатка. Нашел ее под ковром. Наверное, подбросил кто-нибудь из конкурентов, пытаясь подтолкнуть меня к отчаянию. Больше в комнате ничего не было. Разве что портрет на стене. Поводил пальцами по холсту, пытаясь воспроизвести рисунок. Цветов на ощупь не различить, живопись превращается в барельеф. Хммм… знакомая картина. Сколько раз видел уже ее в своей жизни.

Надменный взгляд. Плотно сжатые губы. Шляпка.

Нету. Этаж пуст. Присел в уголке. Разулся и бросил в рот горсть жареных семечек. Разжевал вместе со скорлупой. Так же, вместе со скорлупой, и выплюнул. Тридцать пятый этаж пуст. А может, я плохо искал на семнадцатом? Ведь я тогда еще был неопытным. Не заглядывал в стиральные и посудомоечные машины. Сейчас я уже внимательно изучаю любой ящик, любую вазу, по страницам перелистываю редкие книги. А на двадцать шестом? Помню, в одной из комнат на столе лежала плоская коробочка модема. Внутри ничего не было, одни проводки и микросхемы, но от него шел провод в окно. Почему я не посмотрел, куда он ведет? Сотни «почему».

А на двадцать восьмом была маленькая кухонька. На столе тарелка с чем-то горячим, духовка мигала в темноте зеленым зрачком таймера, занавесочки на окнах. И уже почти остался дожидаться, кто же войдет на звук сигнала, но вскочил и побежал на двадцать девятый. Тридцать пятый этаж. Пусто…

Обувь надевать не стал. Не будешь ведь жалеть ноги. Выделять их из всего комплекса. Человек-комплекс…

К чему эти этажи? Подниматься, осматривать комнаты, ванные, балконы. Осточертело. Поднимусь на лифте до сорокового и спрыгну. Прямо в день юбилея. Хоть какое-то подобие смысла в бессмысленном подъеме. Удивительное число. Всегда им восхищался. Непохожее на остальные. ДВАдцать. ТРИдцать. ПЯТЬдесят. ШЕСТЬдесят… и так далее. А тут просто и коротко. Не какое-нибудь там ЧЕТЫРЕдесят. Сорок. Только не пешком. Проскочу ненужные этажи на лифте.

Двери открылись. Она застенчиво улыбнулась:

– Вам на какой этаж? Вверх, вниз?

И опустила глаза. Немного отодвинулась в сторону, приглашая войти в кабину. Когда я зашел, она проскочила мимо меня и оказалась на лестничной площадке. Успела при этом шепнуть:

– Что ж ты раньше не догадался меня здесь найти?

Выйдя, уже с серьезной интонацией быстро проговорила:

– Слушай внимательно, не перебивай. Я живу на двадцать пятом. Тебе туда не спуститься, кнопки вниз заблокированы. Сейчас нажмешь на зеленую, окажешься в соседнем доме. На двадцать восьмом. Увидишь открытое окно, за ним мостик прямо в мою квартиру. Жду.

И исчезла. Я нажал на зеленую кнопку.

Маааааленький шажок вперед. Еще. Смотрю прямо перед собой. Вдалеке горит ее окно. Еще шажок. Вспоминаю уроки биологии в восьмом классе. Анатомию. Еще один шаг. Перед глазами мелькают плакаты, изображающие мое внутреннее строение. Слева сердце, справа печень. Аппендикс то ли слева, но болит правый бок, то ли справа, и болит левый, когда воспаляя… Маааленький шажочек…

Руки расставил в стороны. Правая чуть тяжелее левой. Немного сгибаю ее в локте. Ищу идеальное равновесие… Сердце – слева. Печень – справа. Неужели все настолько симметрично, и я не упаду? Мостик не тоньше волоса и не острее бритвы. Просто туго натянутый канат. Мои нервы сейчас из проволоки. Мой взгляд вцепился в окно. Еще шаг…

Ветра нет. Странно, было бы закономерно бороться со шквалистым ветром, качаться… Или канат ослабнет и тогда… Но вокруг лишь тишина. И никаких подвохов. Зловещая тишина. Понимаю, почему. Сейчас единственный, кто может мне помешать, – это я сам. Окно ближе еще на один шаг. Вниз нельзя смотреть… Но я смотрю…

Миллионы. Возможно, сотни миллионов. Стоят внизу. Смотрят на меня. Но я делаю еще один, и еще один шаг. Они все сорвались, а я дойду. Я абсолютно симметричен и физически, и морально. Даже полушария мозга одинаковые. И творческое, и рутинное. Никаких супер-талантов, которые могли бы утяжелить лобную долю… Мааалллееенький шаг.

Вы чувствуете, как я иду между домами? Нет? Так и должно быть. Вы тоже двигаетесь по канату к светящемуся окну. Не отвлекайтесь…

Часть II

1. Бы и смерть

Со смертью у нас совершенно невыясненные отношения, от чего и страдаем: мучаемся страхами, томимся в неизвестности, копим вопросы, не хотим знать ответы… В общем, остаемся верными своей натуре «БЫ»: не знать, не верить, не хотеть… И хотя каждому из нас пришлось в юности объяснить самим себе, почему одноклассник/ сосед/ приятель разбился на мотоцикле/ умер от рака/ прыгнул из окна… (нужное подчеркнуть, ненужное вычеркнуть)… Да и сами отношения со смертью однобокие… сколько бы мы не думали о ней, она не наступает… после ее прихода мы уже не думаем… может быть, поэтому мы так и не поняли ничего о ней… о смерти… лишь удивились и испугались…

Смерть это не то слово, которое мы чаще всего вспоминаем, ему мало места в нашем разговорном словаре, смерть редко встречается и смотрит нам в глаза… Очень редко…

Смерть каждому из нас шептала на ухо непристойности слабости и готовности отдаться ей в минуты совпадения тривиальных обстоятельств: разбитого сердца и без меры выпитой водки… Каждый из нас грешил фразой: «Когда ж я сдохну?».

Каждый предвкушал слезы на щеках одноклассников, торжественные речи близких знакомых, обостренное внимание к своей столь неприметной при жизни персоне…

И вот интересно – хочется, чтобы все об этом сразу же узнали. В один момент их поразила эта мысль, удивила: «как? ведь жизнь только началась… как же так?». И все бросили работу, учебу, все дела и прилетели, приехали, приплыли на твои похороны.

Каждый из нас умрет…

И это совсем не сладкая, не пряная и не кофейноароматная мысль…

Каждый из нас…

Лотерея без шансов на выигрыш… Аукцион, на котором этот лот последний, а в зале остался только ты… Жизнь раз!.. Жизнь два!.. Жизнь… три!.. Продана!..

Каждый из…

Из политиков, депутатов и бизнесменов… Можно даже злорадно усмехнуться при этом…

Каждый…

Хм… Неприятная мысль…

Неприятная мысль сверлила мозг с самого детства. Романтично воспеваемая смерть в дворово-блатных песнях вызывала чувство брезгливости и неприятно ущемляла эстетический вкус, классическая литература несла смерть как подвиг или заслуженное наказание; а мы метались между этими полюсами, не зная как быть с этим непонятным и еще так радостно далеким событием, и дисциплинированно перешагивали через елки на дороге после похорон…

Мы задерживаемся на секунду возле подъезда, у которого столпились люди… вежливо узнаем кто… вспоминаем, что еще вчера… что, в сущности, он был неплохим человеком, хотя жену свою… но нельзя плохое… И с радостью вспоминаем, что спешим на работу, важную встречу, просто очень спешим.

Когда умерла моя бабушка, я начала курить. Но не потому, что так сильно расстроилась, а потому что мама уехала на похороны, и можно было беспредельничать. По бабушке я плакала лишь полгода спустя, вдруг отчетливо вспомнив ее…

На похоронах стараешься выглядеть сильным… не для окружающих или самого себя… для нее…

Когда я хоронил бабушку, мысли были… такие простые мысли… я смотрел на маму, видел, как ей плохо, прислушивался к себе… мне было жалко маму, вообще хотелось, чтобы все поскорее закончилось. Сейчас я иногда замечаю, что мама говорит или поступает в точности как бабушка, я говорю ей об этом… осекаюсь. Я обязательно должен пережить своих родителей…

Мы вызывающе бессердечны…

Мы неоправданно стойки.

Мы рассудительно суеверны…

Мы мастерски вытесняем смерть из своей жизни, технично затыкаем все дырки в своих картинках мира, опасаясь сквозняков страхов, готовых перерасти в безумный ураган ужаса, который мы прячем в себе, боясь даже посмотреть на это чувство, на эту тревогу… Экзистенциальная психология не преподается в школе, религия напоминает о себе, лишь когда в сауне нательный крестик нагревается и жжет грудь, «Бог устал нас любить», как в песне поется.

Но чем реже мы пускаем смерть в свои мысли, тем ярче ее видим. Иногда просыпаемся ночью от того, что трудно дышать… Проверяем пространство вокруг нас – не изменилось ли оно… Прислушиваемся к своему сердцу.

И так страшно умирать…

И так страшно жить в ожидании…

2. Искусство умирать

Это был второй. Второй из двух текстов, написанных вместе с Таней, когда идея писать о Бы еще только формировалась. Именно он был напечатан на листочке, который я дал Олегу, перед тем, как он ушел от меня. Его он перечитывал, сидя на краю ванны, прежде чем залезть в нее и…

Олег был сообразительный парень и сделал все, как я ему объяснил. Были некоторые сложности с подготовкой, но он справился. Впервые он ощутил, что весна – это не просто время года между зимой и летом, почки и листочки, все то, чему учат на уроках природоведения в начальной школе. Весна – это новая жизнь, вокруг еще много грязи и прошлогодней листвы, но если потрудиться… В конце недели он провел самый настоящий субботник. Причем, не вставая с дивана. Пересматривал все, что сделал в своей жизни, вспоминая близких друзей и случайных знакомых, аккуратно раскладывал по полочкам все события. Их было много, список получался довольно длинный, но значимых среди них практически не было. Постепенно вычеркивая одно за другим, у него остались несколько имен и парочка дат. Папа и мама, дни их рождения, когда нужно быть не таким, как всегда, – не потому, что испытываешь особый пиетет перед подобными праздниками, а потому, что их можно оскорбить и расстроить. Девушка Катя и первый сексуальный опыт, это было летом, на море, ему было семнадцать. Или восемнадцать? Две тысячи… какой же это год был? Но точно август. Скрипучая панцирная сетка. Неловкие движения и скованность. Она помогла. Все прошло лучше, чем мог ожидать от первого раза.

Еще раз воспроизвел все вехи своей биографии. Поколебавшись, выкинул из этого ряда поступление в университет, первую зарплату и дату завершения участия в телепроекте – ведь участие еще не закончилось, но очень скоро… Зато добавил, казавшуюся раньше несущественной, дату поступления на военную кафедру – иначе бы армия, ужасы, смутно грезившиеся при упоминании о ней в новостях, совсем другая судьба. И еще этот человек – так похожий на Бориса Борисовича. Не розыгрыш ли это все? Может, он его брат? Олегу не хотелось зацикливаться на подозрениях, и он продолжил сортировать эпизоды жизни. Выходила она у него скучная, серая, обыкновенная. С девушками ему никогда не было просто. Или он не заслуживал лучшего? Темные комнаты для свидания проекта были для него идеальным местом общения. Он раскрепощался и мог даже пошутить или членораздельно выразить свою мысль.

Он не умел анализировать реакции окружающих на свои поступки, зато довольно точно мог их предсказать. Именно поэтому «Живое общение» стало прекрасной возможностью реализовать все свои достоинства, скрывая недостатки. Когда он сидел на краю ванной, то думал не о смерти. Он думал о своей жизни. Какая она? Хорошая или плохая? И Олег понял, что не может применить для оценки своей жизни ни одно из этих качественных прилагательных. Да и не только к своей жизни. Ко всему, что его окружало. Его нельзя было упрекнуть в необразованности, отсутствии эрудиции, плохом знании истории или иностранных языков. Вполне прилично владел английским, чуточку разбирался в немецкой грамматике и имел хороший словарный запас, почитывал самоучитель испанского. Считал себя интеллигентным молодым человеком. Но там, возле заполняющейся теплой водой ванны, он стал классифицировать свои знания.

И понял, что не знает ничего конкретно. Сотни наборов разнообразных ассоциаций. Когда кто-то, например, говорил о Сальвадоре Дали, из хранилища его памяти выезжала небольшая тележка с ярлычком «С.Д.». В тележке вперемешку лежали клочки плохих репродукций самых известных полотен гения и несколько общих слов. Среди них: гений, полотна, репродукции, Гала, усы вразлет, сюрреализм, защищать в спорах о живописи. И еще несколько слов. Или, скажем, Эрнест Хемингуэй – гений, Старик и Море, Прощай Оружие, американец, борода, свитер, рыбалка в океане, защищать в спорах о литературе. Это были значительные наборы. Куда меньше он мог извлечь информации о Родене – гений, Мыслитель, защищать в спорах о скульптуре. Кроме личностей на таких же тележках хранились данные обо всем окружающем пространстве. Лондон – Биг Бэн, столица Англии, Тауэрский мост, биржа, туристы. Квазар – что-то такое значимое в космосе, вроде как очень тяжелое, но по размерам чуть больше стандартной административной области, можно еще упомянуть о пульсарах. Корсары – пираты, Карибское море, Дрейк, золото, война с Испанией в каких-то годах какого-то века.

Олегу было страшно. Все они – Дали, Хемингуэй, Роден, корсары, квазар – на самом деле совсем другие. Не такие, какими он себе представляет. А как думают о нем самом? О себе у Олега тоже была тележка информации, но сейчас он выбросил из нее тысячи мелких фактов, и осталось лишь рождение, военная кафедра, потеря девственности… Мелочи даже в масштабах рядового человека. Но хуже всего то, что об этих мелочах задумывается лишь он сам. Есть еще надежда, что человека оценивают после его смерти, находят в его деятельности эпизоды, ранее не замечаемые. Наконец-то, оценят по достоинству его доброту, вежливость, знания. Но тут же Олег вспомнил о развале некогда могучей страны. Сотни могил героев, на которых сейчас выводят белой краской слово «убийцы». Тысячи могил преступников, над которыми возводят мемориалы с надписью «мученики». Тебя хоронят, а потом меняют твою биографию. В смерти еще меньше покоя, чем в жизни. Ты перестаешь влиять на ситуацию, твоим именем, поступками, телом манипулируют люди с бесцветными глазами, чуждые сентиментальных эмоций или понятий о чести.

Прошлое можно раскрасить цветами «хорошо» и «плохо», будущее можно, а настоящее? Думает ли об этом еще кто-нибудь кроме него. И что необходимо сделать с человеком, чтобы он начал думать об этом?

И в эту секунду Олег понял, что не одинок. Этот человек, Марат, наверняка размышляет о подобных вещах – иначе бы не предложил совершить столь красивый поступок. Случайный человек, не приятель и не одноклассник, тоже думает о прошлом и будущем, жизни и смерти, хорошем и плохом. Олег, скрывая улыбку, начал раздеваться. В ванной было тепло, наверное, пар ухудшил видимость для видеокамер, наблюдающих за ним, но главное они смогут разобрать. Еще раз просмотрел слова на листочке. Текст был слегка наивный и не очень вычитанный. Постоянные повторения одной и той же мысли, казалось, что писали два разных человека. Даже несколько глаголов женского рода. Но не это главное – он вынул из кармана лезвие для бритвы. Перед глазами не проносились фрагменты жизни, сейчас он думал лишь о людях в студии Бориса Борисовича. По телу пробежала сладкая дрожь, взглянув на свои носки, заметил, как топорщится его белье. Носок был дырявый, это немного смутило Олега. Все-таки по телевиденью покажут, а у него такой казус. Пытаясь избавиться от легкомыслия, он начал размышлять о предстоящем поступке. Но даже после того, как он залез в воду, мысли были совершенно другом. Он неожиданно вспомнил разговор с одной из девушек в темной комнате «Живого общения». Закрыл воду и стал беззвучно повторять тот диалог.

– Оля… То, что… Между нами… То, что мы делаем – это серьезно?

– Олег, не будь, как маленький. Серьезные отношения возможны между серьезными людьми, а ты постоянно ведешь себя…

– Да, я знаю… Просто… Просто иногда хочется верить. Верить в хорошее, светлое, доброе.

– Верь, кто тебе мешает?

– Так как верить в светлое, если тут темно?

– Вот ты опять шутишь. Тебе кажется, что девушка воспринимает мужчину по его чувству юмора, умным словам, аромату дорогой туалетной воды.

– Разве нет?

– Нет. Мужчина должен быть мужчиной. Но таким мужчиной, каким его хочет видеть женщина. А часто мужчины придумывают для себя мужские принципы, которым сами потом верят и следуют. Вот эта вот принципиальность не мужская, а ослиная.

– Да, нет у меня никаких принципов.

– Это плохо.

– Почему? Ведь ты говорила только что…

– Говорила? Принципы должны быть. Но врожденные. Не придуманные. Мужские. Или даже, скорее, мужественные. Врожденные мужественные принципы. И любым из них ты должен быть готов пренебречь ради женщины. Только настоящий мужчина пойдет против своих принципов ради любимой.

– Я готов. Ведь я тебя люблю.

– Приятно слышать. И только. Но в жизни ты даже не подошел бы познакомиться со мной. Вот это меня и огорчает.

– Почему? Мне кажется, что ты… Довольно хороша собой. Фигура, гладкая кожа. Почему не подошел бы?

– Я хороша? Я великолепна. Очаровательная, соблазнительная, волшебная. Но ты бы не подошел. Испугался бы того, что такая красавица наверняка либо глупа, либо не снизойдет со своих высот. То есть не просто глупа, но еще и самодовольна.

– Все-таки… Мне все-таки кажется, что подошел бы.

– Разве что, выпив приличную дозу спиртного. И начал бы потом извиняться, что выпил, говорить какая я очаровательная и волшебная. Но начал бы с того, что извинился. И что мне с твоих последующих слов?

– Ты такого мнения обо мне… А сама не против того, что мы… Мы же занимаемся с тобой любовью тут. Нет, я все понимаю, но…

– Ничего ты не понимаешь. Но скоро многое поймешь.

– Скоро? Когда это скоро?

– Когда закончится шоу. Мы еще встретимся. Я тебя узнаю. Вот и посмотрим, сможешь ли ты ко мне подойти.

– Ну… Если узнаю, а ты будешь скучать. Я подойду к тебе.

– Ха-ха-ха. Скучать? Я буду рядом с сильным мужчиной. Он будет обнимать меня. Целовать в губы. И что? Подойдешь?

– Ннн… если честно, то нет. Но не потому… просто ревность и…

– Просто глупо. Ладно. Иди уже. Наши три часа закончились, кажется. Иди.

– До встречи.

– До встречи… когда встретимся – я сама подойду. Где твои губы, давай поцелуемся…

Вспоминая этот разговор, Олег закрыл глаза. Темнота от закрытых век была точно такая же, как и тогда в комнате. Оля. Ольга. Олег и Ольга. Интересно, она знала, что за ним будут следить после шоу, или тоже была подсадная? Ее слова «скоро ты все поймешь». Она все знала? А если нет? Если она такой же участник, как и он, значит, ее тоже продолжают снимать скрытой камерой! Тогда ее надо предупредить, рассказать об этом зверском замысле Бориса Борисовича. Но сейчас в его руках лезвие, и надо быстрее делать то, из-за чего он набрал полную ванну. Олег погрузил руки под воду, несильно провел лезвием, неглубокий разрез – он с облегчением почувствовал отсутствие боли. Вода сразу окрасилась в алый цвет, посмотрел на нее, огляделся по сторонам – куда же они спрятали камеру? Скорее всего, «глазок» за вентиляционной решеткой. Начала немного кружиться голова. Стало неуютно и в то же время необычайно легко. Из крана вырвалась прозрачная капля воды и медленно упала в красное озеро. Звук всплеска был тихим и оглушающим одновременно. Он закрыл глаза и умер.

Он уже не раз умирал, когда был маленьким, и во дворе играли в войну, он учился умирать. Гордо, не шевелясь, распластаться в пыли, сжимая в руках деревянный автомат. Во всей его позе, выражении лица отражались тогда беспримерная храбрость и мужество. Все мальчишки в дворовых войнах учились убивать и умирать с улыбкой на устах, с презрением к противнику во взоре. Учились терпеть боль, когда их, привязанных к дереву, били по коленкам лозой, выпытывая расположение замков и бастионов. В детских сражениях бывают разведчики, но не бывает предателей, есть ненависть к «врагу», но нет злости на конкретного соседа. Они не думали, пригодится ли это в будущем. Всего лишь копировали поведение героев любимых книг и фильмов. Детские войны. Пройдут годы и эти дети вытащат из горящего бронетранспортера раненного прапорщика, которого ненавидели за глаза. Или броситься на мину. Или отвести падающий самолет от жилого квартала. События, которым в новостях уделят пять минут, рассказывая об очередном геройском поступке. События, удивить которыми невозможно – мы привыкли к смертям мальчишек. Сотни раз повторяющаяся строка в истории, за мгновение перечеркивающая судьбу какой-то конкретной семьи.

Олег однажды умирал в болоте за домом. Неглубокое, по колено, высыхающее озеро, одновременно служившее складом боеприпасов для водяного ружья, сделанного из флакона от шампуня. Последний месяц летних каникул, последнее наступление, перед которым ему дали задание провести разведку. Олег заметил на воде фанерный ящик, подумал, что там может храниться флаг неприятеля, и, не раздумывая, пошлепал к нему. Как только мальчишка подошел к плавучему складу, по воде запрыгали столбики от взрывов – попал под перекрестный огонь «рябиновой артиллерии». Несколько «пуль» попали ему в лицо, и пришлось признать свое поражение. Он рухнул в воду под восторженные крики атакующей стороны. Убитому нельзя шевелиться, пока с него не снимут бумажные погоны. Маленький Олег упал навзничь и уперся локтями в дно, чтобы лицо не скрылось под водой. Поначалу было легко, и он думал, что может так лежать хоть сто «лет».

Прошло минут пятнадцать. Спина гудела от напряжения, уже не локти впивались в ил, а наоборот – ил впивался в них острыми копьями боли, вода напополам с ряской щекотала щеки, а враги все не подходили. Постепенно стала затекать шея, вода проникла в уши и он практически оглох. К тому же беспощадно палило солнце. От жажды язык прилипал к небу. Олег попытался пошире раскрыть рот, чтобы туда залилась вода. Однако он не смог сделать и глотка – вода была теплая и противная, но выплевывать ее не стал: где вы видели плюющихся мертвых? Когда к нему, наконец-то, подошли, то долго не могли растормошить. Олег молча озирался, а руки, согнутые в локтях, не выпрямлялись. «Как будто воды в рот набрал», – пошутил кто-то из ребят, – «Олег, все, у нас перемирие, обмен пленными и мертвыми. Оживай». Лишь тогда он выплюнул грязную, пахнущую гниющей травой, воду. «Враги» забыли сразу сорвать с него расползшиеся от влаги погоны, а он дал себе зарок быть «мертвым», пока на плечах держатся пришпиленные мамиными булавками знаки принадлежности к одной из воюющих сторон.

Вот и сейчас он умирал перед объективом видеокамеры. Алая вода уже подступала к ноздрям, а он вспоминал мальчика, лежащего в болоте, и превозмогал боль в спине и онемение в руках. Но сильнее всего его терзал… Под трусами тело щекотал пустой уже целлофановый пакетик от краски, минутами ранее взрезанный острым лезвием. Он лежал в стынущей воде целых два часа, «скорая» так и не приехала, погас свет и сразу же после этого пришли родители. Он встал, слил воду, обмылся под душем и вышел к ним. Отец спросил:

– Ну, и зачем ты просил выключить рубильник на щитке. Можно уже включать?

– Так надо было папа. Надо было. Для верности. Уже можно включать. Я сейчас схожу к одному другу – вечером приду, все расскажу.

– Давай, только не поздно, завтра у тебя собеседование. Ты не забыл?

– Нет, конечно. Не волнуйся. Я устроюсь на эту работу. Уверен.

Олег вышел из квартиры. По дороге медленно продирались сквозь пробки автомобили. Запах выхлопных газов. Он вдыхал его с упоением. Прошлогодняя трава. Он взял в руку пучок грязной, расползающейся от прикосновений травы и растер между ладонями. Он смотрел на мир совсем по-другому – как будто никогда его не видел. Шел по городу и радовался, что никто не обращает на него внимания. Город жил своей жизнью, сплетенной из сотен тысяч других жизней. Город не заметил бы исчезновения Олега. Просто чуть-чуть изменился бы. Чуть-чуть? Город стал бы совершенно другим.

Он подошел к моему дому. Остановился возле подъезда. Во дворе дети играли в войну. Бегали между деревьями и трещали автоматными очередями. Падали на землю, затем вставали, вновь бежали и вновь падали. Один мальчик сидел на лавочке и ел булку. В джинсовом комбинезоне, курточке и синей вязаной шапочке. Олег присел рядом с ним:

– Привет.

– Здрасьте.

– Тебя убили?

– Нет.

– Почему со всеми не бегаешь?

– У меня собака потерялась. Я не могу без собаки. Я пограничник.

– А почему ты ее не ищешь? Большая собака?

– Овчарка. Рекс. Она под танк полезла. А потом потерялась.

Тут Олег понял, что собака была не настоящая, а выдуманная. Он пожал мальчику руку, зашел в дом, поднялся на нужный этаж и нажал кнопку звонка.