Текст книги "Специалист по Пиросмани"

Автор книги: Марат Баскин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

– В Гарварде, – сказал я. – Преподаю в университете.

Он удивленно посмотрел на меня. И я добавил:

– Занимаюсь творчеством Пиросмани.

– О, вы специалист по Пиросмани! – сказал он и неожиданно вспомнил Риту. – Мне Рита когда-то об этом говорила. Вам повезло. Все мои знакомые в Америке сменили профессии, – он хотел продолжить начатую тему, но я остановил его:

– И Рита живет в Нью-Джерси?

– Нет, – сказал он, – она осталась в Минске.

– Не захотела ехать? – спросил я.

– Я не мог взять, – как-то виновато сказал он и добавил: – Она была против моей женитьбы. Не сошлась характером с моей Белой и осталась.

– Она живет в вашей старой квартире? – спросил я.

– Нет. Она ушла от меня, когда я женился. И я продал квартиру, – пояснил он и, не ожидая моего вопроса, добавил: – Где она сейчас живет, я не знаю. Она мне письма не пишет.

Он вдруг посмотрел в открытые двери зала и, как бы извиняясь, сказал:

– Уже все возвращаются к столу. Моя благоверная ждет. Я пойду. Позже еще поговорим.

Но позже мы не поговорили. Мне не о чем больше с ним было говорить. Когда я вернулся к столу, мама спросила:

– Это был знакомый Риты?

– Да, – сказал я.

– Я это поняла, Зуналэ, по твоим глазам, – тихо сказала она и спросила: – Она здесь?

– Нет, – сказал я. – В Минске.

В тот вечер она больше ничего не спросила.

Из Гарварда я позвонил Юрасю. Спросил про Риту. Он удивился моему вопросу, ибо целых пять лет я не спрашивал его о ней. И он мне о ней ничего никогда не говорил. Он знал о ней все. Но сказал, что это длинный разговор, не для телефона, и обещал прислать письмо. Я мучительно ждал это письмо. А оно как назло шло очень долго. Целых три недели. Это было не письмо – это был мой приговор. Я не буду пересказывать его, ибо приговор не пересказывают, а зачитывают…

И я его зачитаю.

…где-то через полгода после твоего отъезда одна из новых газет напечатала архивные материалы по делам репрессированных художников: доносы, протоколы допросов, стенограммы судов. Там были документы и об авторе «Суламифь». Его допрашивал известный тебе Натан Григорьевич. И он писал обвинительное заключение. Когда это прочитала мать Риты, она покончила с собой. А Рита ушла из дома. Я не хотел тебе об этом писать, но раз просишь – пишу. Рита окончила театральный, но работу в театре не нашла. И пошла работать в варьете к Лешке Реалисту. Ты, наверное, его помнишь. Он рисовал портреты передовиков труда. А теперь рисует портреты передовиков капитала. И поставляет им девочек. Это и есть его варьете. Канкан, Париж и иже… Как у нас говорят: адзiн балюе, другi гаруе!

Я прочитал это маме. И все ей рассказал. И спросил:

– Что мне делать?

– Ты сам знаешь ответ, – сказала мама.

– Знаю, – сказал я.

И еще я сказал:

– Я ее люблю!

– Люби, – ответила мама.

Артистка Маргарита

Герои Пиросмани – это карочохели – тифлисские рыцари без страха и упрека. Я мечтал стать одним из них. Но не стал. Я бежал с поля боя. И оставил свою Маргариту. И теперь возвратился к следам своим…

Я приехал за ней в Минск. Юрась встретил меня в аэропорту.

– Я сказал ей, но она, как видишь, не пришла, – Юрась вздохнул и добавил: – В одну и ту же реку нельзя войти дважды. Все течет, все меняется. Она другая.

– И я другой, – сказал я. – Мы оба другие, и мы нужны друг другу. Ты знаешь, где она? – спросил я.

– Знаю, – сказал Юрась.

И я поехал к ней. Сразу. С аэропорта.

И мы говорили целую вечность. Обо всем.

– Ты знаешь, – сказала она, – это я рассказала отцу про Юрася. И никто его ни о чем не просил тогда. Он ведь пенсионер и давно не работал на Них. Когда ты ушел, мама сказала: «Что тебе надо от мальчика?» И он ответил: «Пусть будет таким, как я! В семье не может быть один чистенький, а все грязненькие. Сталин был не дурак, когда под приговорами собирал подписи всех своих соратников».

– Он хотел меня сделать своим, – грустно пошутил я, – значит, я ему понравился.

– Наверное, – сказала Рита. – Он часто про тебя спрашивал.

И спросила:

– Ты его видел там?

– Да, – сказал я.

Больше она про него ничего не спросила, только сказала:

– Когда мама умирала, она спросила: «Почему мы, евреи, такие? Почему?» – и глазами Суламифь посмотрела на меня.

И я ответил:

– Мы такие, как все. Среди нас есть Маккавеи и Флавии, Кагановичи и Михоэлсы…

Рита вздохнула и добавила:

– Давиды и Риты…

– Давиды плюс Риты, – поправил я ее. – Как говорили когда-то: мы по одну сторону баррикад!

И сказал:

– Я люблю тебя, Рита. Будь моею женой!

– Давид, – сказала она, – возвращайся в Америку и будь счастлив. Ты хороший, ты найдешь себе лучшую, чем я.

– Нет, – ответил я. – Мне не надо другую. Мне нужна ты!

А потом был сельсовет в деревне Юрася. Сельсоветчица долго вертела мой американский паспорт, ища страницу, куда поставить штамп. А потом плюхнула его на страницу, где виза, и объявила нас мужем и женой. Утром я должен был лететь. И мы в тот же вечер возвратились в Минск. Впереди была ночь. Наша первая ночь.

– Я живу с подругой, – сказала Рита.

– Поедем в гостиницу, – предложил я.

– Я не люблю гостиниц, – сказала Рита. – Там меня все знают.

И мы поехали в аэропорт. И просидели до моего отлета в ресторане.

– Сегодня в Америке День Благодарения, – сказал я. – И все едят турку.

– Какого турка? – удивленно посмотрела на меня Рита.

– Турку, – улыбнулся я. – Это индюшка по-английски.

– И мы закажем турку, – сказала Рита. – И я буду благодарить всех за то, что ты у меня есть…

За окном шел первый снег. Белые пушистые хлопья были похожи на мазки кисти, которые беспорядочно разбрасывал пьяный художник.

Вспомнились мне слова Нико: мир дешевле соломы, а деньги не стоят жизни, и все золото мира не стоит одной красавицы… И вспомнилось еще: я простил ей грех белым цветом…