Текст книги "Декабрист"

Автор книги: Максим Войлошников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Глава 20
На пути в Петербург

При въезде в город Петра остановили часовые.

– Я майор Ломоносов, с важным известием к командиру дивизии Волконскому. Меня преследовали изменники, – обратился он к начальнику караула, доставая свои бумаги.

При свете фонаря увидев на подорожной подпись и печать нового императора, тот отдал честь и распорядился:

– Открывай!

– Проезжайте, господин майор, – сказал он, когда подняли шлагбаум. Миновав плохо различимый в темноте парк, разбитый магнатом Потоцким в честь своей ненаглядной Софьи, Ломоносов подъехал к зданию штаба. Тут он уже побывал почти полгода тому назад, и сразу сориентировался, куда идти. Волконский был у себя на квартире, откуда его вызвал дежурный офицер. Генерал явился в наброшенной на плечи шинели.

– Вы, майор? – удивился князь, увидев Ломоносова. – Зная ваши обстоятельства, не чаял вас так скоро в дивизию.

– Я еду в Киев от штаба армии, куда прибыл с пакетом из Варшавы. Обстоятельства чрезвычайные. – Он изложил всю предысторию, чем вверг князя в нелегкие раздумья.

– Мы с Пестелем въехали к графу Витту, чтобы убедить его присоединиться, – тут подъехал генерал Чернышев и арестовал полковника, а я ушел, уложив на землю семерых гусар, – кого на минуту, кого навсегда.

– Жаль, что сии подвиги приходится совершать на родной земле, – посмурнев, сказал князь. – Я пошлю пару эскадронов, стоящих у меня в городе, на выручку полковнику. Но не уверен в успехе – Чернышев старый партизан, опытен и хитер как лиса. Что касается императорского дела – моя дивизия выступит согласно общему решению штаба армии. Надеюсь, мой старший брат, генерал-губернатор Полтавы Репнин-Волконский, примет нашу сторону…

– А как вы думаете, что Воронцов?

– Генерал-губернатор юга России – человек тонкий. Думаю, Чернышев, приехавши с юга (через Умань он не проезжал), у него уже побывал и уговорил не вмешиваться (Волконский не знал, что на Воронцова Чернышев и Дибич насели еще в Таганроге, в доме таганрогского градоначальника Папкова, где, ловя отблески моря угасающим взором, скончался государь).

На следующий день Петр продолжил путь на север. Он скакал верхом, с переменной лошадью, и с ним вместе были отправлены о двуконь двое драгун. Свежее утро, сверкающий неглубокий снег, разлетающийся из-под копыт, – Петру сегодня все казалось по плечу.

Они мчались до позднего вечера, меняя коней, и ночевали в Белой Церкви – древнем городе, памятном по казацкому восстанию Конецпольского и Наливайки конца XVI века, позднее послужившем Гоголю сюжетной основой для эпического повествования «Тарас Бульба». В городе находился штаб Девятой дивизии, относившейся к Третьему корпусу…

На следующий вечер наконец показались впереди золотые купола древних киевских церквей. Въехав в город, майор по крутым киевским улицам направился к штабу корпуса. Разыскав это монументальное здание, он спросил полковника Трубецкого. К нему вышел высокий узколицый человек средних лет, аристократически носатый, в полковничьем гвардейском мундире. Как заметил Петр, лицо его вырожало скорее глубокий ум, нежели беззаветную отвагу.

– Князь Трубецкой? – спросил его Петр.

– Да. Что вам угодно?

– Гвардии майор Ломоносов. У меня пакет к вам от полковника Пестеля и к командующему корпусом – от генерала Витгенштейна.

– Хорошо, – быстро оглянулся князь. – Пойдемте ко мне.

Они поднялись в комнату Трубецкого, и тот, пробежав глазами письмо, поднял глаза на сидящего на стуле гостя.

– Хорошо, что сегодня я в штабе, – сказал он. – У нас был гонец из Петербурга, от цесаревича. Командующий имел с ним разговор, но гость, кажется, остался недоволен… Я думаю, вам надо с ним повстречаться нынче же.

Петр устало поднялся на ноги:

– Я готов.

…Пятидесятилетний генерал от инфантерии князь Алексей Григорьевич Щербатов был уже сед, но волевое лицо его, обрамленное бачками, было полно энергии. Одет он был в статское по поводу позднего вечера.

– Здравствуйте, господа, присаживайтесь и расскажите, что за дело привело вас в столь позднее время? – весело обратился он к Трубецкому.

Тот указал на Петра:

– Майор Ломоносов лучше расскажет…

Услышав то, что рассказал Петр, Щербатов пришел в ярость:

– И меня, Рюриковича, они решили приплести к этому баронскому перевороту! Что можно предложить князю Щербатову, чтобы он предал своего законного государя?! Ничего! Слово князя – мой корпус поддержит императора Константина! Но выступлю, лишь соединившись со Второй армией: Паскевич и Толь будут за Николая, и поодиночке нас разобьют. И – хотя бы часть гвардии должна быть за нас. Поэтому езжайте в Санкт-Петербург как можно скорее. Скажите, что Щербатов поднимется за Константина. И берегитесь шпионов цесаревича Николая: их уже и в Киеве хватает.

– Слушаюсь, ваше превосходительство! – поднялся на ноги Ломоносов.

– Сергей Петрович, ты откомандирован сюда от гвардии, и тоже езжай в столицу – ты будешь там нужнее, – обратился генерал к Трубецкому.

– Хорошо, поеду…

– Я отправлю вас с фельдъегерем. Разумнее не идти через Могилев, а сделать окольный маршрут через Сумы, Брянск и Смоленск. Но перед Петербургом сойдите с саней и въезжайте в город частным образом. Николаевские шавки, поди, караулят все въезды-выезды.

– Так и поступим, Алексей Григорьевич! – Офицеры откланялись.

Петр был рад, что с ним ехал полковник, хорошо знающий петербургские дела. Утром они выехали на фельдъегерских санях, и спустя семь суток оставили позади почти полторы тысячи верст по дуге, отделяющих Киев от Петербурга.

Глава 21
Вторая армия

На утро после отъезда Ломоносова в штаб Второй армии развилась деятельность. Туда сюда проносились адъютанты, скакали курьеры и посыльные. Приехал решительный генерал Николай Николаевич Раевский, командир Седьмого корпуса. В девятнадцать лет внучатый двоюродный племянник Потемкина так проявил себя в войне с турками, что ему был доверен полк. Глядя на его каменное, спокойное в любой момент боя волевое лицо, можно было вспомнить сказанные о нем после Смоленска и Бородина слова Бонапарта: «Этот русский генерал сделан из материала, из которого делаются маршалы». Но в России, раз Аракчеев не был маршалом, другим этого звания и подавно иметь было не надобно. Да и армии доверили другим, проверенным немецким людям.

Узнав повод, по которому его спешно вызвали в штаб, он немедленно послал приказы о выступлении в Восемнадцатую и Девятнадцатую дивизии и в Третью драгунскую. Вызвали срочно их командиров. Перед теми дивизионными, бригадными и полковыми командирами Витгенштейн зачитал письмо Константина Павловича и призвал выступить в защиту законного государя. Затем командиры разъехались во вверенные им войска.

Однако пехотные части зимой двигались бы слишком медленно. Поэтому, как упоминалось, сопровождать конницу на гужах была назначена одна первая бригада Восемнадцатой дивизии под началом генерал-майора Александра Васильевича Сибирского, происходившего из рода хана Кучума, побежденного Ермаком. Она была одна из наиболее подготовленных во Второй армии, наподобие гренадер петровского времени. В нее входили пехотные полки Вятский – Пестеля и Казанский, которым командовал молодой полковник Павел Аврамов, его друг. Поскольку Пестель запрапастился, Раевский назначил временным командиром Вятского полка старшего полкового майора Николая Лорера, потомка французских дворян-гугенотов. Артиллерийским прикрытием должна была стать 27-я конно-артиллерийская рота подполковника Янтальцева. К бригаде, по расчетам штаба, должны были присоединиться части Четвертого корпуса, расквартированные под Киевом и в городской крепости.

Командующий Витгенштейн отправил адъютантов в Тирасполь, к командующему Шестым корпусом пятидесятипятилетнему генерал-квартирмейстеру Ивану Васильевичу Сабанееву. И в Кишинев, в Шестнадцатую дивизию, к генерал-майору Михаилу Орлову. Родному брату генерала Алексея Орлова, командующего лейб-гвардии Конным полком.

Тщедушный, невысокий, с близко поставленными глазами, рыжий генерал Сабанеев во время заграничного похода был начальником штаба армии у Барклая-де-Толли. После он служил еще в оккупационных войсках во Франции. Он разозлился и сказал, что из-за новых господ голову подставлять под топор не намерен. Он согласился, чтобы ушла Шестнадцатая дивизия Орлова, но объявил, что сам останется на турецкой границе.

…Над страной навис призрак кровавой двадцатилетней распри начала XIV века между внуками Дмитрия Донского, связанной с именами Василия Темного и Дмитрия Шемяки…

К вечеру суматоха вошла в привычное армейское русло, командующий отправился к себе в гостиную, сел в кресло перед камином и задремал…

Проснулся генерал внезапно, от звука, напоминающего звон разбившегося оконного стекла. Он повернул голову на затекшей шее – рядом с ним стояла фигура в темном плаще.

– Добрый вечер, генерал! – Он узнал голос, принадлежащий генерал-адъютанту Чернышеву. Каким образом тот сумел проникнуть во дворец, окруженный часовыми? Вероятно, полковник Тимман был не единственным сторонником Николая при штабе?

– Не пугайтесь, – продолжил Чернышев, – признанный полководец русской армии не должен бояться гвардейского генерала…

– А с чего это, Александр Иванович, я должен вас бояться?

– Как сказать, Петр Христианович? – Чернышев мягкими кошачьими шагами прошелся по комнате. – Мне полковник Пестель сказывал, что вы решили подняться против государя Николая Павловича?

– Я знаю только одного императора – Константина Павловича! – хладнокровно ответил командующий.

– Эк вы храбры! Только что же не решились на переправе Березины в одиночку напасть на Бонапарта? Побоялись, что разобьют? Стало быть, не отчаянны. А я вот отчаян был в те времена, меня французы боялись. И теперь таков. Когда мятежников разобьем, начнем вешать. Ну, за себя, как я говорил, вы не бойтесь. Не пристало русских генералов вешать. А вот сын у вас есть, Лев, – ротмистр Кавалергардского полка. Тоже, поди, в заговоре? Вот его и повесим. В назидание.

– Да пойдите вы к дьяволу! – взъярился старый генерал, поднимаясь из кресла, чтобы встать лицом к лицу с нагло вылупившим глаза Чернышевым.

– Или лучше нет – закатаем в каторгу лет на двадцать. Будете себя вести прилично – будет жить, а нет – так арестанты его живенько удавят. Арестанты – они такие: рады угодить начальству…

– Что вам надо? – спросил хрипло генерал, глядя ему в глаза. Несмотря на суровость, он любил сына – о чем Чернышев знал.

– Затормозите выступление.

– Нет. Я лучше застрелюсь, чем потеряю честь.

– Хорошо. – Чернышев задумался. – Тогда – отстранитесь от дела.

– Ладно, я скажусь больным.

– Тогда и вашего сына не тронут, – сказал Чернышев, и исчез, точно растаявший дым. Боевого генерала всего трясло после этого разговора.

Глава 22
Совещание в Главном штабе

А в Петербурге события развивались так. Двадцать пятого ноября цесаревич Николай получил письмо от генерала Дибича о том, что государь при смерти. Но такие же письма получили председатель Государственного совета, Светлейший князь семидесятилетний Петр Васильевич Лопухин, блиставший талантами еще при императрице Екатерине Второй; генерал-губернатор граф Михаил Андреевич Милорадович (бывший дежурный генерал Суворова и герой 12-го года); главные командиры армии и Гвардии.

Цесаревич был как в огне – власть освобождалась, но ее надо было перенять твердой рукой, чтобы не уплыла к Константину (бумаги ничего не решают – решают войска). Съездив в Аничков дворец, к жене, он возвратился в Зимний вместе со своими вещами. Он проводил тревожные ночи в обществе верного флигель-адъютанта, полковника Вольдемара Фердинанда Адлерберга, которого по его первому имени звал Эдуардом. Эдик-Вольдемар был однокашником Павла Пестеля, и из-за того, что Пестель вышел первым в выпуске, ему пришлось выйти вторым. Смолоду Адлерберг был лысоват и носил пышные усы и бачки, подражая своему патрону. Он был сыном гувернантки цесаревича, сестры генерал-лейтенанта Багговута, командира пехотного корпуса, павшего в 1812 году.

Два дня спустя к дежурному генералу Главного штаба, ровеснику Милорадовича, Алексею Николаевичу Потапову пришло письмо о кончине императора. На следующий день было назначено заседание Государственного совета.

Однако утром к цесаревичу пришел в расшитом парадном мундире, с орденской лентой через плечо, позвякивая многочисленными орденами, пятидесятичетырехлетний генерал от инфантерии Михаил Андреевич Милорадович. Его узкое чеканное лицо черногорца отражало значительность исполняемой миссии. На пальце у него Николай заметил новый перстень с портретом усопшего государя, которого Милорадович обожал.

– Ваше императорское высочество, я прошу вас пройти со мной на совещание высших военных чинов Империи, из присутствующих в столице, – сказал он твердым голосом. Мысль цесаревича метнулась: «Знают?! Но откуда? Клейнмихель и Чернышев не могли проболтаться, остальные не знают. Значит, просто используют случай…» Николай кликнул Адлерберга, они вышли из кабинета и по коридорам Зимнего втроем спусились к выходу на Дворцовую площадь. Часовой в форме Преображенского полка отдал честь – сегодня в карауле была рота преображенцев, – и Николай несколько успокоился.

Выйдя из дворца, они пересекли заснеженную площадь и вошли в здание Главного штаба, направившись в зал заседаний. Там, за большим столом, сидело только трое пятидесятилетних генералов: узколицый высоколобый псковитянин, дежурный генерал Главного штаба (то есть заместитель начштаба Дибича) Алексей Николаевич Потапов, еще несколько лет назад дежурный генерал при великом князе Константине; самый старший (ему исполнилось пятьдесят пять), генерал от кавалерии, командир Гвардейского корпуса Александр Львович Воинов, жесткое прямоугольное лицо которого обрамляли баки; самый младший – Александр Иванович Нейгардт, начальник штаба Гвардии.

Не ожидая приглашения, Николай сел на пустующий стул, и Милорадович последовал его примеру.

– Ваше императорское высочество, – обратился к цесаревичу генерал Потапов. – В сложившейся ситуации экстренный Военный совет решил рекомендовать вам принести присягу Константину Павловичу.

Эти люди распоряжались шестьюдесятью тысячами войск, расположенных в Петербурге и его окрестностях. Их мнением нельзя было пренебречь.

– Вам не приходит в голову, что может быть какое-то завещание покойного государя, иначе решавшее этот вопрос? – бросил пробный камень цесаревич. – Он, помнится, говорил мне об этом. И, кажется, даже возлагал надежды на меня, зачем и дал мне титул цесаревича.

– Государей по завещанию не назначают; есть установление государя Павла Первого об определенном порядке наследования, отменившее известный указ Петра Великого о назначении императором наследника престола, – ответил за всех Милорадович. – Государь Александр нарушить отцовское постановление не мог. Вы должны наследовать после Константина Павловича, так как у него нет законного наследника…

– Хорошо, я соглашусь с вами, – отвечал Николай, сам меж тем лихорадочно соображая, как выбить командование из-под этих генералов при помощи нижестоящих начальников. Из дивизионных командиров, присутствующих в городе, он мог совершенно определенно рассчитывать только на опытного в интригах Александра Христофоровича Бенкендорфа.

Холодно простившись с генералами, Николай вернулся в Зимний. Не заходя к себе, он отправился в расположенные на втором этаже апартаменты вдовствующей императрицы Марии Федоровны. Он решил посоветоваться со своей матерью, которую уважал как умную и волевую женщину, суровую немецкую принцессу, внушавшую почтение сыновьям. Он нашел, что потерявшая сына матрона давно пришла в себя и выглядела весьма неплохо для своих семидесяти с лишним лет. Николай начал разговор прямо:

– Матушка, я имел разговор с генералами Милорадовичем и Потаповым, и они настаивают, чтобы я присягнул Константину. Но разве более молодой принц и, как вы говорили, самый ваш любимый, полный энергии – не лучший государь для России?

– Сын мой, я все же считаю, что ты должен присягнуть. Можешь надеяться, я всегда буду арбитром между вами, если возникнут трения…

– Спасибо за совет, матушка, последую ему, – ответил Николай, выходя от матери.

– Ай да матушка! – шепнул он про себя. Мать десятерых детей, полжизни она была свидетельницей того, как Екатерина Великая правила при живом наследнике, и даже хотела его лишить права на престол. И Мария Федоровна была той, кто наотрез отказала всесильной императрице в согласии заменить своего мужа в качестве наследника престола малолетним Александром, любимым внуком Екатерины. А после гибели Павла она даже предприняла попытку повторить блестящее правление покойной императрицы. Впрочем, в тот раз Александр крепко удержал власть.

Похоже, Мария Федоровна еще раз хотела попытаться стать правящей императрицей. Кукловодом при марионетках. Она же не знала, что кончина ее сына также не была делом случая, как в свое время и мужа, и кое-кто успел подготовиться к ней заранее. Всего через три года вдовствующая императрица скончается – но пока она была жива и полна энергии. Николай вспомнил кольцо на руке Милорадовича, теперь зная, кем оно было подарено. Вдовствующая императрица могла опереться на своего брата Александра Вюртембергского, главноуправляющего ведомством путей сообщения; на его сына Евгения, командира Второго пехотного корпуса; на министра финансов, белобрысого, крутолобого, как пермяк, чем-то похожего на Пестеля, Егора Францевича Канкрина – сына выходца из Ганау; на председателя Госсовета Петра Васильевича Лопухина, с которым ее связывала давняя дружба; на его заместителя князя Куракина; на пайщиков Русско-Американской компании, среди которых самым весомым был похожий на престарелого Бенджамена Франклина адмирал Николай Семенович Мордвинов, член Государственного совета и председатель Вольного экономического общества… За нее, вероятно, выступил бы и австрийский посол: Австрия играла доминирующую роль в Германском союзе, всячески ограничивая Пруссию, на чьей принцессе был женат Николай. Однако без Милорадовича Марии Федоровне было не сладить со своим сыном.

Но не она затеяла заговор и не ей с ее кликой было пожинать плоды.

Однако за кого на самом деле выступает генерал – за нее или за былого сослуживца и товарища по оружию Константина Павловича? Если последнее – договориться с ним будет труднее…

Пока Николай был вынужден подчиниться давлению. Оставалось играть роль до конца: он отправился в Малую дворцовую церковь (Большую ремонтировали) и там торжественно принес присягу Константину – задыхаясь от рыданий, со слезами ярости на глазах, своим глубоким чувством удивив даже читавшего текст присяги священника.

Днем собрался Государственный совет – как обычно, на втором этаже, в Адмиралтейской, западной части дворца, близ Малой церкви. В Госсовете Николай имел ряд приверженцев, первым среди которых был Александр Николаевич Голицын, друг детства покойного государя и наиболее доверенный сподвижник его, бывший министр народного просвещения. Правда, он был известнейший масон, а верхушка масонства находилась в Англии – поэтому, пытаясь отстраниться от британцев, Александр I удалил его со всех официальных постов. Однако, как и прежде, он был весьма влиятелен при дворе. Ему было обещано Министерство уделов, управлявшее императорскими поместьями. Некоторые называли Голицина одним из самых низких лицемеров своего времени.

Сторонники Николая напирали на то, что государь неслучайно дал титул цесаревича еще одному великому князю, женатому династическим браком. Однако, не будучи членом Госсовета, сам цесаревич в заседании не участвовал. Как он и предвидел, там возобладало мнение членов совета Лопухина, Милорадовича и Мордвинова о немедленной присяге Константину. Между тем поступило известие из гвардии, что там присяга уже началась.

Генерал Потапов отослал письмо в Варшаву, где просил Константина Павловича как можно скорее прибыть в Петербург, чтобы разрешить образовавшийся кризис.

Однако цесаревич Константин не мог исполнить пожеланий Потапова. За день до прибытия петербургского фельдъегеря с письмами он получил послание из Митавы от командующего Первым корпусом Паскевича. Иван Федорович сообщал, что его императорское высочество Константин не будет пропущен из Польши в Петербург ни один, ни с войсками – для чего корпус разворачивается на дороге из Варшавы. Еще хуже было извещение из Могилева от Остен-Сакена, командующего Первой армией, о том, что он не поддержит Константина и что войска Третьего корпуса также приведены в готовность. Судя по лаконичному и энергичному стилю, письмо составил генерал Толь. О морском пути нечего было и думать: Польша не имела выхода к морю, и пруссаки не пропустили бы великого князя, представляющего угрозу для королевского зятя.

Один только гонец из Второй армии вселил в усталое сердце цесаревича Константина некоторую надежду, привезя сообщение о твердой поддержке законного наследника. Между тем адъютант Константина Михаил Лунин уже составил десятки писем, которые были отправлены в Киев, Одессу, Москву, Петербург, на Кавказ с обрашением к видным персонам империи.

Меж тем Николай Павлович тоже не терял времени даром. Он встретился со многими людьми, от которых надеялся получить практическую помощь. Например с начальником артиллерии всего Гвардейского корпуса (артиллерия очень важна в городских сражениях, как показал опыт Бонапарта), тридцатисемилетним генерал-майором Иваном Онуфриевичем Сухозанетом, внешне чем-то похожим на Чернышева, – не состоятельным витебским дворянином, выслужившим свой чин на войне.

Не откладывая в долгий ящик, он провел совещание со своим давним соратником, сорокадвухлетним генерал-адъютантом Александром Христофоровичем Бенкендорфом, остзейцем, героем 12-го года, командиром гвардейской Кирасирской дивизии, включавшей четыре самых блестящих полка России: Кавалергардский, лейб-гвардии Конный, лейб-гвардии Кирасирский и Лейб-Кирасирский Ее Величества. Бенкендорф был сыном одного из приближенных к императрице-матери офицеров, почему и пользовался ее покровительством. Но они также были очень дружны с Михаилом Павловичем, и генерал, которого не раз попрекали немецким происхождением апологеты Константина, сделался всецело сторонником Николая. По его настоятельнейшему совету переговорил цесаревич и с полковыми командирами: прежде всего полковыми первой бригады, расквартированной в столице, – командиром Кавалергардского полка – хладнокровным полковником Степаном Федоровичем Апраксиным, и Конного – любимцем покойного государя, бригадным начальником, генерал-майором Алексеем Федоровичем Орловым – родным братом командующего шестнадцатой дивизией Второй армии. И во второй бригаде начальники удостоились такого же разговора. Не остались не охваченными также и командиры находящихся под Петербургом полков легкой гвардейской кавалерии. По одному доставляли их к его императорскому высочеству во дворец, где он их и обрабатывал.

Затем наступила очередь общаться с пехотными командирами. Первым из них был командующий гвардейской пехотой пятидесятипятилетний участник всех войн с Наполеоном генерал-лейтенант Карл Иванович Бистром, такой же любимец солдат, как и Милорадович. Однако в свое время, когда Бистром командовал лейб-гвардии Егерским полком, а цесаревич бригадой, у них вышло столкновение. Тогдашний командующий гвардией генерал-адъютант Илларион Васильевич Васильчиков вынудил Николая извиняться перед своим полковым командиром. Можно было представить, что вряд ли цесаревич питал теперь теплые чувства к тому, кто стал причиной его «унижения», и поэтому Карл Иванович мог ожидать подвоха. Цесаревич предпринял попытку прощупать почву, однако, как и ожидалось, Бистром почтительно, но твердо выразил согласие со старшими генералами. Николай подозревал, что и тут не обошлось без влияния его матушки. Но, пользуясь тем, что он являлся командиром второй гвардейской дивизии, цесаревич переговорил непосредственно с командирами своих бригад и полков, среди которых трое были его прямыми креатурами. Также имел он беседы и с бригадными и полковыми командирами первой гвардейской дивизии своего брата Михаила. Всем было обещано повышение в чинах, флигель-адъютантство, старшим начальникам посулено генерал-адъютантство. Совсем высоким – титулы и почетные награды. Командиры по-разному отреагировали на предложения Николая Павловича – от откровенной поддержки, до осторожно-неопределенных ссылок на приказы прямого начальства.