Текст книги "Урга и Унгерн"
Автор книги: Максим Толмачёв
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
Мастер даже не взглянул на чай.
– Лисовский, не желаете взбодриться? У меня к вам разговор, хотелось бы на полчасика занять ваше внимание полностью.
– Кристаллы Рериха? – оживился Лисовский.
Побросав в кучу свои игрушки, он схватил лампу, кружку с чаем, поднялся на ноги и поспешил к столу. Рерих, улыбаясь, достал свою склянку с препаратом, бамбуковую трубочку и нож. Размял кристаллы метамфетамина, разбил их на шесть равных кучек и предложил Лисовскому приступить к процедуре. Ученый довольно шустро разобрался с порошком, после чего Рерих жестом пригласил и меня к «причастию».
– Думаете, мне уже стóит? – поинтересовался я.
Лисовский изобразил на лице удивление, а Рерих с улыбкой утвердительно кивнул. Я взял трубочку и аккуратно произвел необходимые действия… Рерих принял оставшиеся две горки и, усевшись за стол, подкрутил в лампе фитиль, сделав освещение в помещении более ярким.
– Кирилл Ивановский, знакомьтесь! – Рерих кивнул в мою сторону.
– Приятно! Всеволод Лисовский.
Мы пожали друг другу руки.
– Как вы знаете, я сейчас начальник интендантской службы при бароне. Сегодня хотел представить ему Ивановского и рекомендовать на должность начальника штаба. В Урге инфраструктура нынче вся практически разрушена, а мне нужно срочно наладить тыловые службы. Хотел вам предложить место у себя в интендантстве. Вас Дедушка уже взял на заметку, так что работать на него при любом раскладе придется, вопрос в том, кому вы будете подчиняться и чьи задачи выполнять. Мне бы хотелось заполучить вас к себе.
– Я польщен, Владимир Константинович. Конечно, у меня были некоторые планы, которые нынешний штурм столицы несколько нарушил. Но раз уж положение безвыходное, я готов потрудиться и на нынешнюю власть. А какие работы вы мне планируете поручить, если не секрет?
– Работы теперь много, и разной. Давайте выясним, что вы предпочитаете делать, в чем разбираетесь лучше всего. Не могли бы вы вкратце рассказать нам с Ивановским свою биографию, включая образование, увлечения в гражданское время, описать обстоятельства, при которых вы оказались в Урге, и род занятий до момента последнего штурма города.
– Ну, рождение мое и детство вас мало заинтересуют. В четырнадцатом году окончил институт по специальности инженер-мелиоратор. Нас в том году выпустилось всего четыре человека, среди них был и мой старый приятель Шумаков. Вот с ним-то я и участвовал во время учебы в различных экспедициях, изучал древние системы орошения в Средней Азии. Бывали с ним и в Европе, где исследовали природу болот, чтобы узнать способы орошения и мелиорации засоленных почв. Случалось посетить Тунис и Египет. На летних каникулах тоже без дела не сидели. Четыре лета кряду проработали, изучая в астраханских степях режимы орошения и техники полива, а получив дипломы, прибыли туда же на работу. Тингутинским опытным участком заведовал тогда Петр Александрович Витте. Я его дочерей готовил к экзаменам в гимназию по математике и физике. Он ко мне очень хорошо относился, хотя загружал не по-отечески. Мы строили тогда сельскохозяйственную школу, он мне поручил также заведовать работами по орошению лиманов. Короче говоря, времени скучать у нас с Шумаковым не было.
В Тингуте мне задержаться не пришлось. В том же 1914 году Петру Александровичу было предложено место сотрудника монгольского правительства по организации государственных имуществ Халхи, по совместительству еще и начальника экспедиции по исследованию скотоводства и пастбищ Монголии. Витте принял приглашение и взял меня с собой, а на Шумакова оставил все свое хозяйство в Тингуте. Потом война германская, революция… вот теперь война с большевиками. Вернуться в Россию способов не представилось, да и работы тут хватало, кто-то ведь должен был ее делать. В эту пору чем я только не занимался. В многочисленных экспедициях Витте по Халхе я был и картографом, и почвоведом, и ботаником… В этом году мы обследовали восточные пределы Монголии и планировали вернуться в Ургу еще до холодов. Но с такими событиями… Мы двигались к столице с большими задержками и едва поспели прибыть сюда к февралю. Про Унгерна мы не знали вовсе, были удивлены, когда нас задержали на подъездах к городу. Отряд Хоботова нас настиг на тракте, развернул экспедицию в свой лагерь на Керулене. Верблюдов и лошадей изъяли, провизии было мало, оружия тоже. Больно было смотреть на Витте, когда из обозов выгружали образцы минералов и почв. Так все там и осталось лежать посреди степи… Богатый гербарий на сотню листов пускали потом на курево и розжиг печурок в лагере. Витте и многих участников экспедиции отпустили. Меня оставили. Я тогда по совместительству был еще и шофером-механиком на автомобиле Петра Александровича, вот меня вместе с автомобилем и приняли в строй. Без работы сидеть я совсем не способен. Где мог быть полезен, старался поучаствовать. Так вышло, что в подготовке штурма Урги я был задействован сразу по нескольким направлениям.
– Броневик ваш мы видели, – улыбнулся я, вспомнив диковинный образец техники.
Лисовский заулыбался в ответ. Зрачки его были чрезвычайно расширены.
– Да, броневик – это своеобразный технический экспромт на заданную тему. Я готовил для ночного штурма орудия. Придумал хитрый способ обтяжки колес кишками волов, смазывал бараньим курдюком подвижные части. Вышло очень недурно, двигались пушки даже по щебню практически бесшумно. Еще я помогал в составлении плана наступления, рисовал для офицеров карты, руководил работами по организации сигнальных костров и еще много чего другого успевал сделать. Барон считал меня удачной находкой. После штурма города поручил дело первостепенной важности. Вот сейчас им и занимаюсь. – Лисовский кивнул в сторону горы чертежей и деталей.
Когда он встал со своего места и пошел за чайником, который шумно булькал на буржуйке, Рерих, улучив момент, подмигнул мне, указывая взглядом на Лисовского. Я сразу догадался, что он планирует применить его знания нам на пользу, возможно, даже предложит ему бежать с нами вместе из Урги. Я кивнул в ответ, давая понять, что идея мне ясна. Лисовский вернулся с чайником к столу и наполнил чаем кружки.
– Замечательно, – резюмировал Рерих. – А броневик ваш на ходу?
– Есть небольшие повреждения, но в целом все работает нормально. – Лисовский рассеянно улыбнулся и сделал глоток чая.
– Хорошо. Сегодня же я попрошу Унгерна о переводе вас ко мне. Вы, несомненно, будете полезны на первых порах с приведением в порядок инфраструктуры, а ближе к весне, надеюсь, займемся и вопросами сельского хозяйства, налаживать его теперь жизненно необходимо. Местность здесь, конечно, пустынная и климат, наверное, неподходящий, но ведь одно из чудес света – небезызвестные висячие сады Семирамиды – тоже возводилось в пустыне.
При упоминании садов Семирамиды Лисовский поморщился, чего не мог не заметить Рерих. Некоторое время оба молчали, но обуреваемый какими-то мыслями Лисовский решил наконец поправить Рериха и внести ясность в вопрос, очевидно изученный им значительно лучше в силу обширных знаний в этой области:
– Не называйте, пожалуйста, вавилонские сады в моем присутствии ни висячими, ни, боже упаси, садами Семирамиды. Ассирийская царица Шаммурамат, именем которой назвали легендарные сады, жила на два столетия раньше создания этого сооружения и была для Вавилона одним из главных врагов. Висячими сады никогда не были, это известная ошибка переводчика. Не зная архитектурного устройства, тот назвал висячими садами зиккурат с нависающими над террасами насаждениями. Если уж и давать название этому архитектурному событию, то стоит, скорее, назвать его садами Амитис.
Воюя с Ассирией, Навуходоносор Второй заключил союз с Мидией, жители которой, по Геродоту, называли себя ариями. Царь арийцев выдал за Навуходоносора свою дочь Амитис, и после свадьбы она поселилась в Вавилоне, находящемся на территории нынешнего королевства Ирак. Город этот был огромный и даже по тем временам древний и великий – напомню, что происходило все две с половиной тысячи лет назад! Разумеется, Вавилон, расположенный в самом центре жаркой пустыни, показался Амитис, привыкшей к зелени садов своей родины, унылым и неуютным. Навуходоносор в эту пору вел строительство стен города и решил пустить часть материалов на возведение сада, где его жена могла бы проводить с удовольствием свое время. Строений из каменной кладки в Вавилоне тогда не было вовсе. Поэтому при недавних раскопках вблизи города Хилла археологу Роберту Кольдевею стало ясно, что если случайно обнаруженная им кладка – это не часть городской стены, то почти наверняка фундамент тех самых садов Амитис. Не исключено, что Диодор Сицилийский, Страбон и великий Геродот имели основания восхищаться этим образчиком древнего ботанического сада, но, на мой вкус, чудесного тут было совсем немного. Строение, представлявшее собой по форме четырехъярусный зиккурат, в основании которого лежал неправильный прямоугольник со сторонами всего в два десятка саженей, сложно было назвать колоссальным. Ширина террас составляла всего около полутора саженей, несложно вычислить общую поверхность садов – не больше пятисот квадратных саженей. Ботанический сад теперешнего богдо-гэгэна, с его деревьями, кустарниками, озером с лебедями, и то по размерам, пожалуй, больше будет. Доставка воды к каждому из ярусов, достигавших в высоту до десяти саженей, осуществлялась по скрытым в колоннах желобам. Никакой тебе автоматизации. Рабы круглые сутки усердно крутили колеса в подвале, точно так же как и на других зиккуратах Месопотамии, включая и известную нам по библейским сказаниям Вавилонскую башню, представлявшую собой озеленяемый зиккурат высотой под полсотни саженей. Ну и если говорить всерьез о ботанических садах на зиккуратах Месопотамии, то уместнее отдать пальму первенства Великому зиккурату в Уре – Этеменнигуру. Служил он святилищем лунного божества Нанна и был построен за много веков до садов Амитис. Этот зиккурат всего год назад обнаружил сэр Чарльз Вулли, и, насколько мне известно, он планирует проводить в следующем году обширные раскопки в окрестностях этого храмового комплекса.
Таким образом, приведенные вами в беседе сады Амитис неуместно называть садами Семирамиды, и относить их к чудесам света уж точно не стоит. Были и более древние, и более масштабные строения подобного типа в этом регионе. Конечно, сады Амитис озарены лучами славы умершего на его нижних террасах Александра Македонского, но это, пожалуй, не делает сооружение чудом света. Если уж вам нужны чудеса, то обратитесь к истории древнего Китая. Там был разбит огромнейший ботанический сад за пять сотен лет до зиккурата Амитис. Этот сад занимал обширные территории и обильно орошался остроумной системой конвейерного полива. Сад богдыхана Чеу, созданный для императора, был разрушен восставшими крестьянами, но восстановлен через сотню лет новым богдыханом Му Уангом. Жесткий и честолюбивый правитель много путешествовал по странам Востока, посетил Персию, Афганистан и Мидию. Из своих путешествий он привозил лучших садовников и богатый семенной фонд. Следом за ним две тысячи лет назад престол занял Цзин Хи Хоанг, который правил полвека и расширил площадь парка с тридцати верст в окружности до ста двадцати! Новый правитель построил в садах столько дворцов, сколько завоевал новых царств и провинций. В этом огромном саду насчитывалось до трех тысяч разных пород деревьев.
Ну и если уж вы интересуетесь действительно колоссальными садами, с террасным орошением, то, обратившись к истории того же Китая, обнаружите за пару сотен лет до нашей эры сады богдыхана У Ти. Его парк имел окружность более двух сотен верст, а в устройстве и обслуживании этого ботанического колосса применялся труд тридцати тысяч рабов. Из каждой провинции Поднебесной периодически доставлялись новые растения для сада. При создании ландшафта в некоторых местах срезались целые горы, в других возводились новые, искусственные. В эпоху У Ти китайцами был сооружен бамбуковый водопровод и созданы первые кяризы – системы сбора подземных вод наклонными водосборными галереями, которые сообщались друг с другом при помощи вертикальных колодцев. Для подъема воды на поверхность использовались огромные бамбуковые колеса, приводимые в движение течением реки. В то время в Поднебесной уже был известен ударно-канатный метод бурения самоизливающейся воды, открытой европейцами лишь через полторы тысячи лет и называемой теперь артезианской. Бамбуковый водопровод мог достигать протяженности в несколько десятков верст. В Хорезме более трех тысяч лет назад была построена колоссальная оросительная система, а также широко использовались автоматизированные водоподъемные механизмы – чигири. Вода поднималась на верхние ярусы силой течения по тому же методу, что и в бамбуковом китайском колесе.
Согласитесь, что в сравнении с этими чудесами зиккурат Амитис, который вы назвали садами Семирамиды, может показаться небольшим палисадником, пристроенным ко дворцу Навуходоносора.
– Обещаю больше никогда не называть садами Семирамиды зиккурат Амитис! – Рерих, широко улыбаясь, поднял вверх ладони, показывая, что он сдается.
Лисовский тоже дружелюбно заулыбался и часто заморгал, оглядываясь по сторонам. Он был немного смущен:
– Ох, извините, меня иногда заносит. Могу часами рассуждать на темы, связанные с древними системами орошения. Да тут еще кристаллы Рериха усугубили эффект. Пожалуй, я сейчас для большей продуктивности лучше займусь ремонтом станции.
– Было приятно познакомиться! – Я пожал Лисовскому руку. – Надеюсь, еще представится случай пообщаться поближе, когда выдастся свободное время.
– Да, нам уже пора, – добавил Рерих, пожал ученому руку и добавил на прощание: – В другой раз мы продолжим с вами беседу о целебных травах Средней Азии. Вы ведь не забыли о своем обещании?
– Помню, как же! – Лисовский усердно закивал и улыбнулся нам на прощание.
Мы вышли наружу. Солнце было уже совсем высоко, глаза успели отвыкнуть от света, он казался ярким и заставлял щуриться. Спускаясь с горы, обсуждали с Рерихом возможность включения в нашу команду нового участника, который мог бы подготовить техническую часть плана побега. Это притом, что плана пока еще не существовало.
Теперь было уже совсем непонятно, как найти неуловимого Унгерна, потому Рерих решил вернуться в штаб, откуда мы и начинали свои поиски. В штабе нам сообщили, что барон еще не возвращался.
– Слушай, Ивановский, у меня от Дедушки поручений тьма, а за невыполнение он карает весьма сурово… Ты в должность не вступил, светиться везде с тобой нам уж точно не стоит, потому иди прямо в штабную юрту и сиди там, жди барона. Вот записка от меня, вручишь ему сразу же по его прибытии и скажешь, что я тебя рекомендовал. Дальше сориентируешься по обстановке, да помни: не отводи глаза, это, пожалуй, самый важный момент, и постарайся не врать, он вранье очень чутко чувствует.
После кратких наставлений Рерих ушел, оставив меня в штабной юрте одного.
Штаб Азиатской конной
В юрте стоял тяжелый запах прелой кошмы, угля, выгорающего в чугунной печке, вяленого мяса, развешенного где попало по боковым решеткам, служившим стенами этому жилищу степняка. Я уже провел около часа, а может, и больше в замкнутом пространстве, которое чем-то напоминало мне тюрьму. Здесь было тепло, не воняло говном, мочой, страдающим человеческим телом, но что-то общее, ускользающее от меня все-таки присутствовало. Мне надоело сидеть без дела, тем более что за пределами юрты уже шла оживленная жизнь. Судя по звукам, приехали какие-то всадники, расседлали коней и вели оживленную беседу. Тишина в юрте теперь резко контрастировала с шумом внешнего мира. Там, за тонкими перегородками из кошмы, кто-то разгружал невидимые ящики, выскребал казан, разводил костер, куда-то шагали и ехали группы людей, лошади пили воду, позвякивала конская сбруя. Доносились негромкие разговоры, и мне стало совсем неуютно, будто я специально спрятался тут и подслушивал. Сначала я ждал, что кто-нибудь наконец заглянет ко мне в юрту, но, как назло, входить никто не спешил. Я решил сам выйти наружу, сделать это непринужденно и по возможности незаметно, не привлекая к себе лишнего внимания.
Осторожно открыв двери, пригнулся и вышел на свежий воздух. Сразу перед штабной юртой на ящике из-под снарядов сидел человек в монгольском халате. Засучив рукава до локтя, он усердно стирал рубаху в большом тазу с вспененной водой. Вода сквозь пену проступала темная от грязи, – похоже, рубаха не видела стирки очень давно, а может быть, в тазу лежали и другие грязные вещи. Голова стирающего тоже была намылена и вспенена. От густо взбитой пены, которая покрывала волосы, бороду и усы, человек с тазом казался похожим на святителя Николая. За спиной у стирающего, невзирая на морозец, стоял голый по пояс монгол с узким вытянутым лицом, в меховой шапке с ушами и с опасной бритвой в руках. Он выбривал с боков голову сидящему и при этом что-то рассказывал тому по-монгольски. Эти двое просто не могли меня не заметить, ведь они производили свои бесхитростные процедуры прямо напротив дверей, которые я только что распахнул. Полуголый монгол прервал рассказ и отвел бритву в сторону, бросив на меня любопытный взгляд. «Святой Николай», сидевший у таза, стирать не перестал, но тоже с интересом посмотрел в мою сторону. Я потупился и, напустив на себя скучающий вид, направился к костру, где суетились несколько бойцов.
– Эй, паря! Водички подлей!
Я оглянулся. «Святой Николай», продолжая стирать, кивнул в сторону стоящего поодаль ведра с чистой водой. Он усердно выжимал рубашку в таз и, судя по всему, готовился ее ополаскивать. Я подошел к ведру, поднял его и вылил в таз. Сделал это неумело, и часть грязной воды выплеснулась на штаны сидевшему. «Святой Николай» посмотрел на свои штаны, перевел взгляд на меня и некоторое время молча глядел мне в глаза. Он был точно не монгол. Глаза его были голубыми, отчего сходство со святым Николаем только усиливалось.
– Что ж ты, архиереева залупа, чистую воду переводишь? – Сказано это было беззлобно, с откровенным непониманием. Со вздохом «святой Николай» перевернул ногой таз, из которого грязная вода вместе с пеной широким потоком устремилась на землю. – Доверь дураку хрустальный хуй! Ну что ты встал, выблядок вавилонский, давай за водой!
Я с ведром побежал искать воду. Не мог нигде найти колодца или цистерны, поэтому зачерпнул ведром в огромном корыте, из которого пили лошади. Расплескивая воду, поспешил назад. «Святой Николай» и монгол с голым торсом заканчивали бритье. Бороды теперь не было вовсе, остались усы да полоска волос на голове, аккуратно выбритой на монгольский вкус по бокам.
– Давай, паря, лей-ка на голову! – приказал обритый и для удобства наклонился.
Я начал лить, смывая грязную пену. Струя воды, стекая по светлым волосам, неожиданно обнажила большой шрам, по форме своей напоминающий рубленую сабельную рану. Очевидно, это и был след от удара саблей. Умывающийся поднял лицо и свободной рукой смахнул остатки воды с рыжих своих усов:
– Хватит. Лей теперь в таз, только не спеша!
Я стал лить воду в таз, а рыжеусый принялся полоскать выстиранную рубаху в струе выливаемой из ведра воды. Делал он это ловко, умудряясь полоскать, простирывать и выжимать с невероятной сноровкой. Прополоскав и отжав рубаху, он бросил ее халхасцу, который тут же на морозе натянул ее на себя, после чего надел поверх халат, застегнул его сбоку, шустро подпоясался кушаком и пошел в сторону костра, напевая себе под нос какую-то монгольскую песенку.
– Тебе чего в штабе нужно было? – Рыжеусый поднялся с ящика и, поправив на поясе кобуру с наганом, провел по мокрым волосам рукой, как бы проверяя прическу на ощупь.
– Я к барону прибыл. У меня к нему дело.
– Дело, говоришь? А ну пойдем. – Рыжеусый взял меня сзади за ворот шинели и буквально втолкнул в юрту. – Садись тут, – указал он мне место, а сам сел напротив, поставив между нами керосиновую лампу. – Жид?
– Нет, не жид.
– Фамилия?
– Ивановский.
– Поляк, что ли?
– Нет, русский.
– Зовут как?
– Кирилл Иванович.
До меня неожиданно дошло, что сидящий передо мной рыжеусый боец в грязном монгольском халате и есть барон Унгерн. Должно быть, озарение это отразилось у меня на лице и стало заметно собеседнику. Он прищурил свои голубые глаза и задал неожиданный вопрос:
– Как зовут отца? Жив ли? Чем занимается?
– Иван Иванович Ивановский, профессор Казанской духовной академии.
– Ого, Иван Иванович, да еще и Ивановский! На ходу придумываешь?
– Нет, так уж дед назвал отца.
– Ну допустим… А что ты, братец, в моей штабной юрте делал? Шпионил, поди?
– Я же говорю, у меня дело к вам. Вы же барон Роман Федорович Унгерн?
– Если уж быть совсем точным, то Роберт Николай Максимилиан Теодорович фон Унгерн-Штернберг. У нас в роду принято было давать детям тройные имена.
– У меня вот к вам записка от Рериха…
Унгерн выхватил из моих рук письмо, поднес его к свету керосинки и, нахмурив лоб, пробежался глазами по строчкам. После этого он отложил бумагу в сторону, поднял с пола лампу и, поднеся к моему лицу, стал пристально глядеть мне в глаза. Я вспомнил наказ Рериха не отводить взгляда и вести себя спокойно. Держался как мог, но во всем происходящем присутствовал какой-то невыразимый словами комизм, и я неожиданно для себя, да и, пожалуй, для барона улыбнулся.
– По глазам вижу – честный, – констатировал барон. – Печатать на машинке умеешь?
– Могу.
– Хорошо, назначаю начальником штаба Азиатской конной дивизии!
– Начальником штаба? Я не военный, рассчитывал на место в штабе, но начальником штаба…
– Станешь военным!
Спорить с Унгерном было бесполезно и небезопасно.
Вынув из темноты химический карандаш и полевую книжку, он положил на нее записку Рериха пустой стороной вверх и, что-то наскоро написав, свернул и передал мне:
– Дуй в Комендантскую команду, становись на учет у Сипайло, потом назад в штаб. Чтобы до четырех поспел!
Взяв письмо, я поспешил покинуть юрту барона. По дороге развернул записку, в которой была всего пара строк: «Ивановский зачисл. нач. штаба. Завести дело, выдать док. и оружие. Отчет по большевикам передашь с ним. Унгерн».
Я повторил путь, проделанный до этого с Рерихом, и без приключений добрался до комендатуры. В просторном холле бывшего банка сидел теперь только один боец. Он было схватил стоящую рядом винтовку, но, судя по всему, узнал меня и, вернув оружие на место, со скукой в голосе спросил:
– К Макарке, што ли? Иди на второй.
Я кивнул и стал подниматься по лестнице. На втором этаже первая же из дверей была распахнута. Заглянул внутрь и увидел просторное светлое помещение с камином. В комнате был бардак, многочисленные коробки с бумагами перевернуты, шкафы раскрыты настежь. Разбросанные повсюду папки с документами устилали пол. Тот же беспорядок был и на столах. Перед горящим камином спиной к входу стоял малорослый человек в шинели и бросал в огонь стопками какие-то бумаги. При каждом броске он дергал головой из стороны в сторону и тихонько хихикал. Это было неприятное хихиканье психически больного человека. Я молча наблюдал за происходящим, не выдавая своего присутствия, но человек у камина неожиданно замер и, повернув голову вбок, стал прислушиваться. Логичнее было бы развернуться и посмотреть в мою сторону, но он этого делать не стал. Всего пару секунд он стоял неподвижно, а затем громко произнес:
– Заходите!
Я зашел. Перешагивая через груды наваленной бумаги, приблизился к камину. Маленький человек обернулся. Вид у него был нездоровый. Жидкие нечесаные волосы, белая кожа на одутловатом лице с темными кругами под глазами. При этом он улыбался, нахмурив брови, зрачки его время от времени метались из стороны в сторону, голова часто дергалась, а руки постоянно совершали бессмысленные манипуляции. Таким типам врачи часто выписывают бром и рекомендуют для успокоения нервов пить настойку опиума.
– Вы Сипайло?
– Сипайлов! – поправил меня коротышка. – Сколько можно повторять, я Сипайлов, Сипайлов, Сипайлов! Запомните уже наконец. Вы кто?
– Ивановский, направлен к вам Унгерном, вот записка. – Я подал бумагу той стороной, текст на которой предназначался для Сипайло.
Он схватил бумагу, внимательно прочел ее, потом перевернул, с интересом прочитал письмо, адресованное Рерихом Унгерну, и, хохотнув, положил бумагу себе в карман:
– Новый начальник штаба. Ивановский.
– Кирилл Иванович, – добавил я зачем-то.
– Вы знакомец Рериха? А у вас есть его кристаллы? Вы ведь недавно нюхали, вижу по вашим зрачкам!
– Да, нюхал, но у меня кристаллов нет.
– Жаль! Садитесь вон туда. – Сипайло указал мне место за столом, заваленным бумагами.
Я сел, а он резким движением сгреб на пол все, что лежало сверху, включая пресс-папье и чернильницу, которая, опрокинувшись, пролилась и заляпала ему руку. Сипайло обтер руку прямо о свою шинель, сел на край стола и замолчал. Взгляд его совершенно остекленел. Так мы сидели не меньше минуты. Неожиданно он ожил:
– У вас есть семья?
– У меня сын и дочка.
– А зовут как?
– Викентием и Натальей.
– А что жена?
– Умерла.
– Болезнь?
– Самоубийство.
– Понятно. А где же дети?
– Во Владивостоке у тетки.
Сипайло спрыгнул со стола на пол и, подойдя вплотную, стал с интересом заглядывать мне в глаза:
– У Колчака служили?
Мне не понравился вопрос. При своей внешней ущербности, Сипайло точно дураком не был. Логично было связать Колчака с приморским городом, который генерал последние годы использовал как штаб для своих операций.
– Нет, я ни у кого не служил. Я человек гражданский.
– Да? Ну хорошо. А каков был род ваших занятий во Владивостоке?
– Я не бывал там.
– А как же ваши дети? Разве не вы их туда привезли?
– Нет, моя жена.
– Имя и фамилия вашей жены в девичестве?
– Юлия. Юлия Верещагина.
– По детям скучаете?
– Скучаю, конечно.
– Хотите, наверное, вырваться отсюда и поскорее их увидеть?
– Разумеется, хочу увидеть.
– Расскажите о своей гражданской специальности. Где работали и кем.
– До прихода красных работал в Казани юрист-адвокатом.
– А после прихода красных?
– Перебрался в Томск. Там открылся Институт исследования Сибири в девятнадцатом году. Устроился туда секретарем.
– Как интересно! Это тот институт, который Колчак открыл?
– Насколько мне известно, институт был создан при его поддержке.
– Выходит, что вы на Колчака все-таки работали?
– Нет, я был секретарем в институте и у Колчака не служил.
– Хорошо. А детей и жену во Владивосток кто-то сопровождал? Время-то неспокойное было.
– Потому и отправил, что время неспокойное. Добирались сами.
– Хорошо. А в Ургу вы как же попали?
– В Урянхайский край организовывалась экспедиция. Нужны были деньги. Я попросился. Меня взяли.
– Кем взяли? Юрист-адвокатом?
– Нет, на подхвате был, выполнял различные поручения.
– Дальше.
– В начале лета двадцатого года экспедиция прибыла в Белоцарск, там меня настигло известие о том, что жена умерла, а Викентий потерял правый глаз.
– Сколько напастей сразу! Как же с Викентием такое случилось?
– Не знаю подробностей, телеграмма пришла из Иркутска, деталей в ней не было.
– И что же произошло дальше?
– Викентию было всего четырнадцать, Наталье одиннадцать лет. Они остались без матери одни в чужом городе. Я отпросился у начальника экспедиции, он вошел в мое положение и отпустил меня.
– И вы поехали во Владивосток из Белоцарска?
– Да, поехал.
– А как же вы при этом оказались в Урге? Это же совсем в другой стороне!
– В то время как раз была «читинская пробка». Колчаковские войска отступали на восток, да еще куча разного народа пыталась выбраться в Приморье по железке. Поезда не ходили, телеграфной связи не было. В Чите царили бардак, грабежи и насилие, я не мог там задерживаться. Отправился во Владивосток единственно свободным окружным путем через Ургу, рассчитывая отсюда на попутном автомобиле или с обозами выбраться через Маньчжурию в Приморье.
– А по каким документам вы въехали в Халху?
– Мои документы были утеряны. Меня не впускали в Монголию, но я сумел пробраться, дав на таможне взятку, так многие тогда делали.
– Какой вы находчивый! Продолжайте.
– Прибыл в Ургу, пошел в консульство просить, чтобы мне сделали документы с китайской визой для выезда в Маньчжурию.
– Выдали вам документы?
– Нет.
– Почему же?
– Консул заподозрил меня в том, что я большевистский агитатор, и отказал. Я был вынужден остаться в городе.
– Как интересно! А на каком основании он вас заподозрил? Может быть, у вас все-таки были документы? Большевистская ВЧК выдавала командировочные удостоверения для проезда в Монголию в огромном количестве. Своим агентам. Вы были агентом ВЧК?
– Нет, не был.
– Ну, может быть, как многие другие, дали взятку для получения документов от ВЧК? Не стоит этого стыдиться, многие так делали. Тут нет ничего предосудительного.
– Нет, я не давал взятку ВЧК.
– Странно, с вашим-то умением… На границе ведь дали, отчего тут не дали?
– Может быть, и дал бы, но для этого нужно было застрять на некоторое время в Иркутске, а тратить время я не хотел.
– Хорошо. Но согласитесь, как-то нелогично выходит. Консул заподозрил в вас большевистского агитатора и вместо того, чтобы выдворить поскорее и подальше, оставил вас в Урге.
– Наверное, в консульстве есть какой-то порядок процедур, который предписывает поступать таким образом, я не знаю.
– Есть такой порядок. И он предписывал ваше выдворение из Монголии в Россию. Отчего же вас не выслали?
– Не только меня. Поток беженцев с севера шел приличный. Думаю, что было просто не до меня, с учетом того, что происходило в те месяцы. Большевики, китайцы, а потом и Унгерн с Азиатской конной нагрянул.
– Нагрянул, да… А вы что в это время делали?
– Сидел в тюрьме.
– Как интересно! И за что?
– Меня после первого неудачного штурма без объяснения причин отправили в тюрьму, как и многих других русских.
– Китайцы тоже считали вас неблагонадежным?
– Наверное.
– Волков, Вольфович, Парняков, Бурдуков… Кого из перечисленных людей вы знаете?
– С Бурдуковым, если вы, конечно, имеете в виду Алексея Васильевича, я сидел в тюрьме. С ним немного знаком. Про Парнякова слышал, остальных не знаю.
– А что вы про Парнякова слышали и от кого? – Сипайло оживился, глаза его забегали, а движения вдруг стали чрезвычайно суетливыми.
– Ну, слышал от господина Торновского, он тоже сидел в тюрьме со мной. Рассказывал, что Парняков вроде как священнослужитель, который симпатизирует большевикам. Вроде как ячейка у них в Урге была.
– Кто входил в ячейку?
– Торновский об этом не говорил, да и разговор вскользь зашел, я не обратил внимания даже.
