Текст книги "Ангелы забыли обо мне"

Автор книги: Максим Медвецкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

19 сентября

Несмотря на внутренние опасения, мой сон не был встревожен кошмарами. Напротив, я проснулся выспавшимся и полным сил, часы на стене показывали полдевятого. Что делать? Именно этот вопрос первым возник в голове сразу после пробуждения. Мне никуда не нужно было идти, мне не чем было заняться. Если в Москве я последнее время изучал доступные вакансии и ездил на собеседования, то сейчас мне не нужно было делать даже этого. Ну да, когда мне нечем было заняться, я боролся со свободным временем при помощи спиртного. Сейчас же я отогнал от себя эту мысль. Туалет на улице. Вот от этого я действительно отвык. Накинув какой-то старый пиджак, болтающийся на вешалке, я потопал к невзрачному строению.

Я сидел на лавочке возле дома, взирая на небольшой двор, заканчивающийся длинным кирпичным сараем. Когда-то там жили куры, и ещё козы. Сколько помню себя, бабушка всегда держала коз. Да, не стало бабушки. А я вернулся, вернулся другим, вернулся убийцей. Я совершенно не представлял, как мне жить дальше, и для чего вообще продолжать существование. Выполнить свою жизненную миссию, как учат многочисленные книжные гуру? А какова она моя миссия, неужели она состояла в том, чтобы лишить жизни невинного ребёнка? Я поймал себя на мысли, что ужасно хочу курить.

Положив в карман ветровки пачку сигарет и зажигалку, я отошёл от ларька и направился к сидящей возле дерева пожилой женщине, продающей астры.

Я остановился на небольшом мосту, под которым пробегала маленькая речушка с неизвестным мне названием и впадала в наше большое мележское озеро. Озеро было, пожалуй, главной достопримечательностью города. Сюда съезжались рыбаки со всей округи, и даже с мест расположенных значительно дальше. На его берегах располагалось несколько пансионатов и детских лагерей. С уроков истории я помнил, что на самом большом острове озера, связанным с сушей тоненькой полоской шириной не более трёх метров, в шестнадцатом веке стоял огромный рубленый замок, впоследствии сожжённый при очередном вражеском набеге. Говорят, что там до сих пор находят древние монеты, и мелкие предметы быта прошлых столетий.

Табачный дым наполнил мои лёгкие, уже не вызывая острой неприязни. Глупо пытаться найти спасение в сигаретах, но мне, как и многочисленной армии курильщиков казалось, что это работает.

– Здравствуй, бабушка, – мой сухой голос растворился в тишине погоста, и от этого мне стало немного не по себе.

С гранитной плиты на меня смотрела фотография самого родного человека в моей жизни. На этом снимке она была именно такой, какой я её запомнил навсегда. Я нагнулся и положил цветы. После похорон я ни разу здесь не был, лишь единожды выслав Кудиновым переводом денег на благоустройство могилы. Печально, как быстро человек забывает тех, кто в течение всей своей жизни согревал его любовью и добротой. Вспоминал ли я за эти годы свою бабушку? Да пожалуй, нет, куда там, не до этого, весь в делах. Я всё более осознавал всю никчёмность своей былой жизни. Мысленно попросив у бабушки прощения, я направился к кладбищенским воротам. Наверное, где-то далеко, на одном из московских кладбищ рыдает молодая женщина над могилой погибшего сына.

Мои губы крепко сжали сигаретный фильтр, а рука поднесла к ним зажигалку с бледным горящим огоньком. Зачем жить? И словно в оправдание мой разум выдал альтернативный взгляд на трагическую ситуацию – для некоторых людей убийство это профессия. Работа, сделав которую они продолжают жить, наслаждаясь всеми земными радостями. Получается, что с этим можно жить, и даже более того, наслаждаться каждым новым днём. Но почему же тогда моя душа не находит покоя, почему чувство непростительной вины мощными тисками сжимает мою грудь? Может быть, время всё изменит, и я смогу засыпать спокойно? Но кем я буду тогда? Подлым ублюдком наплевавшим на свою душу и перечеркнувшим в себе всё человеческое, или же просто покаявшимся и простившим себя грешником? Но в чём мне прощать себя, перед самим собой я абсолютно не виновен.

Под завязку набив в продуктовом магазине пакет, и не забыв приобрести несколько блоков сигарет, я двинулся в сторону дома. Бухнувшись на кровать в зале, я тупо уставился в телевизор.

24 сентября

Снова утро. Я стал его ненавидеть. Провалявшись несколько последних дней на диване, не выходя никуда дальше неуютного туалета, я чувствовал себя совершенно разбитым, всё более склоняясь к мысли о спиртном. Пытаясь найти себе достойное применение, и не зная, куда себя потратить, я стал ощущать себя лишним в этом мире, думая о том, что лучше бы было мне самому стать жертвой смертельной аварии. Как просто было бы сложить с себя роль убийцы и принять образ мученика, идеальное решение.

Лениво потянувшись, я через силу заставил себя покинуть постель. Умывшись и поставив на плиту чайник, я вышел во двор.

– Долго же ты спишь, дружок, – во дворе сидел Кудинов и мусолил во рту какую-то соломинку.

От неожиданности я дёрнулся и недобро глянул на старика.

– Доброе утро, Прохор Митрич. Ты чего ж так пугаешь?

– Да какое ж это утро, – Кудинов посмотрел на редкие облака, – день уже. Долго-то ты спишь.

– А мне спешить некуда, Прохор Митрич, – я равнодушно посмотрел за забор и присел рядом.

– Ну, это как посмотреть. Это тебе сейчас кажется, что некуда торопиться, а может дел-то у тебя и горы, да не знаешь ты этого.

– И как такое может быть? – я удивлённо, с лёгким недоверием посмотрел на соседа, решив, что он несёт какой-то старческий бред.

– Может, Игнат, – Кудинов выплюнул соломинку и почесал щёку. – Вот у нас был случай на лесопилке. Начальник участка, ох и пропащий был мужик, с бутылки не вылезал, а всё почему? С бабами ему не везло, ну никак не клеилось. Вроде и с головой, и работящий, а никак, потому и пил. Крест он уже на себе поставил, мол, никому не нужен, землю зря топчу, просыпаться тошно. – Прохор замолчал и впал в какие-то раздумья.

– Ну и что он?

– Хто? – Кудинов встрепенулся.

– Начальник участка, – напомнил я.

– А, – сосед махнул рукой. – Весовщицу к нам новую прислали. Баба такая в теле, разведённая. Ну и любовь у них значит-то случилась. Детей родили, дом построили, зажил Гришка как человек, а то ведь совсем руки опустил-то. Видишь, а когда пьяный ходил, и не догадывался какие у него дела-то ещё впереди. Вот оно как получается.

– Ты к чему клонишь, Прохор Митрич?

– Беда у тебя вижу, Игнат. Ты не подумай, я с расспросами не полезу, и без меня тебе, поди, тошно. Просто не могу я смотреть, как ты тут один сидишь безвылазно, ей Богу, Игнат.

Ещё одно упоминание Бога. Однако это не вызвало у меня никакой реакции. Быть может, я потихоньку отдалялся от него, да и как я мог находиться рядом, когда нарушил его священную заповедь. Скорее теперь я принадлежал к лагерю его противников.

– Понимаешь, Прохор Митрич, – я закусил нижнюю губу, не зная как продолжить.

– Понимаю, Игнат, – помог мне Кудинов. – У самого всяко в жизни бывало. Но надо ж как-то жить, так что ли?

– Так, – я кивнул головой, мысленно благодаря доброго старика за его заботу.

– Ну, ты давай тогда покумекай, как что, и… – Кудинов махнул рукой и поднялся. – Завтра жду в баню. Для тебя буду топить.

– Спасибо, Прохор Митрич, – я проводил соседа взглядом и остался сидеть на месте.

Прохор, конечно, был прав, хотя если бы он знал степень моей вины, возможно, повёл себя и иначе, не знаю. Но в целом, да. На мне висит смертный грех и его не смыть ничем. Поэтому остаётся только два варианта. Первый – покончить жизнь самоубийством. Проблема. Во-первых, на это я вряд ли решусь, из-за своей внутренней слабости. Во-вторых, это тоже грех. Остаётся жить. Жить с тяжким грузом, надеясь, что возможно моя жизнь ещё кому-нибудь понадобиться.

Я начал с уборки двора. Тщательно вымел осыпавшиеся листья, расставил по местам садовый инвентарь, привёл в порядок колодец. Сев на лавку я закурил. Теперь это был настоящий перекур, поскольку впереди была уборка дома.

К вечеру моё тело налилось свинцовой тяжестью, но эта усталость была приятной. Я проделал большую работу. Пройдя в зал, чтобы взять с полки какую-нибудь книгу, мой взгляд приковала икона. Взирающая на меня Божья матерь. Взяв первую попавшуюся книгу, я направился в свою комнату. «Мастер и Маргарита». Булгаков. Книга, признанная шедевром мировой классики, прочтение которой я всегда откладывал на неопределённый срок. Я читал, аккуратно переворачивая листы, чтобы случайно не помять их, бережное отношение к книгам привитое бабушкой. Уже с первых страниц книга вызвало двоякое ощущение. Глаза закрывались сами собой, и я, отложив произведение на подоконник, выключил торшер.

25 сентября

Осень всё более напоминала, что лето сложило с себя полномочия, и теперь она решает каким быть следующему дню. Лёгкий ветерок обдувал приятной свежестью, бросая под ноги жёлтые листья. Я медленно шагал по, до боли знакомым и практически неизменившимся улочкам. Без какой-либо цели, просто гулял, наблюдая за неспешным ритмом жизни мележан. Подойдя к городской площади, я невольно улыбнулся. Посреди, в полный рост стоял вождь мирового пролетариата с вытянутой рукой и взглядом, устремлённым в светлое будущее, напоминая про социалистическое наследие мрачных времён. Да уж, досталось матушке России от коммунистов, а мы до сих пор храним их светлые образы и идеологические лозунги. Парадокс.

Я сам того не желая вышел к базарным воротам, куда потихоньку сплывался городской люд. Сначала решив, что там мне делать нечего, я прошёл вперёд добрых метров сто, однако потом, сообразив, что именно туда мне и нужно я спешно возвратился.

– Что за деревья? – я подошёл к невысокому мужичку помятого вида, обставленному различными саженцами.

– Так это, разные, – мужчина слегка наморщил брови. – Тебе какие надо?

– Вишен нет? – я смотрел на этого невзрачного человечка и боялся, что он меня разочарует.

– Почему нет? Есть и вишни.

– Хорошие? – меня очень обрадовал ответ, и я продолжил расспрос.

– Конечно хорошие. Ягоды крупные и сладкие. Бери, не пожалеешь, слово даю.

Давненько я не чувствовал себя так хорошо. Я шагал к дому, неся на плече три молодых деревца.

– Ай, старый, смотри, что Игнат принёс, – Анфиса Степановна широко расставила руки и замерла на крыльце.

– Вот это дело, – Кудинов улыбнулся с лёгким прищуром, и цокнул на жену. – Давай иди в дом, чего уставилась. Сад будем сажать. – Он поманил меня рукой и проследовал в огород.

– Где сажать будем, Прохор Митрич? – я прислонил саженцы к старой яблоне и взял протянутую лопату.

– Так на старом месте и будем, – весело ответил Кудинов и пошлёпал к забору.

Через полчаса мы стояли и любовались молодыми вишнями.

– Спасибо, Игнат, – сосед похлопал меня по плечу. – Порадовал старика. Снова я с вишнями, а то без них как-то уже и непривычно было. Благодарствую.

– Ну что ты, Прохор Митрич, – я смущённо пожал морщинистую руку. – Мне и самому приятно.

– Есть хочешь? – выходя во двор, спросил Кудинов.

Я сделал категорический жест рукой, объяснив, что очень плотно позавтракал.

– Ага, – Прохор запустил ладонь в густые слегка склоченные волосы. – Пойду я, Игнат, полежу маленько, что-то спину ломит. Ты про баню-то не забудь, пройдешь-то веничком по пояснице.

– Конечно, пройду, Прохор Митрич, – я погладил подбежавшего к ногам котёнка и зашагал к калитке.

Я с нетерпением ждал главного события дня. В настоящей русской бане я не был уже много лет, довольствуясь саунами и финскими парными. Тогда мне это казалось правильным, я опровергал настоящую баню, ссылаясь на то, что это удел деревенских мужиков, и вот теперь.… Теперь я попал в число этих самых мужиков и безумно ждал вечера. Чтобы скоротать время я взял в руки неоднозначный роман.

Стук в окно заставил меня отложить книгу и выйти во двор.

– Пойдём, Игнатка, – улыбнувшись, Кудинов махнул головой, как бы указывая направление.

Я схватил заранее приготовленный пакет с банными принадлежностями и, закрыв дверь, устремился за соседом.

Пенсионер набрал в ковшик горячей воды, и сделав шаг назад, выплеснул на раскалённые камни. Через секунду помещение заполнил густой пар. Он столбом вышел из открытого гнезда печки, радуя глаз и приятно согревая тело. Я глубоко вдохнул горячий воздух, и тут же из моих лёгких вырвалось что-то наподобие сухого кашля.

– Вон оно как, – Кудинов, усмехнувшись, залез на полок и сел рядом. – Дыши, Игнат, дыши. Банька-то, она из тебя всю хворь выгонит.

Улыбнувшись в ответ, я потуже натянул войлочную шапку и, подтянув на полок ноги, обхватил их руками.

– Здорово, Прохор Митрич.

– А ты думал. Нет ничего лучше настоящей русской бани, тут как не крути. Ну что, ещё подкинем?

– Можно.

Я смахнул с лица пот и тяжело дыша, взглянул на Прохора, он заметил и понял мой взгляд.

– Пойдём, – Кудинов медленно слез с полка. – Для первого захода достаточно. Тут главное не переусердствовать, дело такое.

Мы вышли в предбанник и уселись на широкую лавку. Я откинул голову, облокотив её на бревенчатую, стену и блаженно прикрыл глаза. Тело обрело приятную слабость, лёгкая прохлада, струящаяся из приоткрытых дверей, придавала необычайную лёгкость.

– Вот Анфиса, молодец баба, – Кудинов потянулся к маленькому столику, на котором стояли две большие кружки, и, взяв одну, сделал большой глоток. – Клюквенный. Попробуй-ка, Игнат.

Взяв глиняную кружку двумя руками, я жадно припал к напитку, и, отпив добрую половину, вытер рот тыльной стороной ладони.

– Да, Прохор Митрич, никогда в жизни ничего вкуснее не пил.

– А то, – Кудинов лукаво прищурился. – Натуральный. Это тебе не гадость какая, ларёчная.

Через пару минут я вновь оказался на полке. Прохор приказал ложиться на живот и достал из чана веник.

– Это что за ёлка, Митрич? – я с опаской глядел на непонятный колючий веник.

– Можжевельник это, – Кудинов ласково провёл рукой по иголкам и стряхнул с них воду. – Силы он чудодейственной, от многих недугов избавить может.

– Это садомазохизм какой-то, – я не разделял благоговения Прохора к этим колючим веткам.

– Какой ещё бадохизм? – сосед удивлённо сморщился. – Ты эти свои словечки-то столичные оставь. А ну-ка, опускай голову.

Ветки можжевельника мягко опустились на мою спину. И если в первые секунды я почувствовал лёгкие неприятные ощущения, то с каждым последующим ударом мне всё больше нравился этот чудо-веник. Мелкие иголки приятно впивались в тело, оставляя послевкусие приятного покалывания. Всё это напоминало некий своеобразный массаж, бодрящий и расслабляющий одновременно.

– Ну, держи, – Кудинов протянул мне веник. – С передку-то себя похлестай, а я пойду, подышу. – Он, тяжело дыша, направился к двери.

После недолгой экзекуции я вышел в предбанник и поднёс к губам клюквенный морс. Всё тело зудело и горело. Но до чего же приятно.

– Ну как? – Прохор поднялся.

– Супер, Митрич, – я расставил руки, показывая, что не в силах описать всех эмоций.

– То-то, – он потянулся к деревянной ручке. – Отдыхай.

– Я сейчас, – поставив на место кружку, я взглянул на старика.

– Не надо, – Кудинов махнул рукой. – Я сам. Привык уже.

Подойдя к двери, ведущей на улицу, я слегка приоткрыл её и, высунув голову, глубоко вдохнул. Слабый ветерок донёс до меня устойчивый запах осени, всё его многообразие, сливающееся в единый аромат пожухлой листвы и чуть ощутимого дымка. Вновь пройдя в баню, я присел на лавку внизу и взглянул, как легко Прохор управляется с веником, отметив про себя необычайную ловкость этого пожилого человека.

– Ну что, Игнатка, ещё будешь? – весело подмигнул Кудинов.

– Нет, Прохор Митрич, – я отрицательно качнул головой, и подтянул к себе жестяной тазик. – Хватит с меня на первый раз.

– Ну, да и правильно, мойся, Игнатка, – Прохор набрал с бачка в ладони холодной воды и умыл лицо. – Хороша водица, колодезная.

Непередаваемое ощущение некой внутренней гармонии. Казалось бы, со стороны, вроде, как и глупо, сидишь в деревянном домике подбрасываешь водичку в печку, а она тебе взамен отдаёт своё тепло, по телу наперегонки бегут ручейки пота, бессмыслица. А нет, в глубине этого незамысловатого ритуала скрывался глубочайший смысл. И дело даже не в том, что вместе с потом выходят шлаки, и что не один душ так не отмоет тело, как это делает баня. Дело в большем, помимо чистоты телесной баня ещё очищает и душу, словно забирая все проблемы и тревоги, она дарит величайшее спокойствие и умиротворённость. «Как заново родился». Это выражение действительно имеет под собой вполне реальные основания. Ты выходишь из бани совершенно другим человеком, совсем не тем, кем ты был ещё час назад.

Не принимая возражений, Прохор провёл меня в дом и усадил за накрытый стол. Хозяйка как раз дополнила последний штрих, поставив на стол бутылку холодной запотевшей самогонки.

– Анфиса Степановна, ну зачем? – я, наморщив лоб, взглянул на стол.

– Без разговорчиков, – женщина взмахнула указательным пальцем. – Я хоть и не любительница застолья, но после бани сам Бог велел.

Я скромно кивнул в знак согласия. «Бог велел». Дурацкое выражение. Когда он мог это велеть, и где это записано? Не будучи большим знатоком библии, я был практически уверен, что про это там не сказано ни слова. Бог велел, Бог всё видит, Бог даст, и множество других выражений подобного рода составляют ежедневный монолог человека со Всевышним. Странно. Что ни говори, а, пожалуй, в каждом существует невидимая нить связующая его с создателем.

– Чего задремал, Игнат, – Кудинов толкнул меня в плечо и загадочно подмигнул. – Наливай. – Он кивнул на запотевшую бутылку.

Слегка опасаясь, что моя дружба с алкоголем может возобновиться, я всё же взял бутылку, ощутив рукой её холод, и наполнил рюмки. Мне совершенно не хотелось обидеть Прохора.

– Только с погреба, – Кудинов протянул рюмку. – Давай, Игнат, за лёгкий пар.

– С лёгким паром, Прохор Митрич, – наши рюмки встретились, тихо звякнув.

– Ну как? – вопросительно взглянул сосед.

– Хороша, Митрич, ой хороша, – крепкий напиток мгновенно разлился по организму приятным теплом.

Я с хрустом откусил солёный огурец и принялся аппетитно его жевать.

– А это Марина? – я посмотрел на фотографию, стоявшую за стеклом серванта.

Кудинов, молча, кивнул.

– А с ней, – я заглянул в лицо Митрича, боясь ошибиться.

– Аннушка, – подтверждая мою догадку, произнёс Прохор. – Внучка. Дочка Маринкина.

– Это ж, сколько ей уже?

– Да, поди, – Кудинов почесал лоб, – четырнадцать летом было. Да, точно четырнадцать.

– Быстро время летит. Приезжают?

– А чего не приезжать, – Прохор слегка склонил голову. – Приезжают. – И заметно наморщив лоб, с грустью добавил: – Редко только.

– Так и живут в Екатеринбурге?

– Ага. Ох уж мне эти большие города. И чего людям на месте не сидится?

Прохор скучал по дочке и внучке, и это было заметно. Чтобы как то отвлечь его печальных мыслей, я вновь взялся за разлив.

– Давай, Прохор Митрич.

– Давай, Игнат, – Кудинов поднял рюмку. – Хорошо, что ты приехал, мне старику хоть веселей. Ты ж мне как сын, поди.

Выходил от Прохора я уже затемно. Полностью опустошив бутылку с огненной водой, мы на прощание обнялись, и я в полной мере ощутил теплоту, исходящую от этого человека, словно мы действительно были не чужие. Я зашёл в свой двор и присев на лавку закурил. В голове кружил лёгкий алкогольный туман. Мой взгляд устремился в небо. Огромные россыпи звёзд взирали на меня с недосягаемой высоты, притягивая своим магнетическим холодным светом. Неожиданно в голове всплыл рассказ Прохора о пропащем начальнике участка, который жил и не догадывался, что он ещё кому-то нужен. И всё стало на свои места. Я понял, что уже сейчас есть тот человек, который остро нуждается в моей поддержке. Мой приезд разбавил унылое однообразие дней Прохора Митрича, он взбодрил заслуженного пенсионера лучше любого медикаментозного средства. Осознав это, мне стало намного легче. Кудинов жил лишь редкими приездами дочери или внучки, а всё остальное время он проводил практически в одиночестве. Конечно, Анфиса Степановна была ему верной спутницей по жизни, но всё же, мужчине нужно общение с представителями своего пола. А все близлежащие соседи были значительно моложе Прохора и, по всей видимости, не считали нужным водить дружбу со стариком. Получается, что в моём лице Прохор обрёл родственную душу, и всем сердцем желая помочь мне, сам того не осознавая помогал и себе. Мне даже стало жаль его. Человек всю жизнь к чему-то стремиться, добивается, а что в итоге? Одинокая старость? Получается, что с возрастом ты становишься никому не нужен? Задав себе эти вопросы, я почувствовал лёгкое покалывание в области сердца. А чем я был лучше дочки Митрича? Я также как и она, совершенно забывал про свою любимую бабушку, которая жила длинными перерывами между нашими встречами. По всей видимости, её одиночество было тотальным. Я закрыл лицо руками и печально выдохнул. Как горько признавать свои ошибки, понимать, что ты был в корне не прав. И как трудно держать ответ. Ответ перед самим собой.