Текст книги "Стреляешь в брата — убиваешь себя"

Автор книги: Максим Михайлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц)

Тодоричи. Аспирант

Сознание вернулось как-то рывком, будто он разом вынырнул из темноты холодной морской пучины под яркое залитое солнечным светом небо, прорвав тонкую пленку поверхностного натяжения воды, словно невидимую границу между противоположными мирами. Перехода от забытья к яви не было совсем, просто в какой-то момент он осознал, что больше не плавает в черной пустоте небытия, а мыслит и чувствует, существует в реальном мире. В глаза бил настойчивый солнечный луч, вспыхивая яркими багровыми звездами под закрытыми веками, беспокоя и причиняя режущую боль, как ни странно исстрадавшемуся от полного отсутствия ощущений телу эта боль была даже приятна. Для того чтобы открыть глаза понадобилось сделать над собой нешуточное усилие. Разрывая мягкие, но настойчивые узы ставшей уже привычной неподвижности, выплывая из блаженной нирваны обратно в реальный мир, он собирал в кулак всю свою решимость и волю, чтобы не скатиться обратно в манящую ледяным холодом и вечным покоем пустоту. Там было так хорошо и тихо, там не надо было ничего делать, никуда идти, ни о чем думать… Там был покой, покой и свобода… И теперь достаточно было лишь на секунду расслабиться, перестать думать и он снова вернется туда. Обратно. В благословенную тишину… Теперь уже навсегда… Ему вдруг отчаянно захотелось этого, но какая-то смутная мысль, зудящая беспокойным комаром на самом краю уплывающего в космос сознания, которую все никак не удавалось поймать за хвост и додумать до конца, мешала вновь слиться с бесконечностью. Лишала покоя… Еще несколько секунд он боролся с собой балансируя на тонкой границе бытия, а потом жизнь все-таки победила, и преодолевая апатию и слабость, он решительно приказал себе открыть глаза.

Слипшиеся веки размыкались с трудом, но вот, наконец, по расслабленным зрачкам, заставляя сжиматься в точки, ударил яркий солнечный свет. Он зажмурился было от неожиданной слепоты и контрастной яркости освещения, но усилием воли заставил себя вновь раскрыть глаза, на этот раз так широко, как только мог. В голове пульсирующей болью поплыли радужные круги, но через несколько секунд он все же начал различать вокруг себя смутные тени, постепенно принимающие очертания знакомых предметов: вот справа массивный темного дерева шкаф, рядом стул с высокой спинкой и гнутыми ножками, а дальше забранное декоративной решеткой окно… Тяжелая бархатная портьера чуть отодвинута, а в образовавшуюся щель как раз и бьет беспощадный солнечный луч, слепит глаза, не дает толком осмотреться. Сейчас солнце из союзника превращалось во врага, и он напряг шейные мышцы, чтобы сдвинуть голову в сторону, уйти из этого яркого светового пятна. К его удивлению голова действительно сдвинулась, безвольно сползла с подушки, и комната предстала перед ним в новом ракурсе. Теперь он видел давно не беленый потолок в неприятных желтых пятнах, массивную дверь, сейчас закрытую и низенький столик, уставленный какими-то медицинского вида пузырьками и баночками.

"Где я?" – возникла в пустоте мозга первая связная мысль. Она билась в гулко звенящей черепной коробке в поисках хоть какого-нибудь отклика из глубин залитой беспросветной чернотой памяти, однако тщетно, память молчала. И тогда на смену этому вопросу пришел другой: "Кто я?" На этот раз откуда-то выплыло имя «Андрей». Он долго перекатывал его в голове так и эдак, переставлял слоги, менял ударения, пробовал на вкус, мысленно произнося с той или иной интонацией. Наконец, поверил, да, слово, будто само липло к нему, ассоциировалось разумом с ним самим, как личностью. "Я – Андрей!", – произнес он вслух и поразился тихому на пределах слышимости шелесту, прозвучавшему в ушах. Это что? Мой голос? Охваченный паникой он выкрикнул во все горло: "Я – Андрей! Андрей! Андрей!" Хриплый, дребезжащий звук, рожденный высохшим и больно перехваченным горлом, получился лишь чуть громче, чем в прошлый раз. "Пить! – сообразил он. – Мне нужно выпить воды! Я просто умираю от жажды! Сколько я уже не пил? Как давно я здесь? Как получилось, что я тут оказался?" Он добросовестно попытался вспомнить, но не смог, и тут огромной чугунной глыбой его разум припечатал последний вопрос: "Где я собственно? Почему я здесь?"

Преодолевая приступ внезапно начавшегося головокружения, он одним рывком сел на кровати и осмотрелся по сторонам. Вначале комната, словно палуба корабля, попавшего в шторм, резко качнулась перед его взором вверх-вниз, но потом вернулась в нормальное положение и лишь слегка колыхалась, отдаваясь в голове подкатывающей всякий раз к горлу тошнотой. Он сидел на огромной кровати застеленной отчего-то кроваво-красным шелковым бельем, до пояса укрытый тяжелым толстым одеялом. Только сейчас, когда по спине морозной стайкой пробежали мурашки, Андрей осознал, что абсолютно наг и инстинктивно принялся вертеть головой в поисках одежды. Однако обнаружить ему удалось только висящую на спинке стула в дальнем углу комнаты камуфляжную куртку, начавшая видимо, постепенно пробуждаться память, уверенно подсказала, что к нему подобная одежда никакого отношения иметь не может. Такую униформу носят военные, а он никогда не служил в армии и вообще ненавидит насилие. Ненавидит насилие? Будто зацепившись за это словосочетание мозг вдруг запульсировал горячей волной, напоминая о чем-то важном, значимом… Андрей напрягся, пытаясь усилием воли пробить, кажется начавшую поддаваться туманную завесу, отсекшую его прошлое. Ну же… Я вспоминаю… Вспоминаю…

Воспоминания обрушились лавиной, вызвав невольный болезненный стон. В уши ударил истошный крик боли, в котором смешались и смертная тоска предчувствия гибели и ярость раненого зверя, а потом был мерзкий хруст черепных костей, и рука словно наяву ощутившая, как сжимая что-то тяжелое, шершавое и твердое погружается в липкое и теплое, мерзко обволакивающее кожу… Мелькнуло искаженное ужасом лицо профессора и его развороченная выстрелом в упор грудь. "У меня много патронов! – радостно проорал в ухо серб по имени Марко. – Еще надолго хватит. А последние я потрачу на жену и дочь, так что вам они не достанутся, ублюдки. Можете не облизываться! Трахайте друг дружку, шакалы!" И тут же колокольчиком зазвенел ехидный женский смех, заставив Андрея всем телом передернуться. Он вспомнил все… Точнее почти все, ровно до того момента, когда дорожный указатель с надписью «Купрес» остался за его спиной, а он, пошатываясь и подвывая от душившего его ужаса все шел и шел по прямой как стрела серой струне скоростного шоссе. Сам не зная, куда и зачем, захваченный единственным порывом уйти как можно дальше от того, что оставалось там за спиной, пока его не настигли усташи, пока убитый им серб не поднял с земли размозженную голову и не глянул ему вслед вытекшими глазами, проклиная убийцу. Он сам не замечал, как страх вполне реально нависшей над ним опасности мешается с некой потусторонней жутью и кружит и так готовую взорваться от произошедшего голову. Сейчас он все это вспомнил и пережил вновь. Вот только появление его в этой комнате воспоминания никак не объясняли, он напрягся, стараясь выжать из приоткрывшейся памяти еще хоть что-нибудь, но тщетно, дальше все так же был черный провал небытия. Добиться удалось лишь, того, что виски прострелила жгучая игла нестерпимой боли, недвусмысленно предупреждая, о необходимости оставить все равно безуспешные усилия. Волей-неволей пришлось повиноваться, отложив попытки пробить темную завесу на потом.

Решив, что рано или поздно память вернется, и сейчас это вовсе не самое насущное, он еще раз внимательно оглядел комнату, отмечая для себя те детали, что ускользнули при первом поверхностном осмотре. В этот раз помещение, в котором он находился, показалось вовсе не таким обычным, как в начале. Он сразу отметил нереально высокие потолки, массивную, явно очень старую мебель, изготовленную из темного дерева, местами тронутого жучком и такую же дверь, даже на вид чрезвычайно тяжелую и прочную, книжный шкаф, на полках которого сквозь запыленные стекла видны были увесистые тома в строгих обложках… На всем здесь лежал отпечаток старины и добротности, создавая иллюзию средневекового замка, если бы сейчас со скрипом и скрежетом распахнулась входная дверь, и на пороге возник закованный в броню и кольчугу опоясанный мечом силуэт, Андрей, пожалуй, ничуть бы не удивился. Дополнял картину и уставленный настойками и микстурами столик, как ни всматривался Андрей в это обилие баночек и бутылочек, ни одной аптечной этикетки ему различить так и не удалось, да и сами пузырьки лишь на первый взгляд напоминали стандартные медицинские склянки. На самом деле каждый из них был своей индивидуальной формы и вместо привычной пластмассовой крышки затыкался светло-коричневой пробкой, в точности так же как бутылки с вином. Ну форменное средневековье! Впечатление смазывала лишь висящая на антикварном стуле новехонькая камуфляжная куртка. Внимательнее присмотревшись к ней, Андрей различил на рукаве полукруглую нашивку. "За краля и отжбину" гласили строгие красные буквы. "За короля и отчизну, – машинально перевел на русский язык аспирант. – Странно… Откуда здесь взяться королям? Еще совсем недавно тут была нормальная социалистическая республика, без всяких уклонов в монархизм, а последнего югославского короля, если не изменяет память, расстреляли в 1934 году в Марселе хорватские националисты". В голову даже успела полезть какая-то заведомая чушь про параллельные миры, вычитанная у новомодных фантастов. А что, может и вправду, он перенесся в некое параллельное измерение, где вооруженные современным оружием и одетые в камуфляжную форму рыцари сражаются за своих королей? Андрей невольно улыбнулся столь фантастической идее и увлеченный придуманной шалостью попытался себе вообразить, что было бы если… Однако тут мысли дали сбой, потому что темная дубовая дверь ведущая в комнату натужно заскрипев начала открываться.

Он весь сжался, впав в ступор, не в силах оторвать взгляда от медленно приоткрывающейся двери, от того, кто сейчас войдет, друг или враг, зависело все его дальнейшее существование. Если он попал-таки в лапы усташей, то сейчас ослабевший и больной, он не сможет оказать ни малейшего сопротивления, этим убийцам и мучителям, останется лишь, по возможности достойно, принять смерть от их рук. Правда, такой вариант все же казался ему наименее вероятным. Ведь если бы его захватили в плен усташи, они вряд ли стали бы выделять ему столь уютные покои и пытаться лечить, но все же подобную возможность не стоило полностью сбрасывать со счетов. Все-таки, как ни крути, он подданный иностранной державы, и мало ли какие планы на его счет могли возникнуть у хорватских националистов. Потому Андрей следил за тем, как медленно открывается дверь с все возрастающим напряжением, готовый с равной вероятностью увидеть за ней и затянутого в камуфляж звероподобного громилу, и чудаковатого старого доктора, и чем черт не шутит, даже рыцаря в железных доспехах…

Действительность же, как обычно бывает, оказалась более прозаичной. В комнату шагнула высокая, по-девичьи стройная женщина лет тридцати в строгом темном платье, будто перчатка облегавшем ее точеную фигуру. Увидев сидящего на постели Андрея, никаких признаков удивления она не выказала, а лишь благосклонно кивнув, подошла к нему ближе. Звонко цокнули по паркеты каблуки туфель. Андрей же наоборот смотрел на нее во все глаза, столь неожиданным оказалось для него ее появление. Гостья была бесспорно красива, той особенной горделиво-холодной красотой, что отличает сказочных королев, недоступных для простых смертных и прекрасно осознающих это. Матово бледную без малейшего изъяна ухоженную кожу лица эффектно оттеняли глубокие серые глаза, смотревшие на аспиранта с насмешливой лукавинкой. Тяжелые светло-русые волосы, обманчиво небрежно стянутые в конский хвост, казалось, ждали малейшей возможности, чтобы разорвать удерживающую их ленту черного бархата и, плеснув тяжелой волной окутать лицо хозяйки непроницаемым облаком. На бледно-розовых, чуть полноватых для общего склада лица, губах играла едва заметная улыбка.

Лишь когда женщина приблизилась вплотную и, все так же молча, опустилась на стоящий у кровати стул, Андрей, наконец, сообразил, что он совершенно голый и мучительно покраснев, нырнул под одеяло, натянув его до самого подбородка. Женщина, видимо, не сразу разгадав причины такой поспешности, тихо рассмеялась низким грудным смехом, отчего-то волнующе отдавшимся у аспиранта внизу живота, заставляя сладко завибрировать какую-то потайную струну глубоко внутри.

– Умоляю, не стоит так пугаться. Уверяю, ничего нового вы мне показать не в состоянии… Как-никак именно я ухаживала за вами все эту неделю…

После этих слов, произнесенных все тем же волнующим грудным голосом, горячая волна стыда ударила Андрея в мозг и краской выступила на лице, расцветив его щеки еще ярче, хотя, казалось, это уже невозможно. От смущения он даже закрыл было глаза, чтобы не видеть ее, насмешливо улыбающегося лица, но тут до него дошел смысл последней фразы.

– Неделю? Вы сказали, неделю?!

Женщина невозмутимо кивнула, пряча в уголках глаз лукавую усмешку.

– Так я целую неделю здесь?!

– Восемь дней, если быть точной. Восемь дней назад я подобрала вас на шоссе. Вы были без сознания, валялись в придорожном кювете. Пришлось доставить вас сюда, не могла же я бросить соотечественника посреди дороги в чужой стране.

– Соотечественника? Как, вы сказали, соотечественника? Так вы русская?

Тут только до Андрея дошло, что женщина говорит с ним по-русски. Привыкший за последний месяц изъясняться с окружающими на жуткой смеси исковерканных русских и немногих известных ему украинских слов с местными диалектами, он не сразу сообразил, что сейчас слышит совершенно чистый родной язык.

– Ну тут я немножко погорячилась, – неохотно поправилась женщина. – Слегка… Как это будет? Преувеличила… Да, именно… Преувеличила. На самом деле я родилась и живу здесь в Югославии. Просто по крови я наполовину русская. Моя мать происходит из старинного дворянского рода, ее родители в свое время вынуждены были бежать из России. Но они всегда надеялись, что если не им, то хотя бы их детям или внукам удастся вернуться обратно, потому они заставляли нас учить русский язык, читать русские книги, знакомиться с русской культурой…

– Но как вы догадались, что я русский? – нетерпеливо перебил Андрей.

Женщина едва заметно нахмурилась, выказывая недовольство подобной бесцеремонностью, но все же ответила:

– Когда я нашла вас, вы бредили, причем на русском языке. Поминали какого-то профессора, девушку по имени Света и усташей… Очень много говорили слов, которые, я как воспитанная женщина и потомственная дворянка, повторить не могу, но именно они, кстати, убедили меня в том, что я имею дело с соотечественником из России…

Она лукаво улыбнулась, игриво подмигнув, а Андрей, наконец, сообразив, что это могли быть за слова, смущенно отвел взгляд.

– Кроме того, – как ни в чем не бывало, продолжала женщина. – Вы были с ног до головы перемазаны засохшей кровью. Я даже решила сначала, что вы ранены. Ничего удивительного в этом не было, судя по всему, вы шли со стороны Купреса, а что там произошло в те дни всем известно. Но, слава богу, я ошибалась, у вас просто было нервное переутомление, осложненное горячечным бредом и высокой температурой. Пришлось испробовать на вашем организме действие целебных эликсиров приготовленных моей матерью. Она у меня, знаете ли, немножко ведьма…

Женщина вновь засмеялась низким горловым смехом, как бы показывая, что не стоит принимать ее слова всерьез, но неожиданно вспомнивший о стоящих на врачебном столике странных пузырьках и бутылочках Андрей, решил, что ему крупно повезло, раз удалось практически без последствий пережить подобные колдовские эксперименты. Однако вслух высказать претензии своей спасительнице аспирант не решился. Вместо этого он, откашлявшись и изобразив пародию на гусарский поклон, выдохнул:

– Меня вообще-то Андреем зовут, а вас?

– Ах, простите, – улыбнулась женщина. – Ваше имя я, разумеется, знала и так, наслушалась в процессе, потому, как-то упустила из виду, что меня саму вам еще не представили. Впрочем, сейчас и некому сделать это… Что ж, придется нарушить этикет, представлюсь сама… Меня зовут Милица.

– Графиня Милица, – добавила она, выдержав эффектную паузу. – Прошу вас не забывать об этом…

Тон был абсолютно серьезный и лишь в самой глубине внимательно смотрящих на него серых глаз, Андрей заметил мелькнувшие веселые огоньки. Не зная, как реагировать на такое церемонное представление он неловко замолчал, продолжая пожирать ее глазами. Графиня же откровенно потешалась, тоже не прерывая молчания и наслаждаясь его замешательством. Наконец эта забава ей, похоже, надоела и, скорчив притворно обиженную гримаску, она протянула, по-детски складывая трубочкой губы:

– Ну что же вы? А еще галантный молодой человек… Почему вы не спрашиваете от какого знаменитого предка я веду свой род и чем он славен?

Андрею, честно говоря, сейчас было глубоко наплевать на все перипетии происхождения Милицы вообще и в частности, но как об этом заявить, не обидев свою спасительницу, он не представлял. Впрочем, та справилась с этой задачей сама.

– Ладно уж, – продолжила он сухим деловым тоном. – Я вижу вы еще не в том состоянии, чтобы разыгрывать с вами на равных светскую беседу. Простите мое шутовство, право, здесь слишком скучно, чтобы можно было упустить такую возможность. Все местное общество состоит из малообразованных неинтеллигентных селян, проводить в компании которых свой отпуск просто ужасно. На много веселее было бы, конечно отправиться, к примеру, в Белград, или хотя бы в Банья-Луку, не бог весть, конечно, какой культурный город, но все же… Однако, к сожалению, я должна помнить и о дочернем долге. Пришлось навестить маму, старушке нелегко в одиночку управляться с хозяйством. Вам, между прочим, весьма повезло, что я такая примерная дочь, будь иначе, вы до сих пор бы могли валяться в придорожной канаве.

– Спасибо большое, за все, что вы для меня сделали, – прочувственно произнес Андрей, и, подчиняясь безотчетному порыву, схватил обеими руками ее узкую прохладную ладонь и горячо пожал.

Она легко почти незаметно вздрогнула, но не отняла руку и даже ответила на пожатие. Пальцы графини были длинными и тонкими, правильной аристократической формы, но сжали руку аспиранта с неожиданной силой, совсем не соответствующей ее хрупкой внешности.

– Спасибо, вам, – ободренный такой реакцией он попытался поднести ее ладонь к губам, но тут Милица предупреждающе качнула головой, легонько подавшись назад и, он вынужден был отпустить ее руку.

– Слишком горячая благодарность за такую безделицу, – ровно сказала она, но по слегка порозовевшим скулам и помягчевшему взгляду было понятно, что столь искреннее проявление чувств не оставило прекрасную аристократку равнодушной. – Вы, как я вижу, умеете произвести впечатление на женщину… Похоже мне довелось спасти прожженного ловеласа… И отчего так не везет в жизни бедной девушке? В кои-то веки думала, приличный человек попался, ан нет, опять очередной Казанова…

От этих слов Андрей, в который раз на протяжении их короткого разговора мучительно покраснел, но, исподтишка глянув на нее, заметил, как в глазах графини скачут веселые бесенята, и разозлился.

– Так вы просто смеетесь надо мной!

Она залилась смехом. Окончательно раздавленный и обиженный Андрей порывисто отвернулся от нее и уткнулся в подушку.

– Ох, не могу… – стонала меж тем Милица. – Вы просто прелесть… Надо же такой милый мальчик…

– Хорошо, прекратите дуться, обещаю, что больше не буду вас дразнить, – проворковала она ему на ухо, отсмеявшись.

Андрей ничего не ответил, продолжая упорно смотреть на наволочку подушки и почему-то ясно представляя себе сладко изогнувшееся в блаженной истоме стройное женское тело, резко контрастирующее молочной белизной с этим кроваво-красным шелковым фоном. Отчего-то в тот момент он был уверен, что лежит сейчас именно в ее постели, и от этого в груди становилось как-то пусто, и было трудно дышать.

– Ну хватит, хватит, не будьте злюкой… Я же ведь просто пошутила…

Быстрые нежные пальцы легко, как дуновение ветерка пробежали по его волосам, робко погладили нечесаные пряди, а потом с властной силой зарылись в них, впиваясь ногтями в кожу головы.

– Противный мальчишка! Простите же меня, я больше не буду!

Андрей резко повернул голову к ней и наткнулся на все ту же насмешливую улыбку. Он хотел было вновь уткнуться в подушку, но она примеряющее выставила перед собой ладони.

– Все-все, хватит! Поиграли и будет! Простите, я правда не хотела вас обидеть, просто очень трудно удержаться, вы такой…

Она, отвернувшись в сторону, вновь прыснула коротким смешком, но, поймав его отчаянный взгляд, тут же постаралась придать лицу серьезное выражение, и только кончики губ помимо воли хозяйки продолжали время от времени неудержимо ползти вверх, обнажая в улыбке идеально-белые крупные зубы.

– Вы очень милый, правда… Можно с вами побеседовать, если я еще вас не слишком утомила…

Андрей что-то неразборчивое пробурчал в ответ, что при большом желании можно было принять за согласие.

– Кстати, если вы ничего не имеете, против, я бы предложила перейти на «ты», так как-то проще разговаривать… Как вы думаете?

– Для этого надо, наверное, выпить на брудершафт, – набравшись наглости, заявил Андрей и был вознагражден за свою смелость новой порцией волнующего грудного смеха.

– Ну да, конечно, бокал вина и страстный поцелуй в губы, что еще может быть необходимо раненому герою? Не обижайтесь, но я все-таки была права, вы действительно ловелас и дамский угодник, – шаловливо стрельнув глазами, безапелляционно заявила Милица. – Подумать только, предлагать такое едва знакомой девушке!

Он уже открыл рот для того чтобы произнести какие-то оправдания, но крепкая ладошка ласково, но твердо легла на его губы, оставляя непроизнесенными приготовленные слова.

– Тихо, тихо, не напрягайся так. Я всего лишь шучу, пора уже привыкнуть.

От ее кожи неуловимо пахло вербеной и еще какими-то незнакомыми травами, кружащий голову аромат, будто обволакивал, хотелось, чтобы она держала так свою руку вечно. Он изловчился и все же нежно коснулся прохладной кожи ее запястья губами. Она снова едва уловимо вздрогнула, напряглась всем телом и тут же поспешно убрала руку, бросив на него искоса внимательный взгляд. Впрочем, серьезное выражение лица мгновенно сменилось привычной шаловливой полуулыбкой и как ни в чем не бывало она, будто закрепляя серьезный дипломатический успех, заключила:

– Ну вот, принимаю твой жест, как согласие. Значит, мы теперь официально можем звать друг друга по имени и на «ты». Ты первый!

– Что? – не понял Андрей.

– Что значит, что? Ты первый называй меня по имени и на «ты», ведь ты же мужчина, значит, инициатива должна исходить от тебя.

Он в замешательстве сглотнул слюну не зная что бы такое произнести, почему то разом все мысли вылетели из головы оставив там лишь звенящую пустоту, да глубокое теплое сияние серых глаз с милой усмешкой ждавших, что же он скажет.

– Большое спасибо, тебе… – запинаясь, начал Андрей.

– Милица, – подсказала графиня, скорчив ему забавную обиженную рожицу и тут же широко улыбнувшись.

– Милица, – послушно повторил Андрей. – Я, правда, очень тебе благодарен.

– Рада была помочь тебе, Андрей, – важно и церемонно ответила она, но в конце не выдержала серьезности тона и опять рассмеялась. – Ну вот и познакомились окончательно. Даже измазали слюной мою руку…

– Ты опять?! – Андрей возмущенно приподнялся на кровати, совершенно забыв, что под одеялом он абсолютно гол.

Шелковая ткань от его порыва послушно скользнула вниз, обнажив его тело почти до пояса, и он враз застеснявшись и сбив свой гневный настрой, откинулся обратно на подушки.

– Нет-нет, извини, это я так с разгону, – заторопилась Милица. – Ты такой милый мальчик… Так забавно смущаешься, очень трудно удержаться… Но я больше не буду, обещаю…

Почему-то Андрей не слишком поверил в искренность этого ее обещания.

– Все-таки расскажи мне, где мы находимся, – серьезным тоном потребовал он. – Я ничего не помню, только то, как вышел из Купреса. Потом просто какой-то непроницаемый туман…

Она четко отработанным изящным жестом откинула назад упавшую на лицо невесомую прядь и, согнав с губ улыбку начала рассказывать.

– Если совсем по порядку, то ты сейчас находишься в особняке, принадлежавшем моему отцу. Он умер и теперь здесь живет только моя мать.

– Я сожалею, – поспешно вставил Андрей, раскаиваясь в душе, что невольно задел наверняка больную для Милицы тему.

– Не стоит, это произошло давно, и я почти его не помню. Я тогда была совсем девчонкой, – мечтательно улыбнулась она. – Сколько помню себя, мы всегда жили вместе с мамой, ну еще была тетя Франя… Домработница, кухарка и подружка моей мамы одновременно. Мама не слишком хорошо умеет управляться по хозяйству, не в той семье воспитывалась, вот тетя Франя всегда ей и помогала.

– Я понял, – перебил Андрей. – Я хотел спросить какой это город, или может село…

– Не перебивай меня, это не вежливо, – строго произнесла Милица, при этом озорно ему подмигнув и приняв скованную позу школьной учительницы.

"Она, наверное, никогда не бывает серьезной, постоянно играя с собеседниками и легко делая их смешными, – подумал про себя Андрей. – На вид ведь совсем молодая девушка, а держится так уверенно, будто в матери мне годится и знает наперед все, что я скажу или сделаю, словно читает мои мысли, как открытую книгу".

– Так вот, находимся мы в селе Тодоричи, это поблизости от Доньи Вакуфа, до Купреса, кстати, тоже недалеко, километров тридцать, не больше, – продолжала меж тем Милица. – Это село было когда-то давно родовым имением моей семьи. Так себе конечно, поселение, тысячи полторы человек тогда тут жило, да и сейчас вряд ли больше. Потом, кончено, с приходом коммунистов к власти все изменилось, но отец все равно пользовался здесь большим влиянием, и был кем-то вроде местного старшины. Разрешал спорные вопросы, определял, кому и чем заниматься на общественных работах, в общем, при нем осталась практически вся та же власть, что и раньше, только он перестал официально именоваться помещиком. Поэтому и этот особняк остался до сих пор за нашей семьей, и маму здесь все любят и уважают.

– А хорваты? – задал давно мучивший его вопрос Андрей. – Усташи, я имею в виду, они далеко отсюда? Ведь ты наполовину сербиянка… сербка? Черт, я совсем запутался…

Она грустно улыбнулась в ответ, чуть склонив набок голову.

– Хорватов отбили за Купрес. Несколько дней назад, город освобожден. Наши части отбросили их на несколько десятков километров оттуда. Я сама не видела, но те, кто там был, рассказывали страшные вещи о зверствах усташей, мало кому из сербов, оставшихся в городе, удалось выжить.

Голос ее стал хриплым и безжизненным, глаза потемнели, а под ними залегли черные тени, сквозь которые отчетливо проступила сетка морщин, жесткие складки обозначились возле губ, полностью стирая с лица образ озорной молодой девушки. Теперь перед Андреем была много повидавшая, умудренная жизнью женщина лет сорока, и он уже удивлялся себе, как всего минуту назад он мог принимать ее за ровесницу. Странно, но происшедшая с Милицей перемена, вовсе не сделала ее в глазах аспиранта менее привлекательной, скорее наоборот, добавила сложившемуся в его голове образу загадочной спасительницы весьма притягательную толику мрачного очарования.

– Так что насчет хорватов можешь не переживать, один раз им удалось застать нас врасплох, но такое больше не повторится. Слишком высокую цену мы заплатили за эту беспечность.

– Значит здесь глубокий тыл и безопасность, – все же уточнил на всякий случай Андрей.

– Да тыл, конечно тыл, – качнула головой Милица, все еще глядя куда-то сквозь него. – Правда, далеко не глубокий…

– Не глубокий? – удивленно переспросил Андрей.

– Да, совсем рядом в Яйце, Травнике и Бугойно хозяйничают мусли…

– Кто? – он искренне не понял этого слова.

– Мусли, муслимы, – раздраженно пояснила она. – Так мы зовем мусульман.

– А…, – наконец сообразил он. – Мусульмане, они же боснийцы, это те самые…

Яростно сверкнувший взгляд Милицы заставил его поспешно умолкнуть, с ужасом глядя на то, как судорога ненависти кривит ее красивые, правильной формы губы.

– Никогда… – страшным шепотом начала она. – Никогда! Слышишь?! Не произноси при мне этого слова!

Он даже отодвинулся, недоуменно тараща глаза, такой сильный заряд концентрированной ярости и злобы исходил сейчас от этой хрупкой женской фигурки.

– Боснийцы, это те люди, которые живут в Боснии. Хозяева этой страны. Понимаешь? В России живут русские, в Сербии – сербы, а в Боснии – боснийцы.

Андрей поспешно закивал, готовый сейчас подтвердить что угодно, лишь бы она успокоилась и из разъяренной готовой разорвать его на части фурии вновь стала прежней противной и насмешливой девчонкой.

– Мусульмане здесь не хозяева, понял?! Они не боснийцы! Они выродки и ублюдки, турецкие прихвостни. Но не хозяева, понял?! И не смей их так называть!

Андрей вновь согласно замотал головой, с таким усердием, что начал опасаться, как бы не оторвалась шея. Его показная покорность принесла свои плоды и в какой-то момент, он с облегчением заметил, что Милица начала успокаиваться. Ее горящие мрачным огнем глаза, как-то разом потухли и потускнели, напоминая теперь остывшие, тронутые серой золой угли, лихорадочный румянец ушел с щек, уступая место мертвенной бледности, судорожно сжатые в кулаки руки расслабленно разжались…

– Прости, мне не стоило кричать на тебя, – мертвым, лишенным интонаций голосом произнесла она. – Ты не местный и не обязан разбираться в наших делах…

Андрей осторожно коснулся ее руки, почувствовал мелкую нервную дрожь, сотрясающую все ее тело… И больше не в силах сдерживать безотчетный порыв пожалеть, спасти и защитить эту женщину-девочку, такую разную и непредсказуемую, только сегодня увиденную, но уже родную и близкую, он вдруг, сам пугаясь своей смелости, властно обнял ее за узкие вздрагивающие плечи и с силой привлек к себе, уже не заботясь о бесстыдно сползшем вниз одеяле, не стесняясь своей наготы. Она не сопротивлялась, доверчиво приникнув лицом к его груди, и вскоре он почувствовал на своей коже теплую влагу ее слез. Он гладил ее растрепавшиеся, выбившиеся из-под бархотки волосы, шептал ей какие-то успокаивающие и нежные глупости, до тех пор, пока она не прекратила конвульсивно дрожать и всхлипывать в его объятиях. Тогда он осторожно приподнял за подбородок ее покрытое слезами лицо и как мог спокойно и нежно поцеловал ее в губы. Она оттолкнула его с неожиданной силой, отпрянув назад.