Текст книги "Кейп-код"

Автор книги: Максим Осипов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

Все чаще приходится видеть джентльменов под шестьдесят, которые провели свою жизнь на бирже: с поставленными голосами, элегантно одетые (маленький Лео назвал бы их пикчурескными), раньше они продавали контракты на апельсиновый сок, кукурузу, медь. Не нужны оказались теперь их умения перекрикивать других джентльменов, носить костюмы, выхватывать нужное из колонок цифр. Что им ответить, когда они просятся на работу? В их возрасте уже не освоить линейной алгебры.

Алекс теперь владелец компании. Ежедневно они совершают сделки на суммы в двести, триста, четыреста миллионов долларов. Эти деньги давно перестали быть тем, чем призваны, – эквивалентом предметов или услуг. Тому, кто не имел дела с такими суммами, не объяснишь. С деньгами обычными, которые лежат в кармане или на личном счету, Алекс ведет себя бережно, он сохранил к ним юношеское отношение – их было мало тогда. А большие деньги – те, что он каждый день забирает и вкладывает, – это абстракция, свободные члены математического уравнения. И потому временные проигрыши в несколько миллионов огорчают Алекса не сильней, чем поцарапанный бампер или неожиданно дорогое мороженое в аэропорту. Он любит свою работу: алгоритмов на все случаи жизни написать нельзя, приходится их подчищать, совершенствовать. Теперь это можно делать, даже не одеваясь, из дома – верней, из домов: их у Алекса с Шурочкой стало два.

Один, они его называют старым, – неподалеку от Бостона, в Ньютоне, другой – естественно, на Кейп-‐Коде, сбылась мечта. У океана, небольшой снаружи, просторный внутри, с вторым светом. Наверху по периметру: спальни Лео, Алекса с Шурочкой, комната для гостей, кабинет Алекса. Они могли бы себе позволить квартиру в Риме, Милане или Венеции и даже, наверное, сразу во всех этих трех городах, но, где бы он ни оказывался, Алекс скучает по Новой Англии – по двухэтажным домикам, зеленым прямоугольникам с номерами дорог, по понятной доброжелательности – на предсказуемом расстоянии между людьми.

В новом доме Алекс с Шурочкой бывают наездами: вот Лео окончит школу, уедет в университет, тогда они там устроятся более основательно. А пока Шурочка перевезла на Кейп-Код коллекцию камушков: Максима Максимыча, Бэлу, Грушницкого – Шурочка все еще помнит, кого из них как зовут. Семейные торжества, обеды с участием ее родственников тоже постепенно переезжают сюда: все любят Кейп-‐Код.

В свете успехов мужа Шурочкина профессиональная деятельность оказалась мало нужна, и она ее постепенно оставила. Ей хватает семейных дел. Думала заняться благотворительностью – говорят, у нее хорошие организаторские способности, – но время еще не пришло. Сейчас, когда Лео вырос, самый большой ее интерес – путешествия.

Шурочка любит Европу, в особенности Италию. Однажды она едет туда с одной из тетушек – с той, у которой останавливалась в восемьдесят девятом и которая там никогда не была. Нельзя допустить, чтобы тетушка не повидала Италии.

Шурочка по-‐прежнему привлекательна, сорока ей не дашь, в путешествиях за ней ухаживают мужчины, некоторые – отнюдь не по-идиотски, но она верна Алексу. Тот ведь их любит – мальчика и ее. Возможно, не очень творчески, если так можно сказать, без той спонтанности, которая, как ей кажется, одна и могла привести к зарождению Лео, но ведь Алекс всего себя отдает, чтоб они были счастливы, так?

Шурочка едет в Италию, а по возвращении показывает Алексу фотографии. Кладбище, русская часть. Ухоженные могилы, плиты GOLITSYN и TROUBETSKOY, латинскими буквами, и неожиданно чуть поодаль – заброшенная, покосившаяся ВЕРА ГОЛУБЕВА, кириллицей. Фотография не может всего передать. Шурочку эта самая Вера Голубева очень тронула. Кириллица, она соскучилась по кириллице. Алексу это не кажется большой бедой.

В отсутствие Шурочки у него опять побывал Лаврик. Каждый его приезд оказывается испытанием, но если у тебя много денег, надо уметь терпеть.

– Могли ли мы, простые московские мальчики?. – начинает Лаврик, запихивая в рот еду. Он уже, что называется, под газком. Забыл, что хотел сказать. – Будь здоров! – Лаврик пьет за рулем много больше, чем тут позволено. – Старичок, помнишь, как я кормил тебя китайской лапшой?

Алекс ничего не забыл. Уши у Лаврика становятся красными – то ли от выпитого, то ли потому, что опять ему нужен совет. Скоро он скажет: «Я должен попросить твоего совета». «А потом моих денег», – захочется ответить Алексу, но он не станет так говорить, даст.

– У меня теперь очень левые убеждения, – заявляет Лаврик.

В чем они состоят? В неуважении к чужой собственности? В том, чтобы не отдавать долгов? Алексу надо поскорей попрощаться с Лавриком и вернуться к работе, но они говорят обо всяких посторонних вещах, причем Лаврик все время на него обижается:

– Естественно, наличие денег делает твои суждения более вескими…

Надо перетерпеть и это. Однако замечания Лаврика неприятны: все-‐таки главное в Алексе то, что он математик. Хороший прикладной математик, да.

Лаврик переходит к делу: он попал тут в одну историю… Глупую, не хочется говорить. Короче, угрожает тюрьма. Лаврик надеется, что по болезни его все-таки не посадят. Он, кстати, сильно разочаровался в Америке.

Какая у него болезнь? – Псориаз.

– Есть специалисты, из наших с тобой соотечественников, справку сделают.

И он обещает больше не беспокоить Алекса, не приходить.

После получения чека у Лаврика сильно улучшается настроение:

– По гроб жизни обязан.

Алекс пропускает его вперед:

– Надеюсь, все-таки не по гроб.

Он смотрит, как отъезжает Лаврик – в прошлый раз тот опрокинул мусорный бак, – и думает, что таких друзей, как Лаврик и Родион, у него уже не появится. Хоть оба и оказались засранцами. Вдруг вспоминает эпизод, случившийся через несколько дней после похорон отца.

Они с Родионом условились встретиться в центре Москвы – разумеется, возле какого-‐то храма, – пойти на квартиру, вещи поразбирать, одному ему было там жутковато. Как ни тяжело полагаться на Родиона, кроме него просить оказалось некого.

Алекс явился раньше назначенного, замерз и зашел в магазин, где торгуют церковными принадлежностями. У зеркала стоял Родион и примерял высокую фиолетовую шапку. Увлекся настолько, что не замечал вокруг себя ничего.

– А покажите-ка еще вон ту камилавочку, – попросил Родион.

Шапка, которую он держал в руках, была явно не первой из им примеренных. Над прилавком висело много других шапок, в том числе круглых, богато украшенных.

Продавщица о чем-то стала спрашивать Родиона недобрым голосом.

– Я ищу подарочек батюшке, – перебил ее Родион. – У него такая же голова, как моя! Такой же размер!

На лице у Родиона появилось то особенное выражение, которое Алекс, как оказалось, помнил с ранних школьных времен: таким становилось его лицо, когда Родион врал учительнице. Испорченные зубы, нравственная правота – это пришло потом. Алекс вышел, стал ждать на улице. Тогда он не мог застревать на таких впечатлениях, а сейчас – сколько уже? – шесть лет прошло – вспомнил вдруг.

Лео разочарован родителями. Во-первых, они не очень хорошо говорят по-английски, у обоих акцент. Подумаешь, говорит Алекс, акцент только делает речь более выразительной. Но Лео, видите ли, не любит, когда язык коверкают. В школе его научили британскому произношению – заслушаешься, некоторые слова он произносит так, что и родителям не понять.

Во-вторых, Алекс с Шурочкой – люди малоспортивные. Когда Алекс сломал лодыжку, то, по словам Шурочки, Лео ждал, что, как только нога заживет, они снова встанут на лыжи и поедут кататься с гор – что-то там доказывать.

Лео было тогда четырнадцать.

– Если что и можно доказать таким образом, то только свою глупость, – откликается Алекс.

Мало кому из родителей удается не раздражать детей. У Алекса с Шурочкой тоже имеются к Лео претензии. В частности, Шурочку расстраивают его выходки по отношению к Юле. Никого, кроме нее, Шурочке рядом с Лео видеть не хочется, как она ни уверяет себя, что сводничество – дело бесперспективное.

Очень ей понравилась Юля еще на том, историческом, дне рождения, накануне которого Лео бросил русский язык. «Ты смеешься, как моя лошадка», – сказала ей Юля, первая ученица и, правда, красивая девочка. Шурочка играла сдетьми в «Монополию», ей против ее желания везло, и она старалась как-нибудь смухлевать, чтоб не выиграть. Они с Алексом выпили вина, и Шурочка действительно много смеялась.

Что же касается сводничества, то перспективы есть. Когда детям наступает пора ходить на свидания (между пятнадцатью и шестнадцатью), родители с разных сторон их привозят – в кино, например, или в парк: без машины перемещаться между пригородами невозможно, а водят только с шестнадцати. Родители разъезжаются, а по окончании свидания разбирают детей по домам. Некоторые пары взрослых даже вместе сидят в соседнем кафе, но ни Алексу с Шурочкой, ни Караваеву с Шульц такие сближения не по нутру.

В один из вечеров Юля, родственная душа, зовет Лео на итальянский фильм. Шурочка доставляет Лео к кинотеатру. Вот отъехала машина, в которой привезли Юлю, у них одна машина на всю семью, ее легко опознать по разбитому правому заднему фонарю. А вот и Юля у входа в кино, надевает узенькие очки, всматривается – где ее друг? И тут Лео – он сидит на переднем сиденье – внезапно сползает вниз, командует: стоп, высаживай. Вышел, спрятался в тень. Давай, разворачивайся и уезжай. Пусть Юлечка подождет, повыглядывает – очевидно, таков его план.

– Сама говорила: мальчишеский идиотизм. – Алекса, если что и тревожит в Лео, то его академическая успеваемость.

Нужно хорошо сдать экзамены и наплевать на спорт. Они по неопытности переоценили его значение. Успехи в борьбе хорошие, но не такие, чтобы на многое претендовать. Лео вдруг вырос, стал тяжелее, ему пришлось перейти в средний вес – сразу на две категории вверх, и там оказалась серьезная конкуренция. Разумнее сосредоточиться на учебе, бросить спорт, раз с его помощью не попадешь в хороший университет, но Лео не хочет уходить из секции.

– И чего он в этой борьбе нашел? – Алекс как-то побывал на соревнованиях: потные парни обнимают, сжимают друг друга, стараются повалить, потом продолжают возню на полу.

Шурочке тоже борьба не нравится. И зачем, спрашивается, продолжать? Она поняла Лео так: лучший момент – когда ты терпишь, терпишь, даже, может, немного проигрываешь, а потом чувствуешь – все, он сломался, поплыл, твой соперник, сейчас ты его дожмешь. Странное удовольствие.

– Хорошо, хорошо, пускай, – будто кто-то спрашивает мнение Алекса.

Вырос их мальчик – своя машина, свой заработок: то спасателем в парке,то кем-то еще. Тем и сильна Америка – дети богатых людей тоже начинают с нуля.

И вот уже Лео в последнем, двенадцатом классе. Многие его сверстники устроились официантами, библиотекарями, инструкторами по теннису. Лео по вечерам следит за порядком в каком-то кафе, двадцать долларов в час.

Странно, что взяли, ему только в мае исполнится восемнадцать. Посетители – люди довольно смирные: максимум насилия, которое приходится применять, – пожать человеку руку, посмотреть в глаза. Шурочка представляет картину: ночь, луна, пивной ресторан, Лео выводит нарушителя на слабо освещенную улицу.

Хорошо, что школа подходит к концу, скоро Лео, будем надеяться, поступит в университет, начнется другая жизнь. Хорошо бы еще девочку Юлю не обижал. Ей, между прочим, дали рекомендацию в Гарвард, а Лео – нет. Как-то он это переживет?

Школа закончится через несколько месяцев, а чем он займется, Лео, видимо, не решил. Может быть, сразу никуда не пойдет, осмотрится. Шурочка говорит:

– Хоть с армией не возникнет проблем.

Ни тяги, ни способностей к естественным наукам нет, к гуманитарным тоже. Наверное, выберет что-то техническое. Может быть, юридическое. На худой конец – школа бизнеса. Единый экзамен написал не блестяще.

Алекс трезво оценивает ситуацию:

– На Гарвард не тянет, скорее – на «Керосинку». Здешние «керосинки» тоже вполне ничего.

Есть сотни университетов, куда его могут взять. А он в какие подал? Лео запирается в своей комнате, рассылает письма. В Гарвард и еще в пять или шесть громких мест. Всё сам.

– Кто бы ему объяснил, что это глупо, в конце концов? Друзья у него есть? – Алекс запутался, он огорчен.

– Кто-то есть. То ли с борьбы, то ли из этого… заведения. – Шурочка тоже огорчена.

Юлю, между прочим, в Гарвард приняли, это стало известно уже в феврале. И во много других мест – чуть ли не всюду, куда подала. Шурочка очень рада за Юлю, искренне. А Лео надо учиться проигрывать.

Куда он все же отправится?

– Он скажет, когда время придет. Всё.

– Давай оставим его в покое, – предлагает Алекс, – пусть сам разбирается.

Не даст он себе помогать.

И не дожидаясь ответа от Лео, они переселяются на Кейп-Код. Май, у них под окнами что-‐то уже цветет – магнолии и всякие другие деревья, Алекс никогда не помнит, как они называются.

4.

Есть вещи, которые забыть невозможно: купание с Шурочкой в восемьдесят девятом, поиски отца в двухтысячном. И то вторжение Лео с товарищем к ним на Кейп-Код в июне две тысячи восьмого года Алекс тоже будет помнить всегда. Но за две или три недели до этого у них неожиданно появляется Юля.

Подъезд к дому выложен галькой, она скрипит под колесами, Шурочка выглядывает в окно. Юля, надо же! Она думала, это Лео.

– Ой, Лео тоже приедет? – Юля пытается скрыть волнение, но она всегда была искренней девочкой.

С ними Юля разговаривает на русском. Вообще-то она заехала попрощаться: послезавтра выпускной бал, а на той неделе она улетает в Испанию – там живут ее бабушка и прабабушка, очень старая, никого уже толком не узнаёт. А потом – Гарвард, другая жизнь. Школа, детство закончились.

Трогательно: Юля ради них проделала такой путь – все-таки полтора часа. Скоро Лео приедет, они пообедают.

У Юли в глазах появляется жалкое, просящее выражение – конечно, было наивно думать, что она здесь ради них с Алексом. Да, Лео приедет забрать костюм для выпускного вечера, Шурочка отдавала брюки подшить. А Юля в каком платье будет? Есть фотографии?

Опять Шурочка говорит не то? Оказывается, Лео не будет танцевать с Юлей, он пригласил Джоан. Джоан – хромая, одна нога у нее сильно короче другой.

– Никто не хотел ее приглашать, – голос Юли дрожит, срывается. – Благородно с его стороны, да?

Лучше оставить ее в покое, пусть посидит. Может, сока или воды? – Спасибо, она просто так подождет.

Юля выходит в смежную с гостиной комнату, подходит к книгам. Она не решалась раньше спросить: это что за камушки?

Это не просто камушки, а очень дорогое для Шурочки воспоминание. Для них с Алексом. Показывает:

– Вот княжна Мэри, вот доктор Вернер, а это Янко-контрабандист…

Юля не понимает, о ком идет речь. Неужели она не читала? Как могло такое произойти? Сейчас мы это поправим. Шурочка достает книгу: устраивайся поудобней, тебе предстоит огромное наслаждение. Как раз, пока они ждут… А Шурочка займется обедом. Как Юля относится к ризотто с говядиной и шампиньонами?

И вот проходят еще полчаса и час. Приближаются сумерки, Алекс спускается вниз – пора бы перекусить. Что-то Лео задерживается.

– Тсс, тихо, не мешай девочке. – А Лео она сейчас позвонит. Хорошо, что догадалась подняться наверх.

Ах, его Юля ждет! – Шурочке кажется, что она слышит свист тормозов. Нет, Лео не приедет сегодня. Костюм – потом.

– С университетом что-нибудь определилось? – кричит Шурочка.

Скоро, очень скоро они узнают. Отбой. И как теперь Юле сказать? Да так и сказать, чего уж там.

Юля захлопывает книгу, встает. У нее выступают красные пятна на лбу. Алекс спрашивает: как книга, нравится? Она не могла, конечно, ее прочитать за час, пусть забирает с собой. Они будут рады подарить ей Лермонтова.

Нет, нет, Юля не возьмет подарок.

– Скажите, – спрашивает она, – это дорогая книга?

Алекс не понимает, что произошло. Почему она плачет? Шурочка подсказывает:

– Из-за бабушки. То есть прабабушки. Юля, Юлечка, все будет у тебя хорошо.

Прыгнула в машину, уехала.

Дорогая ли книга? Странный вопрос.

Жара в том году началась раньше обычного, и Лео с товарищем, войдя в дом, немедленно просят пить. Воды со льдом. Простой воды. Лео называет имя своего спутника, но у Алекса с Шурочкой оно сразу вылетает из головы. Джон, кажется. Или Джордж. Неловко переспросить. Стрижен наголо. Уши у него выдающиеся.

Попили воды. А теперь – внимание, всем сесть.

– Барабанная дробь, – ухмыляется этот самый Джон или Джордж.

Кажется, Лео нервничает. Нет, ничуть. Поздно нервничать. Они хотели знать, куда он дальше пойдет? Так вот, – пауза – его сегодня зачислили в Военную академию. Известную как Вест-‐Пойнт.

Услышав новость, Алекс с Шурочкой наклоняют головы, боятся друг надруга взглянуть.

Лопоухий нарушает тишину первым:

– Они у тебя языки проглотили от радости.

А этот зачем здесь? Чья идея? Откуда взялся Вест-‐Пойнт?

Уже нет никакой разницы. Лео сделал свой выбор. Это его решение. Алекс с Шурочкой смотрят на сына и на его товарища: если кто-‐то один и имеет тут власть, то этот один – Лео. Между прочим, обучение бесплатное. Лишь в том случае, если Лео уйдет из армии, деньги надо будет вернуть.

– При чем тут деньги? Это что же, только сегодня выяснилось – про Академию?

– Окончательно – да.

Лео повернулся к ним в профиль, смотрит в окно. Выглядит просветленным,ясным. Решение принято. Деньги не все решают, они действительно ни при чем. Лео выдержал все вступительные испытания.

Испытания?

Лопоухий опять тут как тут:

– Подтягивания – восемнадцать раз, отжимания – семьдесят, приседания – семьдесят…

– Семьдесят, – повторяет Алекс растерянно. Он не знает, за что зацепиться, о чем спросить. – За какое время?

Лео кивает: резонный вопрос. Так сказать, поддержал отца.

– За минуту. – Друга его не сбить. – Бег по пересеченной местности…

Алекс откашливается:

– А вас?.. Вас тоже можно поздравить?

Нет, Лопоухий не прошел в Академию, но поздравить – да. Судьба решилась. Определенность – самое главное. А уж ради той встречи, какая сегодня была, можно все что угодно выдержать. Встречи с тем, кто проводил собеседование.

– Тридцать лет в армии! Взрывали его – семьдесят пять раз! Понимаете? Семьдесят пять! Все погибли, с кем начинал служить! – Лопоухий и правда находится под впечатлением: – Но главное, как он концентрируется на тебе. Пока ты рядом, он твой. Весь! При нем нельзя изворачиваться, хитрить. Такой укол, – показывает на грудь, – и ты понимаешь: он видит все, что у тебя там написано! Даже то, чего ты сам про себя не знал!

– Что же он, этот ваш… – спрашивает Алекс, – какой-нибудь генерал?

Ох, как нехорошо посмотрел Лео на Алекса!

Друг его, однако, не останавливается:

– В том-то и дело – даже не офицер! Сержант-майор! Есть такой чин.

Лео поворачивается к товарищу: его родителям, вероятно, не слишком интересны подробности. Но тот рассказывает взахлеб:

– Пошел в армию простым рекрутом. Представляете, какой путь? Рядовой, рядовой первого класса, капрал…

Алекс прикрывает глаза.

– Все хорошо? – тихо по-русски спрашивает его Шурочка.

Да, просто свет. Солнце яркое.

– …Сержант, штаб-сержант, мастер-‐сержант…

Шурочка встает с места, прикрывает жалюзи.

– …Первый сержант, команд-сержант… – Наконец, с торжеством объявляет: – Сержант-майор сухопутных войск!

Алекс вздрагивает. Такое впечатление, что сержант сейчас вломится в дверь. Со своими медалями и протезами.

Шурочка спрашивает Лопоухого:

– И каким же образом определилась ваша судьба?

Сержант-майор сказал, что он должен пойти в армию рядовым. Вот как. А Лео? Что он Лео сказал?

А Лео он предрек огромное будущее. И не только в армии. Лео может стать верховным главнокомандующим, так он думает.

– Не-е-ет, – Алекс вдруг оживляется. – Только не верховным главнокомандующим, Лео родился в другой стране! Кого вы наслушались, мальчики? – Алекса вдруг развезло. Он смеется, но смеется один. Нет-нет, у него не истерика. Просто удачно вышло – про верховного главнокомандующего. Но в сегодняшнем разговоре это был последний его успех.

Напряжение идет на убыль.

У них там много всего в Академии. Там, между прочим, и девушки учатся. Немного, но есть. Вообще там – всякое разное. Кино, философия. Водное поло. Еврейский хор.

Алекс пробует вспомнить: есть в еврейской музыке многоголосье? Ладно, не идет к делу. Поют в унисон.

– Хорошо, Лео, но ты ведь не в хор устраиваешься петь. Могут отправить куда-нибудь. В тот же Афганистан.

Отвечает опять Лопоухий. Кто его спрашивает?

Могут, говорит, еще как. Больше того, сам он мечтает туда отправиться. Не хотелось бы, чтоб операция кончилась, пока он не успеет там побывать.

– Но ведь вам придется… – Шурочка никогда не касалась подобных тем. – Вам придется стрелять, убивать людей?

Она, может, хочет сказать, что и армия не нужна? – Лопоухий довольно развязно обводит глазами дом:

– Лучше будет, если вас всех замочат тут, а?

Она вообще – следит за политикой?

Шурочка встает с места: нет, не следит. Лео трогает товарища за руку. Смысл ясен – пойди покури.

Они должны простить его друга, у него очень правые убеждения.

Когда Лопоухий выходит на улицу, а Шурочка – в соседнюю комнату, Алекс все-‐таки говорит:

– Ты должен иметь в виду, если что… Можно заплатить и за год, и за два, и за сколько надо, пойти в нормальный университет. Идея самостоятельности… Независимости… – Алексу кажется: если удастся сосредоточиться, он найдет что сказать. Он, Алекс, мечтал и мечтает…

 – О чем? – Лео даже ленится спрашивать.

– О чем-‐то другом. – Надо пересказать ему собственный разговор с отцом. Какой тогда год был – восемьдесят третий, наверное? Тут очень хорошо все работает, думает вдруг. Не с его, Алекса, темпераментом можно переубедить человека, пусть он даже твой сын.

В эту минуту Шурочка стоит возле полки с камушками, переводит дыхание. Страшно рассуждать о каком-то выборе. Типичная демагогия, думает она, мужская, тупая. Что-то несопоставимое. Ни с их жизнью, ни с чем.

Отдышалась немножко. Надо бы перед расставанием что-нибудь ему подарить на память. Вот – Максима Максимыча. Рябой, с выщерблинами – если здесь просверлить тоненькое отверстие, можно на шее носить.

Шурочка знает, как Лео поступит с Максимом Максимычем: не поймет, кто такой, рассмеется, зашвырнет подальше, сразу, как выйдет за дверь, – в океан.

Шурочка медлит, потом идет к мужчинам, в гостиную.

– Не получилось? – одними глазами спрашивает у Алекса.

Лео перехватывает ее взгляд, улыбается матери: нет.

После отъезда Лео с товарищем они какое-то время молчат. Потом Шурочка говорит:

– Мало у нас детей.

– А были б еще, – отвечает Алекс, – они бы тоже отправились в Афганистан.

Кроме Шурочки, у него теперь никого нет. Алекс знает: так это и останется до конца – его ли, ее, все равно.

Надо бы привить ему вкус к путешествиям, думает Шурочка. А то впереди не жизнь, а сплошной эпилог.

5.

Прошло два с небольшим года. Лео почти не звонит. И не любит, когда сами они звонят. За каждую отличную оценку в Академии начисляют баллы, на них покупается право не стричься, не убирать комнату, ходить в увольнительную.

Лео стрижется коротко и порядок всегда любил, так что накопленный капитал он, вероятно, тратит на увольнительные. Возможно, приедет на День благодарения. На прошлый не приезжал. То ли был наказан, то ли болел, то ли куда-то еще отправился. Подробности неизвестны. Это его, Лео, жизнь.

А ведь, в сущности, и не ссорились.

Алекс теперь слушает много музыки. Приобрел рояль.

– Не худший способ преодолеть кризис среднего возраста, – так он комментирует свои занятия.

– Лучше бы завел себе девушку.

Он что же, совсем плохо играет? – Нет, не плохо, но Шурочка может позволить себе пошутить: опасаться ей нечего.

На самом деле он даже для любителя играет неважно. Жалуется, что пальцы не слушаются. С теми пьесами, которые когда-то знал, ему теперь, конечно, не совладать. Подолгу надо разбирать текст, трудно учить наизусть, но, может, все-таки были данные? Какие-то были, у всех какие-то данные есть. В любом случае сожалеть не приходится: кем бы он стал? Кем-‐нибудь вроде Юлиных родителей? У них-то, наверное, получше, чем у него, были данные.

Рояль он поставил так, чтобы из-за него видеть воду. В ноты надо смотреть и на руки, а не любоваться на океан. А, ладно, Алекс не профессионал. Максимум, на что он может рассчитывать, – доучить «Овец» до такого уровня, чтобы играть их себе самому и Шурочке. «Пусть овцы пасутся мирно» – одна из самых любимых им пьес. Он смотрит один голос, другой. Полифония – сложная вещь. Алекс помнит, как мать играла этот хорал, и как отец ее слушал – оба такие старые, они всегда казались Алексу старыми. Однажды, переставляя с места на место коробки с бумагами, нашел фотографию – за роялем мама, сзади отец стоит. Вероятно, сам и снимал. Здесь родители не кажутся особенно старыми.

Сейчас, когда у Алекса есть много денег и времени, да и тело еще не дает о себе знать, он все больше задумывается над общими вопросами. За что человек отвечает сам, а за что – родители? Вообще, отвечает ли? Если да, перед кем? Но никакого способа придумать решение у него нет, и, приходя ему в голову, эти мысли только портят Алексу настроение. Когда что-‐то огорчает его или злит, Алекс теперь ужасно морщится. Кожа собирается в складки – вокруг глаз, носа, рта: в этом процессе участвуют все лицевые мускулы.

– Больно смотреть, – говорит Шурочка, если он задумывается при ней.

В конце сентября (воздух теплый, вода холодная) они однажды выходят на океан.

Алекс спрашивает:

– Знаешь, кого мы родили с тобой?

О, да. А он только сейчас додумался?

– Ты ведь девочкой была в него влюблена.

Шурочка разувается, наступает на теплые камушки, шевелит их ногой.

март 2013 г.