Текст книги "Цикл рассказов «Пространства»"

Автор книги: Максим Макаренков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

ЗОЛОТО ОСЕНЬЮ

Аннотация

На конкурсе минипрозы этот текст называли зарисовкой, один критик умудрился обозвать очерком. Что это такое на самом деле? А какая разница? Решать читателю

Иногда осень дарит дни, в которые мир замирает и прислушивается к себе. Небо заполняется прозрачной синевой, а солнечный свет приобретает медовый оттенок и превращает опавшие листья в золотой ковер. Прохладный ветерок еще не торопится становиться пронизывающим ветром, который будет в ноябре швырять в лица прохожих пригоршни ледяного дождя, и лениво шелестит опавшей листвой. Уставшие висеть листья срываются с веток сами по себе. Долго кружат в воздухе, выбирая место, чтобы поудобнее улечься на землю.

Воздух наполняет запах листьев, будоражащий и успокаивающий одновременно. Запах дразнит, обещает перемены, зовет бросить все и начать что-то новое. Но есть в этом запахе и что-то задумчивое, его хочется вдыхать, неторопливо шагая по осеннему лесу, засунув руки в карманы пальто и размышляя о необязательных на первый взгляд, но очень важных вещах.

Даже полоумная суета города затихает и все, кто может себе это позволить, тянутся в парки. По дорожкам бродят задумчивые парочки, детишки сосредоточенно сгребают драгоценные ломкие листья в охапки и, деловито сопя, волокут растопыренные букеты зорким бабушкам. Бабушки, не забывая поглядывать по сторонам, с гордостью принимают букеты и умиляются. Даже велосипедисты и роллеры, обычно гоняющие только с одной целью – получить кайф от самого ощущения скорости, катили неторопливо, подчиняясь общему ритму этого дня. Город давал себе передышку перед тем, как его завертит истеричная суета ноябрьских дождей. Завтра, все завтра. Завтра доставать из шкафов куртки и зонты, завтра бежать к метро, перепрыгивая через холодные лужи, на которых вот-вот затрещит ледок. Сегодня – солнце и медленно падающие листья.

Девушка казалась чужой на прозрачно-золотистой аллее. Слишком угловатая, слишком высокая. Слишком тяжелые ботинки, с хрустом ломающие листья, чересчур черные волосы, неестественно бледная кожа, настороженно глядящие на мир глаза. В глазах – готовность ощетиниться, уйти в себя. Или ударить, если не будет другого выхода. Через капельки наушников пробивался наружу жесткий ритм, отгоняя от нее тишину и расслабленное спокойствие осеннего дня. Засунув руки в карманы длинного черного плаща, она целеустремленно пересекала парк, совершенно не обращая внимания на окружающее великолепие. Осенний парк был не для нее и она это чувствовала. Хотелось побыстрее оказаться в городе, на знакомых улицах, там, где ритм, доносящийся из наушников плеера, снова будет подхлестывать ее – быстрее-быстрее. Спеши, спеши жить, спеши пробовать, завтра будет поздно.

Вылетевшее ей под ноги создание лет четырех, сосредоточенное на том, чтобы доставить бабушке очередную охапку самых красивых на свете листьев, она даже не заметила. В результате собиратель листьев ткнулся девушке в обтянутую черным нейлоном ногу и мягко хлопнулся на попку. Листья разлетелись, а на самый красивый, огромный ярко-желтый лист, девушка умудрилась опустить рифленую подошву своего тяжелого ботинка.

Малыш очень серьезно смотрел на неловко переминавшуюся девушку. Потом перевел взгляд на торчавший из-под ботинка лист и нижняя губа его стала мелко-мелко подрагивать, но вместо того, чтобы разреветься, он только тяжело вздохнул. Сел на корточки и принялся собирать разлетевшиеся драгоценности.

Девушка медленно убрала ботинок с кленового листа. Конечно, для букета он уже не годился. Со вздохом она выключила плеер, сняла наушники. Покусывая губу оглянулась и шагнула к краю тропинки. Нагнулась, подобрала багряно-красный вытянутый лист какого-то неизвестного ей дерева. О чем-то задумалась, выпустила листок из пальцев и нагнулась за следующим. А потом села на корточки, не обращая внимания на то, что полы плаща метут по земле, и принялась отбирать самые большие и красивые листья, безжалостно бракуя те, в которых замечала хоть малейший изъян.

Время от времени она оглядывалась, не убежал ли малыш. Но тот продолжал ползать по тропинке, стараясь отыскать те самые листья, которые нес до столкновения.

Набрав охапку роскошных листьев, переливающихся всеми оттенками осеннего золота, девушка поднялась и зашагала к маленькой фигурке, сидевшей на корточках посреди тропинки. К малышу уже спешила сухонькая бабушка, неодобрительно посматривавшая на девушку. Но она успела подойти к малышу первой. Неуверенно потопталась, сверху вниз глядя на затылок в белых кудряшках, и, опустившись на корточки, протянула свой букет:

– Ну... Извини. Вот. Возьми. Я вместо тех собрала.

Слова отчего-то поучались трудными, неловкими. Она совершенно не знала, как надо говорить с такими маленькими людьми, которые совершенно ничего еще не понимают в этой жизни и могут расстроиться по таким пустякам. Но почему-то ей очень хотелось, чтобы эта мелочь пузатая посмотрела на нее своими серыми глазищами, и в них не было слез.

Ребенок недоверчиво глядел на золотые листья, которые протягивала ему незнакомая тетя. Рука ему не очень нравилась, ногти выкрашены зачем-то темно-коричневым, кольца какие-то некрасивые. Да и сама тетя не внушала доверия – зачем на ней так много черного?

Но листья она собрала красивые, хорошие. Они бы и сам такие взял, чтобы подарить бабушке. Бабушка такие любит, перебирает их, а когда они приходят с прогулки, ставит в красивую хрустальную вазу.

Кстати, бабушка был уже рядом. У нее хватило ума остановиться и просто понаблюдать, чем дело кончится. Сероглазый шмыгнул носом и протянул руку. Поднялся с корточек и присоединил листья, собранные непонятной тетей к своим.

Потом ткнул пальцем в сторону здоровенного клена, стоявшего неподалеку:

– А там еще есть. Красивые.

Девчонка засунула руки в карманы и посмотрела на малыша с недоверием и опаской. И вдруг улыбнулась:

– Ну, веди, показывай...

И они зашагали туда, где были самые красивые в парке листья.

А бабушка пошла за ними, улыбаясь так, как могут улыбаться только умные пожилые женщины.

Но на девушку в длинном черном плаще все же поглядывала с недоверием.

ТУМАНЩИК

Веселье в квартире не стихало. Правда было оно уже предутреннее, усталое, еще не вымученное, но уже готовое закончиться тишиной опустевшей квартиры, в которой довольно улыбается хозяйка, да ищут двери запоздалые тени гостей, сообразившие, что им пора догонять своих господ.

Лена очень любила такие часы. Может быть потому, что они случались нечасто: должны были совпасть время, место, люди, их настроение... И тогда случалось хрупкое чудо – прокуренная кухня выпадала из ожерелья повседневности, называемой жизнью, и плыла в ночи, словно наполненный теплом, светом, остатками детских надежд и человеческими существами, ненадолго ставшими людьми, шарик.

А может быть потому, что можно было, хотя бы ненадолго, стать самою собой – оставить за порогом рассудительность зрелой тридцатишестилетней женщины, застенчивость и скрытность, прижившиеся со школьных лет, когда очень хотелось принятой в круг, и приходилось скрывать, что тебе интересно что-то помимо дискотек, спортивных мальчиков и первых опытов с губной помадой и длинной юбок.

Уходить Лене очень не хотелось. У Юльки всегда собирались уютные люди, перед которыми не надо было соответствовать, а можно было говорить, что думаешь, искренне расспрашивать о том, почему полноватому, вечно стесняющемуся своей несерьезности, Олегу нравится анимэ и романы Мураками, и с наслаждением канючить, чтобы Юлькин муж Вадим спел любимую. "Колею" Высоцкого.

Ох, как не хотелось уходить. Но пришлось. Наутро надо было собираться и отправлять тринадцатилетнюю дочку в летний лагерь, предстояло проверить сумки, билеты, документы и еще тысячу мелочей. Лена все никак не могла поверить, что эта длинноногая, уже глядящая на нее сверху вниз, самостоятельная девица – ее дочь

В очередной раз вздохнув, Ленка помахала в закрывающиеся двери лифта, услышала, как клацнула закрывающаяся дверь квартиры, отсекая негромкий гитарный перебор, и полезла в сумочку за сигаретами.

Вышла из подъезда, аккуратно придержала тяжелую дверь, прикурила и пошла вдоль дома.

Идти было недалеко, жили они с Юлькой неподалеку. Дошагать до конца дома, пересечь через детскую площадку и, вот она, Нижняя Первомайская. Перебежать через улицу, привычно ловя уголком глаза зеленый крест аптеки, обогнуть дом с аптекой, и в глубине двора обнаружится бежево-коричневатого кирпича шестиэтажка с сонными машинами на сером асфальте и круглосуточной дворовой собакой Альмой.

Ленка сделала пару шагов и утонула в густом тумане. Посреди этой душной, с окнами нараспашку, ночи, коротко рявкнул плотный теплый ливень, за десять минут высказавший все, что думал об этом дурацком, плывущем в собственном поту и злобе, городе, и стих, уйдя туда, где ему привольнее. Видимо, сейчас его остатки решили повиснуть в воздухе белыми густыми клубами, медленно переваливающимися между домами, вытекая на улицы, осторожно поглаживая блеклые листья дворовых деревьев.

Лена осторожно шагала вдоль дома, наблюдая, как медленно выплывают из тумана сантиметры асфальта. Она даже оглянулась, чтобы посмотреть, как позади туман тут же слизывает их, растворяя в себе.

Дом все не кончался. Лена почувствовала, что начинает нервничать и ускорила шаг. Слева все тянулась и тянулась серая стена с черными провалами окон, едва видимыми сквозь туман. Лене показалось, что окна изменились, стали какими-то чужими, неправильными. Всмотревшись, она поняла, что на окнах нет занавесок. Подъезд за подъездом тянулись ровные мертвые ряды нежилых окон, открывающих внутренности мертвых, никогда не знавших людей, квартир. Сердце забухало медленно и неровно, горячими тяжелыми толчками.

В одном из окон Лене почудилось движение. Не движение даже, а его тень. Страшная, словно тень калеки – непонятная, не поддающаяся логическому объяснению, пока ты не увидишь ее владельца. Вот, только Лене совсем не хотелось видеть, кто это решил подойти к окну в темной квартире, где нет никого и ничего, и даже лампочка не свисает с потолка, а торчат два жестких обрубка электропровода.

Почему она решила, что все именно так, почему испугалась, Лена сказать не могла. Все и всегда считали ее очень правильной и рациональной, не хватающей звезд с неба, но надежной и рассудочной. В последние годы она и сама стала казаться себе именно такой.

Глубоко вздохнув, Лена слегка наклонила голову и ускорила шаг. Очень хотелось побежать, но она старалась сдерживаться, поскольку побежать означало окончательно признать реальность этой серой стены, за которой скрывалась жизнь, которой не место в реальном рассудочном мире, где обитают офисы с кондиционерами LG, юркие корейские машинки, на светло-серый столах стоят скучные компьютеры со скучной и неудобной программой 1C-Бухгалтерия и люди в семь вечера встают с рабочих мест и едут домой к телевизорам с "Домом-2" и "C.S.I. Место преступления Лас-Вегас".

Против воли Лена тихонько всхлипнула и испуганно замолчала, оглядываясь вокруг. Показалось, что кто-то услышал этот всхлип и теперь поворачивается в ее сторону, жадно вслушиваясь в туман.

Вдруг впереди послышались шаги, кто-то сыро закашлялся. Плюнув на сдержанность и рассудок, Лена побежала, благодаря судьбу за то, что она сохранила любовь к кроссовкам и фигуру, позволяющую сейчас нестись вперед сломя голову, как в пятнадцать лет на уроке физкультуры.

Шаги удалялись, стихали. Лене показалось, что она бежит к какой-то двери, и дверь эта вот-вот закроется, и вот тогда она останется один на один с тем, кто прислушивается в тумане к всхлипам одиноких заблудившихся людей.

Она хотела закричать, позвать того, кто так уютно, привычно, по-человечески кашлял, но было страшно. Это было бы слишком громко.

Со всего размаху она налетела на пахнущую машинным маслом, табаком и чем-то еще, чем пахнут все старые рабочие телогрейки, спину. Вдохнула густой запах и с трудом удержалась, чтобы не обнять того, в телогрейке. Просто, чтобы он не исчез.

Неизвестный охнул, неловко шагнул, стараясь сохранить равновесие, и повернулся.

На Лену смотрел очень высокий, сутуловатый старик в темно-синей телогрейке, неопределенно-серой кепке и мешковатых, застиранных до белизны, штанах, заправленных в растоптанные кирзовые сапоги.

Лицо старика скрывалось в густой, окладистой, да-да, подумала Лена, именно окладистой, бороде. Выделялись только спокойные прозрачные глаза и мясистый, в багровых прожилках, нос.

– Девонька, ты откуда же тут взялась такая? Что ж ты так наскакиваешь? Сердце ж чуть не выпрыгнуло!

Лена смутилась, хотя говорил дед вполне доброжелательно.

– Простите. Я тут, просто... заблудилась, – вздохнула Лена.

– Ну, это, значит, понятно, – кивнул дед, почему-то показав на Ленкину одежду. Ничего особенного в ней не было – легкие джинсы, белая футболка, на плече сумочка. Впрочем, рядом с телогреечным дедом Лена сама себе показалась какой-то... неуместной.

– Ох, да что ж мы стоим то! – вдруг засуетился дед и взмахнул рукой. В руке обнаружилась какая-то странная штука, похожая не то на чайник, не то на лейку. Не то на очень большую масленку. Из широкого плоского носика вываливались клубы густого белого дыма. Они моментально сливались с окружающим туманом, поэтому Лена сразу и не заметила этот агрегат. К тому же дым совершенно ничем не пах.

Нет, не так, – подумала Лена, потянув носом, – он пахнет туманом. Да что же это?

И осторожно спросила.

– Простите, пожалуйста. А вы кто?

– Как это, кто? – удивился старик. – Ясное дело, туманщик я.

– Кто? – Лена почувствовала, что у нее кружится голова.

– Туманщик. – терпеливо повторил дед. – Ну а откуда, по-твоему, туман то берется? – и он обвел повел рукой вокруг, разгоняя беловато-серые клубы.

– Хотя, – вздохнул он, снова посмотрев на Лену, – ты то оттуда. Ты не знаешь.

– Чего не знаю? – ошарашено спросила Лена, чувствуя себя полной идиоткой.

– Откуда туман берется! – улыбнулся дед. – Ладно, внучка, пойдем. И мне работать надо, да и тебя отсюда вывести надобно. Ты, вот что, ты поближе держись.

Дед повернулся к ней спиной и двинулся своей дорогой, помахивая перед собой непонятной масленкой-чайником. Из носика текли и текли белые клубы, затягивая все вокруг белой влажной пеленой.

В два шага Лена догнала туманщика, пошла рядом.

– Дедушка, – почему-то шепотом позвала она, – а... а мы где? – задав этот вопрос, Лена сглотнула. Внутри было сладко и страшно, как в детстве, когда возвращаешься к себе на дачу по уже спящей улице поселка, и подсвеченные фонарем кусты впереди становятся непроглядным сгустком тьмы, в котором может оказаться все, что угодно.

– Мы то? Да в Москве мы, девонька. Ты не боись, выведу я тебя. Только рядом пока держись. Не люблю я домовых здешних. Злые они какие-то. Вон, тебя запутали, по внутренней стене послали.

– По внутренней стене? – зачем-то переспросила Лена, окончательно отказавшись понять хоть что-то.

– Ну, да. Вдоль стенки длинной шла? Подъезды пустые стояли? Квартиры без занавесок?

Лена коротко кивнула, почувствовав себя совершенным ребенком.

– Ну, вот. – удовлетворенно сказал дед, подкачивая большую резиновую грушу, прилаженную под ручкой своего агрегата, извергавшего туман.

– Я ж говорю, по внутренней стене послали. Злые у них шутки. Нехорошее это место, внутренняя стена. Человеку там пропасть – раз плюнуть. Особливо, если серолицые из пустых квартир взглядом приманят.

Лена почувствовала, как по спине побежали мурашки, и потянулась за сигаретой. Дед скосился неодобрительно, но, увидев, как прыгает в руках у Лены зажигалка, промолчал.

Сделав пару затяжек, Лена немного успокоилась. В конце концов, все уже кончилось, этот странный, но такой уютный дед обещал вывести к дому, а там – влететь в подъезд, на ходу доставая ключ, захлопнуть за собой дверь и облегченно выдохнуть, списывая все на усталость, лишние сигареты или полуночный кофе с коньяком.

Вокруг продолжал танцевать туман. Уже не белый – золотистый, пронизанный первыми лучами восходящего солнца, пахнущий не предутренней усталой сыростью, а зеленой листвой, высыхающим асфальтом, потихоньку раскаляющимися крышами машин – городом и летом.

– Дедушка, – почему-то это слово не звучало нелепо, – скажите, а что это. Ну, вот, где мы сейчас?

Туманщик на секунду задумался, помолчал, подкачивая грушу. Туман затанцевал, извернулся китайским драконом и спрятал в себе проглянувшее дерево.

– Ну... На внутренней стороне мы. Вот ты – ты как бы снаружи живешь. Ты один город видишь. А тут – тут он другой. Не отражение, а... другой. Мы по-разному живем просто.

Лена ничего не понимала. Она молча посмотрела на туманщика, и тот, вздохнув, остановился. С детства у Лены был взгляд, из-за которого на нее обращали внимание. Не сразу, чуть погодя, но обращали и потом запоминали надолго. В глазах, во всем выражении лица у нее был затаенный вопрос. Не какой-нибудь абстрактный, возвышенный, из тех, что любят, шевеля пальцами описывать богемные поэты, а чуть детское удивление и желание понять и быть понятой.

– Эх... ну, как тебе сказать, девонька, – туманщик сдвинул на лоб кепку и почесал в затылке, – вот вы живете, так. А мы... мы тут все это, ну, заводим. Обслуживаем, стал быть... Ну, не только обслуживаем, это смотря кто. Ну, я, вот, стало быть, туман делаю. Домовые – те по домам обитают, стены, стало быть, за ними, переходы между ними. Сны, ежели они заблудятся и жильцов пугать начнут – это тоже они шугать должны.

– Правда, не шугают, стервецы, – помолчав, добавил он.

Лена стала узнавать места. Вон детская площадка, виднеется угол дома. Обогнуть его, и выйдешь на Нижнюю Первомайскую. Правда все было каким-то очень ярким и, в то же время, чуть смазанным, будто смотришь на акварельный рисунок сквозь стекло, по которому стекают струйки летнего дождя.

В тумане что-то мелькнуло.

Молчаливое, черное, угрожающее. Туман испуганно заклубился, пахнуло жарким запахом сильного злого животного.

Туманщик схватил Ленку за руку и потянул, крикнув,

Бежим, девонька! Бежим!

Ленка припустила во всю прыть. Тяжело бухали кирзовые сапоги туманщика, мимо неслась акварель утреннего двора, и посреди песочницы вырастало, медленно, как бывает в кино или кошмаре, выплывая из тумана, огромное, непроглядно черное, существо. Тьму пополам разломило белым и Лена поняла, что чудовище ощерилось.

Руку больно дернуло, и Лена вывалилась на улицу.

Туманщик сидел на корточках, тяжело отдуваясь. Нос его налился неимоверным фиолетовым цветом, из глаз текли слезы. Дышал он со свистом, трудно хватая воздух провалом рта. Наконец отдышался, выпрямился.

– Что это было? – дрожащим голосом спросила Лена.

– Хозяйка это. Свору свою. Погулять. Выпустила. – запыхавшимся голосом, вдыхая после каждого слова, ответил туманщик. – А я, старый дурак, забыл совсем. Любит она, после дождика, собачек своих выгуливать.

– Собачек? – Лена почувствовала, как внутри поднимаются пузырьки нехорошего истерического смеха.

– Ну, да... Собачек.

Лена оглядывалась по сторонам. Ощущение акварели пропало. Улица была обычной. Утренней. Умытой ночным дождем. Спящей. Залитой ненужным никому, кроме нее, солнечным светом.

– Мы. Мы снаружи, да? – спросила она туманщика, заранее зная ответ, и с удивлением понимая, что хочет ошибиться.

– Ага. Пришли. Дальше сама дойдешь, – махнул в сторону дома с аптекой туманщик.

Лена коротко кивнула. Почему-то не хотелось уходить.

Туманщик улыбнулся.

– Ты, это, вот что, внучка. Я ж тебя не первую вывожу. Только все больше детишки блукают. А чтобы такая, как ты попала, это не у каждого получается. Значит ребятенок в тебе остался.

Неожиданно он погладил ее по голове, повернулся и пошел обратно, ко двору.

Лена дождалась, когда высокая сутулая фигура скроется в тумане и двинулась через улицу, привычно посматривая направо и налево.