Текст книги "Рассказы о золоте"
Автор книги: Максимилиан Кравков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)
– В этой местности золото произошло от зеленых пород. Почему же здесь красная почва?
Так спросил инженер у Василия и у Мельгунова. Но, за мыслями своими, должно быть, не ждал их ответа.
Было утро. Все трое стояли на Пудовом разрезе. Ночная роса серебряной пылью осыпала красные камни. Три лошади ждали за спинами людей и бряцали удилами.
– Зеленый камень тут есть, – осторожно вспомнил Мельгунов.
Инженер поднял на Федьку лицо в медной броне загара.
– Есть? Ну, веди!
Туманы все ниже садились на землю, обещали погожий день. Из молочного пара их рождались горы, неожиданно близкие и большие. Кони фыркали, оскользались подковами, топотали дружно.
Ехали гусем. Впереди Мельгунов, за ним – инженер, позади Василий. Счастлив он был безмерно и только заботился, как бы не пропустить какого-нибудь значительного слова. Потому что сразу связал с посещением этого опытного и знаменитого разведчика поворот всех сил своих в точку, о которой мечтал еще, собираясь итти на прииск. Когда мечтал о большой работе, о взволнованных ею людях.
Приезд инженера переполошил всех. Выдринцы, к которым Василий привык уже за два месяца, на час летучего совещания явились совсем с другими лицами. Никогда он не видел таким добродушным, почтенным и ласковым Герасима!
– Какие бы места, ребята, вы считали полезным разведать? – спросил у собрания инженер.
И артельщик, Орлов, лукавый и скрытный мужик, первым же вызвался проводить на какой-то ключ, известный ему, километров за тридцать от прииска...
Инженер записал, но в тайгу не поехал. Сказал, что пробудет на Выдринском только день. Потом отобрал Мельгунова и Василия и отправился с ними осматривать ближний район. Федька ехал проводником и был польщен.
Горизонт загородился двумя островерхими сопками. Приискатели дали им имя «Два брата». Три ущелья смотрели из гор. Распахнулись три входа в твердыню скал. Над хребтами в утреннем паре дрожала синяя высь и орлы чертили в зените свои бесследные круги.
Здесь, у порога солнечного простора остановились кони и люди съехались вместе.
– Ширь-то какая! – оглянув котловину, сказал инженер, – неужели здесь золота нет!
* * *
Вечер, тайга и дым от костра.
С папиросой в зубах, без фуражки, инженер любовался камнями, разбросанными за день.
На три груды разложены образцы. Каждая из своего ущелья. И вышло по цвету: зеленая кучка, красная и опять зеленая.
Инженер ликовал. Хитро щурил видавшие виды глаза:
– Федор, и ты не догадался?
– Нет, Николай Иванович!
– А просто. Три ущелья – это пути трех речек. Двух древних и вашей Гремушки. Текли в одно место к Пудовому Разрезу. Только в разное время. Каждая отложила свои осадки. Припомни: зеленый камень – золотоносен...
– О-о, – застонал Мельгунов, – неужели, в глуби другая россыпь?
Кузнецов тоже понял. Так и подпрыгнул. Вот где он завтра же будет бороться по-большевистски!
Теперь было ясно. В Пудовом Разрезе сверху работалась золотая россыпь и грунт ее был зеленый. Докопались до красной, пустой породы. Кончилось золото, отступились люди. Достигнуто дно, найден подстил – и конец. Умер Пудовый Разрез! Так думали до сегодня. А вышло, что глубже, внизу, под красной землей должен покоиться новый и может быть еще более драгоценный пласт. Как и верхний, он будет зеленым.
Василий горел. Есть над чем попробовать силы, не зря он пришел на Выдринский прииск!
А Федька кривился в сомнении.
– Сообща тут надо работать. Глубокая россыпь...
– Ну и что? Рискнем?
– Нет у меня желания в артель соваться. Путаться с этим народом...
– Нет, не по здешним зубам закуска!
Инженер напутствовал, уезжая с прииска.
– Макеев, заботься об этой разведке!
– Как прикажете, – отвечал смотритель и колебался, – почему же хозяева старые о ней не думали?
– А ты знаешь? Может быть и разведали, да в секрете держали. Бригадиром назначь Кузнецова. Он бурение знает и работал ударником. Смотри же, не обижай ребят!
– Ну! – Макеев усмехнулся. – А еще я хотел вас спросить: признаете вы русло Гремушки надежным на золото?
– Нет.
– А если его осушить?
– Я бы не стал!
Для разведки выделили рабочих.
– Напрасно людей отрывают, – шептались по уголкам, – нашел же Герасим россыпь? Макееву предлагал Гремушку отбросить – замазали это дело!
– А инженер? – возражали другие.
– Знаем твоих инженеров!
На указанном месте Василий заложил буровую скважину. Смотрел командиром, отвечал за бригаду в пять человек.
– Какой ты солидный сделался, Вася! – любовалась им Маринка.
На Пудовом работал бур. Четырехдюймовая стальная труба, свинченная из отрезков, поворотами и ударами загонялась в красную почву разреза.
Широкий металлический диск был укреплен наверху трубы. И она, торчащая из земли и прикрытая шляпой круглой площадки, была похожа на тонконогий стальной гриб.
На диске стояло четыре рабочих. Одновременно за четыре ручки вздымали тяжелый чурбан и, дружно присев, ухали им по головке трубы.
Бух!
От тяжести людей и от силы удара труба садилась. Одновременно их поворачивал конь, припряженный к длинному водилу.
Брали пробы, опуская в трубу, очищавшую ее ложку или длинный стальной стакан – желонку.
В то же время, повсюду, клочками зажженной пакли, загорались и тлели разговорчики о разведке.
К артели, старавшейся на Пудовом, подошел Сережка Рыжий из компании Орлова.
Посидел, покурил, указал на работавший бур:
– Вот где деньги советские забивают!.. В ударники вылезают. А на рабочие предложения плюют. Орлов предлагал на собрании показать для разведки место? Так нет, обошли!
– А вы что хотите? – вскочила Маринка, – Пудовый Разрез затопить?
Артель заворчала и нахмурилась. Сережка поднялся с камня, завилял:
– Да я что же... я так...
– То-то, иди-ка отсюда!
4Бурили уже третий день. Ушли на четырнадцать метров и в запасе остался единственный отрезок трубы.
Каждый раз, вытаскивая желонку, с надеждой заглядывал в нее Кузнецов. Напрасно! Каждый раз стакан набивался красной глиной. Казалось, конца не будет ее однообразной толще.
Навинтили последние полтора метра трубы. Бурщики устали вдвойне. От скучного неуспеха работы и от душной тягости подходившей грозы.
Далекие скалы Двух Братьев задернулись занавеской дождя. Словно боялись, что люди подсмотрят вражду, охватившую небо и скалы.
Огненным гневом там пыхали тучи и громом лаяли на них горы, ощетиненные тайгой. В вихрях ломались зеленые стрелы молний. По руслам катились бунтующие потоки. Медный вал грозовых облаков наползал на прииск.
К буру подходил Макеев. За ним поспевал Герасим.
Макеев шел с неохотой. Досадовал на Герасима, толкавшего к скандалу. Помнил приказ инженера и боялся нарушить разведку. Но что-то обязан был предпринять.
– Любуйся! – иронически ткнул старик на разложенный ряд однообразных комочков красной глины, – мы осушку из-за разведки начать не может, а они... вот над чем ударяются!
– Это все пробы? – спросил Макеев.
– Последнюю достают, – ответил расстроенный Василий.
С площадки бура заговорили недоуменно в несколько голосов. А потом взволнованно закричали, подзывая бригадира:
– Иди-ка сюда, хозяин!
Не красная, а зеленая, наконец-то, зеленая глина набилась в последнюю желонку!
– Россыпь! – крикнул Василий.
Макеев рванул к себе пробу и не сдержал улыбки.
– Мошенство! – гневно затряс бородою Герасим, – нарочно подсунули!
– Спускай при нем инструмент! – взъелся Охлопков. – Пусть не каркает, ворон!
– Ну и что же? – гнусаво и нагло грызся Герасим, – попало зеленое гнездышко, уж и россыпь! Ты до золота-то добрался?
– Шурфом доберусь! – яростно выскочил Василий и сжал кулаки. Уставились друг против друга, дрожа от злобы.
– Тихо вы! – гаркнул смотритель, – проверим шурфом. И баста! И кончим разговоры!
С оглушающим дребезгом над головами трахнул гром. Словно мощно одобрил решение. Герасим перекрестился, потом плюнул и засеменил к своей мельнице. С визгом и выкриками кинулась молодежь к балагану сквозь захлеставший дождь.
* * *
– Ах, пошла бы я к тебе в бригаду! Да нельзя. Все уйдут и артель разлетится, – жалела Маринка.
– Не стоит, – посоветовал Мельгунов, случившийся рядом. – Все же за вас какие-то голоса...
– Не за нас, положим, – горько поправил Василий, за Разрез свой грошовый!
– И пусть, и пусть! – горячилась Маринка. – Все-таки поддержка.. А вот на тебя я, Федька, смотрю, свидетель ты благородный! Не стыдно тебе между стульев болтаться? Ты за кого?
Мельгунов усмехнулся, спрятал глаза и погладил ус.
– Я сам по себе, Мариша.
– Тьфу! – плюнула Маринка. – Никому ты такой не нужен!
Шурф подле скважины был на десятом метре.
Долбили трое. С Василием пожелал работать Охлопков и недавно пришедший на прииск алданец. Был он немолод, коренаст и болел ногами. Глаза у алданца были твердо спокойные....
Над шурфом был устроен подъем – вращавшийся вал, спускавший канат с бадьею. В глубине работал один посменно, а двое стояли у подъема.
Кузнецов осветил фонарем знакомую красную глину. Прошибить бы ее и будет большая радость. Но не мало еще работы. Еще пять тяжелых метров большой глубины и всяческих испытаний.
– Торопись, – подгонял он себя, – и бил кайлою с плеча, – ой, торопись!
После резкой ссоры с Герасимом, противная сторона притихла. Разговоры умолкли, как по сигналу. Но в этом недобром молчании висела опасность и чувствовалась остро.
Нужно было одно, – работать и работать, чтобы быстрым успехом предупредить удар.
5На прииск приехал сам управляющий, а с ним – представитель профсоюза, Батанов.
Василий обрадовался. Бросился с бригадной своей нуждой – с разведкой.
Сильно переменился сам за эти три месяца. Отпала его застенчивая улыбка и, о знакомой теперь золотой работе, говорил горячо и с болью.
– Вот мы в каком окружении! – закончил Василий и твердо взглянул на нового человека.
– Не волнуйтесь, товарищи, – с удовольствием ответил Батанов. – Перед самым отъездом я виделся с инженером. Он знает результаты бурения и видел пробы. Он очень доволен и считает, что разведку надо продолжить шурфами. Так что вы не волнуйтесь, никто вам мешать не станет!
К вечеру у конторы собрался народ из всех артелей. Только не было Мельгунова. Он неделю назад, как ушел в тайгу, на обычную свою одинокую работу.
Погода была хорошая и собрание вели под открытым небом, перед крыльцом.
Управляющий, человек грубоватый и нервный, сегодня был очень доволен. Но начал сурово:
– Работали мы скверно, – говорил он о выполнении программы, – работали по-свински! Государству нужен металл, а как мы выполняли свой план? Из отставших были отставшими! Из лодырей самыми первыми лодырями! Да, товарищи, первыми! Но сегодня я удивился. Приходит ко мне вот этот почтенный старик, – управляющий развернул пятерню в сторону ждавшего на бревне Герасима,– вваливается в контору и приносит нам золото. Покажи, Макеев, сколько он нам принес?
Сияющий смотритель распахнул перед собранием лист диаграммы. На первом месте стояла артель старика. На все сто процентов!
Собрание ахнуло и зарокотало. Никак не ожидали!
– Значит, можно работать? – торжествовал управляющий. – Значит, золото есть? Взялся за ум старина и нашел! А теперь, – угрожающе постучал он ладонью, – ему не мешать! Пусть сейчас же Гремушку отводит. Макеев ему поможет...
Василий закрыл глаза. После первых же слов будто сорвался в яму. И вылезть не мог. Все выходы были запутаны колючею загородкой факта. Не верил, что золото у Герасима есть, а доказать правоту подозрений своих не умел.
Ждал, что сейчас управляющий обратится к нему и начнется публичная казнь Василия Кузнецова.
Потом обозлился упрямо. Даже отдернул руку, почувствовав братское прикосновение Маринки.
Но управляющий Василия не тронул. Только когда Батанов заговорил о разведке и о надеждах инженера, строго и сухо прервал:
– Об этом вопрос окончен. Гремушка будет отведена.
– Но пока не отведена-то, может артель работать на Пудовом? Могут они доканчивать шурф?
– Артель, конечно, вольна копаться. А разведку мы завтра же снимем...
6– Не печалься, Васюша, – говорила Варвара Ивановна и покусывала дрожавшие губы.
Вся бригада сошлась в землянку. Сидели неразговорчивые, и оскорбленные.
– Три метра осталось, – сказал, наконец, алданец, – неужели бросать?
Василий резко ударил по столу и все вздрогнули.
– Ответим на это, ребята! Сами продолжим! Старательской силой, – и блеснул глазами, – объявим бригаду ударной?
Маринка забила в ладоши. Разведчики загудели, вскочили на ноги.
– Продолжить – это я одобряю, – раздумчиво заговорил алданец. – Но вот ударной... не страшно ли, Вася? А вдруг там пусто? Тогда что скажут?
– Тогда засмеют, – угрюмо пробурчал Охлопков.
Маринка нахмурилась, не находила слов. Василий упрямо тряхнул головой.
– Если так, тогда по-ударному будем работать! Коль нельзя объявлять. Но жалко! Обидно!
– А чем мы кормиться будем? – несмело спросил Охлопков.
– Мужики, мужики, – певуче зарадовалась Маринка. – Мое предложение: смену окончил, вздохнул и – с лотком по отвалам. На хлеб, на сахар!
Василий расцвел. Эх, и бригада!
Менялась погода. На западе, за горами, отдаленными грозами стучалась осень. К вечеру синим свинцом холодел горизонт.
В это утро повеяло сыростью и прохладой. Небо насупилось дымными облаками и закапало дождем. Дождик был мелкий, обкладной и бесконечный.
Наступило ненастье.
Артель старика прокапывала плотину. Разрушала завалку, оттолкнувшую воду Гремушки. Артель была своя в доску! Родственники и близкие. Все пять человек.
Но сил было мало и Макеев послал на помощь всех тех, кому не счастливилось с золотом.
Герасим спешил. Сбросил с седой головы годы, бегал, как мальчик. Не стоял за соленым словом, где нужно. Ляпал и сам замирал, прихвативши снежную бородищу и прикрыв озорные глаза...
Артель грохотала.
– Ну-ка, дядя Герасим, еще!
Тревожно глядел Герасим на небо. Ждал дождей. Непогода должна была пособить работе. Пересохшая от жары Гремушка, в большие ненастья, становилась потоком. Могла прорвать себе выход для возврата на старое место.
Все чаще вскакивал Орлов на пригорок, ладонь козырьком к глазам, и смотрел на Пудовый Разрез. Сегодня увидел, как разведчики ставили над шурфом навес из пихтовых веток.
– Проняло их дождем, – удовлетворенно сказал Орлов, оскалился и захохотал.
– Чего тебя разобрало? – окликнул Герасим.
– А сейчас разглядел. Наклон отсюда хорош: прямо к шурфу, как по корыту...
На тринадцатом метре в шурфе показались первые струйки грунтовой воды. Ее отчерпывали ведром и бадьей убирали наверх.
– Растаяла наша артель, – объявила сегодня Марина. – Реки испугалась. Буду я с вами, ребята, работать?
– Что ж, – согласился алданец, – иди, втроем на такой глубине тяжело. Как ты, хозяин?
Счастливый, как двадцать пять его зеленых лет, выпрямился Кузнецов.
Маришка? Иди, становись за валок...
* * *
Однажды в конце смены сказал Василий и глаза его засверкали:
– Метр остался! Товарищи, один метр!
Чем глубже рылся шурф, тем труднее давалась работа. Воздух удушливый, бадью поднимать тяжело, грунт уплотнился.
У Охлопкова щеки обвисли мешками, лицо постарело от усталости.
Подмечает Василий и хмурится – мало от парня толку, если не дать ему отдыха. С алданцем хуже. Давно он жалуется на простуженные ноги. А с тех пор, как в шурфе появилась вода, заболел, ходит согнувшись, работает через силу.
– Обутки разбились, Васюха, – уныло гудит он, шевеля из разорванного ботинка волосатым пальцем, – пухнут ноги от вредной воды...
Но упорно лезет в забой и в воду.
– Тебя одного, на много ли хватит, Васька?
Василий мучается – голодно ребятам. С тех пор, как сняли казенную разведку, лишили и пайка. Теперь все на золото. А попробуй его искать!
За Василием прибежал мальчишка.
– Тебя в контору смотритель кличет, велел скорее.
– Это худо, – побледнел Василий, – зачем я ему?
Макеев сидел за столом один. Он упорно смотрел в бумаги и пальцы у него дрожали.
– Упрямишься, Кузнецов, – заговорил Макеев, не поднимая глаз. – Управляющему перечишь? Мельгунову решил подражать? Напрасно! Я, конечно, неволить тебя не могу, но советую отступиться. Все равно водой тебя выживут.
– Пусть выживают, – задохнулся Василий.
– А сейчас, – Макеев скомкал бумагу и швырнул под стол, – канат мне нужен! Приходится взять у тебя.
– А... мы-то как же? – обалдел Василий.
– Понимаешь, нужно! Могу дать другой, пеньковый.
– Но тот же короткий, до дна не хватит!
– Что вы мне голову морочите! – заорал Макеев, вскакивая. – Спокою не стало от ваших штучек. Производство хотите мне развалить!
Кричал, оглушая собственную растерянность.
Кузнецов взглянул на него в упор, но сдержался.
– Бери!
Повернул и вышел. Уходил, как отравленный. Ненавидел всех и завидовал Федькиному презрению.
А под вечер незнакомый старатель из дальней артели остановил Маринку:
– Постой-ка, девка, с канатом у вас нехватка?
– Тебе-то что?
– Тьфу ты, как порох! Да у нас, в сарае конец валялся. Может, возьмешь?
– Спасибо, товарищ, не сердись на дуру...
Едва не заплакал Василий:
– Есть же люди! Значит, смотрят на нас. Покажем, ребятки, нажмем!
Вернулся Охлопков, высмотрел все неприятельские работы. Сказал:
– Канава у них готова. Но если придет большая вода, а они к тому времени углубятся на метр, то затопит!
– А как река?
– Бушует. Поднялась высоко.
– На метр углубить, – рассчитал алданец, – это два дня работы. На два дня нам жизни, ребята осталось!
Над разрезом висела черная моросящая ночь. Накатами выл упругий ветер. Тускло краснело окно в недалекой мельнице.
7– Угощать больше нечем, – объявила Варвара Ивановна, и поставила чашку с квасом и луком.
– Марина? – сказал Василий и бросил ложку.
– Ну?
Задумался и молчал.
– Ну, чего же молчишь?
Василий мялся, улыбался неловко.
– Не тяни же, Василий, – вскочила девушка, – мне страшно!
– Да нет! Я, знаешь, другое вспомнил. Мы о граммофоне с тобой говорили...
– Говорили, – успокаивалась Маринка.
– Так квитанция у меня, на пятнадцать рублей?
– Милый ты мой! – ахнула Маринка.
– Как же это понимать, Васюха? – выговаривал на другой день алданец, примеряя новые, пахнувшие дегтем, сапоги. – Либо ты, скажем, горному духу понравился, либо амбар обокрал?
– Все едино, – мямлил Охлопков с набитым ртом. Крепко зажал намазанный маслом ломоть.
– Хорошо, вкусно!
Приободрились все. Заговорили. Послышался даже смех. За последние дни не смеялись. Углубка шла плохо. Донимала вода, силы тратились на ее откачку.
Резкий ветер переходил в шторм. За туманом вздымались и падали волны тайги, и лес ревел, как рассерженное море. Стремительно проносились набухшие низкие облака и гром, в чудовищном топоте, из конца в конец, пробегал по небу.
В забое сегодня работали двое. Василий кайлил, а Марина отчерпывала воду.
Скудный свет фонаря освещал только красный пол. От этого колодезь над головой был похож на черную, в бесконечность ночи поставленную трубу. В шурфе было тихо, как в подводной лодке, укрывшейся от бури на дне океана.
Тихо и все знакомо. Каждый камешек, торчащий из стенки, всякая щелочка в крепи, были свои. Каждый вершок прорытой земли был дорог.
Вечером, шелестя намокшим брезентом, возвращался Орлов с плотины. Ему нужно было увидеть Герасима, а старик возился на мельнице.
Поэтому Орлов оказался близко к шурфу. Не желая попадать на глаза, он шагал стороной за отвалами.
Рванувший ветер шатнул его в бок и осыпал осколками восклицаний.
Орлов запнулся и начал слушать. У шурфа оживленно говорили. Иногда разговор отметался ветром и молк, и вновь разгорался смехом Марины.
У Орлова тревожно заныло сердце.
Он осмотрелся и, прячась за стенку отвала, начал подкрадываться к шурфу. Ступал осторожно, чтобы не брякнуть галькой. Когда ветер стихал, останавливался и Орлов. А при шумном порыве шагал вперед.
Припал, наконец, за камнями, там, где отчетливо мог разобрать каждую фразу.
У шурфа веселились, перебивали друг друга счастливыми словами.
– Я копнул, – рассказывал голос Василия, – смотрю и не верю: синяя глина!
– Я его, дурака, целовать, – перебивала Маринка. – А он стоит, как бревно, и ничегошеньки не понимает!
– Дошла бригада! – радовался алданец.
– А те и не знают, – язвил Охлопков, – землекопы кержацкие!
Орлов заскрипел зубами.
– Я так предлагаю, товарищи, – заговорил Василий. – Сейчас мы работу закончим, а ночью, в двенадцать часов, опять возьмемся. Не трудно будет?
– Чего тут трудно, – сказал алданец, – ведь россыпь, братцы! К утру-то пробы, глядишь, промоем!
– А с золотом нас не затушишь, – выкрикивала Маринка, и прибавляла: – Ах, ребятки, какие вы у меня прекрасные!
8Когда сторож конторы ударил полночь, Кузнецов и алданец спустились в шурф. В это же время, в темноте, у реки, сверкнула искра.
Она раскачивалась, пропадая и снова плыла рывками. И бешеный ветер не мог оторвать ее от земли и бросить к тучам.
Долго путанный ход чертил огонек и остановился у плотины.
Орлов опустил фонарь. Порыв распахнул на нем плащ и брезент захлопал, как крылья.
Он вздрогнул и суеверно перекрестился. Стало жутко. Быть одиноким, в безбрежной и ураганной ночи.
Лес казался чернее неба. Гигантскими помелами махали пихты. Через грохот воды трещала тайга. По реке, со скрежетом, перекатывались валуны. Буря глушила и дождь засыпал глаза.
Орлов оглянулся. Остро и дико присматривался назад. Красноватая звездочка – мельничное окошко погасло. Привернули, должно быть, фитиль. Но сейчас загорелось другое пятно – огонь у шурфа.
Увидел – и лютая злоба, от которой трястись и плакать хотел Орлов, укрепила его и он перестал бояться.
Поднял фонарь и, сгибаясь под ветром, вступил в канаву.
Перекоп не дошел до реки всего на какой-нибудь метр. Узкая стенка еще удерживала воду. Орлов отбросил мешавший плащ и взмахнул кайлой.
Река не вмещалась в свои берега. Заплески волн хватали выше. Ухабы клокочущей пены проваливались в темноте. Как белые кони, неслись валы. Ныряли и прыгали, глухим барабаном ухали из пучины.
Орлов копал. На коленках, стиснувши зубы, с размаху вгонял кайлу, как во вражью живую грудь.
Тяжести туч разрывались полянками неба. Прогалы мерцали игрой созвездий и снова гасились разливом мрака.
Орлов копал. В кровь сбивал себе пальцы. Задохнувшись, валился лицом на камень. Холод свежил и тогда опять хватался за страшную работу.
Дождь утих. Делалось холоднее. Острова облаков, как черные тучи, догоняли ушедшие полчища бури.
Орлов вскакивал. Впивался шальными глазами в ночь, туда, где светил фонарь. И опять припадал к забою, ненавидящий и безумный.
Не сдержал на размахе кайлу. Потеряв инструмент, завизжал от досады и голыми пальцами зарылся в землю. Вдруг осела стена. В лицо шибанули струи. Оскользаясь, Орлов выпрыгнул наверх.
В обвал ворвалась вода и, заполнив канаву, хлынула вниз, растекаясь по Пудовому разрезу. Орлов взбежал на бугор и, вытянув шею, окаменел.
Шипящий гул поднялся над долиной и огонь у шурфа потух...
* * *
За полночь пришел из тайги Мельгунов.
Потешил бродяжью душу, проходил не задаром. Мокрый, исстеганный ветром, едва волоча двух застрелянных глухарей, постучал под окошком вдовы Огневой.
– Вот он, варнак! – счастливо изумилась вдова и бросилась затапливать баню. Баня была нужнее всего перезябшему человеку.
Федька с ходу хватил стакан неразведенного спирта и сидел у порога, около лужи натекшей с него воды.
В горницу не пошел. Не захотелось пачкать скобленого пола. Улыбался блаженно, гостеприимной суетне, теплу, разлившемуся от спирта, удачному возвращению и красивой вдове – хозяйке.
– Помогите! – в это время донесся снаружи голос.
Кто-то бил в переплет окна.
– Ой! – испугалась вдова.
Федька поморщился и поднялся. Сжав на случай кулак, откинул крючок и пнул дверь. Изба распахнулась в бурную ночь. Из бури выскочил человек и налетел на Федьку.
– Тонут! – безумно кричал он. – Люди добрые, помогите!
– Охлопков! – поразился Федька и мгновенно, закаленный в случайностях, бросил хозяйке:
– Огня!
А встряхнувши Охлопкова, приказал:
– Толком рассказывай!
Через минуту с кругом веревки и зажженным фонарем выскочил за порог...
Людей спасли. Алданец, укрытый шубами, лежал на лавке.
Проходили часы, а он все еще улыбался. Все еще вспоминал, как промахнулась смерть.
Долго, вместе с Василием, прокрутился он в холодном водовороте, топившем шурф. Вылезти не могли. Ветхий канат оборвался на резком подъеме. Но им посчастливилось ухватиться за болтавшуюся веревку.
Василий спал. А Маринка плакала. Прижалась у печки, фартуком закрыла лицо и подвывала в голос.
В землянку с утра заходили выдринцы. Нанесли папирос и разной снеди. Говорили негромко, как в доме умершего.
– Может ли быть, чтобы речка сама прорвалась?
Говорили гневно:
– Обязаны упредить, когда воду будут пускать!
– Слышали? Все от Герасима отступились!
– Свои-то при нем, – всхлипывала Варвара Ивановна, – опять на плотину вышли...
К вечеру заглянул Мельгунов. Василий, одетый в рабочее платье, искал фуражку.
– Ожил? – довольно удивился Федька и захохотал. – Не на шурф ли собрался?
– На шурф, – грустно улыбнулся Василий. – Куда же мне больше?
– Пойдем, провожу!
Было тихо, тепло и ясно. Небо не помнило о безумстве минувшей ночи. Мирно горело свечами заката.
Разрез утонул в воде. Золотился широкой лужей. Но спадала вода и галечным островком обсохла площадка шурфа.
– Да-а! – только и мог промолвить Федор.
Шурф был залит до самого верха. Пятнадцать метров воды заполняли его колодезь. В черной глуби пропала работа. Недели тревог и надежд, молчаливое обязательство одолеть и победный конец борьбы – канули разом в провале ямы...
Василий молчал. Федька старательно обошел кругом, попробовал верхнюю крепь, потопал ногой, изучая грунт.
– Что же тут делать? – заинтересованно бормотал он. – Первое – воду отлить. Потом, если шурф обвалился – крепи менять... Но надо успеть! Ведь те-то копают!
– Не отступлюсь я, Федя, – вдруг выговорил Кузнецов, и закатное солнце метнулось в его глазах.
Мельгунов лихо прищурился и, глядя куда-то на лес, предложил:
– Васька! Алданец лежит и нескоро встанет. Бери-ка меня в свою бригаду?
Василий затрепетал, но не поверил.
– Бери, – повторил Мельгунов и хищный блеск его глаз обострился. – Когда по большой играют – в стороне не стою! Махнем по банку!
* * *
Вечером при коптевшей лампе писали письмо инженеру, группкому и партийной организации главного стана.
Начали словами:
– Наша бригада объявляет себя ударной.
– Так, ребята? – спросил Василий.
– Так! – единогласно грохнули все.
– Было худо, – ослабевшим голосом отозвался алданец. – Тогда боялись. Теперь еще трудней, – и некого нам стесняться! Пиши: по приметам моим, в этой россыпи золото будет!
– Народ волнуется, – писал от себя Василий, – и ужасается. А за кем пойти – не знает...
– Еще пиши! – вскочила Маринка. – Золоту старика мы не верим! Не верим ему, врагу, перевернувшемуся на нашу гибель. Так и пиши – врагу!
– Написал, – говорил Василий. – Дальше!
Откашлялся Мельгунов.
– Просим приехать инженера. Просим на неделю остановить работу на плотине. Обязуемся за неделю выявить россыпь.
Охлопков глянул на лист.
– Есть еще место? Добавь: если взаправду потонем, то, товарищи, после нас на Пудовом копайте. Все!
– Ох, батюшки! – застонала Варвара Ивановна.
В тот же вечер письмо было отдано почтарю, а копию получил Макеев. Даже затрясся:
– Всех людей взбаламутят! Какое мое положение!
Герасим казался довольным:
– Пущай, пущай! Кто кого перегонит!
