355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Максим Курочкин » Аниськин и снежный человек » Текст книги (страница 7)
Аниськин и снежный человек
  • Текст добавлен: 29 сентября 2016, 00:03

Текст книги "Аниськин и снежный человек"


Автор книги: Максим Курочкин



сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава 7
Nicht schiesen, ich бараний череп

Утром на работе Комарова ждал сюрприз. Сюрприз заключался не в том, что Мальвина убежала, и даже не в том, что Ариадна Федоровна встретила его с явным намерением давать показания, а в том, что на крылечке отделения сидела незнакомая девушка в белой блузке и синей узкой юбке. Светлые волосы ее были прибраны во взрослую прическу, яркие от природы губы аккуратно подкрашены, ноги, не смотря на середину июня, затянуты в капрон. Как завершение образа, на носу сидели очки в тонкой оправе. Увидев Костяка, девушка вскочила и радостно бросилась ему навстречу.

– Доброе утро, Константин Дмитриевич, – быстро затараторила она, – такая радость, такая радость, меня к вам секретарем направили. Теперь вместе сотрудничать будем. Правда, здорово?

– А как же столовая? – узнал, наконец, в незнакомой девице Маринку Комаров, – вам же отъедаться надо?

– А я уже что надо – наела, – махнула рукой Маринка, – а остальное не буду. Кто знает, может после школы в актрисы пойду, а там больше худых принимают. Ну, что мы тут с вами зря стоим, проходите, работать будем, – широким жестом пригласила она Комарова в его собственное отделение милиции.

Костя приуныл. Конечно, он просил секретаря. Но он мечтал о секретаре совершенно определенном: этаком аккуратно причесанном молодом человеке в круглых очках и галстуке, неглупом, молчаливом, понимающем начальство с полуслова. А ему дали Маринку. Эту шумную, болтливую и совсем юную девицу. Много же они вдвоем наработают!

– Ты пишешь быстро? – спросил Комаров, в робкой надежде на то, что Маринка не умеет писать.

Писать Маринка, к сожалению, умела. И даже имела по русскому языку и литературе пятерки. Поэтому откровенных причин избавиться от нее не было. Тянуть с допросом Савской тоже смысла не было. Более того, Комаров стремился как можно скорее начать этот самый допрос. Дело начало как-то сдвигаться с мертвой точки, и упускать этот сдвиг было непростительно.

Костя накормил Савскую, проветрил кабинет, пристроил Маринку за сейфом, так как лишнего письменного стола все равно не было, а ключи от сейфа были потеряны безвозвратно, и начал допрос.

Смотреть на Савскую было действительно жалко. Она смыла черные круги от туши под глазами, но не смыла мешки, которые разбухли под теми же самыми глазами от четырехдневного обжорства, заливаемого слезами. Но самое прискорбное во всем ее облике было полное отсутствие духа. Она не кокетничала с Комаровым, как обычно, не играла пленную партизанку, не просила поставить ей «для убедительности» синяк. Она просто молча съежилась на стульчике, как будто за окнами не властвовал щедрый на тепло июль, а лютовал кусачий и злобный февраль.

– Ариадна Федоровна, – начал Комаров после соблюдения необходимых формальностей, – почему вы оказались в «Геркулесе» прошлой ночью?

Савская молчала. Глаза ее были устремлены в одну точку, ноги поджаты под стул, она едва уловимо, но ритмично раскачивалась.

– Ариадна Федоровна, – снова начал Костик, – против вас выдвинуты довольно серьезные обвинения сразу в двух преступлениях. В ваших интересах начать добровольное сотрудничество со следствием. Если в результате нашей работы самое тяжелое обвинение будет с вас снято, то есть шанс не угодить за решетку за второе преступление. Бригада геркулесовцев согласна простить кражу продуктов, если вы честно расскажете нам, что заставило вас прятаться в столовой.

– Тетя Аря, – подала голос Маринка, – ну чего вы боитесь? Бог с ней, с едой этой! Мы новую наготовим. Подумаешь, поросята голодные три дня посидели! Человеческая жизнь дороже поросячей. И мы на вас нисколечко не сердимся. Ну вот нисколечко!

Видимо, Савская не поверила Маринке в ее заверениях о лояльности поваров ограбленного «Геркулеса». По крайней мере, в глазах ее не мелькнуло ни тени радости или надежды. Напротив, к маятниковому качанию прибавилось еще и не менее монотонное подвывание. Комаров вызвал Зацепину из кабинета.

– Марина Алексеевна, – строго сказал он, – в ваши обязанности входит только холодное, четкое фиксирование моих вопросов и ответов Ариадны Федоровны. Вы не должны принимать участие в дознании и вообще разговаривать. Вы мне мешаете.

– Я мешаю? – обиделась Маринка, – я помочь хотела, по-товарищески, только из личной симпатии. Вы не так поняли.

– И не собираюсь ничего понимать, – Костик изо всех сил старался быть суровым, – во время дознания вы должны быть немы, как рыба. Этот вопрос не подлежит обсуждению.

– Да ладно, если вам так хочется, – Маринка пожала плечами, – только я думала, как лучше.

Когда они вернулись в кабинет, Савской на стуле уже не было. Половина ее торчала в окне, а половина уже практически сбежала из кабинета участкового.

– Держи ее за ноги.

Комаров моментально забыл, что в обязанности Маринки входит только холодная констатация допросов. Поручив девушке ноги Савской, он выскочил на улицу. Там все обстояло гораздо хуже, чем он предполагал. И угораздило же американцев прогуливаться именно в это время именно в этом месте! Комаров бросил умоляющий взгляд на русского гида, который вместе со своими подопечными первый раз гостил в русской деревне и, лавируя между мальвами, бросился к окошку, в котором извивались руки и голова Савской.

Бестолковый гид не понял намека Комарова. Вместо того, чтобы тихо-мирно увести группу подальше от отделения милиции, он построил их возле заборчика палисадника и принялся что-то быстро лопотать на родном языке гостей, обильно жестикулируя и гримасничая.

Только недавно Комаров вспоминал о том факте, что в минуты сильного волнения в человеке присыпаются невиданные силы.

И сейчас он смог воочию утвердиться в справедливости этого утверждения. Видимо, Ариадна Федоровна действительно несколько волновалась. По крайней мере, усилия двух молодых людей не могли равняться усилиям одной весьма потрепанной актрисы. Костя видел, как тужилась и пыхтела за окошком Маринка, каких усилий стоило ей удержать брыкающиеся ноги Савской. Девушка держалась молодцом. Несмотря на то, что актриса несколько раз пребольно ударила ее пяткой в челюсть и один раз в глаз, она удерживала эти самые ноги в пределах отделения милиции.

Косте было труднее. Хотя ноги и считаются традиционно более сильными конечностями, чем руки, но по сути это далеко не так. Руки слабее, но гораздо опаснее ног. Особенно руки женщины. Особенно с маникюром. Особенно, если маникюру помогают зубы. Комарову приходилось не только заталкивать вовнутрь гражданку Савскую, но и по мере возможности обороняться от покусов и царапин. И все это действо происходило под эмоциональный комментарий гида.

Неизвестно, как объяснял он своим подопечным столь негуманное отношение к пожилой леди, но те вели себя вполне мирно, внимательно вслушивались в слова экскурсовода, делали заметки в блокнотах и даже записывали его пояснения на диктофоны.

Не прошло и минуты, как за спинами американцев выстроился второй ряд из зевак-аборигенов. А чем они, собственно, хуже американцев? Им тоже интересно! Даже если они наблюдают за происходящим с несколько иной точки зрения.

Русская негромкая речь органично переплеталась с американской и прекрасно дополняла шипение Ариадны Федоровны и чертыхание Комарова.

– Не запихать ему Арьку. Больно зла. А когда баба зла, к ней лучше на пушечный выстрел не подходить.

– Так Арька не баба, а старуха, да еще тронутая.

– Хе! Ты что, хочешь сказать, что тронутые старухи агнецы Божии?

– Ну, не агнецы, а с злой бабой не сравнятся.

– Спорим?

– Ну. На че?

– А то сам не знаешь?

– Лады. Только в этот раз бери у Макратихи. У нее вдаряет лучше.

– Поллитра?

– Не мелочись! Литра.

– Лады. А из-за чего спорили-то?

– Из-за злых баб и тронутых старух. Кто победит.

– А Комаров?

– А че Комаров? Он что перед бабой, что перед старухой – пустое место. Ему и с одной не справиться. Так что надо найти против Арьки злую бабу и стравить. Чью бабу злить будем, твою или мою?

– Обеих по-очереди.

– Идет.

Мужики заблуждались. Они не учли того, что Комаров был не один, а с Маринкой. А она хоть и не баба, но девица довольно мускулистая и решительная. Не прошло и десяти минут, как Савская была затолкана в кабинет, а форточка плотно закрыта на шпингалет.

Несмотря на окончание спектакля, народ не расходился. Компания из двух наций стояла плотной стеной и молча ждала, когда им покажут что-нибудь интересненькое. К Комарову подбежал потный от азарта гид и горячо зашептал ему в ухо:

– Может, на допрос их пустите? Они валютой заплатят! Договоримся? А то я голову сломал, никаких развлечений в этом вашем Пасаране! Ни театров, ни казино. Давай, а? Бабок срубим.

– Вы чего тут, с ума все посходили? – не сдержался от громкого возгласа Комаров. – Какие еще развлечения? Какое казино? А ну, брысь отсюда, пока я вас всех... Пока я вам всем...

Костя в который раз обругал себя за незнание английского и не задумываясь выпалил первую попавшуюся фразу на немецком языке:

– Nicht Schisen, ich erzehle alles!

Фразу он сопроводил обильной жестикуляцией, напоминающей разгон комаров и, посчитав, что все объяснил, круто развернулся. Народ немного помолчал, немного постоял и стал тихо и задумчиво расходиться. Американцы – налево, но-пасаранцы – направо.

– Чего это он крикнул-то? – подошел к переводчику один из мужиков.

– Насколько я разбираюсь в немецком, он крикнул, «Не стреляйте, я все скажу!», – почесал затылок озадаченный переводчик.

* * *

«Мне наука, – отметил Комаров, – не оставлять окно открытым».

Вдвоем с довольной инцидентом Маринкой они усадили Савскую на стул. Костя попытался продолжить дознание. Ариадна Федоровна сидела как ни в чем ни бывало, словно не она сейчас пыталась рыбкой нырнуть в открытую форточку. Казалось, ничего не могло привести ее в чувство. Ничего, кроме...

Комаров немного подумал, подбежал к Маринке, шепнул ей что-то на ухо и выскочил за дверь. На улице он подозвал Мухтара, настойчиво втолковал ему что-то, и, убедившись в том, что козел его понял, вернулся. Оставалось только ждать.

Ждать оставалось недолго. В этот раз Комаров рассчитал все правильно. И Мухтар не подвел. Чтобы занять время, Комаров продолжал задавать Савской разные малозначительные вопросы, не рассчитывая получить на них толковые ответы. В кабинете было душно. Окошко Костя открывать опасался – у Ариадны Федоровны вполне мог случится рецидив. Если бы не ожидание, то обстановка грозила бы стать невыносимой. Жара, духота, монотонно раскачивающаяся Савская, муха, не менее монотонно бьющаяся о стекло...

Маринка откровенно и мучительно зевала. На румяной физиономии ее ясно было написано разочарование в работе секретаря. Она ожидала, что будет верной помощницей молодого участкового, будет давать ему меткие советы, а он будет радоваться и кружить ее на руках по кабинету, потом смутится и отпустит на пол. А она поправит выбившийся локон и строго скажет: «Зачем вы Константин Дмитриевич, я не такая». А он подивится ее строгости и непохожести на других и влюбится. Будет худеть и бледнеть. Перестанет ходить в засады, а все ночи будет проводить под окном ее спальни. Маячить темным, унылым силуэтом. А потом к ней придет делегация из местных старух во главе с Крестной Бабкой Пелагеей и скажет: «Чего ты, Маришка, сотворила с нашим участковым? Совсем не может он с преступностями бороться, совсем весь иссох по тебе. Кланяемся всем селом и просим: приголубь ты его, сердешного, а то сердце заходиться на его страдания смотреть». А она ответит: «Не могу я волю вашу исполнить, добрые женщины. Я другому отдана и буду век ему верна». Другому – это значит Сашке. Сашка будет бегать по селу и целовать всех встречных кобелей от счастья, а Комаров...

Сладкие и жестокие мечтания ее прервала какофония, донесшаяся с улицы. Злобный визг Мальвинки, напоминающий вопль сумчатого тасманского дьявола, уже узнавали все в Но-Пасаране, а сейчас к этому визгу примешивался дробный стук копыт и еще какое-то громыханье.

Звуки приближались, приближались, копыта зацокали по крыльцу отделения милиции, потом прозвучал неопознанный грохот, и в кабинет ворвался Мухтар. Глаза его горели азартом погони, нижняя губа отвисла, в желтоватых зубах была крепко зажата красивая, но грязная ленточка с кистями и люрексом.

Не успел Комаров рассмотреть ленточку, как взгляд его упал на то, что было привязано к этой ленточке. А привязано к ней было нечто зловещее, навевающие мысли о могильном холоде и жутком запахе тлена. На грязной, но красивой ленточке Мухтар приволок в кабинет хозяина побелевший от солнца бараний череп с одним, но лихо закрученным рогом. На разглядывание страшной находки Комарову было уделены доли секунды, так как вслед за черепом в кабинет ворвалась, по-видимому, владелица этого самого черепа – голубая французская болонка.

Костя уже был слегка опытным сыщиком, поэтому он постарался абстрагироваться от столпотворения, поднявшегося в кабинете, и сосредоточить все свое внимание только на пребывавшей в шоке женщине. Ему удалось увидеть редчайший момент, когда сознание возвращается в легкомысленную голову, отпустившую его на свободу.

Ресницы, окаймляющие мутные глаза Савской, немного дрогнули, рассеянный взгляд сосредоточился на одной точке, брови удивленно и жалостно поднялись вверх, а из уголка одного глаза выкатилась прозрачная, чистая, в связи с отсутствием макияжа, слеза. Ариадна Федоровна вышла из шока.

Чтобы закрепить достигнутое, Комаров продолжал бездействовать. И поступил совершенно правильно. Все довольно быстро уладилось само собой. Мухтар сделал еще несколько кругов по кабинету с погремушкой на веревочке, Мальвинка проехала эти несколько кругов, намертво вцепившись зубами в череп, Маринка сопровождала все это действо красивым, почти музыкальным визгом, а Савская медленно, как сомнамбула, встала со стула, протянула руки, поймала Мухтара, забрала у него баранью голову на веревочке и жалобно произнесла:

– Они отняли у тебя твою любимую игрушку? Бедная моя девочка! Злые, бездушные люди! Грубые, гадкие, сильные мужчины! Не зря я убила одного их них. Не зря...

Потом она взяла на руки Мальвину вместе с бараньим черепом, прижала их к груди и горько заплакала. Это была победа.

Спустя несколько минут Костя уже не жалел, что взял в помощницы Маринку. Савская говорила быстро и много, Маринка успевала записывать все, или почти все круглым, аккуратным и, главное, понятным почерком. Косте даже не пришлось задать ни одного вопроса. Ариадна Федоровна рассказала все, что могла, без красочных подробностей и философских рассуждений. После допроса Костя отвел ее обратно в камеру, отправил Маринку к своей домохозяйке – надо было попросить приготовить обед и на убийцу – и сел за стол разбираться в своих мыслях и показаниях актрисы.

А разбираться было в чем. То, что именно Ариадна Федоровна была геркулесовским вором сомнению уже не подлежало. Она подписала добровольное признание, при ночном задержании в столовой присутствовал свидетель – бригадир поварской бригады, и самое главное – кражи еды в столовой прекратились в тот самый момент, когда за Ариадной Федоровной закрылись двери темницы, т.е. КПЗ. Костю немного смущало другое, а именно, вопрос о причастности Савской к убийству дальнобойщика.

Ариадна Федоровна легко и равнодушно взяла на себя убийство Евгения Пенкина, но не все в ее показаниях сходилось. Например, она долго путалась в орудиях убийства. Костя предполагал, что это была подушка, а она называла то нож, то отраву, то кирпич. Впрочем, Комаров был уже научен горьким опытом. И он очень сомневался в том, что именно Савская убила Жеку. Но он не падал духом и не считал, что расследование зашло в тупик. Скорее всего, Ариадна Федоровна стала свидетелем преступления, она боится мести настоящего убийцы, для нее наилучшим выходом представляется надежная решетка и трехразовое питание в местном отделении милиции. Чтобы выйти на правильный путь, предстояло провести целую серию допросов. И вести параллельную работу по поиску настоящего преступника.

Немного поразмыслив, Костя решил, что признание Савской как нельзя кстати. О том, что она взяла на себя убийство, Маринка разнесет по всему Но-Пасарану сегодня же вечером. Костя сам намекнул ей, что не будет особенно сердиться, если она расскажет о виновности Савской. Преступник узнает об этом и расслабится, совершит пару ошибок, Костя его и сцапает! Ариадна Федоровна пока посидит за решеткой, в целях напускания тумана в глаза и ее собственной безопасности. Кормить ее будет Анна Васильевна, об этом Комаров договорится.

А что, если поступить наоборот? Использовать ее в качестве наживки? Отпустить домой и лежать в засаде до посинения? Преступник явиться ее убивать, а Костя ка-а-ак выскочит из кустов, ка-а-ак крикнет: «руки вверх!» Нет, не пойдет. По закону подлости убийца явится устранять свидетеля в тот момент, когда Костя пойдет домой завтракать или сменить одежду, промокшую по утренней росе, а палатку ставить будет неразумно. Палатка его выдаст, да и наблюдать из нее неудобно. Обзор не тот.

Досадно! Кроме полоумной тетки ни одного подозреваемого! Может, опять поговорить с Толиком? И с другими дальнобойщиками? А кстати, почему не проверить Толика? Есть ли у него алиби на эту ночь? Так ли он дружелюбен по отношению к Жеке? Не было ли у Пенкина и у самого Толика конфликтов с другими водителями? Не уводил ли Жека у кого из но-пасаранцев жену или подругу? Нет, это не пойдет. Как минимум двое – Толик и сама Савская говорят, что он провел ночь с актрисой. И бусы. Бусы Савской в стоге сена – это убедительная улика! Уже неплохо. Кто еще? Американцы! Почему бы не проследить за американцами? Кто-то из них мог повздорить с Жекой из-за политики, не сойтись во взглядах относительно спорта или женщин. Зря он сразу не стал следить за американцами! Глядишь, уже что-нибудь, да узнал бы. Итак, начинаем работать по трем направлениям: продолжаем дознание с Савской, прощупываем Толика и других водителей, задержанных на границе, следим за американцами. Эх, жаль, народу маловато! Только Костя да Мухтар. Маринка Зацепина не считается. Она просто секретарь и просто на практике.

* * *

Послеобеденная беседа с Савской дала больше, чем дообеденная. То ли Ариадна Федоровна покушала, то ли окончательно пришла в себя – неизвестно. Но она довольно подробно рассказала о знакомстве с Жекой. Чтобы заманить его в свои сети, эта перезрелая нимфа закупила самого забористого самогона и предложила его приглянувшемуся ей Жеке за полцены. Заперев Мальвинку в деревянном туалете, чтобы не мешала, она заманила симпатичного клиента оценить товар. И заставляла его оценивать до тех пор, пока он не потерял способность к адекватному восприятию действительности. Когда клиент созрел настолько, что нечленораздельно обозвал Савскую «ласточка моя», она одним глотком допила содержимое литровки и выволокла свою жертву за ворота. Савская была бы не Савская, если бы не продемонстрировала всему свету свою победу.

Она торжественно проволокла полумертвого от непомерного количества выпитого Жеку перед всей шоферской братией, громко объявила, что идет с ним на ночь любви на сеновал и потащила бедолагу на тот самый сенник, который и явился последним сенником в его жизни. Как удалось немолодой и физически неразвитой женщине затащить тяжелого молодого мужика на сено – тайна, покрытая мраком. Даже для такого опытного сыщика, как Комаров.

То, что рассказала Савская дальше, Комаров попросил Маринку не заносить в протокол. Описание оргии вряд ли могло помочь ведению дела. Впрочем, Савская сама помнила только начало оргии. Потом начал действовать допитый ею самогон, и она сама перестала различать действительность и пьяный бред. Поэтому Комаров попросил Маринку оставить в протоколе пустую страницу, на случай, если Савская что-нибудь вспомнит, и закончил допрос описанием утра, когда Савская проснулась и обнаружила задушенного Жеку. Савская сказала, что убила его ночью, в порыве страсти. Каким именно образом она его убила, вспомнить не могла. А Комаров до поры, до времени решил ей этого не говорить. Про то, как она хоронила Пенкина в сене, собирала букет ему на импровизированную могилу, кралась через все село в «Геркулес» и жила там несколько дней, он слушал невнимательно. Маринка все добросовестно фиксировала, а для дела здесь не было ничего нового. Дальнейшие показания Савской вряд ли могли открыть что-то новое в этом деле. Необходимо было срочно разрабатывать новые версии. И Костя решил прощупать американцев. А сначала – пообедать.

Дома его, как всегда, ждала маленькая, порционная кастрюлька, укутанная в полотенце и теплый, только что испеченный хлеб.

– Дед, слезай, обедать будем, – скомандовал Комаров.

– Да я уж отобедал, – раздалось с печи, – буду я тебя дожидаться.

– Ну, как хочешь.

Костя уселся за стол и с удовольствием принялся за грибной суп. Времени возиться с тарелками, естественно, не было, поэтому он по старой, преступной детской привычке взялся хлебать прямо ложкой из кастрюли. Нет, как хорошо, все-таки, быть взрослым! Можно делать все, что угодно и никто тебя за это не поругает! Костя иногда позволял себе маленькие разгильдяйства в виде невыглаженной на спине рубашки – все равно под пиджаком никто не увидит. Вот и сейчас с наслаждением от запретности происходящего цеплял он ложкой самые вкусные кусочки.

– Я те повылавливаю, – раздалось скрипение с печки, – щас как слезу, как дам ложкой по лбу, будешь есть как полагается.

– Не бухти, дед, – не испугался Комаров, – дел невпроворот, тороплюсь я.

Сам того не замечая, Костя между делом рассказал Печному все, что удалось узнать ему за сегодняшний день. Дед был надежный, проверенный, и хотя практически не выходил из дому, умудрялся помогать и мешать Комарову как никто другой. Но язык за зубами держать умел. Все-таки бывший разведчик нескольких войн сразу.

– Дык, – дед спустил с печи валенки, что являлось у него признаком чрезвычайной заинтересованности, – это и дебилу понятно. Арька беднягу и придушила.

– Откуда вы это взяли?

С некоторых пор Комаров стал прислушиваться к болтовне деда. Иногда Печной нес несусветную чушь, а иногда говорил вполне дельные вещи.

– Ты бюст ее видел?

– При чем тут бюст Савской?

– Был как-то в моей амурной практике, – затянул дед, – такой курьез.

Костя уже понял, что в этот ничего путного от деда не дождется, но решил дослушать.

– В последнюю войну пришлось мне попроситься на ночлег в одном хуторе. Путь был долгий, дело в самую слякоть. Ладно бы зимой, самой лютой зимой можно долго без теплых ночевок продержаться, а тут – дождь льет как сопли из заморыша, ветер, спички вымокли, курить нельзя. Ну, думаю, все одно погибать, что от насморка, что от фашиста. А тут – хутор. Ну, я покружил, покружил маненько для проверки – тихо. Подкрался к окошку, а там – бабочка. Слов нет, до чего нахольна. Спереди – подушка, сзади – перина, так бы и зарылся до конца дней своих. Постучался, пустила. Грит, тихо у них, не захаживают. Ну, я и остался. Дальнейшее знать тебе не положено, потому как молодой ищо, но скажу тебе, что так и не разобрал тогда, где настоящие перины, а где той дамочки части тела.

Уснул, однако, под утро, и чудится мне, что споймали меня проклятые фашисты и запихали в газовую камеру. Отродясь я в этих камерах не бывал, но чувствую – задыхаюсь. Я – биться, кричать – только хуже. Насилу проснулся. Проснуться-то проснулся, а в чувство никак не приду. И даже вспомнить не могу, где я. Только соображаю, что чем-то завален. Похоронен что ли? Да нет, земля холодная, а это, что на мне – теплое, мягкое и дышит. Ну тут только до меня дошло, что это хозяйка моя на меня во сне навалилась. Дернулся я – откуда только силы взялись! Скинул. Она с пола встает, глаза трет. Что, говорит, брыкаешься. Я ртом кислороды ловлю, сказать ничего не могу, а она поняла и лыбится: прости, грит, мил человек. Не предупредила. От меня и муж сбежал от такой моей особенности – люблю в обнимушку спать! А мужики этого не ценят. Душно им.

А какое там «обнимушки»! Она своими подушками как раз мне на лицо навалилась. Мог я, конечно, еще на денек остаться, время терпело. Но не стал. Убег я от нее. Лучше насморком помирать, чем такой страшной смертью.

– Ты чего хотел сказать-то?

– А то, что Арька задушила его в порыве страсти собственными грудями. Не зря же от нее даже самый захудалый мужичонка бежит. Мужики, они опасность как кошка землетрясение чуют. Намотай на ус.

Валенки исчезли. Комаров знал, что продолжать диалог бесполезно. Обычно после таких длинных речей дед засыпал смертельным сном.

Костя вспомнил солидный бюст экс-актрисы. Пожалуй, такой грудью действительно можно было задушить. Кстати или некстати, ему вспомнилась газетная шумиха, когда одна стриптизерша сломала посетителю стрип-бара шею одним ударом груди. Костя поежился. А что? И эту версию нельзя сбрасывать со счетов. Итак, американцы, друзья-дальнобойщики, бюст Савской. Убедительный букет подозреваемых!


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю