Текст книги "Когда зацветет терновник"

Автор книги: Мара Вересень

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

Мара Вересень
Когда зацветет терновник

Начало / Калм

11
  Калм – отправная точка, начало.


[Закрыть]

…но не начало всего

Сначала вздрогнула земля. Впряженная в телегу мышастая лошадь пригнула уши и замерла. Лорка, убаюканная мерным покачиванием, сонно моргнула и с изумлением уставилась на двух Стражей, пронесшихся мимо по самой кромке обрыва вперед, туда, где вдруг раздались крики и грохот скатывающихся камней. Возница, худой остроносый парень, не весковый, прибылой из Земель, привстал, чтоб посмотреть, что впереди. Что-то коротко вжикнуло и тюкнулось, глухо и увесисто, как кошка спрыгнула, а худой булькнул горлом и завалился назад, угодив белесой неровно стриженой макушкой прямиком на Лоркины коленки. В уголке глаза торчала тонкая темная стрела с серыми перьями. Еще одна вонзилась над ключицей, наискось проткнув шею под кадыком. Изо рта, по щеке, прямо на подол стекала темная густая живица.

Сначала было тихо, а потом девки заголосили разом. Мышастая поддала копытами и рванулась, левая оглобля хрустнула, лопнули натянувшиеся постромки. Правая оглобля осталась целой и, когда дурная скотина, не разбирая дороги, ломанулась прочь, телегу развернуло и едва не опрокинуло на бок. Ор усилился. Лорке тоже очень хотелось. От рывка, ее швырнуло на дно, мертвый возница навалился на нее, придавив ноги и живот. Привязанные к кузову телеги руки тянуло, рядом возились чьи-то ноги в кожаных чунях, и было до одури страшно, потому что она ничего не видела из-вытянутых немеющих рук. Только кусочек блеклого от жары неба. И слышала, как кричали, как грохотало… Снова дрогнуло под телегой, что-то часто застучало. Кузов над Лоркиной головой оброс стрелами, одна воткнулась в грудь лежащего на ней покойника.

Она не выдержала. Взвизгнув, дернулась, стягивающий руки плотный кожаный ремень вдруг подался и лопнул, видно, стрелой перебило, и Лорка, ужом вывернувшись из-под мертвеца, кинулась было к краю кузова. Телега взбрыкнула задом, как давешняя лошадь, Лорка взмахнула руками и с визгом покатилась по пыли прямо к обрыву. Заскребла пальцами по камням, цепляясь за редкие купины травы, трещины, камни, за все, что попадалось, наконец, ухватилась за торчащий корень и застыла. На зубах скрипел песок, под коленками было пусто. Лоркины ноги висели над обрывом, под подол задувало.

– Единый Боже, по небу хожен, во миру славен, во гневе ярен, – бормотала Лорка, по пяди вытаскивая себя на дорогу, что есть мочи цепляясь за корявые корни росшего над обрывом дерева.

– Отведи беды, на всякий день и на всякий час, встань с духом нашим духом своим, – продолжала она, когда коленки заскребли по камню.

– От земли к небу, от темени к свету, от сих порогов укажи дорогу до Света чертогов. Слава! – Дрожащими губами завершила, она, прижавшись спиной к узловатому теплому стволу, мазнула пальцами вниз по переносице, кладя «рукоять», а от подбородка слева направо полукругом над грудью «острие» – серп Единого, завершение молитвы.

Руки с ободранными в кровь ладонями и обломанными ногтями дрожали. Лорка подобрала коленки и сжалась в комок. Лошадь, та самая, серая, лежала на дороге и коротко с хрипом дышала, обломок оглобли впился ей в брюхо. Телеги не было. Валялись камни, от обрыва к дороге раззявился пролом, в расщелине, на самом краю, зацепившись колесом, висела ось.

А вокруг продолжали кричать, и кто-то куда-то бежал, спотыкался и падал. Сыпались с нависающего над дорогой утеса камни. Ржали кони. Дальше по дороге рубились. И звуки эти, злые и острые, как осиные жала, были все ближе, пока почти над самой Лоркиной макушкой не пронесся седой хвост стражьей лошади, а потом она увидела круп другой, черной, и вжалась лицом в колени. Забормотала обережную молитву, сбилась.

Подняла глаза. Ратники, Среброликий Страж и его смуглый темноволосый противник, сшиблись почти грудь в грудь. Мечи, узкий и чуть изогнутый, и прямой и темный, сцепились крестовинами. Воин, что сидел на вороной лошади, дернул плечом, мотнулась длинная черная коса, из рукава куртки рыбкой выскользнул кинжал, и тотчас оказался в боку Среброликого. Страж пошатнулся, мечи расцепились, прямой пошел на замах…

Снова дрогнула земля, и сверху посыпалось. Черная лошадь оступилась, попала задними копытами в расщелину и завалилась, увлекая всадника за собой в пропасть. Светлая стражева присела и попятилась. Свалившийся с утеса камень саданул ее по крупу, она скакнула вперед, раненый Страж не удержался, вывалился из седла прямо перед Лоркой, приложившись оземь тем самым боком, в котором между пластинами лат кинжал торчал.

– О, а́ста ин ха́шши22
  А́ста ин ха́шши – ругательство.


[Закрыть]! – сквозь зубы прошипел Среброликий, когда из-под пластин плеснуло красным, хотя, какой он Среброликий, маска валялась на дороге вместе со шлемом, гладкие, как шелк, светлые волосы из растрепавшейся косы упали на лицо. Ровное и чистое, словно пыль к нему не липла.

Страж приподнялся, прижимая локоть к раненому боку, и увидел вжавшуюся в дерево Лорку. Нечеловеческие, прозрачно-синие, как вода в ручье в конце сеченя33
  Сечень – февраль.


[Закрыть], чуть приподнятые к вискам глаза, глядящие сквозь лежащие на лице пряди, брезгливо прищурились, будто смотрел он не на девку, а на склизня.

– Тинт, – сказал, как плюнул. – Сетене́ те мие́44
  Сетене́ те мие́ – иди за мной; сетене́ – идти (се́ти – шаг), те – за, мие – мой, моя, мое, мое; здесь мной.


[Закрыть]. – Уголком рта дернул и повторил по-людски. – За мной иди.

Встал, пошатываясь, и рукой дернул, поднимайся, мол, и пошли, глупая девка. Лорка приподнялась, ноги не держали, и она цеплялась пальцами за морщинистую кору. Что-то кракнуло, по земле перед ногами стоящего спиной к обрыву Стража зазмеилась трещина, он рванулся, но отколовшийся камень вывернулся и резко просел вниз. Ноги ухнули в пролом. Воин, падая, бросил тело вперед и вверх, шкрябнул когтистыми навершиями латной перчатки по камням и исчез.

Лорка плюхнулась на живот и, крепко держась за дерево, выглянула над обрывом. Внизу бурлила река, так яро, что водяная пыль долетала до лица. Страж висел, уцепившись за корень, и в глазах его не было ни страха, ни отчаяния, только удивление. Он подтянулся, попытался упереться ногами в стену обрыва, но камни сыпались, а ему, никак не удавалось ухватиться за корень так, чтоб поднять себя повыше. Сухое дерево трещало, и было ясно, что не будь не Среброликом его лат, все бы вышло, но латы были, и неумолимо тянули его вниз. Тогда Лорка, по-паучьи, обеими ногами и рукой, вцепилась в бугры корней, и, свесившись над пропастью, потянулась к Стражу.

Тот думал недолго. Цапнув когтистой перчаткой корень, Среброликий выбросил навстречу лоркиной свою вторую руку, голую, с длинными белыми пальцами, и этими пальцами обхватил девичье запястье, а Лорка, как смогла, вцепилась в ответ. У нее едва пуп не треснул, когда он едва не всем своим весом на руке повис. Но тут не выдержал корень. Лорка только успела увидеть, как расширились глаза Стража, и кувыркнулась с обрыва вслед за ним. Она никогда не думала, что падать в воду будет так больно.

Часть 1. Гости / Фатʹхантенʹа

55
  Фат’хантен’а – гость (фатае – новый, неизвестный, хантен – дословно принятый родом, ‘а – множественное число)


[Закрыть]

Воспитай детей в запретах и найдешь в них покой и благословение.66
  Здесь и далее эпиграф из книги протопопа Сильвестра «Домострой».


[Закрыть]

Уложения Хранителей.

Глава 1

Беда пришла, откуда не ждали.

Раным-рано, едва показалось солнце, а рассветная туманная мокрядь лениво отползала за Дальний овраг, вкруг вески встали конные оружные стражи. Стояли молча. Страшно. Не всхрапывали серые статные кони, не бряцала броня на Среброликих, только едва видимый по утренней прохладе след дыхания отличал незваных от морока.

* * *

Скотина в хлеву просилась уже с пол-лучины. Лорка глядела во двор, прикусив губу, и поглядывала на отца. Тот сидел на лавке прямой, как палка, посерев лицом. Дверь из кухни в сенцы была открыта настежь, а у двери во двор, в луже поросячьей болтушки, валялось на боку ведро. Лорка потерла ноющую руку. Тайком, под передником, и думала, что теперь вот пол мыть, а отец не со зла. Со страху.

– Не ходи пока. Тут сиди. Малого не пускай.

– А…

– Не ходи. – Тяжело встал и вышел, словно по пуду на каждой ноге нес.

Так тихо (голосящая скотина не в счет) в веске бывало только на тризну. Всем ведомо, что встречать жизнь положено во весь голос, а провожать – молча. С теми, кто ушел, только сердцем говорить – иных слов они не слышат. Только тишина эта была другой. Лорка поняла, едва закрылась за отцом дверь, пустив снаружи сырое утро. То была не тишина – страх, как тот, что смотрел из отцовских глаз, с его застывшего вмиг лица. И мнилось: так сейчас в каждой хате.

– Лорка… – позвал с печи братик, – мне во двор…

– Батюшка не велел выходить.

– Так во двор же… – Томаш поерзал и стал по-тихому сползать на полати смешно шевеля пальцами босых грязноватых ног; опять проказил в тазу с водой и не вымылся, как положено.

– Ведро в углу, коли неймется, – бросила Лорка и шмыгнула в комнату – там окна на улицу глядят.

Не успела приглядеться, как позади зашуршало.

– Ну? И чего там?

– А ничего! – И когда только подкрасться успел.

– А давай на торжок? – чернявая головенка подлезла под руку. – Небось, там и собрались. – Томаш едва на месте не скакал. Глаза его, большие и круглые, темные, как две вишни, кажется, стали еще круглее, а брови забрались чуть не на середину лба.

– А скотину кто кормить?.. – неуверенно начала девушка, ее желание узнать, что происходит, было никак не меньше братниного, только Томашу семь, а ей почти восемнадцать…

– А мы быстренько, – зачем-то звучно зашептал братик. – Задами прошмыгнем. Я там, в плетне, лаз знаю. Бурьян – во! – Руки махнули над макушкой. – За хлевом стежка, собаки натоптали к свальнику торжковому, ну, где калина, там еще, как снег сошел, лису дохлую нашли, думали, бешеная… Идем, а?

– Вот же балабол! – это уже в спину, потому как Томаш тот час припустил к двери, а Лорка – за ним. Глаз, да глаз, за этим пострелом нужен, верно же?

Томаш стремглав промчался по двору и, обогнув огород, скрылся за хлевом. Когда Лорка нагнала брата, тот уже приплясывал по ту сторону плетня. Девушка пролезла следом, а выпрямившись, застыла – шагах в двадцати, на дороге, за которой начиналось поле, неподвижно стояла серая, как туман, лошадь, высокая и тонконогая. Восседающий на ней всадник тоже был недвижим. Стальной нагрудник и наручи, украшенные узором вьющихся шипастых лоз, блестели от росы. Из-за плеча выглядывала крестовина меча. Из-под шлема, похожего на хохлатую птичью голову, только без клюва, струилась, стекала, лилась замысловатого плетения коса цвета бледного золота. Лицо всадника скрывала серебряная маска.

– Лорка, – Томаш дергал сестру за рукав, – иде-о-о-м… О!

Девушка вспомнила про брата, когда тот повис на руке всем телом, пригибая ее к земле.

– Это еще кто?! – горячо зашептал брат прямо в ухо. – Это из-за них, да?! Это они, да? Елфи?

Усмиряя заполошно забившееся в страхе сердце, Лорка, сквозь просветы в траве (и впрямь выше братниной макушки) разглядела еще нескольких всадников, растянувшихся цепью по огибающей веску дороге.

– В хату, бегом, – Лорка подтолкнула Томаша обратно к лазу, а чтоб не сбежал, крепко прихватила братца за рубаху.

Вернувшись, девушка молча взяла тряпку и, подоткнув подол, принялась убирать с пола разлитую болтушку.

«Сбегали на торжок. Ноги крапивой обстрекали, а новостей – шиш да немножко. Только и прибытка, что тряские коленки».

Томаш сидел на лавке, подобрав ноги, и тоже помалкивал. Две отжатых тряпки спустя он не выдержал.

– Лорка, это что, елфи, да?

Девушка закончила с полом и села рядом с братом.

– Да, Томаш. Это они, только правильно говорить элфие́.

Голос, произносящий это «элфие» слышался, как наяву.

Когда Томаша еще не было, а мама была, Лорка два года подряд ходила в школу при молельном доме. Там учили грамоте: Уложению Хранителей, счету и литерам, своим и элфие́н’ри́е. Уложение вдалбливал жрец, нудный длинный лысый мужик с дряблой шеей и блеклыми, как у снулой рыбины глазами, а остальному учил весковый грамотей Лексен. Тот был молодой, волос носил длинный и по городской моде вязал на затылке косицу. Учил хорошо, но мог вытянуть поперек спины розгой за баловство или незаученный урок.

Со всей их Выгони, а веска была большая, сорок дворов, ближних Сосенки и Крепи не набиралось и двух дюжин выучей, а уж девок и вовсе можно было по пальцам счесть. К чему девке грамота? Учись хозяйство вести, у печи управляться, шить, да прясть, а замуж пойдешь – за мужем ходить, да деток растить.

– Не елфи, неучи, а элфие, что значит «долгоживущие», – вещал грамотей, расхаживая перед тремя рядами парт, время от времени останавливаясь и покачиваясь с носка на пятку. – Вот наш Грин вырастет, поедет в город с отцом на ярмарку, а там, в толчее, тин элле́77
  Тин элле́ – обращение человека к элфие.


[Закрыть] ногу-то и оттопчет. Как извиняться будешь, Гринька?

Рослый сын лавочника и купца Ермила мучительно краснел, пытаясь выдавить чужинские слова. Язык отчаянно сопротивлялся и вместо аст аэн88
  Аст аэн – извините, устойчивое выражение (аст – принять, взять; аэн – прощение).


[Закрыть] тʼана́миэ99
  Тʼана́миэ – уважаемый, почтительное обращение к незнакомцу неясного статуса.


[Закрыть], тин элле (примите извинения, уважаемый) у него выходило аста энт а́нами, тиэ́н илле1010
  А́ста энт анами, тиэ́н илле – дословно возьми змею бледную, сияющее существо; аста – овладеть, возьми (если следом стоит существительное), энт – змея, анами — белый, бледный, светлый до прозрачности, тиэ́н – сияние, илле – существо.


[Закрыть] (возьми змею бледную, сияющее существо). Грамотей кривился, будто у него кто над ухом гвоздем по стеклу возил, в классе хихикали, а кто и в голос смеялся. Гринька краснел еще сильнее, смотрел в пол, получал от Лексена задание и шел к доске, где долго скрипел мелом, выводя непослушные литеры и не мог понять, на кой ему сдались елфские глаголи. Как, впрочем, и большинству сидящих за партами.

* * *

Лорка никогда эльфов не видела, чтоб вот так близко, а без своих серебряных масок они вообще в землях тинт, так на их языке звались люди, редко появлялись. Девушка покатала слово на языке, как сухую горошину. Тинт. Так звенела струна старой лютни, на которой играла мама. Всегда только одну песню на элфиенʹриа. Лорка потом сама ее перевела.

Лютни не стало в тот же день, что и мамы. Отец разбил, чтоб не помнить, как служки из молельни заворачивали маму в серый саван, как тянули «прощание» собравшиеся во дворе весчане, как выносили, как сыпали пеплом дорогу от крыльца к жальнику. Лорка не была ни на погребении, ни на тризне в молельне, нужно было смотреть за новорожденным братом. Руки дрожали, такой он был маленький и тихий. Почти не плакал, хотя другие младенцы, которых Лорке видеть и держать доводилось, орали так, что уши закладывало. Брат не плакал, и Лорка не стала. Она потом, когда никто не видел.

Отец вернулся с тризны, страшный и черный, похожий на беспокойника мертвым застывшим взглядом. Долго стоял посреди комнаты, а потом чужим голосом сказал:

– Кончились твои гульки, дочка, ты теперь тут хозяйка. – Снова помолчал, разглядывая кряхтящий кулек у нее в руках, и спросил: – Как малого назвала?

– Та́эм илле́н1111
  Та́эм илле́н – защитник; та́эм – дом, родина (не путать та́йем – дом, строение), илле́н – бессменный страж, вечный хранитель.


[Закрыть], Томиллен, так мама хотела, – ответила она, замирая и торопливо добавила, – Томаш.

Больше Лорка в школу не ходила. Первое время ей было странно. Постоянно вспоминался класс и стол, за которым она сидела, и Лексен, проверяющий письмо, а особенно кабинет, где у грамотея книжки стояли. Много, во всю стену и на другой немного. Лорке нравилось смотреть, как Лексен книги выбирал. Он шел вдоль полок, и его чересчур тонкие для мужчины пальцы скользили по книжным бокам, будто гладили или здоровались. Потом рука замирала, найдя нужное, и книгу протягивали ей, Лорке. Читать можно было только в кабинете или в классе. Лучше в классе. Там у Лексена не бывало таких странных глаз, как будто в них цвет пропал.

А потом он ей книжку отдал. Не подарил. Так и сказал, что возвращает, что взял. Позже Лорка поняла, что книжка когда-то была мамина.

Глава 2

Подол испачкался и намок с краю, еще и палец занозила, теперь покраснеет. Надо было вставать и снова мешать болтушку, поросячий визг был слышен даже через закрытую дверь. Корова просилась тоже. Но снова идти наружу, пусть только во двор, было страшно.

– Иди воды натаскай, пока я намешаю.

– Ну, Лорка…

– Отцу скажу…

Брат почесал недавние приключения, осевшие розгой на то место, что под портками прячут, вздохнул и поплелся в сенцы, где долго громыхал пустым ведром. Лязгнула клямка, дверь хлопнула, вынося шум наружу.

– Виииии! – ввинтилось в уши со двора.

Лорка вытащила из печи чугун с вареной водой, быстро намешала в ведре отрубей, покрутившись, плюхнула туда же остатки недоеденного позавчерашнего супа, прихватила другой рукой подойник и вышла. Наружная дверь была открыта, и в нее уже с интересом заглядывали две усатые кошачьи морды и одна петушиная.

– Вот же, – девушка потеснила нахлебников, петух успел склюнуть с краю ведра серый комок болтушки, коты заметались в ногах, добавляя в визг и мычание пронзительный двухголосый мяв. Путаясь в котах и поминая Единого, Лорка добралась до хлева.

Подойник оттягивал руку. Коты орали дурниной, пока девушка не плеснула молока в старую щербатую миску. Ведро с водой стояло на приступке у колодца, а Томаша и след простыл. И гадать не надо, уже на торжок сбег. Напоив корову, процедив молоко и разлив его по крынкам, Лорка снесла пузатые глазурованые посудины на ледник. Брата не было. Она выбралась из погреба, покосилась на хлев. Корову надо было уже давно гнать в стадо, но сегодня никто еще не гнал. Пойти за братом? Лорка сходила за зерном для кур. Птичья клетушка была у самого лаза, и как-то так случилось, что, когда девушка опрокинула принесенное в корытце и открыла дверцу, чтоб куры вышли, ее ноги сами собой оказались по ту сторону плетня.

На дорогу она больше не смотрела. И так знала – эльфий страж на месте и с этого места не двинется. Пригнувшись, юркнула по тропке и не разгибала спины, пока почти носом не уперлась в свальник. Расхлябанная калитка в огороже торжка была приоткрыта. Из щели торчали знакомые портки. Иногда показывалась рука, тянулась и почесывала зудящую кожу под заплаткой.

– Томаш, – зашептала Лорка, – а ну домой!

– Тихо ты, не слышно! – зашипел брат.

Звука отломанной со старой рябины ветки оказалось достаточно. Пострел подскочил и, прикрывая дорогое, вприпрыжку помчался к дому. А Лорка осталась, потому что услышала голос-песню.

– А́э тен а́таеʹти ка́ан лленае́ тарм хаелле́ да́эро’ин1212
  А́э тен а́тае’ти ка́ан лленае́ тарм хаелле́ да́эро ин; аэ – отличительный признак, единица из множества; тен – род или дом (у элфие); атае’ти — каждый из, всякий из (а́тае — всякий, каждый; ’ти – частица со значением принадлежности); ка́ан лленае́ — время лета, молодость, примерно с 18 до 40 людских лет; тарм хаелле́ — срок жизни (тарм – конец, завершение, хаелле́ – существование, жизнь); да́эро – возмездие, ’ин – в, для.


[Закрыть].

– По одному от каждого дома возраста лета до конца срока его жизни в наказание, – перевел Лексен.

Редкие его, седеющие на висках волосы, топорщились над ушами, подбородок пробило щетиной, он отчаянно моргал – поднимающееся над ельником солнце слепило глаза – и одергивал криво сидящий кафтан, надетый на исподнюю рубаху, наспех заправленную в штаны. Стоящий в двух пядях от него Среброликий на Лексена даже не смотрел, но Лорка точно знала, что отвратителен ему и заискивающий Лексенов голос и вид его, да и все прочие люди тоже. А еще, что выдыхает страж медленно не от того, что так ему природой положено, а потому, что воняет. По правде сказать, несло от свальника знатно, Лорка сама морщилась, что уж говорить про пришлого.

Гринька, часто бывающий в городе с отцом по торговым делам, всякий раз, подсаживаясь к Лорке на сиделках, часто рассказывал, про елфие. Мол, бывают они там часто. Ей нравилось слушать, и парень разливался соловьем.

– Одежу носят цветную, яркую в несколько слоев, как девки, и пахнет от них так же, цветами да травой. Косы плетут рядами и каменьями всякими и цветными шнурами украшают, а когда и так ходят, тогда со спины точно от плечистой крали не отличишь. Только наши-то с собой мечи не таскают, а у этих завсегда либо меч, либо кинжал. И ходят, как трава речная на дне стелется, вот, как ты, – и Гринька смотрел масляными глазами и лез обниматься. Дурак.

С возрастом сын лавочника растерял что юношеский жирок, что робость, прибавил в росте и сделался завидным женихом. Еще бы, единственный сын. Вон стоит с отцом, брови хмурит. Красивый. Глаза карие с золотой крапинкой, волосы темные волной.

– Илле́н каалн та́йем1313
  Илле́н каалн та́йем; илле́н – страж, защитник, каалн – поиск, розыск, та́йем – дом.


[Закрыть], – меж тем продолжил тин элле. – А́таэ те леттʹэнра́еʹти та́эм ка́дате тэссе́н1414
  А́таэ те летт’энра́е’ти та́эм ка́дате тэссе́н; атае — всякий, каждый; летт’энра́е’ти — беглец (летте́а – двигаться; энра́ен – страх); ка́дате тэссе́н – двойная выгода (кадате – результат, итог; тэссен – удвоить, тэс – два).


[Закрыть].

– Стражи обыщут жилища. За каждого сбежавшего его дом ответит вдвое, – тут же перевел Лексен.

Собравшиеся загудели. Лорка углядела в толпе отца, пригнулась и поспешила обратно. Надо вернуться раньше и сделать вид, будто и не ходила никуда. Только бы Томаш опять не сбег.

Братец обнаружился в траве у лаза, наблюдал за неподвижным Среброликим. Лорка, уже не таясь, подошла и цапнула увлекшегося мальчишку за тонкое розоватое чуть оттопыренное ухо.

– Вот точно отцу скажу.

– А не скажешь! – возразил братец, вырываясь и ныряя в лаз.

– С чего бы? – девушка пробралась за ним.

– Будто не понятно! Меня прогнала, а сама ухи клеила, – прищурился Томаш. – А я вот знаю, что Стражей приехало две дюжины и два, полторы дюжины вокруг стоят, шесть у старостиного дома отираются, один на торжке. А еще где? А? А? Так скажешь, что было?

– В хату давай, – приказала Лорка, холодея спиной. Это пока она там слушала, брат успел всю веску обежать и посчитать прибывших?

– Скажи, скажи, скажи, – не унимался Томаш, скакал вокруг, дергая то за косу, то за рукав.

– Сказочницу нашел. Вот отец придет, будут тебе сказки, короб, лукошко и еще немножко.

– Ну, Лорка, – снова заканючил он, повис на резном перильце крыльца, болтая в воздухе грязными ногами, рубашка задралась, открывая загорелый с длинной царапиной живот. – А я волшебное слово знаю! Ка́йлиенʹти Лло́риен, аст лите́1515
  Ка́йлиен’ти … , аст лите́; ка́йлиен’ти – сестра моя, аст лите́ – прошу тебя, устойчивое выражение (такое же, как аст аэн – извини); лите — ты.


[Закрыть].

Лорка зашикала на брата, в который раз ругая себя за то, что стала учить его грамоте на элфиенʹрие. Свои литеры Томаш не очень-то любил, а эти на ходу схватил. И говорил чисто, как мама, когда пела. И голос его был похож на мамин, особенно, если Томаш говорил на языке элфие.

Когда отец услышал, впервые выдрал ее хворостиной и в погребе запер. Томашу тогда четыре было. Братик испугался, цуцыком сидел под дверью в погреб и в щелку сопел, глотая частые слезы. Наревелся тогда и за нее, и за себя. Лорка перестала петь брату мамину песню, а когда тот подрос, показала литеры. Тайком. За что снова была посажена в погреб. Так и жили. Лорка с братом тайком учили буквы и слова, какие Лорка помнила, а отец делал вид, что не знает. А может, смирился. Томашу почти семь, осенью он станет ходить в школу учить Уложения Хранителей, литеры и счет, и постаревший Лексен станет удивляться, откуда он знает слова. А может и не будет, он же сам ее учил.

– Кайлиенʹти Ллориен, аст лите, – нараспев повторял Томаш, прыгая на одной ноге через порожек в сенцы и дальше в хату. – Сестра моя Лориен, прошу тебя.

Лориен, ллоэ́й риэлле́н1616
  Ллоэй риэлле́н – предназначенная судьбой, единственная (ллоэй – судьба, риэлле́н – предназначение).


[Закрыть], Предназначенная судьбой.