Текст книги "Предательство Риты Хейворт"

Автор книги: Мануэль Пуиг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Мануэль Пуиг
Предательство Риты Хейворт

Manuel Puig LA TRAICION DE RITA HAYWORTH

КОМПАНИЯ «МАХАОН», 2004

A. КАЗАЧКОВ, ПЕРЕВОД С ИСПАНСКОГО, 2001

А. ФЕРЕЗ, ХУДОЖЕСТВЕННОЕ ОФОРМЛЕНИЕ, 2004

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
I. В доме у родителей Миты. Ла-Плата, 1933 год

– Какая красивая скатерть у тебя получилась – крестом вышита, коричневой ниткой по небеленому холсту.

– Я с этой скатертью больше провозилась, чем с набором салфеток, а их восемь – пар… платили бы за вышивку получше, я бы взяла в дом служанку, набрала клиентов и больше вышивала на заказ, правда?

– От вышивания вроде и не устаешь, а как поработаешь несколько часов, спина начинает ныть.

– Мита все просит вышить ей покрывало для постельки малыша и чтобы поярче, а то в спальнях темновато. У нее три спальни рядом и все три выходят в гостиную с большими окнами, а окна занавешены плотными шторами, которые раздвигаются.

– Будь у меня побольше времени, я бы вышила себе покрывало. Знаешь, что утомительнее всего? Печатать на машинке за таким высоким столом, как у меня на работе.

– Если бы я жила здесь, садилась бы у этого окна, как только выдастся минутка для покрывала Миты, тут светлее всего.

– Мебель у Миты красивая?

– Мама ужасно огорчается, что Мита не может жить в этом доме теперь, когда есть все удобства, правда?

– У меня было такое предчувствие, когда Мите предложили эту работу, все казалось, что год будет тянуться бесконечно, она ведь на год поехала да так и осталась. Надо свыкнуться с мыслью, что она останется там навсегда.

– Ей бы наезжать в Ла-Плату в отпуск два раза в год, а не один.

– Дни летят быстро, в первый день так не кажется, кажется, что столько всего успеваешь, но потом дни пролетают незаметно.

– Мам, ты не думай, я ведь тоже здесь не живу, так что мне от вашего дома мало толку.

– Кажется, твои дети забрались в курятник.

– Клара, ты бы к нам каждый вечер с детьми приходила, цветы они не трогают. Дедушка только из-за цыплят ужасно сердится.

– Почем вы цыплят продаете?

– Будешь писать Мите, скажи, чтобы не спешила с мебелью. Боюсь, мебель купит и останется в этом городе навсегда. Напиши сестре, она постоянно ждет от нас новостей.

– Вы для этого дома всю новую мебель покупали?

– Если бы дом закончили, когда Мита получала диплом, и мы бы переселились, она и сама, наверное, была бы не рада, что уезжает одна работать в этот город.

– В Коронеле Вальехосе и впрямь так некрасиво, как пишет Мита?

– Нет, Виолета, мне даже понравилось. Мам, правда, там не так уж некрасиво? Когда я только приехала и вышла из поезда, впечатление было ужасное, у них и домов-то высоких нет, все очень плоским кажется. И места засушливые, так что деревьев почти не видно. На станции извозчики стоят вместо такси, а в двух кварталах уже и центр. Деревьев мало, и ясно, что растут они с трудом, а уж чего совсем не встретишь, так это травы, ну нигде. Мита уже два раза газон пробовала высадить, специально подгадывала к апрелю месяцу, и все равно не выросло.

– Зато клумбы она столько поливала, что теперь там красивые цветы, – это в маленьком дворике, куда выходят окна кухни, небольшой столовой для своих и дверь гостиной.

– Значит, не так уж некрасиво?

– Когда я только приехала, мне Вальехос показался ужасным, но жить там очень спокойно. У Миты есть служанка, которая готовит и убирает, и няня, чтобы сидеть с малышом, пока она в больнице. Все местные бедняки Миту просто обожают, потому что она не жалеет для них ни ваты, ни перекиси водорода, ни бинтов.

– Больница – новая, красивая?

– Фармацевт, который лабораторией до Миты заведовал, вечно жадничал, будто все его собственное было, а не больничное.

– Я видела последний фильм Карлоса Палау.

– Мита его посмотрит, когда он пойдет в Вальехосе.

– Долго она встречалась с Карлосом Палау?

– Никогда мы не думали, что Карлос Палау добьется успеха.

– Никогда она не встречалась с Карлосом Палау, танцевать он ее приглашал, но я всегда дожидалась конца танцев, чтобы отвести девочек обратно.

– Он в муниципальном театрике позади сцены всякие веревки дергал.

– Он единственный настоящий красавчик в аргентинском кино.

– Муж Миты – вылитый Карлос Палау, я всегда это говорила.

– Пожалуй, похож, но уж не вылитый.

– Из семьи Палау кое-кто так и живет в том же бараке.

– Никогда бы не поверила, что Мита привыкнет жить в маленьком городке.

– Первым делом цыплята хватают объедки, а кукурузу потом.

– Дедушка, ты какого цыпленка зарежешь к воскресенью?

– Сегодня зарежу цыпленка для отца Виолеты, ты бабушке не говори, еще рассердится.

– Виолета пошла на кухню с мамой и бабушкой, теперь они тебя не увидят.

– Вот зарежу этого цыпленка и пошлю отцу Виолеты – пусть порадуется.

– Дедушка, а кто больше зарабатывает: ты на цыплятах или отец Виолеты, когда чинит много ботинок?

– Клара, я при твоей матери не хотела рассказывать про контору. Он – такой мужчина, чем больше с ним говоришь, тем больше он нравится. Он мне признался в любви.

– Как ты можешь говорить, что он признался тебе в любви? Это бывает, когда молодой человек метит в женихи, а женатый мужчина не признается, он только делает гнусное предложение. Ты меня, Виолета, пожалуйста, не путай или тогда вообще лучше ничего не рассказывай.

– Он вовсе не красавец. Но говорить с ним очень приятно.

– Если думаешь вышивать покрывало, теперь самое время, дни становятся длиннее и после работы у тебя будет светлый часок-другой, при дневном свете устаешь вполовину, да и тебе везет, что с работы приходишь рано.

– Бедная Адела.

– Бедняжка с утра сидит в конторе при электрическом свете.

– Придется мне уйти, не повидавшись с Аделой.

– Ты не знала, что она допоздна работает?

– Сейчас Аделе не помешал бы диплом, чтобы не работать секретаршей.

– У одной уже есть диплом, да он ей теперь ни к чему.

– Как там дела у мужа Миты?

– Продал дом и на это купил бычков. Мама хочет, чтобы я вышила Мите покрывало, но я, наверное, не смогу. Пошлю ей в Вальехос трафареты, она сама сделает. У нее ведь две служанки. Ты ничего не говори, но папа пошел резать цыпленка, отнесешь твоему папе – пусть порадуется.

– По-моему, это несправедливо, что она вышла там замуж, вместо того чтобы помогать матери, ведь ее учеба стоила немалых жертв.

– У Аделы новые очки – из настоящей черепахи.

– Вы извините, что я не помогаю резать цыпленка, на меня это так действует, но папа будет вам от всей души благодарен.

– Мита тоже не хотела смотреть, как я режу цыпленка, а потом съедала подчистую.

– Больше всех визжала эта подружка Миты по факультету, дочка профессора.

– София Кабалус?

– Она замуж не вышла?

– Мита в Вальехосе, поди, скучает по здешней жизни.

– София Кабалус ни разу и не зашла сюда после отъезда Миты. Я уж ее сколько месяцев не вижу.

– Мне на работе рассказали, что ее отец совсем из ума выжил, без конца занятия пропускает. И они только и делают, что читают. Вы Софию не видите потому, что она безвылазно сидит дома и читает.

– Подожди, пока Адела придет.

– Хочется на ее новые очки поглядеть.

– Они ей стоили почти полмесяца работы.

– Те дни, что она ходила без очков, у нее голова раскалывалась.

– Бабушка, а зачем Виолета глаза черным мажет?

– Она уже заводит шашни со своим новым начальником.

– Вот обрадуется ее отец цыпленочку. Они, наверное, и не помнят, когда последний раз курятину ели.

– Неудобно ей говорить, но молчать еще хуже – этот мужчина вконец ей голову заморочит.

– Бедная ее мать, встала бы она из могилы.

– Виолета заметила, что мы ее отцу больше не носим туфли.

– Я всякий раз, как шла забрать туфли, возвращалась ни с чем. Нельзя же так: обещает ко вторнику, а во вторник они не готовы, даже если надо только набойку набить. Так он растерял всех клиентов, потому что не о том думал.

– Они больше не репетируют по вечерам в итальянском клубе, бесполезно, опера ведь дело сложное, если нет настоящих голосов, то получается курам на смех.

– Сегодня один его угощает, завтра другой. Твой отец сам иногда ему рюмочку подносит, он не рассказывает, но я в этом уверена.

– Мите и Софии Кабалус пришлось уйти с репетиции – до того их смех разобрал.

– Что бы сегодня на ужин сделать?

– На грядке у забора пора бы обрывать салат, а то кончики уже лиловеют.

– Пожалуй, нажарю бифштексов и сделаю побольше салата. Отец может суп от обеда доесть, если ему не хватит. С какой стати он подарил цыпленка этому сапожнику?

– Отцу Виолеты пишут из Италии чаще, чем нам.

– Мне пора домой; сделаю на ужин биточки, дети их любят, а Тито съест, если поставить на стол и ничего не сказать.

– Не знаю, чего он не сходит к врачу.

– Пап, ты бы мне зарезал цыпленка к воскресенью.

– Я всегда все подряд ел и никогда ничего не бью.

– Ну что за бестолковый человек, думаешь, раз ты ешь как слон, значит, все такие, ну что за бестолочь.

– У Тито желудок никудышный, хочешь не хочешь, а надо беречься.

– И брат у него такой же, сразу видно, что желудок больной, это у них семейное.

– Не семейное, это золовка испортила Тито желудок, он мне еще женихом жаловался на несварение, как ни спрошу, что он ел, вечно одно и то же – тяжелая пища.

– Когда Тито у брата жил, он уже тогда на желудок жаловался.

– Я гляжу, золовка кое-как готовит, а для вкуса везде кладет перец, только и думает, как бы побольше наперчить.

– Она же без конца на улице пропадает, когда ей возиться на кухне?

– Для хорошего жаркого время нужно и хозяйский глаз. Ты, мам, не представляешь, как это кстати, что у тебя дома огород, а то ведь и не упомнишь всего, что надо купить, разную зелень и приправы неострые. У тебя вдоволь и базилика, и розмарина, и петрушки полно. А у нее вечно кладовка пустая, вот она в последний момент и бросает в кастрюлю перец, и любая еда тяжелая выходит, сколько бы она ни тратила денег на нежирное мясо.

– Не знаю, как там Мита выкручивается, у Берто ведь тоже очень капризный желудок.

– Берто, если ест спокойно, что угодно переварит. Мита говорит, это все от нервов, а на деле желудок у Берто не такой капризный, как у Тито.

– Дедушка понес цыпленка отцу Виолеты. Мама, можно я тоже пойду?

– Опять пошел в сером фартуке. Видела бы Мита, как он ходит на улицу в этом сером фартуке, вот бы рассердилась.

– Клара, твой отец без этого фартука жить не может.

– Мита перестала бы защищать Виолету, если бы слышала, что та про нее говорит.

– Мам, дедушка уже перешел улицу, я его не догнал.

– Но Адела не смогла бы учиться с таким слабым зрением. Ты вспомни, как ее головные боли донимали.

– С утра до вечера на работе и все время со светом.

– А может, вернулась бы Мита в Ла-Плату, и ей снова бы захотелось в университет. Отец Софии мог бы устроить ее к кому-нибудь ассистенткой.

– Так хочется поглядеть на малыша Миты.

– Нет, ведь Берто решил, что Мита бросит работу, как только дела его немного поправятся.

– Умираю от усталости.

– Виолета думала, ты работаешь с девяти до шести, и пошла готовить отцу ужин. Передавала тебе привет.

– Она что-то хотела мне сказать?

– Принялась рассказывать Кларе про одного мужчину с работы.

– Мне очень надо поговорить с Виолетой. Бедняжка. Ее отец сам готовит себе ужин, теперь поди знай, куда она пошла.

– Сказала, что должна готовить отцу ужин, ушла – еще семи не было.

– Мама, я умираю от усталости, ты что днем делала?

– Собиралась вычистить ковер на лестнице, но пришла Клара, и мы с ней сели немного пошить.

– Ты уговорила ее сделать Мите покрывало?

– Она пошлет ей все рисунки. Так хочется поглядеть на малыша Миты.

– Натертый мозаичный пол очень красиво смотрится; когда я стояла у дверей и ждала, пока ты откроешь, видела, как на свету все сверкает от парадной до края гостиной.

– Клара была права, но я больше не дам ей натирать пол, когда сойдет блеск, у нее довольно хлопот с домом, детьми и мужем. Муж любит биточки, а жареного ему нельзя, так у Клары хватает терпения варить мясо, проворачивать, а потом она добавляет розмарина и сыра и подрумянивает в духовке, чтобы биточки были как настоящие: на вид не отличишь, и для желудка не вредно.

– Если надо к следующей субботе, я тебе весь пол натру за вечер.

– Виолета не знала, что у тебя такой длинный рабочий день.

– Сегодня было очень много работы.

– Виолета жаловалась, что печатает за высоким столом и устает.

– У нее в конторе нет и половины той работы, что у меня.

– Глаза себе намазала, как цыганка. Наверное, пошла на свидание к этому мужчине.

– Если он женатый, то должен ужинать дома в такое время.

– Значит, к другому пошла.

– Что же ей, по-твоему, делать? Домой идти и на отца смотреть?

– Я иногда думаю: встали бы матери из могил.

– Сначала надо подмести, потом пройтись тряпкой, тогда пол будет чистый и впитает мастику. Потом обмакиваешь тряпку в мастику и наносишь ровным слоем по всему полу, и тут начинается самое муторное: растираешь суконкой, пока не заблестит.

– Будь ее мать жива, все вышло бы иначе.

– Летом двери во дворик будут открыты, и тогда станет видно, как натертая мозаика блестит и в парадной, и в гостиной, до конца крытого дворика.

– Мита пишет, что не любит наводить порядок в доме, который она снимает, уж очень он старый.

– Хуже, что в Вальехосе все растет с таким трудом.

– Хорошо, когда у тебя большой дом, но ведь чего стоит содержать его в чистоте.

– Бедная Мита так и не смогла пожить здесь.

– Дальше курятника никуда не смей ходить в этом фартуке.

– Пап, накрывай на стол, а то я очень устала.

– Сколько уже из Италии не пишут?

– Вчера было письмо от Миты, и все. Надо бы сфотографировать дом и послать им в Италию.

– Что это Клара в пакете унесла?

– Черствый хлеб на сухари.

– Ты не послала в Италию ни одного снимка с домом? Пошли, они всегда ждут от нас новостей.

– Я им напишу, хоть они и не писали.

– Вот скосят клевер и напишут.

– Мита пишет, что с ужасом ждет начала весны, тогда у них в Вальехосе самый ветер с пылью поднимается.

– Адела, напиши сестре, она всегда ждет писем, вы не знаете, каково жить вдали от родных.

– А что писать?

– Не пиши, что я ходил на улицу в сером фартуке. Скажи, чтобы приезжала скорее, а то нам не терпится поглядеть на малыша.

– И Берто большой привет.

– Напиши, что если они переберутся в Ла-Плату, то смогут жить у нас, дом большой, всем места хватит. Надо будет подыскать приличную службу для Берто.

– Не выдумывай, папа. Он же тебе сказал, что не собирается на службу.

– Напиши, что видела Софию Кабалус, скажи неправду.

– Я все думаю ей позвонить, а потом забываю. Позвоню завтра с работы.

– Напиши, будто София Кабалус тебе сказала, что отец может устроить Миту на факультете, ассистенткой у какого-нибудь профессора.

– Виолета не рассказывала новых сплетен?

– Нынче ей вздумалось про Миту говорить, мол, зачем она столько надрывалась и учила аптекарское дело, которое ей не нравится, если потом вышла замуж и не собирается больше этим заниматься.

– Напишу Мите, что если она приедет в Ла-Плату да еще устроится в университет, то сможет поступить на факультет филологии, как ей хотелось.

– Хватит учиться, сколько можно?

– Папа, не ешь больше, а то лопнешь.

– Ты не давай Кларе много черствого хлеба, а то не останется курам.

– Я целую банку сухарей истолкла на шницеля, так что весь лишний хлеб можешь отдать курам.

– Ты вот жалуешься, что нет хлеба, а сам столько его съедаешь, что даже не знаю, как в тебя влезает.

– Где идет фильм Карлоса Палау?

– Премьера в «Селекте».

– После схожу, когда будет дешевле.

– На снимке в газете он – вылитый Берто.

– Нынче Виолета без конца ругала Миту за то, что она на кино помешалась.

– Похоже, Виолета написала Мите, а та ей не ответила. Вот она на Миту и взъелась.

– Мита в последнем письме приписала: «это письмо предназначено и для Виолеты».

– Виолета хотела для себя отдельного письма.

– Что с этим кино у Миты просто мания какая-то и что у нее вечно всякие причуды, вот она и вышла за Берто, который похож на киноартиста.

– Поешь, а то заболеешь.

– Я так устала, что есть не хочется. У меня сегодня упали очки, я чуть не умерла со страху.

– Где?

– На улице. Разбились бы опять, я бы, наверное, не пережила.

– Когда тебе снова к окулисту?

– Жаль глаза в кино портить, а то бы пошла на Карлоса Палау.

– В профиль он особенно похож на Берто.

– Если бы Мита устроилась на факультете, мы бы с ней могли встречаться после работы. Я каждый раз иду мимо библиотеки и вспоминаю Миту.

– Подумать только: уйму часов просидит за учебниками, а потом еще бежит туда с Софией.

– И снова за книги, у Миты железное зрение.

– Всё романы читали.

– Всегда вижу в окнах одни и те же лица, в этой библиотеке так темно. Эти жалкие лампочки свисают с потолка, черные от грязи, на них стеклянные абажуры из белого стекла, точно тюлевая юбочка, и все черные от копоти. Тряпкой со скипидаром можно в одну минуту отмыть и лампочки, и абажур – было бы светлее в этой библиотеке.

II. В доме Берто. Вальехос, 1933 год

– Думают, раз мы служанки, то можно под юбку лезть и делать что угодно.

– Я не служанка, я Тото нянчу, и все.

– Это пока ты маленькая, потом в служанки пойдешь.

– Не говори так громко, а то малыш проснется.

– Только вечером никогда не возвращайся домой одна по земляным улицам.

– Санитарки из больницы, которые до ночи работают, все живут на земляных улицах, и все равно одни ходят.

– Санитарки все распутные.

– У них одна незамужняя родила.

– Ты гляди в оба, а то увидят, что ты служанка, и положат на тебя глаз, хоть тебе всего двенадцать. Возьмет и попортит тебя какой-нибудь из местной шпаны.

– У них зубы желтые от соленой воды.

– Они на тебя точно глаз положили.

– На тебя саму глаз положили.

– Ты поосторожнее, а то они знают, что твоя сестра ребенка прижила и отец ее из дому выгнал.

– Спи, Тотито, засыпай. Будь умницей, поспи еще. Вот так… Эта чертова потаскуха думает, я как она буду.

– Ты теперь особо берегись, у тебя уж и месячные начались, пропадешь, если дашь какому-нибудь себя охмурить. Враз заделают ребенка.

– Пусть себе болтает, тварь поганая, ты, Тотин, когда большой вырастешь, не будешь плохие слова говорить, правда, золотко? Ты у нас везучий, не то что Инес, вот кому не повезло, бедненькая, нет у нее отца. Где же теперь сестра? Уж не умерла ли? Я маленькая, а уже тетя, сегодня Инес в моей кроватке поспит, уложу ее между мной и Мухой, вот Инес и погреется между двумя тетями. Ты бы испугался, если бы твой папа пришел пьяный, прямо падает, и как схватит ремень от штанов, и как стеганет меня, дай тебе Бог, Тотин, чтобы папа не хлестал тебя ремнем, когда большой вырастешь. Инес глупая и не знает, что если заревешь, то еще ремня получишь, вот бы ты, когда вырастешь большой, на ней женился, она чуток постарше тебя, но ничего. Инес уже «мама» и «папа» говорит. А ты когда научишься «мама» и «папа» говорить?

– Мне надо мясо готовить, а ты не ленись и подотри пол, не будь грязнухой, Ампаро, тебе же хозяйка сказала: где малыш напачкает, ты сама должна убирать.

– Я не грязнуха, у кого передник чище, у тебя или у меня?

– У тебя дома пол-то хоть подметают? У меня, может, и хибара, но пол мы подметаем, пол земляной, не каменный, но мы его всегда подметаем.

– У меня дома пол тоже земляной, и мы его все равно подметаем.

– Дома пол до того утрамбовался, что сделался будто оштукатуренный. Его каждый день, как подметешь, надо водой сбрызгивать, чтобы пыль не поднималась.

– А у нас мама пол известкой поливает. Да заснешь ты наконец, чертов негодник!

– Сеньор Берто тебя услышит.

– Ампаро! Угомони ребенка, я работаю!

– Хозяин сидит со счетами в столовой.

– Не всем везет, как тебе, Тотин, чтобы всегда из тепленькой бутылочки пить. Бедная Инес просыпается голодная и пьет из холодненькой, а то пока мама среди ночи встанет, чтобы дрова разжечь и согреть молоко, целый час пройдет, а Инес еще сильней ревет, если папа стегает ее ремнем. Хорошо, Тотин, что твой папа не убил директора больницы.

– Ампаро, пойди сюда!

– Хозяин!

– Хотел, чтобы я паука убила, который по стене полз, но я не достала.

– Большой паук? У меня дома живет черный паучище, прячется в соломе под крышей, все никак его не убью.

– А у меня дома в щелях; когда мама на улице в корыте стирает, я выношу Инес, вхожу в комнату с полным ведром воды и плескаю на стену, а между кирпичами все паутиной забито и чуть польешь водой, эти чертовы пауки так и прут из щелей, я их ботинком луплю, и они размазываются по кирпичам.

– Хорошо получается, если пол известкой полить?

– Я наврала, мама его поливала разведенным порошком от насекомых, который сеньора Мита дала. Целое ведро вылила, и пол стал как утрамбованный, с белыми пятнами от порошка.

– Ампаро!

– Опять уснул, сеньор.

– Приодень его к шести часам, поедем встречать сеньору из больницы.

– Надену ему штанишки и пелеринку, которые сеньорита Адела из Ла-Платы привезла.

– Ругал тебя хозяин?

– Он после обеда не ложился, сидит со счетами в столовой. Хорошо, что он насмерть не прибил директора больницы.

– Не то сидел бы в тюрьме, не отпустили бы. Но сеньора ведь говорила, что возьмет тебя в Ла-Плату, чего же ты ноешь?

– Дали бы ей отпуск, она бы взяла меня в Ла-Плату.

– Сейчас же вытри пол.

– Я так рада, что хозяин его не убил.

– Вам сколько литров молока оставить?

– Говорила я вам, чтобы не колотили в дверь во время сиесты; оставьте два с половиной литра.

– Звонок не работает.

– Мы его отключаем, чтобы хозяин спал после обеда. Входите без стука.

– Он сегодня не ложился, а коли б спал и проснулся от шума, так бы раскричался, что вы бы надолго запомнили.

– Твой хозяин столько раз лишь чудом выкручивался, ему лучше поменьше кричать.

– Будто вы не знаете, что у него от засухи пали все бычки. Чтоб у вас передохли все коровы, если еще мне в дверь стукнете.

– У меня всего-то четыре коровы, сам за ними и смотрю. А у кого много было, те дерьма объелись.

– Убирайтесь с кухни, а то вас коровы заждались. Придете домой, а какая-нибудь откинула копыта.

– Я не с вами разговариваю. Какой у тебя красивый передник, Ампаро!

– Ворованный он. Эта воровка после первого причастия не вернула платье, которое монашки дали ей поносить.

– Сейчас за неделю заплатите, за двадцать литров?

– Подождите, Ампаро спросит у хозяина.

– Жду тебя на улице, а то лошадь уйдет.

– Хозяин говорит, что заплатит на той неделе.

– Ампаро, ты поосторожнее с Фелисой, она распутная.

– Вы Фелисе не верьте. Мне монашки это платье дали перед первым причастием, как и другим бедным девочкам, которые в процессии идут позади всех. А хозяйка сказала, чтобы я его оставила себе, все равно оно по краю обтрепалось. И подкоротила его.

– Мне сеньора Мита говорила, что, когда ты подрастешь, она тебя научит и ты поступишь санитаркой в больницу.

– Не хочу, они самые распутные.

– Фелиса еще хуже.

– У санитарок халаты затасканные и некрахмальные.

– Все лучше, чем быть служанкой.

– А из чего хозяин выкручивался?

– Да рогатый муж мог его убить.

– Но хозяин никуда не ходит без сеньоры.

– Это когда он неженатый был, сколько раз чудом спасался, а то бы прирезали. Иди в санитарки, Ампаро.

– Одна санитарка незамужняя родила.

– Твоя сестра тоже без мужа родила, ты-то чего воображаешь?

– Зачем опять проснулся, негодник? Задала бы тебе ремня, будь моя воля. Но мне надо тебя нянчить, пока не вырастешь. Вот купит твоя мама мебель, и я стану у вас ночевать. Была бы для меня кровать, на всю ночь оставалась бы нянчить. Что дороже: кровать или бычок? Ах, если бы у твоего папы было много денег, как у отца Моры Менендес, я бы все время жила у вас, как няня Моры Менендес… Не плачь, сейчас сменю, мокрую пеленку уберем и положим сухую, если капельку помолчишь, я пеленочку проутюжу, чтобы тепленькая была, а то у тебя вся попка скукожилась. Теперь Мора Менендес уже большая, настоящая барышня, а няня так и живет у них, и жених у нее есть из деревни, он к ней в гости прямо в дом ходит, в гостиную. У Моры еще нет жениха, но когда будет и станет к ней ходить, – она что, няню из гостиной выгонит и ей придется сидеть с женихом на кухне?

– Ампаро, после отнесешь это письмо на почту. Ну что, шалунишка? Причеши его получше, Ампаро, скоро повезем к маме.

– Я малыша с собой на почту возьму, сеньор.

– Ампаро, запомни, ты мне поклялась никому про это не говорить.

– Я и не говорила никому. Упаси Бог, умереть мне на этом месте.

– Никогда не говори Мите про нашу тайну.

– Не скажу, сеньор. Только сеньора спрашивала, откуда у меня на руке синяк.

– Какой еще синяк?

– Ну когда вы увидели, что я видела, как вы за дверью стоите и слушаете, чего они говорят.

– Какой такой синяк?

– Да вы тогда, сеньор, и не заметили, как руку мне сильно зажали, пока я не поклялась, что ничего не скажу сеньоре Мите.

– А Адела тебя ничего не спрашивала?

– Спрашивала, они с сеньорой спросили, откуда у меня на руке синяк. Но я же вам поклялась, что ничего не скажу про то, как на вас наткнулась, когда вы за дверью слушали, чего они говорят.

– Поклянись снова. Что не скажешь Мите,

вообще никому.

– Хорошо, сеньор. Клянусь белым светом, да ослепнуть мне на этом месте.

– Бог тебя покарает, если нарушишь клятву.

– Нет, нам монашки говорили, что клясться грех, что никогда не надо клясться.

– И что ты им про синяк сказала?

– Что это меня священник поколотил в церкви. Такое раз в церкви было, я сеньоре Мите и рассказала. Священник этой Рольдан затрещину влепил, она аж грохнулась на пол, а потом Рольдан встала обалделая и не знает, куда идти, и пошла было в ризницу, а священник как схватит ее за руку, как шмякнет об стенку, потому что она облатку глотать не умела и чуть не подавилась и жевать ее принялась, когда та застряла в горле, это было перед первым причастием.

– Кто эта Рольдан?

– Одна девочка, за железной дорогой живет. Мы с ней позади всех в процессии шли.

– И Мита тебе поверила?

– Сеньор, я не знала, что вы пишете письмо, думала, вы со счетами сидите. Будете мебель покупать?

– Ампаро, грязнуха паршивая, пришлось мне самой пол подтирать.

– Мне уже не надо на почту, потому что хозяин порвал свое письмо.

– Сходи-ка в булочную за толчеными сухарями. Знаешь, что я тебе скажу? Я к ужину нажарю шницельков, а ты дома будешь доедать похлебку, которую твоя мамаша сварила на обед.

– Везет же тебе, Тотин, не то что Инес. Она ведь мне не сестра. Вот послушай: Инес, бедняжечка, – дочка моей старшей незамужней сестры, поэтому я для Инес тетя, и, когда она подрастет, я смогу ее шлепать… А Муха мне сестра, только младшая, и если я дергаю ее за волосы, она царапается когтями, как кошка. Тебя я шлепать не могу, потому что у твоего папы есть деньги, и он мне платит, чтобы я тебя нянчила, но если ты не будешь лежать тихо, я тебя ущипну, когда никто не видит, лежи тихо, негодник, кому говорят! Если б ты знал, бедная Муха ни разу не ела шницелей, а в тот вечер, когда лил жуткий дождь, и я не могла вернуться домой, и Фелиса нажарила шницелей, после ужина хозяин отвез меня на машине, и я легла с Мухой и рассказала ей про шницеля. Муха откинула мне одеяло с живота и стала водить холодной рукой, все хотела шницеля потрогать. Вот бы твой папа заработал много денег и купил мебель. Повезло же няньке Моры… жених звонит в дверь, она выходит ему открывать, а сама без передника… Хорошо, что твоего папу не посадили в тюрьму, бедная твоя мама, директор ее враз без отпуска оставил, и она не смогла поехать в – Ла-Плату, зато хозяин чуть не прибил директора насмерть.

– Чего купила?

– Кило сухарей на шницеля.

– Пакет сухарей подорожал теперь на пять сентаво, откуда у тебя лишний пятак?

– Я сказала булочнику, чтобы не брал с меня дороже, потому что сеньора Мита ему в больнице мазь от прыщей дала.

– Чего ты так печешься о хозяйском кармане?

– За что хозяина хотели убить?

– Мне говорили, в него однажды стреляли, а потом еще раз.

– Хозяина все женщины любили?

– Не видишь разве, что он красивый, как киноартист?

– Ну вот, Тото, сейчас тебя причешу, и мы с твоим папой поедем на машине в больницу встречать твою маму. А ну не маши рукой! И под ребра мне не тычь, и так болят от этой Мухи, она во сне всю ночь пихает меня локтями, острыми как палки, она такая тощая, и все потому, что не хочет больше есть похлебку. Если у вас сегодня останется лишний шницель, завтра утром попрошу его у твоей мамы, она даст. Муха ни разу не ела шницелей. Мал ты еще, и шницель тебе не дадут, а то бы мог попросить за ужином шницель. Только мал ты еще, а то бы спрятал, и я бы завтра Мухе отнесла. Но ты, клоп поганый, и говорить-то еще не умеешь.

– Ой, Ампаро, как ты его красиво причесала, только не разбрасывай мне тут грязные пеленки. За малышом ты должна прибирать, а не я.

– Фелиса, я вчера видела, как сеньора плакала.

– Только при хозяине не говори, сеньора плачет, когда он не видит.

– Тото, не лохматься! Оставь волосы в покое! А этот подлый ворюга булочник хотел содрать с меня подороже, нам надо беречь деньги, Тотин, тогда твой папа купит мебель и я останусь спать в новой кровати. Пойдет дождичек, и трава начнет расти, чтобы бычки кушали, только вот невезуха моя чертова, сколько б дождь ни лил, мертвые бычки твоего папы все равно не оживут. Буду тебя нянчить, пока не вырастешь.