Текст книги "Я никогда не"
Автор книги: Малика Атей
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Глава 7
Ануар: Народ, я в Астану.
Юн: Переезжаешь?!
Ануар: Да ну завязывай.
Бахти: Ануарка же говорил, что в командировку.
Я: Волосы на груди не забудь заплести в косичку.
Ануар: А?!
Я: Там же ветер, с распущенными ходить нельзя.
Анеля: Вообще по этикету неприлично носить такую расстегнутую рубашку с густыми волосами.
Ануар: Это написал человек, у которого просто нет волос на груди.
Я: Если бы у Анели были волосы на груди, она бы удалила их воском, и все.
Ануар: КОРА БЛИН!
Анеля: Кора!
Я плохо помню, зачем Бахти позвала Юна гулять с нами, и тем более не понимаю, как я могла на это согласиться. Я думаю, все дело было в папе Бахти – он был тем веселым человеком, возле которого кажется, что твои рамки надуманы, и надо соглашаться на все, что бы он ни предложил. Неудивительно, что Бахти выросла опрометчивой, веселой транжирой с периодическими приступами меланхолии: у нее были беспечный кутила-отец и унылый ипохондрик-мама, и чем запойнее кутил отец, тем больше болела мать, а чем больше ныла и жертвовала собой мать, тем больше гулял папа.
Мы напились с чудовищной скоростью. Мы сидели вдвоем с Бахти, заказав что-то несущественное вроде салата из рукколы, оливок и пустого места между ними и бутылку красного вина. Папа Бахти, дядя Лесбек, позвонил ей почти сразу: ему явно было не с кем, но хотелось гулять, и Бахти позвала его к нам.
– Вечер – потрясающий! – Лесбек начал шуметь и хохотать от одного предвкушения веселья.
Он разлил все вино из бутылки на три бокала доверху, так что их невозможно было сдвинуть с места, не пролив, и пришлось наклоняться и отпивать, как горячее молоко в детстве перед сном.
Мы с Бахти так и не успели выбрать ничего из еды, но ее папа отодвинул меню, сказав, что так никто не делает: это пустая трата денег, есть перед тем, как пить. Он заказал один графин текилы, потом второй и гнал тосты по кругу. Он смотрел на нас своими хитрыми узкими глазами, внимал и едва не подпрыгивал от удовольствия, когда у нас получался особенно красноречивый, особенно пафосный тост. Он был готов ждать и всячески поддерживать, если слова не находились сразу.
С роскошного тоста все и началось. Я сказала, что ничего не ела с утра и подожду хотя бы какую-то закуску. Еще я сказала, что я не слишком люблю текилу, но таких вещей вообще нельзя произносить перед очаровательными толстыми бухариками.
– Пусть раздвинутся эти стены и зайдут все, кого ты любишь, все, кто тебе дорог, войдет сюда, – сказал он бархатным голосом цыганского барона. – Неужели ты не выпьешь за это?
Секунду солоно, секунду горячо, три секунды кисло. В общем, Юн написал, когда Бахти уже предрекала мне мировую славу бельевого кутюрье. Они с Лесбеком плели полную лабуду, но лабуда звучала прекрасно, и когда посреди нескончаемого потока хвалы и восхищения («Корлан невероятно, невозможно красива», «Преступно красива!») Бахти написал Юн и спросил, что она делает, я едва ли не сама предложила пригласить его. Я не могу утверждать это точно, однако же на его приход требовалось как минимум мое одобрение, и я его, вне всяких сомнений, добровольно и определенно дала.
Неудачнику Юну было нечего делать в пятницу вечером, и примчался он тут же, и хотя в этом ресторане Юн еще ни разу не был, и хотя ему не хватало чутья, как устроены рестораны: где основной вход, в какой зал правильно будет повернуть, чтобы сразу нас найти, – в курящем зале искать нас не потребовалось. Мы отплясывали втроем, и отсутствие танцпола нас никак не сковывало – я самозабвенно изображала супермодель, прохаживаясь между рядами столов, Бахти и ее папа, зажмурив от удовольствия глаза, выделывали неожиданные, но пластичные движения под звонкий хит 80-х.
– You should never jump of the Merry-go-round[18]18
Никогда не следует прыгать с карусели (англ.) – строчка из песни In for a penny, in for a pound женской поп-группы «Арабеск» (Arabesque).
[Закрыть], – провопила подбежавшая к Юну Бахти и взяла его за две руки. – Папа! – заорала Бахти, перекрывая довольных музыкантов. – Пап!
Лесбек кивнул дочери, не прекращая трясти своей большой круглой головой.
– Доча!
– Папа, это мой первый парень! – Она подвела к отцу сопротивлявшегося Юна. – Мой самый первый парень, представляешь!
– Сейчас мы за него выпьем! – Лесбек, танцуя, подошел к нашему столику, на котором уже стоял новый графин и рюмки. – Олежа! Ооо-лег! – позвал он, и наш официант Олег возник из ниоткуда. – Четвертую рюмку, у нас тут, видишь, пополнение!
Мы с Бахти тем временем взяли Юна под руки с двух сторон для вариации канкана. Я сделала смелый мах ногой, о котором всегда мечтала, и мой мохнатый тапок слетел со ступни и сбил торшер возле одного из столов.
– Кора, кроме вас никто не танцует! – Юн попытался отвести меня к диванчику и усадить.
– Нет, нет, мужики не танцуют! – пропели мы с Бахти в один голос.
– Девочки. – Он приобнял нас, но мы замкнули круг и понеслись в сиртаки.
– Кора, твоя обувь. – Юн правильно подумал, что это меня образумит: вспомнив о тапке, я без предупреждения отпустила Бахти, так что она едва удержала равновесие, и отправилась к столику, который стерег мой слайдер.
За столиком сидели одни парни, четверо или пятеро – симпатичные прощелыги с платками в нагрудном кармане, в сладких облаках вейпов – они подали мой черный, с пушистым длинным мехом, тапок так галантно, будто это была золотая атласная туфелька.
– Доча, тост! – завопил Лесбек и протянул Бахти и Юну по рюмке. – А где наша Корочка? – спросил он, хотя я стояла как раз напротив и все слышала.
Размахивая рукой с вновь обретенным тапком, я продолжала что-то втирать собравшимся – они кивали мне и приглашали за свой стол, но я хотела к своим.
– Ко-ра, Ко-ра, Кор-лан, – начали скандировать Бахти и ее папа. – Коооо-рааа!
Юн вызвался забрать меня назад.
– Не забирайте ее! – возмутился стол с погасшим торшером.
– Она вернется, – пообещал Юн.
– Я вернусь! – Я страшно обрадовалась этой перспективе.
Юн взял меня под локоть.
– Какой ты сегодня, – я с трудом сфокусировала взгляд, – какой ты сегодня бесстрашный.
– Я поднимаю свой бокал…[19]19
Строчка из песни Филиппа Киркорова.
[Закрыть] – встретил нас отец.
– Чтоб выпить за твое здоровье! – подпели мы с Бахти.
– И не вином хочу быть пьян, – распелся папа.
– Папа! – прервала его Бахти. – Папа, это Юн!
– Олег! – К отцу подошел официант, кореец около сорока. – Олежа, они утверждают, что это – Юн.
– Стало быть, так оно и есть, – нашелся тот.
– Ну какой из него Юн! – нахмурился папа. – Ты его признаешь? Признаешь за своего?
– Папа, да он метис! Как я, полурусский! У него, как у меня, мама русская!
– Я Саша. – Юн протянул отцу руку для пожатия.
– Алегзандр, – сказала я.
– За полурусского корейца Александра Юна! – торжественно сказал отец. – Залпом.
Отец тут же снова наполнил рюмки.
– Мы должны выпить за нашу интернациональную Алматы, – сказал папа.
– Было, – помотала я головой.
– Александр Юн не пил за Алматы, – возразил папа.
– Том Джонс! – вскрикнула Бахти.
Мы не дали Юну времени на лимон и потащили танцевать.
– Много кислого есть нельзя! – прокричала Бахти.
– Особенно на ночь! – Я поддержала ее.
Том Джонс нас вымотал.
– Есть хочу. – Я открыла меню.
– Профитроли! – У Бахти загорелись глаза.
– Три порции профитролей, – сказал папа Олегу.
– А я хочу соленое и острое.
– И еще три порции соленого и острого, – добавил папа.
– Дядя Лесбек, вы забыли про Юна.
– Мне не надо, спасибо, я не, – замахал руками Юн, но отец Бахти и ему заказал все то же.
– Самое большое счастье, – сказал он с прибытием свежего графина, – это когда у мужчины есть дочь. Ты, Юн, этого еще не знаешь, но если тебе родят дочку – ты всю жизнь должен быть благодарен ее матери. Я Бахтише звоню вечером, она не колеблясь зовет: «Папа, приходи, нам с Корочкой без тебя скучно». Наша мама будет нас ругать, правда.
– Мы ей не скажем! – возразила Бахти.
– Дочь, она узнает.
– Мы по отдельности вернемся!
– Вот это другое дело. Другими словами – предлагаю тост за дочек.
Юн попытался отодвинуть бокал.
– Я не планировал сегодня, – начал оправдываться Юн.
– За меня я тебе пить не предлагаю, – серьезно сказал дядя Лесбек. – Но за наших Бахтишу и Корочку, за моих славных дочек, ты выпьешь стоя – и до дна.
– И без лимона! – подхватили мы с Бахти.
Закончив с гигантской тарелкой политых шоколадом заварных пирожных, я вдруг почувствовала, как меня клонит в сон.
– Я домой хочу. – Я потянулась за телефоном.
– Корлан! – Бахти разбрызгала соевый соус по всему столу. – Скажи нам лучше тост.
– Будет честно выпить за Юна. – Я встала с диванчика напротив, где сидела с Лесбеком, и зажала Юна с другой стороны от Бахти. – Если застать Алегзандра Юна врасплох, он даже перестает казаться…
Меня прервал парень, подошедший к нашему столу от того, куда я час назад обещала вернуться.
– Я прошу меня извинить, – парень заметил приподнятые бокалы, – просто мы с друзьями уходим, а мне бы очень хотелось снова вас увидеть.
– Ооо! – протянули Бахти с отцом, как тетушки в примерочной свадебного салона.
Я собиралась было дать ему свою визитку, но тут я увидела на нем такие же голубые брюки, как на Гастоне, и он резко показался мне совершенно недостойным моего номера.
– Я замужем, – сурово и презрительно ответила я парню.
Он что-то смущенно пробормотал и ушел.
– Все нормально. – Отец жестом остановил Бахти. – Наша девочка не захотела с ним знакомиться и вежливо, грамотно, мастерски, я бы даже сказал, с лету… с лету и мастерски, никого не обижая, никого не ставя в неловкое положение… – Он задумался. – Или ты замужем?
Я покачала головой, такой тяжелой от всей выпивки, что мне приходилось подпирать ее рукой.
– Когда в девятнадцать лет Бахти собралась замуж, – продолжил папа (Юн поперхнулся и получил несколько мощных ударов по спине с двух сторон), – я обрадовался и сказал, что во всем ее поддерживаю. Детям надо давать свободу, держать их при себе – это страшный, это непростительный эгоизм. Когда она собралась разводиться, я сказал, и слава богу, такое счастье – дочь вернулась.
Юн смотрел на меня большими глазами – я сначала не поняла, что его так удивило, широкие взгляды папы Бахти? – но тут до меня начало доходить, что Бахти никому не рассказывала, что была замужем – об этом не знает ни Юн, ни тем более Ануар. Еще четверть часа назад Юн под шумок мог бы узнать все подробности, но тут мы трое одновременно успокоились и притихли, и все, что было бы неловко сказать или сделать, снова стало неловко.
На обратном пути, как и предложила Бахти, мы разделились: дядя Лесбек пешком пошел домой, Бахти решила остаться у меня, и Юн поехал нас провожать.
В такси заиграл гнусавый Макаревич.
– Громче! – потребовала Бахти. Водитель рассмеялся вместе с ней и прибавил звука.
– И ттттолько небо тебя поманит![20]20
Строчка из песни «Синяя птица» рок-группы «Машина времени».
[Закрыть]
Мы вышли из машины.
– И ттттолько небо тебя поманит. – Бахти криво изобразила ласточку и подпрыгнула. Она сжала Юна в объятиях и расцеловала все его лицо.
Я никак не могла найти ключи.
– И ттттолько небо тебя поманит!
– Бахти. – Он прижал ее голову к себе и погладил, но она вырвалась и закружила его с дикой скоростью и с грохотом упала, Юн – сверху.
– Моя попа, – застонала Бахти. – Вот же черт, у меня же там будет синяк. – Она с ужасом закрыла рот рукой. – А что я скажу Ануару, откуда у меня синяк?
– А разве вы с ним… – начал спрашивать Юн, но Бахти его не слушала.
– А, вот же я дура. Но я не буду с ним просто так спать, потому что знаешь почему? – Она перешла на шепот. – Потому что вдруг он моя судьба, и мы влюбимся и поженимся, и я буду счастливой и богатой и, конечно, попрошу Баке ничего Ануару не рассказывать.
– Это твой бывший муж? – настороженно спросил Юн.
Я невербально пыталась остановить Бахти, но она не замечала моих знаков.
– Да неет, – отмахнулась Бахти, – у Баке же две жены, но он меня любит, и если бы его не посадили, он бы уже все мне… – Она забыла закончить предложение и разлеглась на асфальте.
– И ттттолько небо тебя поманит!
Бахти пришло сообщение.
– Ооо, это Ануар! – Она посмотрела на Юна блестящими серыми глазами. – Я этого никому не говорила, и ты никому не говори, но он мне так нравится, он такой клевый!
– А Ануар знает про бывшего мужа и про Баке? – спросил Юн.
– Нет-нет-нет-нет-нет, тссс. – Она спрятала телефон под свитер. – Тише говори.
– И только небо тебя поманит синим взмахом ее крыла! – пропела Бахти на весь подъезд, когда я наконец нашла ключи и открыла входную дверь.
Глава 8
Я давно ждала этот день: день, когда Бахти перераспределит свой бюджет и придет ко мне. Я давно разглядывала ее тонкую фигурку, представляя, что ей нужно было бы заказать. Заметив накануне, в котором часу закатное солнце падает ровно на подиум, стоящий перед зеркалом – это лестное солнце, теплый, рассеянный свет, я сказала Бахти прийти за пятнадцать минут до, чтобы мы точно успели в нужный момент.
Светленькая Бахти в мелких трусах и кроп-топе стояла на подиуме, слегка волнуясь. Я негромко включила респектабельного Синатру для усиления буржуазности и снимала мерки.
– Я хочу ярко-фиолетовый корсет и очень открытый низ, – сообщила Бахти.
– Какой ужас. – Я не смогла и дальше играть в предусмотрительную хозяйку. – На такую светлую кожу? Это же грубо и скучно.
– Тогда темно-фиолетовый?
Я села в кресло, предвкушая рассказ моей теории, которая достигла пока немногих ушей.
– Чем больше попа, тем более вырезанным должно быть белье, и наоборот. Здесь обратные пропорции, потому что большая попа в больших трусах выглядит необъятной, а маленькая в маленьких – педофилистично. Конечно, – я ловила себя на том, как я сейчас себе нравлюсь, и мне было от этого смешно, – мы говорим об относительно больших и относительно маленьких попах, сравнивая не попы разных объемов, а оценивая, каковой кажется попа по сравнению со всем остальным в ее носительнице. Другими словами, объективный размер не имеет значения, но важно ощущение. И еще одно уточнение: когда я говорю «маленькие трусы», я имею в виду фасон, а не обхват, и большие – это опять фасон, а не что-то, что плохо сидит.
Бахти скрестила руки на груди.
– Ты уже решила, что мы будем мне шить, да?
– Как приятно, когда не надо уговаривать. – Я вскочила и достала из комода изумительное нежно-голубое кружево и чуть тянущуюся шелковистую ткань такого же цвета. – Сними топ.
Бахти стянула трикотажный топ – какая красивая грудь, вечно закрытая поролоном либо безразмерными, уплощающими шмотками, – и я приложила к ней ткань.
– Мы сделаем небольшой лиф, мягкий, без косточек, повторяющий форму твоей груди, так он будет красиво увеличивать ее, и шортики, чуть оголяющие низ попы. Это будет очень красиво, поверь.
Черта, которая нравилась мне в Бахти, – она легко соглашалась на хорошие предложения, не защищая свою точку зрения, лишь бы только настоять на своем. Мне хотелось как можно скорее отдать Бахти ее комплект: когда отдаешь человеку что-то вовремя, получаешь все выражение радости, получаешь удовлетворение, а когда затягиваешь, вы оба перегораете – и я сшила его за полтора дня.
Бахти снова пришла, когда садилось солнце. Совсем недавно прошел дождь, оставив часть туч неразрешенными, низко висящими в небе, и между их синей тяжестью свет опускался на кроны пшеничным золотом, выхватывая отдельные части листвы, и длинные тени деревьев стремились в сторону востока. Я засмотрелась в окно и не заметила, как Бахти уже вышла из примерочной и ждала моего взгляда на пьедестале. Наконец я повернулась и увидела ее – ореховые волосы лежат на белых плечах и лифе, шелковистость белья намекает на такое же свойство юной кожи. Она была такой хорошенькой!
– Кора, – Бахти, ослепленная собственной красотой, явно не планировала одеваться в ближайшие два часа, – я сейчас буду очень долго и эмоционально восхищаться этим бельем, потому что оно, знаешь – оно офигительное, но я хочу быстро сказать, потому что я уже не выдержу не говорить. Ануар сказал мне, что любит меня. Любит меня, Кора, меня любит!
Мы обнялись и прыгали, обнявшись, и я чувствовала себя счастливой – если существует высший план, если определенные люди созданы для определенных людей, то я не знаю больше двоих, подходящих друг другу так, как подходили Ануар и Бахти.
Заказ Бахти был приятен, как ни посмотри, но положения он не менял. В одном Карим был прав: мое ателье действительно выглядело неприступно. Самой мне казалось, оно выглядит маняще, мне казалось, я все для этого сделала: прозрачную витрину, за которой виднелась часть светлого, богатого помещения, и с наступлением сумерек оттуда лился золотистый свет, и витрины я оформила привлекательно, но люди с озадаченным видом проходили мимо, а если звонили в дверь, то зачастую путали мое ателье с обычным.
– Повесь баннер, – сказала Бахти, когда я посетовала ей на непонятливость прохожих. – Или как называется такой большой уличный плакат на самой витрине с фоткой девушки в белье?
– А это не будет выглядеть дешево? – Я представила себе усредненный вульгарный кадр из фотобанка.
Бахти не нашла, что ответить, но перезвонила мне через пару часов и без приветствия завопила:
– Себя сфотографируй! Пусть тебя снимет какой-нибудь клевый фотограф. Ты же адски красивая, на тебя все клюнут, а еще ты совсем не худая, это понравится женщинам.
Бахти редко предлагала идеи. Обычно она смотрела на тебя и говорила: «Блин, я даже не знаю», – потом соглашалась с любой твоей версией, только чтобы не думать дальше. Но ее сегодняшнее озарение не выходило у меня из головы. Я уже видела себя, спокойную и расслабленную, на софе в шелковых шортиках и корсетном лифе. Периодически люди пишут, что секс больше не продает, но я так не думаю. Я думаю, пластиковый секс больше не продает, агрессивно торчащая из плоского тела искусственная грудь, бронзатор, замазавший последний намек на человеческую кожу. Но полупрозрачные венки на груди, еле заметная родинка, гладкие бедра – разве не начинает все двигаться и волноваться внутри, когда мы видим и вправду обнаженное тело?
Так или иначе, мне нужно было привлечь внимание к ателье, и в первый свободный у знакомого хорошего фотографа день я уже с удовольствием позировала на милом бархатном диванчике в гостиной моей квартиры. Среди полученных снимков часть была такой смешной, что я даже удалять их не стала – вначале на животе были две большие складки, потом, думая, что я их скрою, я уложила их в три небольшие, потом так втянулась, что они образовали еще встречную. Но мне нужен был один удачный кадр, и я его нашла. Совершенно роскошный снимок, на котором я выглядела ровно так, как я о себе и люблю думать.
Мне пришлось ждать, пока в полиграфической компании сделают из кадра плотную пленку, устойчивую к атмосферным воздействиям, и нанесут ее на одну из витрин – к счастью, витрины были широкими, и, даже закрывая часть одной, я оставляла себе достаточно света и достаточно обзора и мне и потенциальным покупателям.
В здании рядом наконец заканчивался ремонт. Должно быть, они занимались последними декоративными работами, потому что ни шума, ни пыли из-за высокого забора больше не доносилось. В день, на который была назначена доставка и монтаж моего снимка, я проснулась спозаранок, полная надежд. Ателье располагалось в центре города, на людной улице, по которой благодаря окончанию строительства было снова легко передвигаться. Мне нравилось, какой вышла реклама – приятная и привлекательная, она действительно останавливала взгляд. Другими словами, мои дела еще никогда не шли так хорошо.
Я умывалась, когда мне позвонил Карим, и впервые с той ночи в ателье я ответила на звонок: радость сделала меня великодушнее.
– Я точно знал, что ты жива, – сказал Карим, по телефону его низкий голос звучал еще красивее, чем в жизни. – Но не был уверен, как долго буду жив я, учитывая мой непростительный проступок.
– Ни в коем случае не проси прощения, – ответила я, – ты же лишаешь меня возможности отомстить.
Карим рассмеялся, потом добавил:
– Пока не знаю, когда нам удастся увидеться – на работе завал, мы сдаем большой проект.
Я заверила его, что совершенно не скучаю по его каркающему обществу, и рассказала, что сегодня после обеда ему обязательно нужно хотя бы проехать мимо моего ателье.
– А что там? – спросил Карим.
– Увидишь, – ответила я и отправилась навстречу новому периоду.
До моего угла оставалось еще полквартала, когда я увидела заметные перемены в пейзаже: они наконец убрали забор. На новом здании я вдруг различила буквы знакомого названия, а с громадных фотографий на фасаде на меня глядели безупречные девушки с торчащими ребрами и торчащей грудью.
Я так долго мечтала, чтобы это здание открылось! Здание, на четырех высоких этажах которого расположился самый крупный в стране магазин белья.
Во мне все рухнуло. У них будет все. Качественное или хреновое, у них будет все. Я стояла у перекрестка, руки и ноги ослабли, внутри все провалилось, на груди разлеглась тяжелая влажная жаба, и даже не сразу поняла, что звук, который все повторяется неподалеку, – это звук моего телефона из сумки. Мне звонил менеджер полиграфической фирмы, ребята уже выехали ко мне с материалом.
Монтировщики приклеили снимок раньше, чем мое сомнение выразилось в просьбе не клеить его – собственно, я так этого им и не сказала. Я стояла на улице, переводя взгляд со своей пухловатой, декамероновской фигуры, со слишком художественной фотографии, слишком живописно играющей на контрасте темного интерьера и светлого, светящегося почти тела, на яркие, четкие, понятные снимки загорелых девушек в крохотном пестром белье. Они не были красивее меня, и снимки не были качественнее моего, но я проигрывала им. Я вдруг с ужасом подумала, что я, такая объемная, буду только антирекламой своему ателье. Женщины подспудно будут считать, что я шью только тем, кто не смог купить себе стандартное, то есть нормальное. Я вдруг поняла, что никто и не хочет быть изумительной или особенной. Все просто хотят быть нормальными.
И весь этот отвратительный день я провела между чтением комментариев в Фейсбуке на официальной странице их магазина – люди радовались открытию с той же нездоровой эйфорией, которая охватывала толпу на выступлении одного диктатора, – и сравнительным анализом своей и их витрин. Оказалось, они объявили о появлении марки в стране еще месяц назад. Я не знаю, почему мне не всплыла контекстная реклама, хотя и знай я наперед, я ведь никак не могла к этому подготовиться. Магазин уже начал свою работу, но торжественное открытие было запланировано позже. Они предлагали акции и скидки по случаю запуска, они надули дурацкие розовые шарики и еще приплели к своему открытию кампанию бренда, посвященную феминизму и эмансипации, как будто их одежка не стоит в производстве три копейки килограмм благодаря почти рабскому труду женщин из стран третьего мира.
Новость об открытии «Андера» разнеслась быстро, мне не пришлось сообщать о ней ни Бахти, ни Анеле. Мы увиделись в «Лангедейке» втроем сразу после работы, я заказала себе и эль, и картошку, и отбивные, и салат с сельдереем, и пирог с миндалем, и глинтвейн и кофе и ела и пила все это вперемежку. Интерьер кафе напоминал мою квартиру: темно-графитовые и темно-синие стены, высокие потолки с лепниной, молдинги и картины на стенах, гипсовые головы и сине-золотые глобусы. С тех пор как открылся «Лангедейк», я хотела ходить только туда: здесь был естественный, ненавязчивый шум ресторана, музыку они не ставили, их повар, маленькая светлая женщина с пронзительными синими глазами, готовила фантастически, и она любила готовить несколько очень разных блюд, от сытных деревенских до таких сложных, что один рецепт занимал страницы три. После крикливого нового магазина с его орущей музыкой и чрезмерным освещением темный, тихий «Лангедейк» казался не только безопасным местом, он казался местом, где все так, как и должно быть у человека разумного.
– Кора, они тебе ничем не угрожают, – сказала Анеля, опасно размахивая вилкой. – Ты подумай глубже, у тебя своя ниша, у них, как ни крути, своя.
Уверенность Анели раздражила меня, и не только меня – Бахти закатила глаза.
– Мы слишком близко находимся, – я старалась не смотреть на Анелю, – по контрасту цен на масс-маркет мои цены будут казаться астрономическими. Откройся возле меня что-то действительно дорогое, я бы заметно выигрывала.
– Свои люди знают, где искать, – продолжила линию Анеля, и я почти утопила свой нос в кружке с имбирным элем, только чтобы не заехать ей по глупой физиономии.
– Да? – сказала я презрительным холодным голосом, потому что Анеля продолжала всем видом строить из себя эксперта, будто разъясняла очевидное суетливой паникерше. – И ничего, что обо мне за весь сезон узнало несколько десятков человек, а о них за день – сотни тысяч? Что у них огромный бюджет на рекламу и без того знаменитого бренда, что люди даже не знают, зачем вообще шить белье, если можно купить его без примерок и ожидания?
Бахти и Анеля тупо молчали, и я вдруг подумала, что они сами первые и пойдут в «Андер» и тут же шмыгнут с полными пакетами за угол, чтобы не попасться мне на глаза, когда я со скорбным вдовьим видом буду глядеть на улицу, ссутулившись за допотопной швейной машинкой.
– Ты дожуй, – сказала Бахти, разозлив меня еще пуще. – Что тебе пиздец, это мы поняли.
За неделю, прошедшую с гулянки с папой Бахти, и этой пятницей у меня было слишком много мыслей и событий, чтобы я помнила о новых знаниях Юна, но он не собирался забывать о них.
– Я никогда не был женат, – начал Юн игру.
Никто не выпил.
Бахти оставалась невозмутимой – либо она отчего-то была уверена, что Юн не решится по-настоящему рассказать Ануару о Баке и бывшем муже, либо она хорошо скрывала волнение. И хотя я считала полной глупостью ее строительство счастья на вранье, я желала ей этого счастья, я знала, что среди всей ее лжи есть одно настоящее чувство: она была искренне, ужасно, по уши влюблена в Ануара.
– Что, никто из вас ни разу не вступал в брак? – Юн посмотрел на Бахти, потом на меня.
Каждый раз, когда я спрашивала у Бахти, зачем она с ним дружит и почему доверяет, она отвечала нечто уклончивое, но упорно продолжала с ним видеться, и чаще, чем того требует вежливость. Если бы Юн хотел вывести Бахти на чистую воду ради Ануара, я не могла бы не признать, что это честно. Но Юном двигало совсем другое чувство, не потребность правды: уязвленный отказами Бахти, он просто хотел лишить Ануара того, чего нет у него самого.
– Юн, пей уже. – Я забрала предназначавшийся ему эклер, откусила и положила на свою тарелку.
– Я никогда не была в секс-шопе, – сказала Анеля в свой черед, и все, кроме нее, выпили.
– Список желаний Анели можно выполнить за неделю, – сказала Бахти.
– Если бы я хотела там побывать, я бы там побывала, – ответила Анеля с вызовом.
– Там продается не так уж и много интересных вещей. – Карим встал на сторону Анели, заметив истеричные нотки в ее голосе.
– Двадцать пять вариантов одного и того же, – поддержал его Ануар.
Справедливости ради надо было сказать, что там продаются и совершенно необходимые вещи, но Анеля была на взводе. Тема ее неопытности ей порядком надоела, она метнула на Бахти злой взгляд, но Бахти в этот момент была целиком поглощена разглядыванием пуговиц на манжетах Ануара.
– Я читал в Psychologies, что неважно, как именно ты удовлетворяешь женщину, – сказал Юн.
Мне на мгновение стало его жаль. Хотя я знала от Бахти, что природа была к нему скупа (ужасная несправедливость, не хотела бы я быть мальчиком и подростком попадать в русскую рулетку бессистемного распределения тестостерона, в котором одному достается все, а другому пожизненные комплексы), неспособность неудачников понять, что они жутко палятся своими отвлеченными фразами, всегда вызывала у меня немного стыда и желание втолковать им, что у всех нас есть проблемы, и мы все их прячем, и крутыми кажутся те, кому это удается лучше других. Одной безобидной фразой Юн сообщил всем все: что он нехорош в сексе, что он переживает по этому поводу, что он ищет утешения в журналах по психологии. Статьи в этих журналах обычно выглядят примерно так: абзац важных вопросов (как прекратить разрушительный внутренний диалог? как смириться с нелюбовью матери? как раскрепоститься в любви?), представление эксперта, который сейчас на них ответит, и собственно само отсутствие ответа: «такое бывает, но это нормально, с другой стороны, следует принять и свое принятие, и хотя данные в этой связи можно расценивать двояко, мы также не можем утверждать обратного».
– Если бы это было так, я бы женилась на Коре и жили бы мы долго и счастливо, – рассмеялась Бахти.
– Какой бред, – сказал Ануар Юну. – Ладно, мой черед. Я никогда ни у кого не отбивал девушку.
Карим выпил.
– Я никогда не встречалась с иностранцами, – сказала Бахти.
Я, Анеля и Юн выпили.
– Неужели есть категория мужчин, с которыми ты, Бахти, не встречалась? – спросил Юн.
– Знаешь, Юн, популярных девушек боятся только непопулярные парни, – ответила Бахти.
– А кто сказал, что я боюсь? – Юн мгновенно завелся.
– То есть ты признаешь, что популярным тебя…
– Вот вы наверняка никогда не ходили к психологам, – перебил их Карим.
– Нет, я бы ни за что не пошла к психологу. – Бахти теребила часы. – Все, что я забыла, я не хочу вспоминать.
– Дело в том, что мы не забываем, мы лишь подавляем свои воспоминания, – сказал Карим.
– Да какая разница. – Бахти сняла часы с руки и стала их раскачивать.
– Что ты делаешь? – спросил Юн.
– Это шагомер, – Бахти закатила глаза, – у нас на работе соревнование, кто больше шагов пройдет.
– Какая ты честная, – присвистнул Юн.
– Я бы сказал – изобретательная, – улыбнулся Ануар.
– Я не верю, что можно избавиться от воспоминаний, проговорив их. – Я переместилась в свое любимое кресло с высокой спинкой.
– Если они где-то удачно лежат, лучше их вообще не трогать, – сказала Бахти.
– Мудрость Льва Николаевича Толстого переселилась в нашу Бахти. – Карим жестом показал бросить ему шагомер. – «Копаясь в своей душе, мы часто выкапываем то, что там лежало бы незаметно»[21]21
«Анна Каренина».
[Закрыть].
– Давайте играть, – сказала Анеля. – Только я не помню, чей черед.
– Тогда начнем сначала, – взял инициативу Юн. – Я никогда ни с кем не разводился.
Юн выжидательно молчал и обводил всех глазами, никто не выпил.
Бахти бросила на меня быстрый взгляд, просьбу остановить его.
– Юн, я поняла твой план, – сказала я уставшим голосом, как будто его ход был ужасно скучным. – Ты хочешь снизить потребление алкоголя. Передай мне, пожалуйста, пирожок.
Анеля призналась, что никогда не занималась сексом в общественных местах, и все незамедлительно выпили.
– Кстати, о разводе, – оживился Ануар. – Вы знали, что Бота ждет ребенка не от Айдара?
– Конечно, от Айдара, – ответил Карим. – Это же просто слухи.
