Текст книги "Суета. Роман в трех частях"

Автор книги: Максим Пачин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

Максим Пачин
Суета. Роман в трех частях

Дорогой читатель, я искренне благодарен тебе за то, что среди тысячи книг, ты избрал именно эту. Произошло ли это по воле случая или намеренно – для меня неизвестно. Но все равно, я оберегаю надежду внутри себя, что эта книга придётся тебе по душе.

Это небольшой рассказ повествует о людях, которые попадают в совершенно нелепые ситуации. И самое интересное – они не знают, как из этих ситуаций выбраться. Изначально, я хотел написать комедию, но поняв на середине работы, что комедия очень близка к трагедии – мне пришлось пересмотреть свои планы.

В тоже время, это далеко не рассказ о людях. Точнее сказать, в этой книге нет месту множественному числу. Знаю. Ты, дорогой читатель, слегка озадачен моими словами и возможно это чувство усилится, когда ты приступишь к чтению. Я постараюсь объяснится, но не гарантирую, что это понравится тебе.

Если говорить откровенно – мы с тобой уже знакомы. Прошу – не удивляйся моим словам. Людям свойственно забывать вещи, даже те, что казались для них очень важными. Я не могу сказать, что играл особую роль в твоей судьбе. Возможно именно поэтому, ты забыл меня. Если мне не изменяет память, мы общались около семи лет назад и тогда, в то время, ты, дорогой читатель, некоем образом не мог представить, что через каких-то семь лет, ты будешь жить именно так, как сейчас. Если бы я, подошел к тебе именно тогда и сказал про все, что с тобой произошло за это время – ты бы не поверил мне. Зная твой характер, ты, дорогой читатель, усомнился бы в моих словах, а может и вовсе счел бы меня безумцем. Знаю, за это время произошло очень много всего – как хорошего, так и плохого.

Ты пережил утрату, и я знаю, что тебе было трудно, хоть ты и пытался это скрыть.

Иногда, я прохожу мимо твоих окон и замечаю, как ты при тусклом свете сидишь за столом. Твое тело почти не шевелится, а глаза время от времени посматривают на улицу. Ты, дорогой читатель, реже стал улыбаться. Помню, когда мы были с тобой знакомы, ты мог засмеяться даже от самой нелепой шутки. Возможно это время, а возможно и что-то другое. Честно говоря, со мной происходит то же самое. Иногда я ловлю себя на мысли, что стал слишком скучным. Скучным не для других, а для себя.

В остальном у меня все хорошо. Я все так же пишу и пытаюсь издаться. Работаю. Еще не женился.

Дорогой читатель, возможно и прошло много лет с последнего нашего разговора, и возможно уже не существует этого человека, которого я знал – но я верю, что сердце твое все еще бьется, ровно так же, как семь лет назад. Я верю в то, что этот мир не смог заполучить до конца твою душу и где-то там внутри, ты все еще смеешься над нелепыми шутками, рассказанные под вечер.

Именно эти мысли навеяли меня написать данный рассказ. Это небольшой сборник комедийных историй, которые произошли когда-то с нами, а возможно еще и произойдут. Я буду безмерно счастлив, если ты, дорогой читатель, не пройдешь мимо и разделишь эти строки со мной в память о прошлых днях.

Надеюсь, это поможет вспомнить хоть что-то. Если так и случилось – жду тебя. Каждый вечер, я гуляю вдоль набережной в центре. Ведь в это время она особенно прекрасна.

С любовью и трепетом, твой друг.

Часть 1

01.

Громадная дверь отворилась уже поздно, его тело промокло насквозь и одновременно ныло от усталости. Он решительно вошел в этот каменный дворец, и ежесекундно почувствовал облегчение, будто все беды и тревоги исчезли.

Это был просторный зал с тремя окнами по левую сторону. Почти догоревшие свечи, расставленные по углам, окутывали это пустеющее пространство теплым оранжевым светом. В центре расположился узкий длинный стол, доходивший прямо до большого каменного трона, на котором восседал сам он. Он не был похож на человека, хоть и носил лицо смертного. Высокий, под три метра, он молча смотрел в окно, что выходило то ли на бездну, то ли на каменный склон около речки утопленников, то ли на необычайно темное дождливое небо. Его крылья серого оттенка склонились за могучей спиной и почти не подавали признаков жизни. У верхушки левого крыла было заметное пятно, будто кто-то намеренно его подпалил.

Ангел услышал человека еще задолго до его появления. Он со скорбью отвел свой взгляд на гостя, что робко стоял возле начала зала и лениво оглядев его, не торопясь, молвил:

– Человек… – его тихий строгий голос раздался эхом по большому залу. – Как твое имя?

Гость робко сделал шаг вперед:

– Самого звать Ипостасей. Ипостасей Серебряный. В прошлом по важным бумагам секретарь в банке. Пришел – поговорить, вернее будет сказать – попросить. Если ваше благородие снизойдет на простого смертного… – ему было трудно дышать, будто в легкие вонзали металлические лезвия.

– Путь сюда не короткий, секретарь. Не каждый такое стерпит, видимо причина веская, раз сам человек постучался ко мне в дверь. Ну, говори – зачем пришел.

– Святой, вы наш угодник. Да как же мне объяснить все то, что происходит в жизни не прелестной моей. Как же достучаться до вашей души крылатой. Что же такого мне сделать-то надо, чтобы вы наконец поняли, поняли меня – ведь многого то, не прошу… Жизнь перестала быть жизнью, молитвы бесполезны – потерял я себя, ну и черт со мною, неблагосклонна ко мне судьба и люд, я за себя просить бы не пошел к вам. Я прошу за сына своего, да за невестку, любимую – сгниют же со мною в это время. А я не хочу, люблю их, очень люблю.

– Любишь значит… а точно это можно назвать любовью?

– Точно, святой, точно. Без раздумий в реку, да в огонь пущусь, лишь бы мои родные люди уцелели. Что скажете, то и сделаю.

– Ну в реку-то соваться не нужно, да и огонь толку мало принесет. Ты мне лучше вот что скажи, с чего такая уверенность, что с тобою сгниют они.

– Да просто все, как овес собрать – нищий я, на этом и конец. Нищему-то в нашем мире тяжело, а я нищий не простой, без дому, без крыши, о еде даже говорить страшно. Я-то готов к такому, а вот им во век не пожелаю испытать сей тяжбы.

– А чего ты, дурной, семьей обзавелся, раз в бедняках ходишь?

– Так как же – любовъ ведь. От нее убежать труднее всего. Даже беднота не такая сильная, как эти прекрасные чувства. Тут голова холодная вряд ли поможет. Да и в прошлом все было по-людски. Работу имел, крышу имел, еды каждый вечер полон стол – по ресторанам не ходи. А как банк-то прикрыли на углу моей улицы, так жизнь пошла под откос. Из дома за неуплату выселили, на другую работу принимать перестали – говорят кризис какой-то. Может оно и верно конечно, что все так. Но поймите, святой вы наш спаситель, не по моей воле все это происходит, заложник я. Заложник всех этих отвратных обстоятельств. Я поэтому к вам и пришел, что ситуация тут безвыходная и простому человеку решать такое, все равно что могилу себе вскапывать на замерзшей земле.

– Трудный ты человек, Ипостасей, трудный. То без любви не может он видите ли, то теперь без жилья. А ты в курсе, что люд устроен иначе. Тебе мысли истинные не просто так даны, чтобы ты ими ходил пестрил по дворам, да девок смущал, а даны, для того, чтобы думать и думать не только о себе. Знал об этом?

– По крайней мере, догадывался, – растерянно ответил Ипостасей.

– Догадывался он, полвека почти прожил, все догадывается. Ох нравитесь вы мне люди своей добротой, да простодушием. Сделали дело, а о будущем даже думы нет – пройдет как-нибудь стороной, да и Бог с ним, – ангел медленно отвел взгляд на темное окно и тяжело вздохнул. – Не этим вы заниматься должны…

– Может и глуп я, вы, права, не обижайтесь на меня, и ни в коем случаи не злитесь. Я ж пришел помощи попросить, а не крови подпить. Уж если откажите – ничего страшного, обойдусь. Расстроюсь конечно, по-человечески, но пойму и на публику ничего не вынесу…

– Это ты мне одолжение, делать будешь, – почувствовав всю наглость, исходящую от гостя, ангел раскатился в громком смехе. – Жил значит своей головою, наворотил делов, а теперь еще и условия ставит. Ишь какой!

– Что же вы так со мною плохо то. Я же просто прошу о помощи… Да, ошибся в жизни, ошибся не раз и что же теперь, смеяться? Может вы и не знаете, но таким как я судьба сама ошибаться разрешает.

– Да не над проблемами я смеюсь, а над глупостью твоей бесконечной. Мне-то думаешь легко такое слушать от человека? Или может ты считаешь я удовольствие получаю бескрайнее от твоих глаголов? Уж кто кого больше не знает… – ангел привстал со своего трона и спустился к человеку, он медленно обошел его, рассматривая причудливые шрамы в виде раскалённых камней на спине, что виднелись сквозь промокшую сорочку. – Да, задал ты мне задачку не простую… – небесный служащий подошел к темному окну будто пытался разглядеть что-то, – Я все вот думаю, ведь если пожалею тебя – к жизни верну, ты же не угомонишься. Запутаешься вновь, спотыкнёшься о трудности, а виноватым сделаешь всевышнего – опять просить придешь. С такими делами и пропишешься у меня тут.

– Что вы, нет… Нет, и еще раз нет! Я ж не такой, другой совсем и по-другому воспитан. Слов больше не молвлю в ваш адрес, если благословите на судьбу другую.

– То-то и оно, Ипостасей, молвишь, еще как. Я это наблюдаю веками, и знаешь – ничего не меняется. Уже людям-то не верю, понимаешь? Вот ты стоишь, весь такой бледный, гляди сейчас на тот свет отправишься, слова вроде повинные говоришь, а на деле – все пустое и все в пустоту.

– Ну что мне сделать? Поклясться? Так я клянусь, клянусь всем, что есть у меня. Клянусь жизнью, что слова вопреки не молвлю о жизни поганой, коли сам в дебри зайду, значит так оно и суждено.

– Жизнью значит клянешься? Маловата твоя жизнь к таким словам. Уж раз начал по серьезному, то клянись сразу всеми душами.

– Чья ж душа кроме моей нужна еще вам?

– Да ты-то куда лезешь – твоя душонка никому не нужна, а вот семья, в лице невестки и сына, вот это приемлемый груз, дабы предать нашей договорённости некий баланс. Ну чего же ты встал, как вкопанный – клянись, раз готов слово держать.

– Это что же получается, я из-за блага другой жизнью отвечать должен… Неправильно все это, поймите, не могу я так. Да и по-другому тоже не могу… Что же делать, что же мне придумать.

– Ты, человек, уже все придумал – проблемы и несчастья твой, так сказать конек. Смотри, пока я добрый, соглашайся.

Ангел подвел человека к окну, где царила тьма. И только через несколько мгновений, сквозь старое стекло показалось два силуэта, прикованные к большому дереву. Это была невестка и сын Ипостасея. Невестка потеряла свое имя на войне, а сына звали Андрей. Ангел махнул рукой, дав команду двум чертам издеваться над невесткой. Андрея наоборот, стали избавлять от цепей. Самый маленький черт подошел, срубив оковы, взял его за руку и начал тащить в болото, которое вырисовывалось тотчас возле большого дерева. Ангел посмотрел на человека:

– Не так тяжела сама жизнь, как ноша, что несет она с собою. Ведь жизнь человечья по сути ничего не стоит. Ценной она становится только тогда, когда в судьбу эту люди другие приходят. Мыслями своими делиться начинают, а человек привязывается, растворяется в этом потоке и со временем теряет себя. И неужели это и есть истинные чувства, о которых вы сами пишите веками? Или это проявление все же человеческой глупости? А может это все от одиночества. Вот ты Ипостасей, считаешь себя одиноким человеком?

– Одиночество меня, к счастью, обошло стороною. А что про глупость вы говорите, так это все от возраста, поймите. Человек не может знать все сразу наперед, все постигается методом проб и ошибок. Да и вы должны понимать, что такая быстрая любовь не может равняться с настоящими духовными, временами может и больными чувствами к другому человеку. Здесь, наверное, все сложнее, чем кажется на первый взгляд и суть главная далеко не в словах, а скорее в трепете внутреннем, что заставляет человека понимать и принимать другого человека.

– То есть ты считаешь, что любовь – это принятие?

– Безусловно, господин. Я тщетно верю в это и бережно храню эту мысль у самого сердца. Ведь если все иначе, если человеку не суждено понять и принять другого, значит и любви истинной нет в этом мире. Я знаю, что мысли мои может местами и глупые, и далеко не ученые, но счастлив я от того, что мысли эти полностью повторяют форму чувств моих. И знаете, хранитель, ради этого, наверное, я здесь.

– Да все это вы делаете из-за тоски, да и только. Вы-то люди и будете говорить о каких-то там чувствах к другим. Да вы ненавидите друг друга, постоянно пытаетесь убить, ограбить, унизить. Где здесь любовь-то твоя высокая? Или вы слишком избирательный народ, что вправе выбирать, кого казнить, а кого любить. Фарс, да и только. Напридумывали себе сами сказок и играетесь, как дети малые. Услышав первый раз такое, может я бы и поверил, но наблюдая день за днем за вами, приходишь только к одному неутешительному выводу, что все это есть большая и необъятная суета. Причем суета-то бесполезная, а вы и рады, лишь бы в одиночестве не остаться. Видите ли – скучно.

– Знаете – да, есть у нас глупцы и недалекие, в каждом народе такое. Но это не значит, что все на одно лицо. Как можно так судить человека, не узнав именно его, а опираться на туманные образы. Душа ведь у нас не одна на всех.

– Душа может и не одна, а вот повадки почти одни и те же. Да даже ты, со своей клятвой – прибежишь через месяц, валяться в ногах будешь и умолять сделать все иначе. Что я, не знаю этого. Одинаковые все вы, хоть на лица и разные.

– Словами спор наш не унять, – задумался Ипостасей. – Давайте так. Раз клятву вам даю свою на веки, что не овладеет мною мрак при новой жизни, а если и быть этому, то понесу свои ошибки на себе же и в вашу сторону их не обращу. Но вы, всевышний, должны и мне поверить, что люд не всяк таков, как описываете в своих словах.

– Значит тебе и жизнь новую и веру подавай от меня, – ангел усмехнулся. – Живи ты хоть двести лет, хоть век – не докажешь мне обратного. Но рвение твое я оценил, посему соглашусь помочь тебе, Серебряный, все же смертных здесь вижу я не часто, особенно живых… – он протягивает ему свою огромное руку. – Только учти, коль нарушишь клятву свою, семьи ты лишишься раз и навсегда. Живи как раньше, работай, люби и оберегай семью свою, дом построй с новья и быт там посели. Без лжи, без лени. Если пожмешь мою руку, считай, что клятву я твою услышал. Дело за малым…

Человек протягивает молча руку и в тот час же оказывается на знакомой ему улице.

На время разлуки Ипостасей оставил свою семью у продуктовой лавки с мясом. Там не было совершенно тепла, но на тот момент ему показалась это хорошей идеей. По крайней мере над лавкой простиралась большая крыша, где могли укрыться его невестка и Андрей от дождя или сильного ветра.

Мясная лавка делила улицу со старой квартирой Ипостасея, откуда их благополучно выгнали, и банком, что стоял на углу. После того, как это здание развалилось из-за кризиса, сюда стали частенько подходить прохожие и молиться. В большей степени это были люди с большим достатком в прошлом, и с пустым карманом в настоящем, которым просто не повезло из-за случая. В здании самого банка томилась лишь пыль. Люди, что молились здесь, пытались разглядеть в окнах что-то иное и по слухам некоторых женщин, в потемках здания бродил большой и жуткий осьминог.

Ипостасей нашел свою семью не сразу. Возле мясной лавки их не было, поэтому он начал оглядывать ближайшие свалки. Как оказалось, они ушли недалеко. Увидав отца, маленький Андрей резво бросился к нему, с криками и объятиями. Невестка была более скромна в этом вопросе, увидав своего суженного, она аккуратно положила авоську на землю и кротким шагом направилась к нему:

– Мы думали, что ты будешь к вечеру, дорогой, – Андрей не давал матери сказать и слова, он заглушал ее своим криком. – Андрей, помолчи немного, видишь отец устал. Ты сам-то как, Ипостасей?

– Проделал я путь не легкий, моя любовь и, если без лжи – не думал вернуться я живым сюда. Знаю, я все знаю, дорогая моя. Твое любопытство меня щекочет по спине, но к сожалению, а может и к счастью твоему – не могу открыть тебе подробности этого путешествия. Одно могу сказать – прошел все это я не зря, и на этом тему, можно думаю закрыть, – Ипостасей обнял свою невестку, а Андрея бережно прижал к ноге. – Я так скучал по вам обоим, еще бы миг и помер бы без вас, честно слово.

– Мы тоже скучали! – крикнул во все горло радостно Андрей. – Ты видел сколько мы стекла собрали?!

– Стекла? – переспросил Ипостасей.

– Стекла… – тихо произнесла невестка. – Они перестали принимать металл, говорят стекло сейчас на вес золота, вот только платят за него, как за испорченный бумажный лист. Я-то не хотела идти сама, а вчера вечером Андрейке нездоровилось – жар у него, понимаешь? Тут и людей не было рядом, чтобы кого-то попросить. Вот и надумала хоть как-то монету получить, хотя бы немного мальчишке на еду.

– Семья, у меня к вам разговор. Отныне, никто из нас в нищете этой поганой жить не будет. Это говорю я вам, моей душе дорогие люди.

– Весть-то добрая какая, Ипостасей, что же, что же случилось?

– Ох, любовь моя, рассказать бы все, да не могу же. Но будь уверена, боле в еде и тряпках отказывать ты не будешь себе. Уж если только намекнуть могу, – Ипостасей показал грязный указательный палец и стал целеустремленно тыкать им в небо, смотря на невестку и сына глазами немного больного человека. – Понимаете? Теперь-то вы поняли?

– Дорогой, может тебе тоже не здоровится, может жар какой подхватил, а? У меня в авоське полотенце есть, его нужно только в теплой воде где-то сполоснуть.

– Да молчи ты со своим полотенцем, – рявкнул Ипостасей. – Тоже мне, невестка заботливая. Я вам тут пытаюсь тайну открыть – намекнуть так сказать, а вы дурака из меня делаете. Не гоже так с человеком, что рдеет за ваши души.

– Ты успокойся и не злись, твои высказывания абсолютно напрасны. Мы верим тебе и без этих всяких объяснений. Просто ты говоришь такие слова, которым трудно поверить без подкрепленных к ним вещей. Но это все пустяки, будет так, как скажешь, дорогой мой и любимый муженек.

– Нет, ты конечно права, – Ипостасей немного задумался. – Что же я не спросил у него – вот дурак то. Знаете, что, нужно просто подождать. Ждать будем у лавки мясной, как и прежде. Там не такие глупые как здесь – разберутся лучше нашего, и все сделают так, как нужно. Уж я уверен в этом. А не сделают – ну что же, судьба твердолобая значит не позволила, – он подошел к авоське и пнул ее ногой ближе к свалке, та с грохотом разбитого стекла упала в нескольких метрах дальше. – А это, нам боле не понадобится, – Ипостасей взял за руку Андрейку. – Пойдемте, – он тяжело выдохнул, – нам пора.

02.

С самого утра советник нотариуса Артем Григорьевич не мог найти себе места. В этот день он пришел на работу раньше всех и принялся что-то нервно искать в архиве. Зацепившись второпях за косяк деревянной полки, он резко дернул рукав на себя, тем самым надорвав новую сорочку. «Вот же дурость» – проговорил он про себя и продолжил дальше искать в папках архива что-то очень важное. Его чуткое самолюбие не давало ему приходить даже в такие дни на работу в чем попало, советник очень кропотливо и даже с некой материнской заботой относился к выбору своего гардероба. У него были знакомые в иностранных магазинах, где из-под прилавка Артем Григорьевич приобретал разные костюмы, сорочки и шляпы по завышенным ценам. Когда он заходил в подобного рода магазины, хозяева специально выгоняли других покупателей и закрывали все входные двери персонально для дорогого гостя. Сорочка, что была порвана в тот день, была куплена за неделю в небольшом, но в очень дорогом месте. Продавец уверял его, что она проживет столько, сколько не проживет и сам хозяин. В тот момент, когда советник пытался что-то отыскать в папках, в архив зашла девушка – эта была Анна, секретарь нотариуса. Никто ее и никогда не называл по батюшке, может это было из-за раннего возраста или банального неуважения, саму ее это очень сильно волновало и каждый раз, когда она заходила в кабинет к нотариусу с чашкой чая, она мечтала о том, чтобы ее назвали «по правильному». Анна была студенткой и училась на мастера-швею, с этой работой ей помогла матушка, которая в данный момент времени была прикована к кровати из-за недавней инфекции, что распространялась по городу с удивительной скоростью.

Артем Григорьевич немного вздрогнул от грохота открывающейся двери:

– А, это ты, Анна. Ты сегодня чрезмерно рано, – немного торопливо проговорил советник.

– Что вы, Артем Григорьевич, я прихожу так каждый день, с самого начала, а вот для вашей персоны такое ранее время уж никак не характерно. У вас что-то случилось? – Анна обратила внимание на нервозность своего коллеги. – Могу ли я вам чем-то помочь? – Советник горестно зевнул и чуть отошел от полок, огляделся по сторонам. – Так что же?

– Да были тут документы одни, в папке синей лежали все, оставляли специально еще полгода назад по распоряжению Екатерины Сергеевны. Там годовые отчеты хранились, да некоторые моменты описывались, не публичные, так сказать.

– Папка синяя говорите, – на лице милой студентки образовалась улыбка, Артем Григорьевич этого явно не оценил.

– Чего ты улыбаешься? Знаешь где она?

– Да вы так не волнуйтесь, у меня на столе лежит – я на прошлой неделе решила странички от пыли протереть, вот и оставила у себя. Пойдёмте, я вам покажу.

Советник протер свои запотевшие очки. Поднося руку к лицу обратно, он задержал свой взгляд на клочке ткани, что свисал с рукава сорочки. Было видно, как его виски пульсировали от напряжения. Артем Григорьевич сделал медленно шаг вперед:

– У себя значит на столе оставила, – тихо произнёс советник. – Я тут, понимаешь, шабаш устраиваю, а она папку на стол положила. Вот скажи мне, Анна, тебе лет сколько?

– Двадцать один, – с небольшим задором ответила девушка.

– Тебе двадцать один год, представляешь? – он сделал небольшую паузу, будто что-то пытался в себе сдержать. – Чего же ты тогда ведешь себя, как я не знаю – дура малолетняя. Уж доверили тебе самую простую работу – мать все бегала просила за нее: «Возьмите Аннушку, она и умница, и трудолюбивая…», все плакалась тут, а на деле выходит, что Аннушка-то ее не такая и умница.

– Да что вы так, я думала, что просто протру пыль и …

– Тебе девочка рано еще думать, тебе нужно только слушать и выполнять. Тогда проблем не будет никаких. Мой тебе совет, дорогая, не пытайся все это перетянуть на себя, ну не твое пока что это. А мысли свои держи в голове и не вздумай превращать их в слова или действия.

– Я постараюсь, Артем Григорьевич, правда, только прошу не волнуйтесь так, я это делаю только с добрыми намерениями, как лучше.

– А вот это, – советник тыкнул в лицо девушке свой порванный рукав, – это тоже по доброте? Да если бы не ты и не твои вот эти вот амбиции… – он резко остановился. – Иди давай, папку принеси мне и чаю сделай без сахара – не перепутай уж ничего. А рубашку новую купишь, вычтем это из твоего жалования. Чего встала то?

– А можно вычесть через месяц, Артем Григорьевич, дело в том, что матушка моя больна сильно и нуждается в лекарствах и так получилось, что на данный момент я единственная кормилица в семье. Прошу, не губите сейчас, а я буду держать свои мысли и идеи глупые на замке.

– Ладно, ладно. Я же не изверг, в самом-то деле – вычтем часть, остальное матери отнесешь. А вот про мысли правильно сказала. Нечего, – Артем Григорьевич наконец-то присел и выдохнул, по крайней мере пропажа была найдена и на минуту другую можно было перевести дух. Анна скрылась за дверью архива и поднялась на второй этаж, где находился главный кабинет – кабинет нотариуса, Екатерины Сергеевны Чистяковой.

В то утро она не спешила на работу. Она вообще никогда не спешила на работу, потому что для нее, это была не совсем работа, а некое место, куда можно прийти и почувствовать себя чуть выше, чем остальные. Может поэтому, она и не торопилась. Чистякова привыкла все делать сама. Она этому научилась после смерти мужа, чье нотариальное агентство досталось ей по наследству. Родители были бедными, поэтому не могли дать дочери достойного образования или места, где можно было работать. Екатерина Сергеевна за всю свою жизнь ни разу не была в школе или другом образовательном учреждении. Она решила эту проблему довольно просто – влюбила в себя пожилого человека по имени Рамут, который до конца своих дней и даже после обеспечивал эту женщину. Что самое интересное, Рамут изначально понял все это, и не раз советовался с Артемом Григорьевичем по вопросу супруги и смысла в этом. Советник пытался объяснить пожилому человеку, что тот яро не прав, что все действия в его сторону лживы и что такие женщины, как Екатерина Сергеевна настоящее воплощение сатаны в человеческом обличии. Но как бы не отстаивал мужскую честь советник, Рамут делал все ровно наоборот, дело дошло до того, что эта женщина стала посещать нотариальное агентство и вести себя довольно агрессивно по отношению к сотрудникам. Она могла легко оскорбить или уволить женщину, что работала на Рамута, а могла подойти к молодому парню, что попал сюда лишь из-за учебной практики и начать с ним флиртовать. Рамут пытался этого не замечать, пытался продолжать любить эту женщину несмотря на ее легкомыслие. Старик понимал, что осталось ему недолго и что помирать на своем рабочем месте в полном одиночестве среди сотрудников – не совсем то, чего он хотел видеть в последний раз. Предсмертные дни он провел в своем кабинете, вместе со своей супругой. Екатерина Сергеевна оплакивала его и говорила о том, как ей было хорошо вместе с ним, а после кончины Рамута взяла дорогую бутылку шампанского и не являлась на работу целую неделю, поручив все дела Артему Григорьевичу.

Первое время советник не мог привыкнуть к такому повороту событий. Вот уже несколько лет он шел к этой должности, старательно выполняя всю чистую и грязную работу, что поручал нотариус. Артем Григорьевич считал его своим другом, а он, как говорил сам советник: «Променял меня на красивое тело, пустую голову и длинные волосы». В какой-то момент Артем Григорьевич хотел написать заявление, где описал бы все свои чувства к Рамуту и его молодой наследнице, но идея так и осталась незаконченной и всему было виной женское обаяние и энергетика Чистяковой. После недельного перерыва, она вернулась словно обновленной. Советник пытался вставить слово в ее монолог с ним, но так и остался без внимания. По мнению некоторых коллег, в тот день, когда состоялся разговор, Чистякова мягко намекнула советнику, что осталась одна, и что присутствие такого мужчины, как Артем Григорьевич, будет не лишним в ее жизни. Было это на самом деле или нет – до сих пор неизвестно, но факт состоял в том, что после того дня, новоиспеченный нотариус и ее советник очень сильно сдружились.

Чистякову, как обычно подвезли на машине. Самое интересное, что эти машины менялись почти каждый день и к ближайшему таксопарку не имели никакого отношения. Она эффектно зашла в здание, поднялась с тяжелым грузом на второй этаж и не заметив даже Артема Григорьевича забежала в свой кабинет, оставив лишь приятный шлейф после ночной прогулки по ресторанам. Анна сидела на своем месте и наблюдала за началом маленького психоза советника. В этот момент он поймал ее взгляд и быстро откинул его в сторону. Советник прождал минуты две и от бессилия больше терпеть встал, нервно одернул рубашку и направился к кабинету Чистяковой.

Она восседала за своим большим столом из темного дерева, рядом располагалось удобное кресло, сделанное на заказ по очень дорогой цене. Чуть раньше, когда Екатерина Сергеевна не была Екатериной Сергеевной, от скуки она подсчитывала мебель в валюте и сравнивала эту сумму с чем-то более существенным для нее на тот момент. К примеру кабинет Рамута можно было с легкостью обменять на просторную квартиру недалеко от центра города. Тогда, подобного рода мысли ее могли напугать или заставить на миг задуматься о своей жизни. Со временем, эта женщина привыкла к такой роскоши и теперь на том самом столе из темного дерева, сделанный разумеется на заказ царил хаос в виде множеств ключей, сломанной губной помады и пудры, что раскрошилась по всей поверхности. Чистякова постоянно утверждала: «Смириться с богатой жизнью – есть самая тяжелая ноша для человека». Впервые она сказала эту фразу на общем собрании, коллеги до сих пор не понимают, что эта дама имела в виду.

Артем Григорьевич торопливо закрыл за собою дверь, подбежал к столу своей начальницы и кинул папку синего цвета на стол так, чтобы та обратила внимание.

– С каких это пор, ты заходишь в мой кабинет без стука? – уставши начала Чистякова. – И вообще, знаешь что, у меня перерыв, так что не смей меня беспокоить и прошу как можно скорее удалиться отсюда, – она было хотела собрать весь мусор со стола, но ее усталость была намного сильнее. Чистякова облокотилась на кресло и закрыла руками глаза. – Ты еще здесь?

– Здесь, – с некой тревожностью ответил советник. – Я же, как вы понимаете, прихожу сюда не просто так, а работать. И вот представьте себе, сегодня я тоже пришел – по работе.

– Что ты сказал? – она отвела руки от глаз и пристально уставилась на Артема Григорьевича, – Ты, блоха, будешь мне, что-то говорить о работе?! А, ну конечно, по-твоему соображению трудом занимаешься здесь только ты один, а все остальные здесь так – для галочки! Но послушай меня, дорогой, не стоит делать вид, особенно того, чего нет с самого рождения, – Чистякова немного привстала, а после вновь упала в мягкое кресло. Порой, ей было свойственно говорить вещи, которые понимала только она. При всем при этом, эта женщина даже не догадывалась о том, что некоторые ее высказывания для других, есть олицетворение непонятного и бессмысленного.

Артем Григорьевич не хотел идти на конфликт, поэтому выждав немного времени, пока успокоится Чистякова, он продолжил:

– Послушайте, у нас есть некоторые ситуации, которые мы должны уладить до сегодняшнего вечера. Эти ситуации, как бы помягче сказать, не совсем малые и поэтому, я думаю, что не стоит терять времени на откровенную ерунду. К тому же времени у нас этого практически и нет.

– Да для тебя все ерунда, советник. Ситуации… Может у меня тоже «ситуации», которые нужно решить не просто до вечера, а прямо сейчас и что? Я же не жалюсь никому, пытаюсь это сделать своими силами. А ты? Ты вместо того, чтобы время драгоценное не терять, по кабинетам начальников своих бродишь, да навязываешься.

– Екатерина Сергеевна, при всем уважении…