Текст книги "Кто поедет в Трускавец"

Автор книги: Максуд Ибрагимбеков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

Магсуд Ибрагимбеков
Кто поедет в Трускавец

* * *

– Терпеть не могу стоять в очереди. И не стою никогда. Даже зарплату свою обычно на второй день получаю после всех, лишь бы в очереди не стоять. И в кино билеты заранее беру. Меня самый обычный разговор в очереди раздражает, самый пустячный, даже такой, который в других условиях я сам бы поддержал, – о спорте или, например, об искусстве, жутко раздражает. И еще ожидание на нервы действует. Невозможно до конца выдержать. И я не выдерживаю, ухожу, если надо больше десяти – пятнадцати минут выстоять. Впрочем, это раньше так было, когда у меня нервная система в абсолютном порядке была. А теперь меня никакими силами не заставишь в очередь встать. И не то что я какой-нибудь невротик или астеник, нет, просто нервная система у меня на все реагирует очень обостренно. Явно повышенная чувствительность, и ничего с этим не поделаешь. Единственный выход – оберегать ее от дополнительных ненужных нагрузок, что я и делаю в меру своих сил и возможностей.

Так что, если будет очередь – уйду сразу. Сделаю вызов на дом, это, конечно, хуже, гораздо хуже, придется весь вечер я боевой готовности дома проторчать, но ничего не поделаешь. Жизнь диктует свое.

В прошлый раз, месяца три назад, когда я сюда приходил, этой пальмы в коридоре не было. Это очень разумно, что пальму поставили. Вроде бы пустяк, а на больных ведь эта веселая зелень, без сомнения, благотворно подействует. Очень успокаивающе, особенно в сочетании с чистыми стеклами, желтым начищенным паркетом и лучами солнца – прямо не коридор поликлиники, а натюрморт в изумрудных и золотистых тонах в стиле Зверева. Не знаю, как на других, а на меня такие вещи сразу положительное действие оказывают. Приятно, ничего не скажешь. И у регистратуры ни одного человека нет. А уж это просто неслыханная удача и везение. Обычно у этого окошка нет-нет, а человека три-четыре всенепременно стоят. А сегодня никого. В общем, пока все складывается исключительно удачно. Заглянул в окошко – у полок с карточками две девицы со скучными лицами стоят и беседуют лениво. Улыбнулся я им, и не какой-нибудь отвлеченной вежливой улыбкой, а такой – как бы поточнее выразиться?.. – специальной улыбкой, направленной лично этим девушкам, каждой в отдельности. В ней все уместилось: и интерес к ним, и только что возникшая симпатия, и вырвавшееся, так сказать, на мгновение из-под контроля сдержанного, воспитанного человека тщательно скрываемое восхищение. Все в самых умеренных, очень точно отмеренных дозах. Они даже ведь не поняли, в чем дело, не задумались, даже не почувствовали, как все это произошло. А я уже благодаря этой улыбке автоматически перешел для них из разряда намозолившего за день глаза нудного бесполого пациента поликлиники в совершенно иной – высокий класс, законно претендующий на внимание и интерес людей. Через несколько минут без видимых усилий я узнал, как их зовут, и номер телефона, по которому их можно вызвать в дни дежурства и по которому я, возможно, когда-нибудь бы их вызвал, если не постарался бы тут же забыть этот номер, чтобы зря не загружать память. Мы поболтали славненько, а выражение лица у них при этом уже было такое, словно сидят они вечером где-то в летнем лесу на берегу уснувшей реки у потрескивающего костра, и кто-то очень приятный и обаятельный играет на гитаре и поет песни Окуджавы или Высоцкого.

А больные, сидящие у дверей во врачебные кабинеты на стульях, соединенных в длинные жесткие конструкции, смотрели на нас по-разному – усмехаясь или с завистью, в целом же неодобрительно и с досадой. А ведь разговор у регистратуры мог показаться пустым и бесполезным только человеку поверхностному и не сведущему в деле, приведшем меня в поликлинику. Для меня же этот разговор был увертюрой, настраивающей и способствующей перемещению сознания в другую реальность, массажем и разминкой боксера перед выходом на ярко освещенный ринг, полосканием горла и распеванием за минуту до первого аккорда аккомпаниатора на концерте с вывешенным аншлагом. И это не преувеличение, потому что недостойно настоящего артиста-профессионала делить свои выступления на важные и менее, относиться небрежно к состоянию формы и позволить себе хоть один срыв, пусть самый мелкий… А ведь я тоже нуждаюсь в настрое, если хотите – во вдохновении, таинственном и прекрасном вдохновении, охватывающем все существо человека, ибо во мне тоже бьется творческое начало, и дар, которым оделила меня природа еще с детских лет, ничуть не беднее, чем талант певца, шахматиста или математика. Но об этом потом…

За минуту до того, как разговор стал иссякать (кроме меня, разумеется, этого никто не почувствовал), я попросил своих девиц из регистратуры отыскать мою карточку и отправить ее терапевту. Попросил в той же тональности, в какой прошла вся беседа, попросил так, что перехода они не заметили, – словом, попросил ласковым голосом свою приятельницу негромко сыграть что-нибудь на рояле, ну хотя бы «Вальс для Наташи», налил себе полрюмки коньяку и погасил еще одну свечу из последних двух.

Карточку они стали искать одновременно, иначе и быть не могло, потому что каждая из них была уверена, что я попросил ее, только ее! И они играли, вкладывая в этот вальс всю нерастраченную энергию, которая накапливается в душе и теле молоденькой девушки, целый день снующей между унылыми шкафами до потолка с полками, на которых, выстроившись в бесконечно длинные ряды, лежат карточки-тетради, на чьих страницах невозможно, сколько ни ищи, ничего найти о человеке другого, кроме подробных описаний почти всех болезней (во все времена его существования). Болезней, причиняющих человеку муки физические или стыд, лишающих его разума или вызывающих отвращение окружающих, уносящих силу и красоту.

Умный – не умный, личность – не личность, тупица или гений – ни слова в этих карточках об этом. Есть над чем подумать любителям-знатокам. Человек перенес недавно микроинфаркт, два года назад поставил две коронки, в детстве болел дифтеритом, коклюшем. Всего три вопроса: кто он по профессии? Счастлив ли? И, наконец, талантлив ли? За каждый правильный ответ три балла!

Плоскостопие или близорукость, кариес или аппендицит, камни в почках или геморрой… Гитлер или Чаплин, Фишер или Ганди, Шаляпин или Освальд? А это моя карточка, точно моя – на обложке указано.

А они играли. И в игре их чувствовалась та свежесть восприятия, нерастраченность молодости, перед которыми были бессильны все эти ряды зафиксированных болезней. По крайней мере, в тот день. Благодаря мне? Об этом потом. Самое главное – не отвлекаться!

Нашлась и моя карточка! Сейчас придет медсестра-курьер и отнесет ее терапевту. Листаю ее. Листаю небрежно, скользя вроде бы невнимательным взором по страницам, одновременно разговаривая, чтобы не привлекать внимания, – выдавать карточки на руки пациентам запрещено. Чувство такое, как будто в руках держу технический паспорт какой-то машины, где зафиксированы все поломки и способы их исправления. Болел столько-то, выздоровел тогда-то… А болезни все однообразными благопристойные, катар верхних дыхательных путей, грипп и воспаление носоглотки. Абсолютно безобидный список. Вроде меню диетической столовой – ни бифштекса с кровью, ни телятины с хреном, ни потрохов с уксусом и чесноком и водки с маслинами. Все продумано, все предусмотрено. Ничего опасного, ничего компрометирующего. И в случае поездки – в командировку специализированную или, скажем, в зарубежную туристскую – перечень этот никак повредить не может. И с общественным, и с любым другим мнением все в порядке, сердце абсолютно здоровое, и мозг никаким недугам не подвержен. На любой пост хоть завтра! Если в делах моих когда-нибудь и появится помеха, то только не «по состоянию здоровья». Вот так вот! А сегодня мне бюллетень необходим. Хоть на недельку! Как воздух необходим. Очень моя нервная система в этом отдыхе нуждается. Если ее не беречь, она ведь в один прекрасный день и перегореть может, вроде пробок электросчетчика квартирного.

Другому, с нормальными нервами, отпуска раз в год с избытком хватает. А у меня натура тонкая, на все раздражители мгновенно реагирует, а успокаивается медленно, с остановками, а возможно, и с потерями невосполнимыми.

Меня же не только очереди раздражают. Дома как будто полегче стало, с тех пор как я получил отдельную квартиру. А вот на работе… Но сейчас об атом ни слова. Отвлекаться нельзя. Вот она идет – медсестра, по кабинетам карточки разносящая.

. А терапевт-то, выяснилось, в пять часов только будет. Еще четыре часа район будет обходить с домашними визитами. Что это получается? Второй раз сюда ехать – весь день насмарку… Здесь подождать – с ума сойти можно… Выход обязательно должен быть. Не может быть, чтобы все так было наглухо перекрыто. Не бывает так!

Господи! Осенило наконец-то! А почему, собственно говоря, мне нужен именно терапевт? Да-а… Все-таки для развитого мозга служба бесследно не проходит. Полдня всего на работе побыл, а уже в мышлении инерция наблюдается. А я же к любому врачу пойти могу, к любому, лишь бы он бюллетени имел право выписывать. К кому бы попроситься? Перед кабинетом невропатолога всего два человека, но туда я не ходок, в карточку какую-нибудь вредную запись на всю жизнь получить можно, вроде «нервного истощения» или «моторного возбуждения», не стоит связываться, хоть бюллетень там можно получить запросто, с неограниченным продлением. Это перед «Ухо, горло, нос» столько народу толпится? Верных полтора-два часа ожидания. Золотой прииск, а не кабинет, только как бы добраться до него. Очень жаль, но сквозь эту толпу не пробиться. Поглядим, что дальше. Зубной. Нет уж. Непременно в пасть полезет со всякими допотопными железками. Без всяких разговоров. Самая примитивная область медицины – стоматология. Все на средневековом уровне. Ни в чем психология современного человека здесь не учитывается. И в смысле бюллетеня наиболее бесперспективный кабинет. Дальше… Хирургический. Ни одного человека… А почему бы мне к хирургу не пойти? Итак, я иду к хирургу. А что это девицы мои переглядываются? Недоверия, даже самого легкого, не потерплю! Профессионализм во мне протестует. Придется потратить еще три-четыре минуты – тыл должен быть прочным и монолитным. Ну вот, все в порядке. Понимание с оттенком сострадания в глазах девиц достигло нужного уровня. Мятеж подавлен без репрессий, подавлен в самом зародыше. Иду в кабинет хирурга. Всего двенадцать шагов по желтому начищенному паркету, мимо пальмы с листьями в теплом свете. Мимо больных и стен, мимо каких-то дверей. Все сливается и исчезает. Я допиваю чашку крепчайшего кофе, делаю последнюю затяжку, провожу по лицу рукой, я готов, я готов… Я чувствую в себе это, оно пришло. Я готов для разговора со всеми хирургами мира. Доктор Барнард, найдите меня сейчас, вы можете сделать мне пересадку любого сердца, оно немедленно приживется. Хотите – легкие, хотите – почки. Белковый барьер для меня пустой миф. Сейчас приказываю я, мое тело; мой мозг – это резиновый шарик на моей ладони… Упругий, легкий. Удивительное ощущение, когда можешь все, когда ты над всем! Я открываю дверь, захожу в кабинет, здороваюсь. Делаю это сдержанно, с достоинством. Он сидит за столом и что-то пишет.

– Извините, я сейчас кончу, посидите минутку.

Все как надо, не придерешься. Он пишет, у него вполне интеллигентное подвижное лицо, тонкие выразительные черты, высокий лоб и усталые глаза – вполне допустим развитый интеллект. Пишет. Непредвиденная пауза. Ненужная. Самое главное – не сбиться с ритма, не потерять в себе ощущения чуда. Сосредоточиться. Чем я болен, чем же? Остановись! Никакой подготовки! Только импровизация! Он кончил писать, смотрит на меня, потом листает карточку.

– Вы в первый раз у нас? На что же жалуетесь?

На что я жалуюсь? На что я жалуюсь? Когда же это было? Ну, конечно, прошлым летом, совсем неважно когда, ведь на всю жизнь это останется в памяти. Ты только что вышел из дому утром на работу, и вдруг на расстоянии полушага от тебя раздался звук тупого удара об асфальт. Потом выяснилось, что он упал с четвертого этажа, сорвался с лесов. Но в первый момент ты ужасно испугался и у тебя заколотилось от страха сердце. Он лежал на асфальте в пыльном комбинезоне штукатура, с закрытыми глазами, без сознания. А ты бестолково суетился над ним, испытывая ощущение смертельной тоски и горя, – ты думал, что он умирает. Этот человек был в эту минуту самым родным для тебя – роднее не бывает, роднее всех людей, которых ты когда-либо знал в жизни, потому что это был первый человек, который умирал на твоих глазах. И в это мгновение ты был для него и отцом, и братом, покровителем, и защитником, и истинно мудрым вождем, скорбящим о смерти своего единомышленника. А может быть, в это мгновение ты был только тем, что именуется Человеком в подлинном, первозданном смысле этого слова. Потом он открыл глаза; и это ощущение безвозвратно оставило тебя. Ты помог ему встать и, с трудом приподняв, отнес, перетащил его в тень и сидел с ним рядом до приезда «Скорой помощи». За это время он еще два раза терял сознание, а комбинезон у него был мокрый от пота. Тебе казалось, что у него не осталось целой ни одной кости. Ты поехал с ним в больницу и ушел оттуда, окончательно убедившись, что он будет жить. А в машине он хватал тебя за руку и хрипел от боли, и у тебя не было сил смотреть ему в глаза и слышать этот хрип. И нестерпимо было слышать сдавленный крик, когда санитар раздевал его, положил руку ему на колено. Это все до сих пор стоит в глазах твоих, живет в сознании.

– Вам очень больно? – с тревогой в голосе вдруг спросил врач, вглядываясь мне в лицо.

Я кивнул головой. Никаких гримас, ни одного слова жалобы.

– Где у вас болит?

– Колено.

– Какое?

«Какое? А ведь все равно какое. Левой – правой, левой – правой… Стой!»

– Левое.

– Пройдите, пожалуйста, за ширму, разденьтесь. Помогите больному раздеться, – это он медсестре.

– Нет, нет, спасибо, я сам.

Никакой помощи со стороны медперсонала, да еще вдобавок женского пола. Мужество всегда вызывает уважение. Пожалуйста, посмотрите на человека с достоинством. Несмотря на сильную боль, острую и режущую боль в левом, колене, он неукоснительно блюдет все приличия. По дороге к ширме не хромает, просто очень бережно ставит левую ногу при ходьбе, только для опытного взгляда врача.

Раздеваюсь медленно, не спеша. Каждый раз восхищаюсь, увидев свое тело. И радость эта не от какого-то Нарцисса идет, собою восхищающегося, да и сложение у меня далеко не безупречно, радуюсь я скорее за все человечество, за то, что предоставлено в распоряжение каждого человека – такой удобный, функционально целесообразный агрегат – человеческое тело. И до чего в нем все разумно и логично распределено! Пользуйся себе с наслаждением. Только с умом! А вот это колено, левое, – гвоздь сегодняшней программы. Под пальцами чашечка свободно передвигается над суставом. Удивительное сооружение! Под кожей, наверное, у этой чашечки поверхность блестящая, как у луковицы с содранной шелухой. Очень ясно я все это увидел – и чашку коленную, и сустав. И еще увидел, как распухает все вокруг чашки, мышцы жидкостью нездоровой наливаются, темно-красной, все сетью воспаленных сосудов покрываются, а каждая нитка нервов на своем месте от боли вздрагивает – пульсирует.

Сижу за ширмой, а в глазах эта действующая картинка-схема стоит. Я никуда ее с глаз не отпущу до прихода врача. Смотрю себе на эту картинку, и все детали, самые мелкие, как на ладони.

Осмотр идет по намеченному плану. «Здесь болит, здесь не очень», ревматизмом не болел. Венерическими тоже. «Ну, что вы, доктор, я бы сразу сказал – ничего позорного в этом не вижу, болезнь как болезнь, с каждым может случиться, но не болел». Вид у него довольно-таки озабоченный, пора приходить на помощь. «Травмы? Не знаю, доктор, может ли это иметь отношение к этому случаю. Три года назад, на тренировке, я а институте баскетболом занимался. Колено сильно ушиб». Расскажем, как это было, великая штука – подробности. Воспрял, воспрял доктор-то мой! Говорит, что вполне вероятно. Говорит, что для организма ничего бесследно не проходит. Родной ты мой! Я же тебя сейчас всей душой люблю! Я понимаю, доктор, понимаю. Откладывать не буду, и на рентген пойду, и анализы все сделаю. Значит, абсолютный покой. Мне бы вот только на работу завтра во что бы то ни стало сходить надо. Всего один день?! Это для страховки, на всякий случай. «Никаких выходов на работу. Абсолютный покой!» Молчу, молчу! Перебьюсь как-нибудь. Обойдутся без меня на работе. «Через три дня покажитесь с результатами анализов». Договорились. Возможно, что у меня артрит? В первый раз слышу. Возможно, что он перейдет в хронический, если я не буду беречься? Господи, так и ноги можно лишиться!

– Доктор, а можно мне массаж колена делать? Он боль хорошо снимает, – побольше заинтересованности в голосе.

– Никаких массажей. Вы можете внести неясность в картину болезни. Принимайте только то, что я вам прописал. Там есть и болеутоляющее.

Удивительно симпатичный человек! Умница и интеллигент. Я настоящего интеллигента сразу могу распознать. А у этого врача за плечами минимум два поколения интеллигентов. Добрый доктор Айболит из районной поликлиники. И на лице сострадание к моим мукам и ярко выраженное желание помочь мне от них избавиться. Все правильно – не зря, значит, человек давал клятву Гиппократа. Произносил, наверное, ее возвышенные и трогательные слова и мечтал о нейрохирургии, об операциях на мозге, о своей школе и Нобелевской премии. Ведь тогда небось и предположить не мог, что меня будет пользовать в этой районной поликлинике, сказали бы сразу – засмеялся, тем более что тогда меня еще и на свете не было… Мечтал. По глазам вижу. Типичные глаза мечтательного человека. Так и получается – «Судьба играет человеком, а человек играет на трубе». Грустно, доктор, но не получилось у тебя, не умел схватить жизнь за ворот жесткой рукой. Не у всех это получается. А ведь самое главное в жизни – это момента не упустить. Вовремя понять это и все время быть готовым к тому, чтобы распознать свой шанс. И тогда уж действовать без промаха… А за сочувствие, за внимание и доброту – спасибо.

В бюллетене прописью и цифрами первые три дня прекрасной жизни. На лестнице слегка прихрамываю. Это уже по инерции. Двадцать минут приема – девять дней свободы. Как минимум! Неслыханно высокий коэффициент полезного действия! Черт! С девочками из регистратуры попрощаться забыл. Так можно все впечатление о себе загубить. Ну да ладно. Возвращаться неохота. В следующий приход компенсирую.

Что это?! Для районной поликлиники очень неплохо… Очень недурно и неожиданно. Спускается по лестнице походкой Марии Стюарт, идущей на плаху в фильме под названием… Ну да бог с ним с фильмом! Нет вы только посмотрите на нее! Такая девочка и идет как ни в чем не бывало по этой пошлой лестнице, а все вокруг, вместо того чтобы немедленно забросить все свои дурацкие дела по оздоровлению своих и чужих организмов и прибежать полюбоваться ею, делают вид, что не замечают ее. А может, и впрямь не замечают? Вот ведь что болезнь делает с человеком. Обогнать, немедленно обогнать и отворить ей дверь на улицу.. Прошла мимо. Даже головы не повернула в мою сторону, кивнула только слегка без улыбки, мол, воспринимаю как должное, спасибо, и на этом все… Девяносто девять процентов мужчин на моем месте попытались бы использовать тот кивок и заговорить с ней, и из девяноста девяти процентов попыток ничего бы не получилось! Не тот случай.

Духи, очень знакомый запах. Ага… «Быть может». Это уже, конечно, не высший класс. Жаль. Удивительно общей картине не соответствует. Но ничего, не будем торопиться с выводами.

А ведь она чувствует, что я за ней пошел. Ни разу не обернулась, хоть и была возможность два или три раза на перекрестках сделать это, но не обернулась. А то, что я за ней иду, она знает, это даже по походке заметно. Чуть напряженней она стала после встречи у выхода, еле уловимо, еле заметно, но изменилась. Значит, какой-то контактик все-таки намечается.

Ну не будем преувеличивать насчет контакта, скажем, имеем ситуацию, в которой, кажется, намечается возможность наладить контакт, так точнее будет. Размеры и форма возможности пока неизвестны. А мужчины на улице ее все замечают, ни один встречный равнодушно не прошел мимо… Реагируют все по-разному, это уже от воспитания зависит или общего развития. Один проходит мимо с равнодушным лицом и еще при этом делает вид, что молочной витриной любуется, другой идет навстречу по строгой прямой, никого и ничего вокруг не замечая, наморщив лоб и выкатив глаза, как на сеансе гипноза в пионерском лагере в вечер, свободный от фильма. А вот этот дурак, например, с физиономией мясника, успешно окончившего институт искусств, остановился как вкопанный и неотрывно смотрит ей вслед.

И почти у всех в это время выражение лица выигравшего в лотерее пятидесятилетнего холостяка, терзаемого сомнениями выбора – электрическая мясорубка или деньги.

Эх, хомо сапиенс, хомо сапиенс! На глазах ведь в корне меняешься, все позиции завоеванные теряешь, стоит только с выдающейся самочкой встретиться!

Что ж ты, голубчик сапиенс, в это время унижения не испытываешь, а только радость, и восторги, и еще трепет, и вибрацию пронзительную, пинками проворно вышвыривающую из твоего мозга модерн самой последней конструкции, весь гигантский багаж научных познаний, по крупицам собранный и переданный тебе бесконечной вереницей предков и приумноженный собственными стараниями, и с ним вместе богатства несметные, жемчужины чистейшей воды, выращенные в раковинах и ретортах интеллекта, как планы и проблемы охраны живой природы, экономии нефтяных ресурсов, опреснения морской воды и тесной дружбы с цивилизациями ближайших галактик?

А зря все они на нее так уставились! Поздно спохватились! Хотя их и упрекнуть не в чем, они ведь и знать не знают о встрече на лестнице в районной поликлинике № 18, они ведь и на меня внимания не обращают, идущего по тому же тротуару с видом безразличным и даже скучающим.

Им и в голову не приходит та единственная очевидная мысль, что игра уже, так сказать, сделана, а на их долю остаются только бесплодные надежды и сладостные несбыточные мечты восьмиклассника, влюбившегося с первого взгляда в укротительницу тигров и пантер в последний день гастролей цирка шапито.

А походка у нее удивительная! Очень это важное дело – походка женщины. Я по ней многое определить могу. А у нее она гордая и смелая – женщины, уверенной в своей красоте, знающей, что нет на чулках у нее ни единой морщинки и намека на складку на подоле юбки сзади, что веет от нее той благородной опрятностью и свежестью, которые свойственны только женщинам высшего класса. Походка женщины, привыкшей к мужским взглядам и не обращающей на них внимания, и вместе с тем сознающей, что это – величайшее благо, дарованное немногим избранным среди многих миллионов женщин, лишенных этого качества – мгновенно привлекать внимание мужчин и вызывать желание в них, – и остается этот бесценный дар природы предметом жгучей зависти женщин, лишенных его, как бы старательно они ни притворялись перед окружающими и собой, утверждая, что главное в женщине – это нежность души и высокая устремленность духа. Удается некоторым счастливится убедить себя и поверить в это благополучно до конца жизни, но многим, и хорошо, если только один раз, доводится убедиться, что ничто в этом мире не подменяет другое, и становится тогда наволочка мокрой от слез в тот самый предутренний час Быка, когда засыпают на короткое время воля и самообладание и выплывают из глубин души и сознания чувства и мысли, которые во все остальное время человек бдительно держит в заточении, в тот самый час Быка, когда рождается и умирает большинство людей на Земле.

И что еще я увидел в ее походке, увидел и почувствовал сразу, – это сдержанность и целомудрие, выражающие ее суть и прекрасные своей естественностью и простотой.

Это, наверно, почувствовал не только я, потому что ни один человек не осмелился задеть ее или попытаться заговорить с ней, так как чистота – это одна из тех немногочисленных истинных ценностей, которые никогда не подвергаются инфляции в сознании почти всех людей, даже вне зависимости от количества извилин и объема мозга.

Я шел за ней, удивительно красивой и приятной, и чем больше я на нее смотрел, тем больше мне становилось ясно, что женщина эта того уровня, с которой можно пойти куда угодно, даже на традиционный вечер в институт, куда раз в год съезжаются все, кто, пробыв в этом здании пять лет, покинул его с одинаковым итогом – дипломом, и на весь этот вечер, соскочив каждый со своей ступеньки, захваченной в послеинститутской жизненной борьбе, в бешено твистующий зал, предварительно закусив и выпив у столов в коридоре, становятся на целый вечер безрассудными прожигателями жизни, выпивохами н жуирами, многоопытными и насмешливыми, беспощадно строгими ценителями женской красоты; даже в гости к нашему директору, без всякого риска испортить настроение его жене, женщине с фигурой и внешностью д'Артаньяна, которая бешено ревнует его, маленького и толстого диабетика, подозревая почти всех остальных женщин, за чрезвычайно редкими исключениями, в жгучем желании в любое время и в какой угодно точке пространства отдаться ее мужу.

Удивительно приятно на нее смотреть. Даже и не заметил, как дошел до проспекта Маркса, и все в довольно-таки приличном темпе. Посмотрел бы этот доктор Айболит из поликлиники, как его пациент с больной коленной чашечкой по городу вышагивает, – глазам бы своим не поверил. А если бы поверил?

Наверное, в результате таких вот случайностей и избавляются люди от идеалов – превращаются в брюзг и циников.

При чем здесь доктор? Всегда какие-то дурацкие посторонние мысли лезут в голову, когда дорога каждая минута, ведь предпринимать что-то же надо!

Смотрины-то давно пора кончать. Вместо активных действии – бесполезное пока гуляние. Ни к черту не годится. Видно, сказывается усталость после напряжения в кабинете врача. Расслабленность какую-то ощущаю. Конечно, для нервов все эти сеансы бесследно не проходят. Необходим отдых. Только не сейчас. Больше такого случая может и не представиться. Быстро план действий! Легко сказать – план, собственно, никакого особого плана здесь и придумать нельзя, обстоятельства – улица и незнакомая женщина, с которой надо познакомиться, – из всех бессчетных способов оставляют лишь один, не дозволенный для человека, вышедшего из периода беззаботного двадцатипятилетия, и просто запрещенный для человека, желающего при всех случаях сохранить достоинство и не желающего оказаться в смешном и глупом положении, но единственный. Очень простой способ, известный еще неандертальцам, – подойти ни с того ни с сего к жертве и сказать ей что-нибудь, желательно приятное, и желательно, чтобы она выслушала до конца. Со стороны же этот способ не что иное, как глупейшее и пошлейшее приставание к приличной женщине, идущей по своим делам по одной из центральных улиц.

В случае неудачи, а шансы на неудачу неограниченные, кроме презрения в ее глазах, этот способ пробуждает чувство гражданственности и рыцарства в любом прохожем в диапазоне порядочности или качеств, его внешне заменяющих, от старой девы, не вышедшей в свое время замуж по причине застенчивости и обостренной стыдливости, до бывшего работника собачьей бойни, уволенного за жестокое обращение с собаками.

Степень возмущения, а также активность защитников жертвы уличного приставания обычно проявляется в строгой пропорции к достоинствам ее внешности. И сегодняшний случай был именно тем, когда рыцари и джентльмены успокоились бы не раньше, чем разодранный ими на части труп приставалы не был бы благополучно опущен в люк канализации на углу улицы Карамзина и проспекта Маркса.

С ума сошла! Или дальтоник, или сумасшедшая! Черт его знает, что происходит, она же на красный свет устремилась, и не где-нибудь на пересечении Колодезного переулка и Шорного тупика, а в центральной части проспекта Маркса, в самый что ни на есть час «пик»!

И правильно все возмущаются, меня самого зло берет, когда вижу человека, который на моих глазах нагло рискует своей жизнью и чужой безопасностью. Была бы моя воля – лишал бы таких права проживания в крупных городах на разные сроки в зависимости от степени вины… Одними штрафами, конечно, не обойдешься…

Идиот! Кретин с реакцией дизентерийного индюка. Штраф бы он брал. Слава богу! Радуйтесь, люди, – наконец-то отыскался нужный стране реформатор. Вот он стоит в толпе у перехода на проспекте Маркса, торопитесь, хватайте его и назначайте председателем горисполкома или еще кем-нибудь повыше, скорее, , успеете, этот ублюдок стоит с выражением морды горного бара на которому подарили водные лыжи или камертон для настройки рояля. Этот баран смотрит ей вслед, и до него никак не может дойти, что в эту самую секунду в красном свете светофора, под звуки автомобильных моторов и сигналов тихо умирает его единственный Шанс.

Еще бы миг – и она попала бы под троллейбус, идущий слева направо, это всего за полмгновения до того, как я чуть не очутился под колесами «Волги», истерично завизжавшей всеми тормозами и покрышками, через вечность в два мгновения мы оба одновременно чуть не попали под троллейбус, стремительно идущий уже справа налево, и сразу вслед за этим выскочили на показавшийся мне очень спокойным и смирным, даже можно сказать, неподвижный тротуар, и это удивительно, что я успел заметить, чем занимается тротуар, потому что я уже давно, после первого троллейбуса, достаточно крепко и вместе с тем совершенно не причиняя боли, держал ее за руку чуть выше локтя.

– Вы хотите попасть именно под троллейбус? – с легкой усмешкой спросил я, считая, что при сложившихся обстоятельствах, особенно учитывая нехватку времени на обдумывание, это вполне приличная фраза. Во всяком случае, она могла охарактеризовать меня в глазах моей собеседницы как человека мужественного, не теряющего в минуту опасности присутствия духа и даже способности шутить.

Она засмеялась и кивнула головой.

Я переводил дыхание и одновременно с этим готовил вторую фразу, которая после первой должна была прозвучать «Прерванной серенадой», исполненной Муслимом Магомаевым в сопровождении большого симфоджаза, по сравнению с «Голубкой», спетой хором пенсионеров под аккомпанемент баяна и электрической гитары. Но тут я увидел, как из своей стеклянноалюминиевой капсулы выскочил милиционер и направился к нам, исполняя на единственном, имеющемся в его распоряжении, простейшем музыкальном инструменте столь же незамысловатые трели – рулады, хоть и не представляющие никакой ценности с позиций высокого искусства, но в отличие от него мгновенно оказывающие эмоциональное воздействие. И строго избирательно.