Текст книги "Серьезные мужчины"

Автор книги: Ману Джозеф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Она толкнула внутреннюю дверь и ощутила ту же странную смесь прохладного воздуха и предвкушения, как это всегда бывало при входе сюда. Встречи с Ачарьей по-прежнему были для нее событием, хотя он ничего и никогда для этого не делал. Он сидел за своим могучим кипучим столом. Как обычно, розовая лысая голова, сейчас склоненная над чем-то у него на коленях, казалась крупнее, чем ей представлялось. Она присела напротив и пробормотала:

– Я здесь.

Он не взглянул на нее. Удачный момент как следует его рассмотреть. Крупные уши, подумала она, а рука, покоящаяся на столешнице, – чистая и грубая. Она вновь задумалась, как он выглядел в молодости. Архивные фотоснимки в сети были скверного качества. Опарну раздражали голые стены его кабинета. От него тут нет и следа. Молодой Ачарья в сепии, пылающий взглядом со стены, мог бы смотреться занятно.

За всю ее недолгую борьбу за существование в Институте, среди воздыханий одних незнакомых мужчин, злорадства других и смешанных чувств третьих, работа с Ачарьей действовала на нее успокаивающе. Их беседы были сухи и в основном касались закупки оборудования и оснащения лаборатории. Но что-то в его обществе ей нравилось. Он был ей прибежищем. В его тени она чувствовала, что на нее совершенно не обращают внимания. Ей этого всегда так хотелось – и от дядьев, которые тискали ее, когда приезжали на семейные ужины, и от мальчишек, игравших в крикет возле их дома, и от всех попадавшихся ей в жизни мужчин. И вот он, наконец, – мужчина, который ее не замечает. Словно сидишь в театре в темном углу и смотришь хорошую пьесу.

О ее прибытии Ачарья, разумеется, знать не знал. Он жадно облизнул палец и перевернул страницу. Он читал графический роман, который спрятал от всех у себя на коленях. Это был выпуск из серии под названием «Супермен Тополова»[11]11
  Юрий Тополов – вымышленный персонаж из вселенной американских комиксов «Марвел», мутант, агент КГБ, впервые появился в первом номере серии «Невероятный Халк» (1962).


[Закрыть] – в свое время писк андеграундной моды. Вклад России в поп-культуру времен Холодной войны. В «Супермене Тополова» стального человека обычные люди воспринимали как супергероя, но на самом деле то был тщеславный рогатый злодей, от которого два КГБ-шника постоянно спасали мир. Ачарья вновь лизнул палец и перелистнул страницу.

Кларк Кент шагает по мостовой безлюдной пражской улицы. Холодное сумрачное утро. Мимо идет красивая девушка в короткой юбке. «Вот это куколка. Хочу себе такую. Я же Супермен», – говорит Кент. Увязывается за ней. Она заворачивает в маленький пустой переулок. Кент превращается в вихрь и делается Суперменом. Преграждает ей путь.

«Супермен!» – говорит она восхищенно.

«Не крутнуться ли нам, милочка?» – говорит он.

«Кхм… простите… у меня тетушка хворает. Мне пора идти. Но какой милый сюрприз. Что это вы тут со мной прохлаждаетесь? Вам разве не надо мир спасать, Супермен?» – И она, уходя, оборачивается – махнуть на прощанье. Однако, повернувшись, вновь видит его перед собой, и снова он не дает ей пройти.

«Вы уверены, что ничего не хотите, милочка?»

Девушка смущается, но не успевает и отозваться, как Супермен сдирает с нее одежду и хохочет. Она кричит, а он меж тем швыряет ее на тротуар, снимает плащ и пытается выпутаться из трико.

«В таком наряде по-быстрому не побалуешься», – говорит он.

И вдруг появляются полицейские машины с мигалками.

«Супермен!» – вопит полицейский. В руках у него красный плащ. Другие копы наставляют на Супермена стволы. Из окон над улицей выглядывают люди.

«Черт! – говорит Супермен и при этом выглядит уставшим. – Ну неужели опять придется». Он взмывает в воздух, облетает планету тысячу раз и набирает прыть больше скорости света, отчего Время идет вспять. Планета начинает вращаться в обратную сторону. Жизнь на Земле перематывается назад, к той точке, в которой смазливая девушка идет по переулку.

– Невозможно, – сердито пробормотал Ачарья. (Ему никогда не нравилось, если так обращались со Временем.)

Вот во что превратилась и вся современная физика. Обращение течения времени, черные дыры, темная материя, темная энергия, невидимость, разумные цивилизации. Волнительная чушь. И в ней деньги.

Опарна воображала молодого мужчину с пылкими очами, вытянутое костистое лицо, волосы тщательно причесаны. Красавец, думала она. Что такой мужчина сказал бы миловидной сепийной девушке?

– Как дела с криопробоотборником? – спросил оперный голос Ачарьи, разрушая древний мир, который она прилежно сотворила у себя в голове. В нее вперялись его слоновьи глаза.

В приемной Айян Мани разбирал курьерскую и обычную почту. Ачарья читал лишь некоторую курьерскую корреспонденцию, отобранную по случайному принципу. Он никогда не вскрывал обычную почту – эти грустные проштемпелеванные конверты, хотя ежедневно получал не меньше пятидесяти писем от обывателей, которые считали, что у них научный склад ума или, хуже того, – что они сформулировали ошеломительные новые теории. Читал эти письма единственный человек – Айян, и он знал, как снова заклеить вскрытый конверт. Как-то раз Айян выкинул все обычные письма в корзину, а Ачарье принес только курьерскую почту. Старик некоторое время взирал растерянно. В закономерности наметилась аномалия. Обычная почта, курьерская почта – вот что он приготовился увидеть. И он спросил Айяна, где же она, простая почта, и, узнав, что́ секретарь сделал с ней, наказал никогда ничего не выбрасывать. Письма были для Ачарьи внятной математической подсказкой, какое место он занимает в общественном сознании. Он в некотором смысле желал присутствовать в умах людей, хотя на дух не выносил их соображений.

Айян принес письма, курьерскую почту и факсы и уложил всё на стол. Подвальная фифа обсуждала с Ачарьей, как и откуда отправлять шар в небо. Айян глянул на один телефон. Трубка исправно лежала не вполне на рычаге. Вот и славно. Он вернулся на свое место в приемной, снял трубку и принялся слушать разговор между Опарной и Большим Человеком.

Через полчаса Айян положил трубку на место и задумался, можно ли как-то рассказать Одже Мани, сколь абсурдны занятия так пугавших ее местных мужчин и женщин. Старик хочет найти в атмосфере микробы, летящие сюда из космоса. Молодая женщина совсем скоро приступит к изучению двух бутылок с воздухом. Вот чем эти люди занимаются. Это их работа. В настоящем мире, вне стен Института, это смотрелось еще страннее. В автомобилях проезжали царственные мужи, отрезанные от мира на заднем сиденье, они глазели в ноутбуки по дороге на работу, где примутся измышлять способы дурить людям головы, чтобы те покупали колу, или какую-нибудь страховку, или презерватив в крапинку. Или вкладывать чужие деньги в акции. Кто-то из них писал в газеты о том, что все больше женщин увлекается крикетом, или почему Афганистан важен для Пакистана, или что-нибудь в этом роде, а кто-то потом станет за ними переписывать, еще кто-нибудь фотографировал, кто-то рисовал, кто-то корчил рожи перед камерой. Примерно этим занимались большие люди, рантье тысячелетий, в конце туннеля времени – вот что они делали. Такой работой и он мог бы заниматься – любой такой работой. Да и Оджа. И жили бы они в доме с лифтом, а когда ходили бы в рестораны, где изможденные мужчины паркуют автомобили толстых мужчин, не пугались бы ни покоя прохладного воздуха внутри, ни запаха изысканных приправ, ни сложных названий рыбных блюд. Это же так просто – быть большими людьми. Для этого нужно просто родиться в доме, где рождаются такие люди.

Ади такой удачи не перепало, но однажды он окажется среди этих людей. Айян подумал о своем сынке, о его громадных глазах, в мать, о его неестественном покое. Ум Айяна неизбежно метнулся к тому, что произойдет через несколько часов. Он почувствовал, что немного нервничает, и ему понравилось, как дрожат у него пальцы.

В тот вечер Айян, катясь в институтском автобусе-челноке до станции Чёрчгейт, смотрел на этот идиотский город, впавший в истерику возвращения домой. (Можно подумать, все тут едут домой впервые в жизни.) В сумерках, которые сейчас сделались цвета пыли, в ярости гудков, что были государственным языком, поскольку гудение имело свойство морзянки, машины сгрудились вокруг автобуса, словно муравьи, влекущие труп гусеницы. В расщелинах, где заканчивался один бампер и начинался другой, сновали люди и болтались, дудя, мотоциклы. Даже на дорогах своя кастовость. Автомобили со спесиво нахмуренными радиаторами – брамины. Они выше мотоциклов, а мотоциклы – выше пешеходов. Велосипедисты – ниже нижнего: их в упор не видят даже пешеходы. Автобус во всем этом тоже чем-то был, и Айян решил, что это он сам, Айян. Безродный, зато внушительный и выше любой маеты. В любой ситуации в этой стране, подумал Айян и бесследно хмыкнул, всегда найдется и брамин, и неприкасаемый.

Автобус полз сквозь вечернюю жизнь, а пробка все уплотнялась. Места на дороге не осталось совсем. Человек на велосипеде ехал по тротуару. Он попытался нырнуть на проезжую часть, и его тут же сбила машина. Он упал, но ухитрился подняться. Вид у него был потрясенный. Ах как Айяну такое нравилось. Вот он, индиец, катается как попало, а потом гляньте-ка на его лицо, когда он во что-нибудь влетает. Ошарашен.

Эта страна превратилась в цирк – и поделом ей. В наши дни брамины стали для остального мира тем, чем когда-то были для браминов предки Айяна. Брамины и все остальные привилегированные, которых Айян совокупно держал за браминов, в глазах рассудительного белого человека сделались жалкими отсталыми клоунами. И в этом была месть далитов. Теперь они стали нацией и угнетали браминов, разводя непреодолимый кавардак на улицах. Браминам некуда было податься – только молча страдать или уезжать в невегетарианские края. Их женщины больше не могли спокойно ходить по улицам. Светлокожие мальчики пихали их в бюсты локтями.

Он безразлично смотрел на недосягаемые кварталы высоких домов, словно выросшие откуда ни возьмись. С нелепой уверенностью надежды, какая была у него в юности, Айян говорил себе, что наступит день – и он будет жить в таком доме и подниматься к себе в квартиру на лифте. Он хорошо знал эти дома, знал эти жизни. Он же когда-то служил бродячим торговцем пылесосами в «Эврике Форбз».

Работу в «Эврике Форбз» в те времена воспевали не только как прорыв в маркетинге, но и прославляли в подпольных романах как службу, приводившую энергичных молодых людей в дома алчущих домохозяек, чьи сари иногда соскальзывали с рубашонок в разгар невинной беседы о том, каких цветов бывают пылесосы, или же их ночные сорочки вздымало ураганом, внезапно прилетевшим от вентилятора на столе, или они открывали дверь, обернутые во влажное полотенце, которое под пылающим взором торговца «Эврики Форбз» отшвыривали прочь. Придорожные забегаловки, где пахучие торговцы потягивали чай, тоже бурлили байками о ненасытных домохозяйках. Он таких женщин никогда не встречал, но в их домах узнал о чарующей жизни богатых. Он видел женщин, которые собирались компаниями, медитировали и даже приговаривали хором: «Я красивая». Мужчины, ничтожные, если б не их наследства, посвящали себе песню под названием «По-своему».[12]12
  «My way» (1969) – песня канадского автора и исполнителя Пола Анки, написанная специально для Фрэнка Синатры и основанная на песне французских авторов Клода Франсуа и Жака Рево (1967).


[Закрыть] Из многих обрывков подслушанных разговоров он узнал, что есть на свете четыре «Битла» и что в начале гитарного проигрыша «Отеля “Калифорния”» полагается хлопать. А еще он видел, как мужчины убирают дерьмо за своими младенцами и даже как мужчина в фартуке складывает тарелки с обеденного стола в мойку. То были новые мужчины. Со временем их прибыло, и Айян теперь наблюдал их повсюду – поверженных, рядом с их сияющими женщинами. Айян частенько говаривал холуям в Институте: «В наши дни мужчины живут как мужчины только среди бедноты».

Пока автобус стоял в пробке на Колабской насыпи, он увидел, как у окна такси попрошайничают дети. Юная пара внутри хранила вид решительный и дерзкий. Они так хотели бы поделиться рупией, но читали истории расследования, появлявшиеся не реже раза в год в английских газетах, о жестоких синдикатах, по слухам, эксплуатировавших детишек. Видимо, не давая рупию, они наносили серьезный удар по этим синдикатам. Вот такая философия финансовой операции объемом в одну рупию.

А затем он увидел на тротуаре зрелище, о котором потом доложит Одже – с некоторыми преувеличениями. Из булочной «Теоброма» вышла женщина. Обычно перед стеклянными дверями лавки стояли и пялились внутрь беспризорники. Женщина одарила их благодетельным взглядом и, судя по всему, попросила встать в очередь. Они встали. Их было шестеро. Словно бродячие псы, они смотрели на коробку у нее в руках. Женщина разместилась во главе очереди, сияя добродетелью, и открыла коробку. Беспризорники смешалась в кучу. Хохоча, прыгнули на нее все разом. Откуда ни возьмись образовались еще десятеро и тоже напали на пирог. Женщина вцепилась в коробку – поначалу с тихой строгостью, поглядывая по сторонам в легком смущении. А потом начала вопить: «В очередь, в очередь». Попыталась шлепнуть одного-другого, но промахнулась. Дети орали от смеха и дергали коробку. Пирог плюхнулся на мостовую. Дети рухнули на четвереньки, расхватали все большие куски и удрали. Две собаки ринулись слизывать россыпь крошек. Айян надеялся перехватить взгляд женщины и посмеяться, но ее полностью захватило отвращение.

Айян думал о ее потрясенном лице до самого конца поездки. Этот образ не оставил его и когда он добрался до Чёрчгейта, и пока ждал поезда в чудовищной вечерней толпе, от которой исходил ее собственный жар. Он думал об этом лице, стоя молча в вагоне, стиснутый со всех сторон теплыми влажными мужчинами. Ее ошалевшее лицо разбухало у него в сознании, покуда не сделалось исполинским рекламным щитом. Добравшись до БДЗ, он о ней позабыл, однако в легких у него было хорошо.

Он прошел сквозь желтый мрак раздолбанных проулков, избегая взглядов пьянчуг в обвислых шортах. На древней колониальной лестнице Корпуса номер Сорок один о чем-то спорила компания старых друзей.

– Мани, этот парень говорит, что так не бывает, – сказал один из них. – Скажи-ка этому парнишке, что по тому, как девушка двигает задом, можно понять, трахалась она или нет.

Айян сказал, что да, можно. Затянулся от чьей-то сигареты. Краем глаза приметил, что один из компании, блеклый болезненный малый, смотрит на него довольно серьезно. Это значит – хочет занять денег. И потому Айян не стал задерживаться.

* * *

Ади сидел на полу, склонившись хрупким торсом над тетрадкой. Он что-то писал, и вид у него был расстроенный. На футболке у него значилось: «Разновидностей людей в мире 10: те, кто понимает в двоичном коде, и те, кто нет». Айян откопал ее в дамском отделе магазина. Купил, хотя не понял юмора. Может, потому и купил. Его это раздражало. Вечно находилось что-то, понятное почти всем, даже самым обычным людям, а ему – нет. Потом-то он нашел в Википедии объяснение – это двойка на футболке, записанная как «10» в двоичной системе счисления. Он потом почитал про двоичные коды, про то, что на сочетаниях единиц и нулей по строен целый язык, и неохотно признал: это так умно, что, даже родись он привилегированным, на такое изобретение ему могло бы не хватить мозгов.

Длинные темные волосы Оджи еще не высохли после вечернего душа и мочили спину ее красного халата. От жены пахло «Чандрикой» – их семейным мылом, как постановил Айян. Она сидела на полу и срезала бритвой ногти на ногах. Телевизор ей сегодня смотреть не хотелось, и потому в комнате царил умиротворенный покой. Она глянула на мальчика, затем на мужа, и оба хихикнули – такой Ади был сейчас несчастный.

– Накаджание, – сказала Оджа.

«Наказание» – одно из немногих известных Одже английских слов, хотя она и не умела его произносить – так же, как мало кто может произнести «вайапайам»,[13]13
  Банан (тамил.). Звук, обозначаемый на письме как «й», на самом деле гораздо сложнее и имеет чуть слышные оттенки «ж», «л» и «р» одновременно.


[Закрыть] а она умела. Она знала слово «наказание», потому что учителя регулярно назначали его сыну. Нынче вечером ему нужно было двести раз написать: «Я не буду болтать на уроках».

– Ади, расскажи отцу, с кем ты болтал, – сказала Оджа.

– Я болтал сам с собой.

– И что ты говорил?

– Не помню.

– Всякую научную дребедень ты помнишь, а вот что говорил сам себе – забыл?

Ади молча продолжал писать.

– Этот ребенок никогда не отвечает мне как полагается, – сказала Оджа, с упреком глядя на Айяна. – Ты его избаловал. И эти ваши секретики ему не на пользу. Со мной он разговаривает, только когда есть хочет. – Тут она вспомнила что-то. – Он не доел половину обеда из того, что с собой брал.

– Ты клала ему «дамский пальчик»?[14]14
  Окультуренная разновидность дикого банана Musa acuminata с мелкими и очень сладкими плодами.


[Закрыть]

– О господи, нет, конечно! Этот мальчик и так ненормальный. А от «дамских пальчиков» сложение получается еще лучше. Ни за что не стала бы ему давать. – И она с нежностью продолжила: – Странный ребенок. Учительницу природоведения не донимал уже сколько-то. Интересно, почему. Но следующего вызова к директору ждать недолго.

– Он кое-что другое сделал, – сказал Айян с загадочной улыбкой.

– Что?

– Не скажу.

– Скажи.

– Утром узнаешь.

– Что?

– Не приставай. Все равно не скажу. Жди до утра.

– Почему до утра? Что такое будет?

– Погоди – и узнаешь.

– Ади, – сказала она изо всех сил строго. – Что ты натворил?

– Ничего я не творил.

– Что будет утром?

– Не знаю.

– В каком смысле ты не знаешь?

– Не путай меня, – отозвался Ади раздраженно.

– А ну иди сюда! – заорала она. Ади швырнул карандаш на пол и подошел к матери. – Посмотри на меня, – сказала она, изображая суровость. – Ты мал еще, чтобы иметь от меня секреты. Что происходит? Я должна знать. Иначе я тебя шлепну и правда у тебя изо рта выскочит.

– Я ничего не сделал, – ответил он.

– Если будешь и дальше делать только то, что тебе отец говорит, хлебнешь горя, мальчик. Ягненок, что ходит за свиньей, жрет навоз.

– Не путай меня.

– Говори, что ты натворил. Что это за секрет?

Ади с отчаянием глянул на отца.

– Не лезь к нему, – сказал Айян жене, и тем все и кончилось.

Ади опять занялся наказанием. В краткой тишине до них донеслись приглушенные автомобильные гудки, было слышно, как мальчишки играют в крикет, а еще где-то мужчина явно бил жену – эти звуки ни с чем не спутаешь. Ади поднял голову от тетради и улыбнулся отцу. Айян улыбнулся в ответ. От этого Одже опять стало невмочь.

– Да что же это такое? – почти умоляла она.

Айян показал пальцем вверх и взглядом позвал жену за собой.

Над ним были антресоли. Их построили несколько недель назад, стены содрогались от яростного молотка плотника, и каждый удар отзывался у Айяна в сердце и сотрясал в нем тайную гордость. Он никогда не думал, что и ему тоже предстоит строить антресоль. Это ему напомнило обо всех неудачниках БДЗ и их отчаянном желании спать со своими женами не на глазах у других. Потолки в БДЗ высокие, и почти у всех жильцов были антресоли. Большинство шумных, несносных детей чоулов были зачаты на антресолях. В обиталищах, где жило больше одной супружеской пары, был еженедельный или даже ежедневный график использования спальни под потолком. Брачная антресоль – местный знак. Она говорила о том, что мужчина не смог сбежать отсюда, что он тут увяз.

Оджа украдкой глянула на сына. Он полностью погрузился в свое наказание. У Айяна с собой оказался пакет, и ей было интересно, что в нем. Когда муж пришел домой, она этого пакета не заметила. Поразительное умение у мужа, подумала она, прятать вещи и делать так, чтобы они потом возникали из ниоткуда, когда потребуется. Он вытащил складную лестницу и забрался на антресоль. Оджа – следом. Антресоль у них была примерно шесть на три фута. Там лежал тонкий матрас и стоял синий настольный вентилятор; там же хранилось множество книг, которые Оджа хотела выбросить. Они с мужем залезли на полку, сели.

– Ну, что там? – спросила она шепотом.

– У меня для тебя кое-что, – ответил он. Открыл пакет и вынул оттуда бюстгальтер.

– Вот это? Какое модное. Почем?

– Попробуй, какие жесткие, – сказал он, показывая ей косточки под чашечками.

Она хихикнула.

– Металлические. А если молния ударит?

– Они пластиковые.

– Металлические.

– Ладно, для верности не надевай под дождь.

– Такое забавное. Где ты все это берешь?

– Не забавное это, дура. Это девушки сейчас носят.

– Откуда ты столько всего знаешь про девушек? – спросила она, теребя лифчик. – Такое забавное. Я не могу это носить. Что люди скажут?

– Надеюсь, люди не узнают, что́ ты носишь под одеждой.

Она хлопнула его по ляжке. От вида изящного бежевого лифчика она опять захихикала. Айян сказал ей профессиональным тоном:

– У тебя от него будут упругие груди. А то обвиснут, как у твоей матери.

– Не говори так о моей матери.

Айян ткнул ее в бюст.

– У грудей есть глаза, Оджа. Сейчас они смотрят на меня. Я не хочу, чтобы они уставились в пол, как у твоей матери.

Он вспомнил занятный факт из тех, что он почти ежедневно подбирал для нее.

– Знаешь, Оджа, – сказал он ей, как обычно, – средний вес женской груди – восемь килограммов.

– Правда?

– Да.

– Это же очень тяжело, – сказала она. Тут взгляд ее упал на другой пакет, поменьше. – А это что?

– Это для Ади.

Айян спустился с пакетом. Оджа – за ним.

– Я тебе кое-что принес, – сказал он сыну. Ади вскочил. Разорвал упаковку, и на пол выпал рулон туалетной бумаги. От вида туалетной бумаги Ади хохотал до упаду. Она его страшно веселила. И Айян время от времени воровал рулоны в Институте. Но было в пакете и еще кое-что. Кубик Рубика.

– Нужно крутить, пока каждая грань кубика не будет своего цвета, – объяснил он. – Мало кому в мире удается. Но ты же гений.

– У некоторых мальчиков в школе есть, – сказал Ади.

– Не давай ему такое, – сказала Оджа и отняла у Ади игрушку. Мальчик попытался забрать ее у матери, но ростом пока не вышел. – Делай свое накаджание, – сказала она. – Ты ему все время даришь такие штуки, – обратилась она к мужу. – Не играйся с его мозгами.

– Но он же гений.

– Я хочу, чтоб он был нормальным. Надо заставлять его заниматься чем-нибудь нормальным.

– Что тут поделаешь, если он ненормальный?

– Меня это пугает, – сказала Оджа.

Ади выхватил кубик у матери.

Оджа сердито зыркнула на мужа.

– Не надо вот этого, – сказала она.

– Ему нужны такие игрушки. Он слишком умный. Ты завтра обалдеешь.

– Да скажи уже, что он натворил?

– Завтра утром узнаешь.

– Говори, – сказала она.

– Жди до утра.

Оджа так разозлилась, что наказала Айяна молчанкой и нежеланием спать под потолком. Легла с сыном на полу. Айян взирал с деревянных антресолей на жену, озаренную тусклым сиянием уличного фонаря, проникавшим в кухонное окно. С закрытыми глазами она выглядела слабой и грустной. Ему хотелось ущипнуть ее, чтобы она взвизгнула, и сказать, что ему не нравится, когда она грустная. Хотелось сказать, что она никогда не должна быть грустной, потому что грустить – значит бояться. Бояться – значит слишком уважать этот мир. А мир – не страшное место, он всегда ей так говорил. В нем полно обычных людей, которые делают всякое обычное, хотя кое-кто и катается на автомобилях, живет в больших домах и разговаривает по-английски. Он хотел, чтобы она понимала: ему для этого мира ума хватает и он знает, как приглядеть за женой. Айян прошептал сверху:

– Знаешь, Оджа… – Она не ответила. – Оджа! Оджа! – позвал он.

– Чего тебе?

– Акула может учуять даже одну каплю крови за много миль.

– Дай поспать, – сказала она.

– Это же удивительно, а?

Айян не сомкнул глаз всю ночь. Поутру он первым делом услышал бездарных голубей, а следом и ворон, которые ему нравились, потому что были умные и зловредные. Услышал дребезг серебряных ножных браслетов Оджи – она отправилась на кухню. Задвигались стальные емкости. А потом услышал шорох задвигаемой под дверь газеты «Таймс оф Индиа». Айян спустился по узкой складной лестнице и надел рубашку.

Оджа стояла у плиты и позевывала.

– Утро, – сказала она сердито. – Говори.

Айян молча вышел вон.

В конце проулка за пределами БДЗ размещался ларек газетчика; фанерное передвижное сооружение, исчезавшее в полдень, сейчас было плотно набито газетами и журналами. Айян приближался к ларьку и чувствовал, как у него холодеет язык. Пробежал глазами по выкладке, но не нашел, что искал. Но затем заметил – в углу. «Юг»,[15]15
  Эпоха, время (санскр., хинди).


[Закрыть] ежедневная газета на маратхи. Айян нетерпеливо перелистал ее и замер, увидев лицо Ади на фото в статье. «Особенный мальчик», – гласил заголовок.

Невероятно, но правда. Швейцарский Департамент научного образования и совершенствования выбрал одиннадцатилетнего Адитью Мани для месячной поездки в Женеву, запланированной на вторую половину этого года. Адитья принял участие в письменном конкурсе для учеников младше шестнадцати лет. В нем участвовали более пятисот учеников из двенадцати классов. Выбор пал на одиннадцатилетнего гения, ученика шестого класса школы Св. Андрея. «Хочу лучше понимать вселенную», – сказал нам этот застенчивый мальчик, когда его спросили, чем он хочет заниматься в будущем. Он проведет месяц в Женеве, среди лучших ученых…

Айян купил все десять экземпляров газеты.

Оджа услышала, как он входит, но ее полностью увлекало молоко. Вечно это молоко. Ади еще спал, разметав по полу руки и ноги. Айян сунул газету жене в лицо.

– Что это? – спросила она, а потом увидела фотографию Ади. Выключила плиту. Айяна это уело: он ожидал, что в такой миг она позабудет о плите.

Оджа медленно осела с газетой в руках. Колени у нее мягко подогнулись, и она опустилась на корточки. Пока читала, вид у нее делался все более испуганным. А потом на лице расплылась улыбка. Она сунула тонкие пальцы в рот и глянула на спящего сына.

– Когда он участвовал в конкурсе?

– Два месяца назад, – ответил Айян. – Конкурс был в воскресенье. Я не хотел тебе говорить. Ты бы вся извелась.

Оджа заплакала.

– Мой сын – знаменитый? Надо было им в полный рост фотографию напечатать. Эта совсем плохая. Он гораздо красивее, чем здесь. – Она погладила Ади по ногам и начала тянуть его за пальцы. – Просыпайся, Ади, – сказала она ему. Она потрясла мальчика и сунула ему газету. Ади уставился на фотографию и рухнул обратно на подушку.

– Почему ты не сказал мне, Ади? – тихо спросила его мать. – Матери ты должен говорить все. Отец твой мне ничего не рассказывает. Ади, ты должен рассказывать матери обо всех своих делах.

Айян вышел в коридор и встал в очередь меж желтушных стен, держа в одной руке экземпляр «Юга», а в другой – синее ведерко. Две очереди к четырем туалетам были долгие. Как обычно, женская длиннее. И не потому, что она медленнее двигалась, а потому что мужчин, стремящихся в туалет, было меньше. Несколько трудящихся мужчин из БДЗ приучили тело терпеть, пока не доберутся до своих контор. Там они присаживались над сверкающими западными стульчаками, а временами даже мылись в роскошных тамошних душевых. Айян тоже иногда терпел до Института. Но сегодня утром решил постоять в очереди с синим ведерком.

Мужчина, возглавлявший очередь в туалет для джентльменов, орал незримому сидельцу одной из кабинок:

– Что ж так долго-то? – Затем обернулся к остальным в очереди и добавил раздраженно: – Ох уж эти современные мальчики.

Бытовало общее подозрение, что подростки, подолгу торчащие в туалете, прочищают себе трубы, а по утрам это подозрение выбешивало мужчин даже с самыми широкими взглядами. Стоя в хвосте, Айян показал газету мужчине впереди себя.

Вскоре, озаренная мягким неземным светом, изливавшимся через битое стекло двух арочных окон над туалетами, возле Айяна собралась толпа мужчин и женщин с ведерками. И все они читали. Некоторые вслух, кто-то – про себя.

– В нем всегда было что-то особенное, – сказала одна женщина.

– Он о таких вещах разговаривает, – добавил кто-то, качая головой. – Я слыхал от него такое, чего даже взрослые не понимают. Повезло тебе, Мани. А у меня что? У меня сын, который только и делает, что валяется, как питон.

Подросток наконец выбрался из туалета и растерянно смотрел на толковище. Упорядоченная очередь рассыпалась вдребезги.

– Все успел? Понравилось? – сердито спросил его заглавный мужчина, после чего обратил благодетельное лицо к Айяну и предложил ему пройти в туалет без очереди.

– Я уже прямо горжусь своим сыном, – сказал Айян, и все засмеялись.

В стеклянном коконе рядом с кухонным помостом Оджа втирала в обнаженного сына кокосовое масло. Мальчик, гримасничая, терпел эту припарку. Мать что-то бормотала о его великом будущем.

– Но всегда помни: не заносись. Людям нравится, когда умные ведут себя скромно, потому что они тогда не чувствуют себя приниженно. – Она ополоснула его холодной водой и облачила в белую рубашку с короткими рукавами и белые шорты. Причесала его густые намасленные волосы, зверски вцепившись в подбородок, и ястребом проследила, как он завязывает шнурки. После чего вручила сына мужу. – На такси не езжайте, – наказала Оджа. – Идите пешком.

На заднем сиденье такси Айян протянул сыну мизинец, Ади сцепился с ним своим.

– Никому ни слова, – сказал Айян.

– Никому ни слова, – повторил мальчик и засмеялся.

– Ты же не доложишь матери, что мы поехали на такси?

– Нет, – подтвердил Ади. – Никому ни слова.

Они помолчали. А когда машина остановилась на светофоре, мальчик спросил:

– А что там было, в газете?

– Ты умеешь читать на маратхи.

– Я не понимаю, когда в газете написано. Что там было?

– Что ты очень смышленый.

– И все?

– Еще там написано, что ты сдавал экзамен еще с пятьюстами мальчиков.

– И когда я его сдавал?

– Ты же знаешь. Подумай.

– Двадцать второго апреля?

– Точно. И теперь ты поедешь в Женеву.

– А где Женева?

– Это большой город в Швейцарии. Ты знаешь про Швейцарию.

– Да. Но столица там не Женева.

– А какой город – столица Швейцарии?

– Б-е-р-н.

– Ты большой умник.

– Я гений.

Айян посмотрел на Ади обеспокоенно, мальчик уставился в ответ на отца, и тут оба прыснули со смеху.

– Почему у стран столицы? – спросил Ади.

– Потому что каждая страна хочет сказать, что вот, дескать, наш самый важный город.

– А другим городам не обидно разве?

– Нет. Думаешь, Бомбею обидно, что он не столица?

– Да.

Ади бормотал названия проезжавших мимо автомобилей.

– «Эстим», «шкода», «фиат», «аксент», «аксент», «балено», «аксент», – проговаривал он. А потом вдруг на минуту умолк.

– Скажи «десятичная система», – велел отец. – Д-е-с-я-т-и-ч-н-а-я-с-и-с-т-е-м-а.

– Это просто, – сказал Ади, но преисполнился сосредоточенности. – Десятичная система, – медленно выговорил он.

У железных ворот, где охранник пялился на зады молодых матерей, Ади выпустил руку отца и побежал в класс. Айян же отправился к свирепой салезианской директрисе. Сестра Честити глянула на него изумленно.

– Что-то стряслось? – спросила она. (Сестра Честити всегда надеялась, что в жизнях женатых людей что-нибудь стрясается.)

– Наш мальчик тут кое-что наделал, – сказал Айян.

Сестра Честити пробежала глазами статью. В последовавшей краткой тишине Айян слышал далекий рокот класса: учительница, похоже, опаздывала. Усы Сестры Честити несколько потемнели, подумал он. А потом заметил Христа, чье сердце пылало огнем, а щедрый взгляд напомнил ему о женщине, которую он вчера видел у булочной.