Текст книги "9М. (Этюды о любви, страхе и прочем)"

Автор книги: Максим Кутис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

II

.

Наконец наступила весна. Время новых начинаний и надежд. Но в тот год пришла совсем не та весна, которую с нетерпением ждут: с распускающимися цветочками, теплым ветерком с юга и улыбчивым солнышком. Заявилась ее уродливая сестрица-близнец. С непрекращающимися дождями, с грязью по колено и ветром, который пронизывал до самых костей. День без хмурых туч и дождя воспринимался как подарок небес. Но стоило на секунду расслабиться под ласковыми лучами, как сразу же по лицу начинал хлестать мерзкий холодный ливень. В общем, да, дрянное выдалось время года.

Как раз в один из типичных для той весны дней, я пытался безуспешно бежать от стихии, лавируя по тротуарам между потоками воды. У меня неплохо получалось ровно до того момента, пока я, поскользнувшись, не грохнулся в огромную лужу. Сидя в ней, я осознал, как же я ненавижу и все эти лужи, и предательские тротуары, и погоду, и весь этот чертов город. Надо было как можно скорее скрыться где-нибудь, чтобы спокойно высохнуть и может быть придумать скорейший план побега куда-нибудь в теплые края. На мою удачу, метрах в пятидесяти впереди слабо мигала неоновая вывеска. Под ней располагался некий старенький бар. По одному взгляду можно было понять, что он видел времена получше. Но на уровень престижа заведения в тот момент мне было наплевать, главное: чтобы внутри не было дождя.

В гардеробе полная женщина в возрасте, увидев, что одежду на мне можно выжимать, наотрез отказалась принимать плащ, но сделала это мягко и с сочувствием. Растроганный, но все такой же мокрый, я зашел в основной зал. Обшарпанность места можно было почувствовать даже с закрытыми глазами. Небольшое серое пространство, украшенное подыхающими неоновыми вставками в качестве декора и откалывающейся штукатуркой как дополнение к ним. Освещение было очень тусклым, однако в лучах света можно было разглядеть висевшую в воздухе трагичную пыль. У дальней стены размещалось возвышение для сцены. Возможно, раньше здесь был неплохой караоке-бар, пользовавшийся популярностью у местных. Сейчас же тут было не больше десяти человек, включая персонал. Я выбрал один из свободных столиков, повесил мокрый плащ на спинку облезлого стула и стал без интереса разглядывать расплывшееся от пролитого алкоголя старое меню. На сцене сидел косматый молодой человек с гитарой и фальшиво вытягивал высокие ноты. То ли он играл свое собственное произведение, то ли что-то известное, получалось все настолько отвратно, что разобрать отдельные аккорды и слова было невозможно. Да и аппаратура в заведении была под стать остальному уровню. Песня закончилась, я похлопал вместе с еще парой людей. Паренек сказал: "Спасибо" и затянул следующую мелодию.

– У нас сегодня музыкальный вечер непризнанных гениев. Два пива – минимум.

Я оглянулся, возле меня появилась девушка. Она была небольшого роста, в джинсах и черной обтягивающей блузке с закатанными рукавами. У нее была бледная кожа, пухлые губки и русые волосы средней длины. Мне особенно запомнился ее носик, с маленькой аристократической горбинкой. И если присмотреться, на нем еще крохотный шрам, старательно, хоть и не идеально, запрятанный под слоем тонального крема.

Маленький бейджик на правой груди кратко гласил: "П."

Непризнанный гений на сцене продолжал свое выступление. Он как раз добрался до того момента, когда забавное переходит в жалкое.

– Думаете, оно того стоит?

– На данный момент, дождь еще не прекратился. Так что особого выбора у тебя нет.

Я подчинился року судьбы, и она удалилась за барную стойку. Чтобы занять хоть чем-нибудь занять себя, я начал пытаться различить слова и мелодию, заодно, загибая пальцы под столом каждый раз, когда паренек на сцене откровенно лажал. Перебирая струны, он заметно нервничал, что передавалось и на вокал. К концу композиции все пальцы у меня были загнуты и нормально поаплодировать не получилось. Видимо, остальные делали то же, что и я, ибо с последним аккордом в зале повисла неприятная тишина. Ее спустя несколько тяжелых секунд прервал приободряющий оклик П. Обрадованный исполнитель выразил в микрофон персональную благодарность и предупредил, что следующая его песня будет последней на сегодня и она еще не окончена, но ему непременно хочется ее сыграть нам. Никто ему помешать не смог, и он начал следующую композицию, как две капли воды похожую на предыдущую.

П. принесла два кружки и стремительно удалилась. Я лишь успел сказать ей в спину "Спасибо". Она не обернулась. Я сделал пару глотков. Пиво было паршивое, как и все остальное в тот вечер.

Парень закончил выступление и начал неспешно собираться. Я подумал, что неплохо было что-нибудь перекусить. Прошерстил глазами вокруг, П. нигде не было. Оставалось только послушно пить безвкусное пиво и ждать следующего артиста.

Неожиданно свет задрожал в конвульсиях и погас. Даже многовековые неоновые вставки поддались наступившему мраку. Какое-то время ничего не происходило. Во тьме слышались лишь редкие шорохи вперемешку с отдельными словами шепотом. Я подумал, что как только починят свет, то я сразу же свалю оттуда, плевать если дождь все еще не прекратился. В полной темноте вкусовое восприятие обострилось и пойло из потертой пивной кружки стало совсем невыносимым.

Раздался женский голос. Без музыки, только лишь электрический гул аппаратуры как сопровождении. Она пела тихо и нежно, будто молитву или колыбельную. Звук окутывал пространство, которое без зрительных ориентиров казалось бесконечным. Тьма и тихий проникновенный голос. Она произносила слова с легким придыханием. Отрывисто, стараясь бережно донести каждое из них и поселить их глубоко в душе любого, кто мог слышать.

Вспыхнувший синий луч прожектора прорезал тьму, вырвав из мрака лицо П. Она стояла на сцене. Глаза ее были устремлены на свет. Она продолжала петь. Тело было неподвижно, ее глаза не моргали. Только губы были в движении, высвобождая строчку за строчкой. В волосы были вплетены три темно-бордовые розы. На ее лице черной краской была изображена повязка на глазах. Блузку сменило темно-синее закрытое платье, свободными драпировками стекавшее вниз.

Вступила ударная секция и одновременно зажглись еще пара проекторов, которые показали, что на сцене есть и другие музыканты. Главную роль взяла на себя гитара, П. на шаг отошла от микрофона. Стоя с закрытыми глазами, она сливалась с музыкой, каждая нота отражалась на ее лице, в движениях. Ее сценическая метаморфоза так поразила меня, что я не никак не мог вслушаться в музыку. Гипнотический, с размеренным битом электрический звук покорно ложился под ее голос. Она дрейфовала на нотам. Как только музыка остановилась П. замерла. Ритм-секция заменяла ей удары сердца. Хотя скорее наоборот. Сердце диктовало ритм.

Пятисекундная тишина и звук ударной волной обрушился на сидящих в зале. Следующая песня была явно написана в другом настроении. Словно в припадке звериного гнева, П. затрясло и она закричала в микрофон. Плавность и созерцательность сменила ярость. Она даже не пела, она кричала, требовала. Но при всем этом выступление не перешло в грязный панк-манифест. Мелодичность оставалось, но приобретала какое-то демоническое воплощение. П. бросало по маленькой сцене, было видно, что ей не хватает места, она металась словно в клетке. Она пыталась контролировать себя, чтобы в припадке не разнести все вокруг. Остальные музыканты отошли и прижались к стене. П. притягивала к себе микрофон, проводила пальцами по стойке и сжимала ее между показавших из-под полов платья бедер. Она погрузилась в транс. Была только музыка и она. Больше ничего значения не имело. Не думаю, что что-то могло вывести ее из этого состояния, за исключением, возможно, коды. По окончании второй композиции П. поднялась, под аплодисменты всех, кто был в зале, бросила дежурное "Спасибо" и движением руки дала начало следующей.

Длинная и тягучая композиция была сродни ее платью. Среди длинных монотонных темно-синих атласных складок, образовывавших целую бесконечную композицию, мелькала призраком ее бледная кожа. Так и густой плотный темный звук был всего лишь антуражем для ее голоса. Аритмичная, неудобная и своевольная композиция с мелким, на первый взгляд, хаотичным вкраплением нюансов. П. все повторяла и повторяла припев, меняя высоты. Она оставалась на сцене примерно до середины песни. Пропев свои последние строчки, она вышла из света прожекторов, оставив четырех музыкантов на сцене справляться с мелодией. Доведя песню до логического конца, они поклонились публики и также скрылись за сцену.

Когда их выступление закончилось, свет в зале вернул прежнюю степень яркости, а гости вернулись ко своим разговорам. Я же оставался под невероятным впечатлением. Всего три песни. Идеальная смесь лиричности, агрессии, визуальной и аудио составляющей. И ведь они даже не представились.

Прожекторы заиграли яркими теплыми цветами и на сцене появились парень с гитарой и девушка с тамбурином. Вместе они начали играть веселую, простую и жизнеутверждающую песенку. Это привнесло ощутимый диссонанс с чувствами после группы П. Но зато они отвлекли от раздумий, и я вспомнил, что у меня еще полторы кружки пива. Пока П. был на сцене я к нему даже не притронулся.

Я заметил, как из двери, ведущей в гримерки или может куда-то в подсобные помещения, появилась П. Она снова была в черной блузке, джинсах и с хвостиком на затылке. Я следил за ней от двери до барной стойки. Видимо почувствовав на себе мой любопытный взгляд, она подошла и забрала со стола пустую кружку.

– Может быть еще чего-нибудь? – спросила П. На ее лице все еще были капельки пота и дыхание не вернулось к спокойному ритму.

– Великолепное выступление.

– Спасибо. Меню могу забрать?

– Да, конечно, – я немного растерялся.

Она забрала меню и удалилась в сторону бара. "Ну ладно, – подумал я, – в любом случае, она подойдет за счетом." Плащ еще не высох, потому я со спокойной совестью остался сидеть на стуле и цедить жидкое пиво. Я почувствовал голод, но просить ее принести что-нибудь съестное у нее мне не хотелось. Да и было подозрение, что в этом месте ничего есть не следует.

Музыканты группы П. прошли через зал с убранными в кейсы инструменты. Они перебросились с ней парой слов, обнялись на прощание и покинули здание. П. осталась присматривать за пустыми тарелками и бокалами.

На сцене в тот вечер появлялась несколько команд: после оптимистичного фолк-дуэта на сцене появились группа со скрипкой, контрабасом и беременной вокалисткой. Было умилительно наблюдать, как чуть ли не всем залом ее аккуратно провожали на сцену, усаживали на синтезатор, а после выступления таким же образом тихонечко уводили в гримерку. Но она вместе с товарищами справилась на удивление прекрасно. Бойко отыграли несколько цепляющих песен в стиле кабаре. Конечно, если бы она разродилась на сцене, то такой перфоманс точно перечеркнул бы выступление П. Но хвала небесам, нам всем крупно повезло в тот вечер.

Заведение потихоньку наполнялся людьми. За П. стало труднее следить вполглаза. Сидячие места все были заняты, от моего столика забрали оба свободных стула. Люди уже начинали выстраиваться по стеночкам и перед сценой. Теперь ей приходилось гораздо больше двигаться по залу, даже несмотря на то, что большинство посетителей ограничивались только выпивкой. Но она каждый раз улучала минутку, чтобы в сторонке тепло перекинуться парой слов с каждым из выступавших.

Последними в тот вечер на сцене появилось трио гаражных рокеров с маленькой, но голосистой девчушкой на вокале. На местных хедлайнеров пришло посмотреть довольно приличное количество людей. Мой столик пришлось убрать, чтобы освободить больше места перед сценой. Поэтому мне с моим полстаканом выдохшегося пива ничего не оставалось, как занять место среди стоячей публики. Стоит отдать им должное выступили они мощно, громко и грязно. Последнее в хорошем смысле слова. С танцами, руганью, слэмом, оголенной грудью и драйвом. Публика была довольна, за исключением, одной девушки, в которую прилетел брошенный вокалисткой со сцены пустой бокал. Она схватилась за голову, по щеке побежала кровь. П. стремительно растолкала всех, вытащила бедняжку из толпы и отвела ее в уборную, а зрители как ни в чем не бывало продолжили свой праздник жизни.

Когда группа закончила играть, все потянулись к выходу. Дождь ненадолго прекратился и на улице образовалась маленькая тусовка. В основном, публику представляли молодые люди с альтернативным ходом мысли, но была и парочка затесавшихся седых рокеров со стажем. Уже основательно пьяные, они рассказывали о том, какие были подпольные концерты во времена их молодости. Молодежь слушала, весельчаки не упускали возможности издевательски подкалывать и зубоскалить от собственных острот. Но старые волки пропускали беззубый сарказм мимо ушей и с душевной теплотой продолжали вещать. После пары сигарет люди начали рассасываться кто куда. А я вернулся в помещение, взглянуть на П., ну и расплатиться. Судя по вывеске снаружи, заведение закрывалось через двадцать минут. Внутри уборщицы уже приступили к своей работе. Все стулья в заведении один за одним оказывались перевернутыми вверх ножками. П. была за барной стойкой, протирала стаканы. Напротив нее еще оставались, видимо, самые преданные любители музыки. Она кивала с поджатыми губами и общим выражением лица недвусмысленно намекающим, чтобы они уже свалили. Я довольно недружелюбно вклинился между ними.

– Я хотел бы попросить счет.

– Благородно, – ответила П. и отправилась в сторону кассы. Я уже подготовил оплаты на пару купюр больше в качестве чаевых. Она взяла банкноты, пересчитала и вопросительно взглянула на меня. Я кивнул ей, что все верно. "Благодарю», – бросила П. положив необходимую часть денег в кассу. а остальное – себе в задний карман. После этого она вышла за дверь, отделявшие служебные комнаты. Оставались только я, два любителя музыки, неспешно решавшие, куда идти дальше, да и уборщица, которая уже завершала свой ежевечерний ритуал. Не самая веселая компания. Немного помявшись, я вышел на улицу. Снаружи опять зарядил мерзкий дождь. Оставшись под навесом, я закурил. Минуту спустя вышли оба чувака с бара. Они стрельнули у меня по сигарете и ушли под ливень. Я стоял один, спешить мне особенно было некуда. Дождь, словно чувствуя безнаказанность, даже не думал прекращаться.

Спустя несколько минут из дверей появилась П. Она взглянула на небо и скорчила гримасу отвращения. Достала зонт и уже готова была выдвигаться, но тут заметила меня в сторонке.

– Ждешь кого?

– Угу, сухости.

– Ладно, пойдем. У меня есть зонт.

Она передала зонт мне, и мы быстро отправились вниз по улице, при этом стараясь аккуратно лавировать между луж. Дождливый вечер в городе выглядит весьма сюрреалистично. Размытые огни преломляются в каплях дождя, отражаются в лужах, краски искажаются при ломке зеркальных поверхностей. Выглядит завораживающее, еще бы не было так мерзко холодно.

– Так понял, тебя зовут П.?

– Да, форма мне досталась от предыдущей официантки, но вот бейджик безраздельно мной.

– Мне понравилось ваше выступление, – опять повторился я.

– Спасибо, но, по-моему, звук был ни к черту, – ответила П., даже не улыбнувшись.

– Хм, ну вроде я все слышал.

– В прошлый раз было лучше, а сегодня взяли и подогнали все специально для этих панков в конце вечера. Им то по хрен, ударные да гитара, и чтоб погромче. Но вот лично мне – этого мало. Еще хорошо, что я работаю там, в противном случае вообще бы сплошное месиво из звуков. Да и что за мода такая бросаться в людей всяким дерьмом? Возомнили о себе хрен пойми что.

– А с той девушкой что?

– Нормально все. С истерикой минут пятнадцать останавливали кровь бумажным полотенцем. Но швы накладывать не придется. Она успокоилась, когда поняла, что ее миленькому личику ничего не грозит. Потом закинула пару стопок на баре за счет заведения. А по окончании еще и ушла в объятиях гитариста. Долбанный рок-н-ролл во плоти.

– Хорошо. Главное, что шоу удалось.

– Она сегодня трахнется с гитаристом более-менее известной группы. Вот что главное.

Увлекшись своим гневным монологом, П. на полном ходу угодила по самую щиколотку в лужу. Громко выругавшись, она продолжила путь. Маленький потрепанный тряпичный кед полностью впитал в себя воду и теперь смешно хлюпал при каждом шаге.

– Да еб твою мать, – не сдержалась П. после пятидесяти метров старательного игнорирования своего положения и протяжно выдохнула. – Ты спешишь?

– Не.

– Тогда теперь моя очередь сохнуть. Я знаю место, тут недалеко.

Мы повернули в ближайший переулок. Фонари в нем горели из рук вон плохо, и отличить, куда можно наступать, а куда нет было решительно невозможно. Но П. было уже абсолютно наплевать, она шла вперед с решительностью маленького танка. Я едва успевал следом, чтобы держать над ней зонт. Ритмичный хлюпающий звук придавал ее гневной решительности умилительный оттенок. От этого она раздражалась еще больше. На наше счастье место, про которое она говорила, действительно оказалось совсем рядом.

Оно было совсем маленькое. Даже я бы сказал, крохотное. Если предыдущее место было похоже на постаревшую морщинистую диву, давно потерявшую свою красоту и славу, но тем не менее старательно прихорашивающуюся при визите гостей, в память о прежних временах, то это было сродни старой билетерши в том концертном зале, где когда-то выступала дива. Она родилась страшненькой и прожила всю жизнь без потрясений и изысков. Совершенно ординарная, но по-домашнему родная и к тому же помнящая множество веселых историй.

П. поприветствовала знакомого бармена и заказала нам две порции виски. Я уселся за столиком в углу возле батареи. Она расположилась напротив меня, сняла промокшую обувь и белый носочек с невезучей ноги и придвинула их вплотную к батареи. Бармен принес два стакана. Я хотел еще спросить, что-нибудь поесть, но кухня была уже закрыта, поэтому пришлось довольствоваться пачкой арахиса.

П. подняла свой бокал в воздух.

– Какой дерьмовый день, давай чтобы таких было поменьше.

Я молча кивнул, и мы стукнулись стаканами. П. сделал большой глоток виски, слегка поморщилась, закинула орешек в рот и принялась задумчиво жевать.

– Люблю маленькие заведения. Так гораздо уютнее. В этом городе их днем с огнем не сыщешь. Тут все только думают, что о прибыли, рвут задницы, чтобы нарастить количество гостей и площадь, чтобы всех-всех-всех усадить. И все стает на конвейер. Гораздо приятнее, когда есть маленькие заведения, куда всегда можно зная, что будут свободные места, недорогая выпивка и хорошая музыка. И не будет всяких уродов, падких на все новое и блестящее.

– Аминь!

– Мы тут даже выступали как-то давно.

– Разве тут можно где-то выступать?

– С акустической программой, разумеется. Было человек пятьдесят, здесь это под завязку. Играли за ужин как самые настоящие музыканты. Было здорово. С тех пор меня тут любят, и всегда обслуживают бесплатно. А вот тебе придется за себя заплатить.

– Не могу представить песни, что я сегодня слышал, в акустике.

– Ну были другие. Знаешь, если ты написал песню, и не можешь ее сыграть ее на одном инструменте, то дерьмовая это песня. Я таких стараюсь не писать.

– То есть у тебя все песни первоклассные?

– Если бы. Иногда что-то делаешь, смотришь в процессе – вроде ничего выходит, а потом смотришь в конце и видишь, что такая хрень получилась. Иногда самой за себя стыдно. И ведь ничего не исправить. Я это к тому, что к своему творчеству надо стараться относиться скептически.

– Получается?

– Не знаю, не мне судить. Я-то могу думать все что угодно. Возомнить себя самой крутой вокалисткой всех времен и народов. Но это ничего не будет значить. Искусство – это когда пытаешься донести что-то, потому что тебе кажется, будто ты понимаешь во всем этом чуть больше, чем все остальные, а вот настоящее искусство – это когда так и оказывается на самом деле.

Она еще пригубила из стакана. Я последовал ее примеру. Видно было, как недовольные морщинки на ее лбу, вызванные не самым удачным вечером, постепенно исчезали под комбинированным действием двух типов тепла: из радиатора и бутылки.

– А как ваша группа то называется? – спросил я давно назревший у меня вопрос. – Программки мероприятия я так и не нашел. Даже не запомнил, как заведение называется.

– Блин, мы как-то еще не придумали ничего нормального, хотя столько времени уже вместе играем. Я думаю, что вполне логично было бы увязать с моим именем. Что-то вроде " П. и команда" или "Прекрасная П." Я думаю, это вполне заслуженно, но все остальные почему-то считают меня самовлюбленной сволочью.

– А это не так?

– Гордыня – не самый мой любимый грех. Но выходить на сцену совсем без амбиций в высшей степени тупо.

– И как протекает ваша музыкальная карьера?

– Ну как видишь, стадионы еще не собираем, но чувствую мы уже совсем близки.

Она залпом допила стакан и позвала бармена для повторения. Я сделал то же самое. И еще пачку орешков, само собой.

Она рассказывала про кумиров детства, конечно же, это были крутые девушки с гитарами, как родители подарили ей первую инструмент, про первые попытки писания музыки, как проходил поиск единомышленников, ну и как со всем этим, музыка проникла вглубь и становилась неотъемлемой частью ее жизни.

– Мы по началу играли всякую жесть, прям совсем, я тогда еще была совсем юная с полной головой идиотских и веселых мыслей. Знаешь, исследования показывают, что детишки, которые предпочитают рок-музыку, в целом умнее ровесников, которым нравится реп или поп? Это греет мне душу. Ну и тогда я была одной из таких. С адской прической, нелепыми шмотками и взглядом, жадным до всего. У нас была веселая тусовка: я, моя лучшая подруга и мой лучший друг, ну и куча друзей похуже. Прекрасное было время. Наивное, – устремив взгляд в прошлое, П., улыбаясь, жевала орешек. -Музыка тогда не играла главенствующую роль. Скорее была результатом того сумасшедшего брожения юных и неокрепших умов. У нас было ебанутое, в хорошем смысле, творческое объединение и результатом могло быть все что угодно: песня, скетч и, не побоюсь этого слова, перфоманс. И мы все вместе были одним общим нескончаемым генератором идей, пусть в большинстве бредовых и абсурдных, зато крутых.

Это потом все усложнилось. Естественный ход вещей. Никто не остается на 20-ти летней ступени развития. Появляется работа, ответственность, серьезность, любовные интересы, рутина будней потихоньку начинает пожирать. Вот и мы повзрослели. На место наивности пришла искушенность. Вместе с ней и жизненный опыт. Неожиданно прошлые темы, хоть и все еще, теплые сердцу перестали волновать и будоражить в той же мере. Вот где-то на этой ступени мы и разругались вдрызг. Серьезно и надолго. Но сейчас уже помирились. Моя подруга некоторое время продолжала заниматься музыкой. Немного в другой стилистике. Эротический фанк – если можно так выразиться. Я ходила к ней на концерты, она была крута. Ну а потом один раз она улетела в бессрочный отпуск в другую страну. Звезды и полосы так сложились, что она там и осталась. Теперь счастлива замужем и наслаждается спокойной жизнью. Мой друг тоже отошел от экспрессии, углубился в религию своего исторического народа. И теперь частенько пересказывает мне древние сказания. Любопытно, хотя и занудно, если честно. Ну а я осталась тут одна, нашла музыкантов и продолжаю стараться что-то сочинять. У каждого своя жизнь, но мы стараемся поддерживать теплые отношения даже на расстоянии. И все мы уже совершенно другие сейчас, и в общем-то все довольны свои нынешним положением, но бывает так хочется, выйти на сцену и просто кричать что-нибудь совершенно несвязное про сырое мясо и инцест или сыграть соло на стиральной доске. В этом я была просто неподражаема!

П. совершила несколько странных движений в воздухе, изображая свое умение играть на стиральной доске. Звучало, мягко говоря, причудливо, пара нот буквально вгрызалось в уши, скрежеща острыми флажками по барабанной перепонке, но остальные очень даже складывать в некую авангардную мелодию. После пары пассажей она опустила руки, и с довольной улыбкой уставилась на меня. Я с такой же довольной миной смотрел на нее. Набирались мы незаметно, но стремительно. Осознал я это, когда мы подняли вверх очередные бокалы, разумеется, за музыку. Плотно убранная чёлка П. теперь по-свойски падала на ее лицо, волоски потемнели на два тона от выступивших на лбу капелек пота. Нетвердым движением руки она каждый раз пыталась вернуть ее на место, но та настойчиво возвращалась обратно. Глаза были полузакрыты, зрачки расширены. Взгляд выражал полное умиротворение. Она нестройно покачивалась в такт музыки. В баре звучал старый добрый рок-н-ролл, вечные композиции, которые отлично подходят для езды с погашенными фарами по безлюдному шоссе.

Я взглянул на свое отражение в металлической подставке под салфетки. Мое внешнее состоянии представлял практически точную копию П. Полнейшую безмятежность и маленькое местечковое счастье от недолгих теплых мгновений. П. выдала пару несвязных фраз, которые я пытался, но так и не смог расслышать. Трижды. Оставив попытки, я извинился и отошел умыться. Она проводила меня широкой ерничающей улыбкой с искренними ямочками на щечках. Готов поклясться, что я отсутствовал не более пяти минут.

Когда я вернулся картину безмятежности будто стремительно заменили на ее уродливый негатив. Вместо беззаботных гимнов юности звучал вязкий и темный эмбиент. Саундтрек, подходящий для визуализации мыслей самого невеселого из пациентов психиатрической лечебницы. Теплый электрический свет уступил место холодному дряблому излучению. Я стоял в полной прострации, пока не увидел П. Она сидела на том же месте, подпирая голову двумя руками. Тонкие дрожащие пальцы вплетались в волосы. Взгляд был направлен в стол. Я сел на свое место. Она подняла на меня взгляд, но посмотрела сквозь. Губы дрогнули в попытки улыбнуться, но она оказалась тщетной. На столе стояли новые порции виски. Но пить уже не хотелось. В воздухе повисло давящее аморфное чувство неуютности окружения. Стены помещения выталкивали нас изнутри, словно утроба чужеродный плод. Я сказал ей, что пора идти. Она безвольно кивнула. Я подозвал бармена. Вместо добродушного бородатого здоровяка, который был все это время за стойкой и частенько смешно подпевал звучащим через колонки песням, к нам подошел угрюмый жирный немой уродливый бородач с кривыми татуировками на лице и небрежно бросил чек на стол. Я оставил наличные, взял П. под руку, и мы медленно поплелись к выходу. Как только мы вышли за порог, дверь за нами в скважине бездушным металлическим лязгом повернулся ключ.

Дождь уже закончился, однако, теперь на улице вместо ожидаемого чувства вечерней свежести нас окутала тяжелая душная пелена темноты. Было уже за полночь. Заведения вокруг закрыли свои двери, а случайно задержавшиеся прохожие неслись по улице, стараясь как можно быстрее спастись от эфемерной угрозы в иллюзорной безопасности своих домашних стен. Мы же явно проигрывали им своих скоростных возможностях, и они нетерпеливо обгоняли нас по проезжей части или просто нахально отталкивали. П. шла, вцепившись мне в руку. Из ее тихой нечленораздельной речи мне лишь удалось понять, что ей надо доехать переночевать куда-то за город к подруге, и что все в принципе неплохо и что она рада, что познакомилась со мной. Ей надо было сесть сначала на трамвай, мне было примерно по пути.

Вдалеке прогремел нужный нам трамвай. Мы хотели было ускорить шаг, но у нас ничего не вышло. Неуклюже лавируя между лужами, мы с опозданием дошли до остановки. Трамвай скрылся за углом, на прощание издевательски издав для нас свою трель. Благо электронное табло гласило, что скоро подойдет следующий.

Мы уселись на пустой остановке. П. не отпускала ни на минуту мою руку. Чувство же удушливости подкатывало к горлу, проникая все глубже, и к ней вдобавок присоединилась отчетливая неуютная музыка. Та композиция, что играла в баре, когда мы уходили. Мерзкой пиявкой она засела в голове, и поскольку окружающий мир транслировал лишь безразличную тишину, каждая ее утробная нота звучала в ушах с кристальной чистотой. Все пять органов чувств передавали самые гнетущие ощущения в подкорку. Шестое, что некоторые называют интуицией, тоже не подсказывало мне ничего хорошего.

На секунду П. ослабила свою мертвую хватку, чтобы переместиться на противоположный край скамейки. Ее вырвало. Она достала из сумочки бумажный платочек, повернулась ко мне и с довольной улыбкой произнесла: «Теперь все вообще хорошо». Она вернулась на прежнее место, вновь ухватила мою руку, и спустя пару минут начала тихонько посапывать. Трамвай все не шел. Благо на улице стало немного посвежее. Иногда действительно становилось хорошо, когда в наш томный закаулок случайно забредал кратковременный летний бриз. Но затем опять приближалась духота со свойственной ей настойчивостью. Я успел пару раз покурить.

Наконец, вдалеке показался трамвай. Он неспешно подбирался к нам, прорезая двумя маленькими круглыми фарами кромешную темноту.

Я тихонько растолкал П. Она уже успела погрузиться в сладкую дремоту и пару секунд приходила в себя с решительно ничего непонимающим выражением оглядываясь вокруг. Старый трамвай остановился напротив нас и с неприятным металлическим визгом открыл дверцы. Мы сели на соседние сиденья. П. затребовала место у окна, хотя ни разу в него не посмотрела. Перед тем, как вновь закрыть глаза, она лишь неуверенно спросила, потупив глаза: «Можно поехать к тебе?». В таком состоянии ее точно не следовало отпускать куда-то одну, отправляться вместе с ней куда-то черт знает куда за город у меня тоже желания не было. Потому я поступил как честный человек и ответил: «Можно». Она поблагодарила и вернулась на прежнее место на моем плече.

В трамвае помимо нас была еще несколько путешественников. Неряшливые силуэты сидели поодиночке на разных сиденьях. По сути, из всех кто едет в общественном транспорте после полуночи можно выделить три главных архетипа. Представители первого немощно опускают голову в нетрезвом забытье, второго – индифферентно смотрят в окно на пробегающие огни, растворяясь собственным я в окружающей вязкой медитативной обстановке, третьего же – просто смотрят перед собой, сосредоточенно блуждая в собственных мыслях о насущном. Им плевать на окружающую среду, для них в ночном путешествии нет ни капли хоть сколько бы ты ни было заслуживающего внимания. Просто необходимость, продиктованная не самой комфортным социальным положением. Мы с П. были яркими представителями первых двух. Другие пассажиры хаотичным набором всех трех. Собираемые все вместе одной вместительной стальной махиной, каждый из представителей одного типа с явным пренебрежением относится к остальным. В первую очередь из-за невозможности понять и тем самым разделить состояние и внутреннее мироощущение других. Такой вот транспортный шовинизм. Но поскольку выбора особого нет, то приходится невольно мириться с таким соседством. Это уже трамвайный мультикультурализм. И единственное, что всех нас объединяет – это конечность нашего вынужденного общего пути. У кого-то раньше, у кого-то позже. Все в жизни. Такая вот заурядная электро-рельсовая философия.