Текст книги "Мальва"
Автор книги: Максим Горький
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)
Море – пустынно. Не являлось в нем там, далеко у берега, знакомое темное пятно...
– Не едешь? – вслух сказал Василий. – Ну – и не надо! А ты думала как?..
И он презрительно сплюнул по направлению к берегу.
Море смеялось.
Василий встал и пошел в шалаш, намереваясь варить себе обед, но почувствовал, что есть ему не хочется, воротился на старое место и снова лег там.
"Хоть бы Сережка приехал! – мысленно воскликнул он и заставил себя думать о Сережке. – Это – яд-парень. Надо всеми смеется, на всех лезет с кулаками. Здоровый, грамотный, бывалый... но пьяница. С ним весело... Бабы души в нем не чают, и – хотя он недавно появился – все за ним так и бегают. Одна Мальва держится поодаль от него... Не едет вот. Экая окаянная бабенка! Может, она рассердилась на него за то, что он ударил ее? Да разве ей это в новинку? Чай, как били... другие! Да и он теперь задаст ей..."
Так, думая то о сыне, то о Сережке и больше всего о Мальве, Василий возился на песке и все ждал. Беспокойное настроение незаметно перерождалось у него в темную подозрительную мысль, но он не хотел остановиться на ней. И, скрывая от себя свое подозрение, он провел время до вечера, то вставая и расхаживая по песку, то снова ложась. Уже море потемнело, а он все еще рассматривал его даль, ожидая лодку.
Мальва не приехала в этот день.
Ложась спать, Василий уныло ругал свою службу; не позволяющую ему отлучиться на берег, а засыпая, он часто вскакивал, – сквозь дрему ему слышалось, что где-то далеко плещут весла. Тогда он прикладывал руку козырьком к своим глазам и смотрел в темное, мутное море. На берегу, на промысле, горели два костра, а в море никого не было.
– Ладно же, ведьма! – грозил он. – А потом заснул тяжелым сном.
А на промысле вот что произошло в этот день.
Яков встал рано утром, когда солнце еще не палило так жарко и с моря веяло бодрой свежестью. Он вышел из барака к морю умываться и, подойдя к берегу, увидал Мальву. Она сидела на корме баркаса, причаленного к берегу, и, спустив за борт голые ноги, расчесывала мокрые волосы.
Яков остановился и стал смотреть на нее любопытными глазами.
Ситцевая кофточка, не застегнутая на груди, спустилась с одного плеча, а плечо было такое белое, вкусное.
В корму баркаса били волны, Мальва то поднималась над морем, то опускалась так низко, что голые ее ноги почти касались воды.
– Купалась, что ли? – крикнул Яков.
Она обернула к нему лицо, мельком взглянула на него и, снова расчесывая волосы, ответила:
– Купалась... Что рано поднялся?
– Ты еще раньше...
– А я тебе что за пример?
Яков промолчал.
– По моей-то манере будешь жить – трудно будет тебе голову носить! сказала она.
– О? Ишь ты, какая страшная! – усмехнулся Яков и, присев на корточки, стал умываться.
Черпая пригоршнями воду, он плескал ее себе на лицо и покряхтывал, ощущая свежесть. Потом, утираясь подолом рубахи, спросил Мальву:
– Что ты меня стращаешь все?
– А ты что на меня глаза пялишь?
Яков не помнил, чтобы смотрел на нее больше, чем на других промысловых женщин, но теперь вдруг сказал ей:
– Да ежели ты... вон какая сдобная!
– Вот отец узнает эти твои замашки – он тебе шею-то насдобит!
Она лукаво и задорно смотрела ему в лицо.
Яков засмеялся и полез на баркас. Он опять-таки не понимал, про какие его замашки она говорит, но коли она говорит, так, значит, он поглядывал на нее зорко. Ему стало приятно, весело.
– А что отец? – говорил он, идя к ней по борту баркаса. – Что ты купленная его, что ли?
Усевшись рядом с ней, он уставился на ее голое плечо полуобнаженную грудь, на всю ее фигуру – свежую и крепкую, пахнувшую морем.
– Вон ты, – белуга какая! – с восхищением воскликнул он, подробно осмотрев ее.
– Не про тебя! – кратко заявила она, не глядя на него, не оправляя своего откровенного костюма.
Яков вздохнул.
Пред ними необозримо расстилалось море в лучах утреннего солнца. Маленькие игривые волны, рождаемые ласковым дыханием ветра, тихо бились о борт. Далеко в море, как шрам на атласной груди его, виднелась коса. С нее в мягкий фон голубого неба вонзался шест тонкой черточкой, и было видно, как треплется по ветру тряпка.
– Да, паренек! – заговорила Мальва, не глядя на Якова. – Вкусна я, да не про тебя... А и никем я не купленная, и отцу твоему не подвластна. Живу сама про себя... Но ты ко мне не лезь, потому что я не хочу между тобой и Васильем стоять... Ссоры не хочу и разной склоки... Понял?
– Да я что? – изумился Яков. – Я ведь тебя не трогаю...
– Тронуть ты меня не смеешь! – сказала Мальва.
Она так это сказала, с таким пренебрежением к Якову, что в нем был обижен и мужчина и человек. Задорное, почти злое чувство охватило его, глаза вспыхнули.
– О? Не смею? – воскликнул он, подвигаясь к ней.
– Не смеешь!
– Н-ну? А как трону?
– Тронь!
– А что будет?
– А я дам тебе по затылку, ты и кувырнешься в воду.
– А ну, дай!
– А – тронь!
Он окинул ее горящими глазами и вдруг крепко охватил ее сбоку сильными лапами, сдавив ей грудь и спину. От прикосновения ее тела, горячего и крепкого, он вспыхнул весь и горло его сжалось от какого-то удушья.
– Вот! Ну... бей! Ну... что?
– Пусти, Яшка! – спокойно сказал она, делая попытки освободиться из его вздрагивавших рук.
– А по затылку хотела?
– Пусти! Смотри, худо будет!
– Ну... не стращай ты меня! Эх ты... малина!
Он прижался к ней и впился толстыми губами в ее румяную щеку.
Она задорно захохотала, крепко схватила Якова за руки и вдруг, сильным движением всего своего тела, рванулась вперед. В объятиях друг друга они тяжелой массой свались в воду и скрылись в пене и брызгах. Потом на взволнованной воде появилась мокрая голова Якова с испуганным лицом, а рядом с ней вынырнула Мальва. Яков, отчаянно взмахивая руками, разбивал вокруг себя воду, выл и рычал, а Мальва с громким хохотом плавала вокруг него, плеская ему в лицо пригоршни соленой воды, ныряла, уклоняясь от широких взмахов его лап.
– Черт! – закричал Яков, фыркая. – Я утону! Будет!.. Ей-богу – утону! Вода – горькая... Ах ты... тону-у!
Но она уже оставила его и, по-мужски загребая руками, плыла к берегу. Там, ловко взобравшись снова на баркас, она стала на корме и, смеясь смотрела на Якова, торопливо подплывавшего к ней. Мокрая одежда, пристав к ее телу, обрисовывала его формы от колен по плечи, и Яков подплыв к лодке и уцепившись рукой за нее, уставился жадными глазами на эту, почти голую, женщину, весело смеявшуюся над ним.
– Ну, вылезай, тюлень! – сказала она сквозь смех и, став на колени, подала ему одну руку, а другой оперлась в борт лодки.
Яков схватил ее руку и с одушевлением воскликнул:
– Ну... теперь держись! Я тебя – в-выкупаю!..
Он тянул ее к себе, стоя по плечи в воде; волны перебегали через его голову и, разбиваясь о лодку, брызгали в лицо Мальве. Она жмурилась, хохотала и вдруг, взвизгнув, прыгнула в воду, сбив Якова с ног тяжестью своего тела.
И снова они начали играть, как две большие рыбы, в зеленоватой воде, брызгая друг на друга и взвизгивая, фыркая, ныряя.
Солнце, смеясь, смотрело на них, и стекла в окнах промысловых построек тоже смеялись, отражая солнце. Шумела вода, разбиваемая их сильными руками, чайки, встревоженные этой возней людей, с пронзительными криками носились над их головами, исчезавшими под набегом волн из дали моря...
Наконец, усталые и наглотавшиеся воды, они вылезли на берег и сели на солнце отдыхать.
– Тьфу! – морщась, плевался Яков. – Ну, и вода дрянная! То-то ее и много так!
– Дрянного всего много на свете, парней, например, – батюшки сколько! смеялась Мальва, выжимая воду из своих волос...
Волосы у нее были темные и хотя не длинные, но густые и вьющиеся.
– То-то ты старика и облюбовала себе, – ехидно усмехнулся Яков, толкнув ее локтем в бок.
– Иной старик лучше молодого.
– Уж коли отец хорош, стало быть, сын еще лучше...
– Ишь ты! Где учился хвастать-то?
– Мне девки в деревне часто говорили, что я совсем не плох парень.
– Разве девки что понимают? А ты меня спроси...
– А ты что? Али не девка?
Она пристально взглянула на него, он зазорно смеялся. Тогда она вдруг стала серьезной и с сердцем сказала ему:
– Была, да – однажды родила!
– Складно, да не ладно, – сказал Яков и расхохотался.
– Дурачина! – резко бросила ему Мальва и отвернулась от него.
Яков сробел и замолчал, поджав губы.
С полчаса они оба молчали, повертываясь к солнцу так, чтобы оно скорее высушило их мокрое платье.
В бараках – длинных, грязных сараях, с крышами на один скат просыпались рабочие. Издали все они были похожи друг на друга – оборванные, лохматые, босые... Доносились до берега их хриплые голоса, кто-то стучал по дну пустой бочки, летели глухие удары, точно рокотал большой барабан. Две женщины визгливо ругались, лаяла собака.
– Просыпаются, – сказал Яков. – А ведь я хотел сегодня в город ехать пораньше... и вот пробаловал с тобой...
– Со мной добра не будет, – не то шутя, не то серьезно сказала она.
– Чего ты все пугаешь меня? – удивленно усмехнулся Яков.
– А вот увидишь, как отец-то тебя...
Это напоминание об отце вдруг рассердило его.
– Что отец? Ну? – грубо воскликнул он. – Отец! Я сам не маленький... Важность какая... Здесь не те порядки... я не слепой, вижу... Он сам не праведник... он тут себя не стесняет... Ну, и меня не тронь.
Она насмешливо поглядела ему в лицо и с любопытством спросила:
– Не трогать тебя? А ты что делать собираешься?
– Я? – Он надул щеки и выпятил вперед грудь, как будто тяжесть поднимал. – Я-то? Я много могу! Меня чистым-то воздухом довольно обвеяло, деревенскую-то пыль сдуло с меня.
– Скоренько! – насмешливо воскликнула Мальва.
– А что? Я вот возьму да и отобью тебя у отца.
– Н-ну? Неужто?
– А то побоюсь?
– Да ну-у?
– Ты вот что, – взволнованно и пылко заговорил Яков, – ты меня не дразни!.. Я... смотри!
– Что? – спокойно спросила она.
– Ничего!
Он отворотился от нее и замолчал, имея вид парня удалого и уверенного в себе.
– А ты задорный! Вот у приказчика черненький кутенок, видел? Так он такой же, как и ты. Издали лает, укусить обещает, а близко подойдешь, он подожмет хвост да и бежать!
– Ну, ладно же! – воскликнул Яков, озлобляясь. – Погоди ты! Увидишь, каков я есть, увидишь!
А она смеялась в лицо ему.
К ним шел, медленной походкой и покачивая корпусом, высокий, жилистый, бронзовый человек в густой шапке растрепанных, огненно-рыжих волос. Кумачная рубаха без пояса была разорвана на спине у него почти до ворота, и чтобы рукава ее не сползали с рук, он засучил их до плеч. Штаны представляли собой коллекцию разнообразных дыр, ноги были босы. На лице, густо усеянном веснушками, дерзко блестели большие голубые глаза, нос, широкий и вздернутый кверху, придавал всей его фигуре вид бесшабашно нахальный. Подойдя к ним, он остановился и, блестя на солнце телом, выглядывавшим из бесчисленных дыр его костюма, громко шмыгнул носом, вопросительно уставился на них глазами и скорчил смешную рожу.
– Вчера Сережка выпил немножко, а сегодня в кармане у Сережки – как в бездонном лукошке... Дайте двугривенный взаймы! Я все равно не отдам...
Яков добродушно расхохотался над его бойкой речью, а Мальва усмехнулась, разглядывая его ободранную фигуру.
– Дайте, черти! Я вас обвенчаю за двугривенный – хотите?
– Ах ты, балагур! Да разве ты поп? – смеялся Яков.
– Дурак! Я в Угличе у попа в дворниках жил... дай двугривенный!
– Я не хочу венчаться! – отказал ему Яков.
– Все равно – дай! Я твоему отцу не скажу, что ты за его кралей приухлестываешь, – настаивал Сережка, облизывая языком сухие, потрескавшиеся губы.
– Ври, так он тебе и поверит...
– Уж я совру, так поверит! – пообещал Сережка, – и вздует тебя – ах как!
– Не боюсь! – усмехнулся Яков.
– Ну, так я сам вздую! – спокойно заявил Сережка, суживая глаза.
Якову было жалко двугривенного, но его уже предупреждали, что с Сережкой не нужно связываться, а лучше удовлетворить его притязания. Многого он не потребует, а если не дать ему – подстроит во время работы какую-нибудь пакость или изобьет ни за что ни про что. Яков, вспомнив эти наставления, вздохнул и полез в карман.
– Вот так! – поощрил его Сережка, опускаясь на песок рядом с ним. Всегда меня слушай, умным будешь. А ты, – обратился он к Мальве, – скоро за меня замуж пойдешь? Скорей собирайся, – я долго ждать не буду.
– Драный ты... Зашей дыры сначала, потом поговорим, – ответила Мальва.
Сережка критически посмотрел на свои дыры и качнул головой.
– А ты мне лучше свою юбку дай.
– Так! – сказала Мальва и засмеялась.
– А право! Дай – есть какая-нибудь старенькая?
– Да ты купи себе штаны, – посоветовала Мальва.
– Ну, я лучше пропью деньги...
– Лучше! – смеялся Яков, держа в руке четыре пятака.
– А как же? Мне поп говорил, что человек не о шкуре своей должен заботиться, о душе. Душа у меня требует водки, а не штанов. Давай деньги! Ну, вот теперь я выпью... А отцу про тебя все-таки скажу.
– Говори! – махнул рукой Яков и ухарски подмигнул Мальве, толкнув ее в плечо.
Сережка заметил это, сплюнул и еще пообещал:
– И вздуть тебя не забуду... Как только свободное время будет – такую дам клочку!
– Да за что? – тревожно спросил Яков.
– Уж я знаю... Ну, так замуж за меня скоро пойдешь? – обратился Сережка к Мальве.
– А вот ты расскажи мне, что мы делать будем и как жить, тогда подумаю, – серьезно сказала она.
Сережка поглядел в море, прищурив глаза, и, облизав губы, объяснил:
– Ничего не будем делать, гулять будем!
– А есть где возьмем?
– Ну, – махнул рукой Сережка, – ты, ровно мать моя, рассуждаешь. Что да как? Разве я знаю, что и как? Пойду выпью...
Он встал и пошел прочь от них, провожаемый странной улыбкой Мальвы и неприязненным взглядом парня.
– Ишь какой командир! – сказал Яков, когда Сережка ушел от них далеко. – У нас бы в деревне такого хахаля живо усмирили... Дали бы ему хо-орошую взбучку – и все... А здесь боятся...
Мальва посмотрела на него и процедила сквозь зубы:
– Ах ты, порося! Понимаешь ты ему цену!
– Чего понимаешь? Цена таким пятачок за пучок, да и то – когда их в пучке-то сотня.
– Тоже! – насмешливо воскликнула Мальва. – Это тебе цена... А он... везде бывал, скрозь прошел всю землю и никого не боится...
– А я кого боюсь? – храбро спросил Яков.
Она не ответила ему, задумчиво следя за игрой волн, взбегавших на берег, колыхая тяжелый баркас. Мачта качалась из стороны в сторону, корма, вздымаясь и падая в воду, хлопала по ней.
Звук был громкий и досадливый, – точно баркасу хотелось оторваться от берега, уйти в широкое, свободное море и он сердился на канат, удерживавший его.
– Ну, что же ты не уходишь? – спросила Мальва у Якова.
– А куда мне? – отозвался он.
– В город хотел...
– Не пойду!
– Ну, к отцу поезжай.
– А ты?
– Что?
– Тоже поедешь?
– Нет...
– Ну, и я нет.
– Целый день около меня будешь торчать? – спокойно спросила Мальва.
– Не больно-то ты мне нужна... – ответил Яков с обидой, встал и ушел от нее...
Но он ошибся, говоря, что она не нужна ему. Без нее стало скучно. Странное чувство родилось в нем после разговора с ней: смутный протест против отца, глухое недовольство им. Вчера этого не было, не было и сегодня до встречи с Мальвой... А теперь казалось, что отец мешает ему, хотя он там, далеко в море, на этой, чуть заметной глазу, полоске песку... Потом ему казалось, что Мальва боится отца. А кабы она не боялась – совсем бы другое вышло у него с ней.
Он шлялся по промыслу, рассматривая людей. Вон, в тени барака, на бочке сидит Сережка, и, тренькая на балалайке, поет, строя смешные рожи:
Господин гор-родо-ввой!
Будьте вежливы со мной...
Отведите меня в часть,
Чтобы в грязь мне не упасть...
Его окружает человек двадцать таких же оборванцев, от всех, как и от всего здесь, – пахнет соленой рыбой, селитрой. Четыре бабы, некрасивые и грязные, сидя на песке, пьют чай, наливая его из большого жестяного чайника. А вот какой-то рабочий, несмотря на утро, уже пьян, возится на песке, пытаясь встать на ноги и снова падая. Где-то, взвизгивая, плачет женщина, доносятся звуки испорченной гармоники, и всюду блестит рыбья чешуя.
В полдень Яков нашел себе тенистое местечко среди груды пустых бочек, лег там и проспал до вечера, а проснувшись, снова начал бродить по промыслу, ощущая смутное влечение куда-то. Проходив часа два, он нашел Мальву далеко от прииска под купой молоденьких ветел. Она лежала на боку и, держа в руках какую-то растрепанную книжку, смотрела навстречу ему, улыбаясь.
– Ишь ты где! – сказал он, садясь рядом с ней.
– А ты меня давно ищешь? – уверенно спросила она.
– Да разве я тебя искал?! – воскликнул Яков, вдруг понимая, что это так и есть: он искал ее. И, в недоумении, парень качнул головой.
– Ты грамотный? – спросила она его.
– Грамотный... да плохо, забыл все уж...
– И я тоже – плохо... В школе учился?
– В земской.
– А я сама выучилась...
– Ну?
– Право... В Астрахани у адвоката кухаркой была; сын его научил меня читать.
– Значит, не сама... – пояснил Яков.
Она посмотрела на него и опять спросила:
– А тебе хочется книжки читать?
– Мне? Нет... чего там?
– А я – люблю, – вот выпросила у приказчиковой жены книжку и читаю...
– Про что?
– Про Алексея божия человека.
И, задумчиво рассказав ему о том, как юноша – сын богатых и важных родителей – ушел от них и от своего счастья, а потом вернулся к ним, нищий и оборванный, жил на дворе у них вместе с собаками, не говоря им до смерти своей, кто он, – Мальва тихо спросила у Якова:
– Зачем это он так?
– Кто ж его знает? – равнодушно ответил Яков.
Бугры песка, наметенного ветром и волнами, окружали их. Издали доносился глухой, темный шум, – это на промысле шумели. Солнце садилось, на песке лежал розоватый отблеск его лучей. Жалкие кусты ветел чуть трепетали своей бедной листвой под легким ветром с моря. Мальва молчала, прислушиваясь к чему-то.
– Чего же ты сегодня не поехала туда... на косу?
– А тебе что?
Яков искоса жадными глазами поглядывал на женщину, соображая, как ему сказать ей то, что нужно.
– Я вот, когда одна и тихо... все плакать хочу... Или – петь. Только песен я хороших не знаю, а плакать – стыдно...
Он слышал ее голос, тихий, ласковый, но то, что говорила она, не задело в нем ничего, лишь придало более резкую форму его желанию.
– А ты вот что, – глухо заговорил он, пододвигаясь к ней, но не глядя на нее, – ты послушай, что я тебе скажу... Я – парень молодой...
– И глупый, глу-упый! – убежденно вытянула Мальва, качая головой.
– Ну, пускай глупый, – с досадой воскликнул Яков. – Разве тут ум нужен?.. Глупый – и ладно! А вот что я скажу – желаешь ты со мной...
– Не желаю!..
– Чего?
– Ничего! Да ты не дури... – Он осторожно взял ее за плечи. – Ты сообрази...
– Пошел прочь, Яшка! – сурово сказала она, стряхнув с себя его руку. Пошел!
Он встал и осмотрелся вокруг.
– Ну... ежели ты так – мне наплевать! Вас здесь много... Думаешь – ты лучше других?
– Щенок ты, – спокойно сказала она, встав на ноги и отряхивая песок с платья.
И они пошли рядом друг с другом на промысел. Шли медленно, потому что ноги вязли в песке.
Яков грубо уговаривал ее уступить его желанию, она спокойно посмеивалась и отвечала ему колкими словами.
Вдруг он, когда они были уже около промысловых бараков, остановился и схватил ее за плечо.
– А ведь это ты нарочно разжигаешь меня?! Зачем ты это? Я тебе смотри!
– Отстань ты, говорю! – она вывернулась из-под его руки и пошла, а навстречу ей из-за угла барака явился Сережка и, тряхнув своей лохматой огненной башкой, сказал зловеще:
– Гуляли? Ладно!
– Подите вы все к черту! – злобно крикнула Мальва.
А Яков остановился против Сережки и угрюмо смотрел на него. Между ними было шагов десять расстояния.
Сережка уставился в глаза Якова. Постояв так с минуту, как два барана, готовые треснуться друг о друга лбами, они молча разошлись в разные стороны.
Море было тихое и красное от заката; над промыслом стоял глухой шум, и из него рельефно выделялся пьяный женский голос, истерически выкрикивавший нелепые слова:
Та-агарга, матагарга,
Матаничка м-моя!
П-пьяная, избитая,
Растрепанная-а!
И эти слова, гадкие, как мокрицы, разбегались по промыслу, пропитанному запахом селитры и гнилой рыбы, – разбегались, оскорбляя собою музыку волн.
...В неясном блеске утренней зари даль моря спокойно дремала, отражая перламутровые облака. На косе возились полусонные рыбаки, укладывая в баркас снасти.
Серая масса сети ползла по песку на баркас и складывалась в кучу на дно его.
Сережка, как всегда, без шапки, полуголый, стоя на корме, торопил рыбаков хриплым, похмельным голосом. Ветер играл лоскутьями его рубахи и рыжими вихрами волос.
– Василий! Где зеленые весла? – кричал кто-то. Василий, хмурый, как октябрьский день, укладывал невод в баркасе, а Сережка смотрел ему в согнутую спину и облизывал губы, – признак его желания опохмелиться.
– У тебя водка есть? – спросил он.
– Есть, – глухо сказал Василий.
– Ну, так я не поеду... останусь у сухого крыла.
– Готово! – крикнули с косы.
– Отчаливай, давай! – командовал Сережка, сходя с баркаса. Поезжайте... я останусь здесь. Смотри – завози шире, не путай!.. Да клади ровнее, – петель не навяжите!..
Баркас столкнули в воду, рыбаки влезли в него с бортов и, разобрав весла, подняли их на воздух, готовые ударить по воде.
– Раз!
Весла дружно упали в волны, и баркас рванулся вперед, в широкую равнину озаренной воды.
– Два! – командовал рулевой, и, как лапы гигантской черепахи, весла поднялись к бортам... – Раз!.. Два!..
На берегу у сухого крыла невода осталось пятеро: Сережка, Василий и еще трое. Один из них опустился на песок и сказал:
– Поспать еще...
Двое последовали его примеру, и на песке скорчились в комки три тела в грязных лохмотьях.
– Ты что в воскресенье не был? – спросил Василий у Сережки, идя с ним в шалаш.
– Нельзя было...
– Пьян был?
– Нет. Следил за твоим сыном да его мачехой, – спокойно сообщил Сережка.
– Нашел заботу! – криво усмехнулся Василий. – Малые они ребята, что ли?
– Хуже... Один – дурак, другая – юродивая...
– Это Мальва юродивая? – спросил Василий, и глаза его вспыхнули злобой. – Давно ли такой стала?
– У нее, брат, душа не по телу...
– Подлая у нее душа.
Сережка покосился на него и презрительно фыркнул.
– Подлая! Эх вы... землееды тупорылые! Ни черта вы понимать не можете... Вам бы только титьки были у бабы жирные, – а характера ее вам не надо... А в характере весь цвет у человека... без характера баба – без соли хлеб. Можешь ты получить удовольствие от такой балалайки, у которой струн нет? Кобель!..
– Ишь ты до каких речей допился вчера!.. – уязвил его Василий.
Ему очень хотелось спросить, где и как видел вчера Сережка Якова и Мальву, но было совестно.
Придя в шалаш, он налил Сережке чайный стакан водки, надеясь, что после такой порции Сережка сразу охмелеет и сам расскажет ему про них. Но Сережка выпил, крякнул и, весь прояснившись, уселся в двери шалаша, потягиваясь и зевая.
– Выпьешь – как огня проглотишь!.. – сказал он.
– Ну и пьешь ты! – воскликнул Василий, пораженный быстротой, с которой Сережка проглотил водку.
– Умею... – кивнул босяк рыжей головой и, вытерев ладонью мокрые усы, заговорил поучительно: – Умею, брат! Я все делаю скоро и прямо. Без изворотов – валяй прямо и все! А куда попадешь – это все равно! С земли, кроме как в землю, никуда не соскочишь...
– Ты хотел на Кавказ уходить? – спросил Василий, тихонько двигаясь к своей цели...
– Уйду, когда захочу. Когда я захочу, – я прямо – раз-раз и... готово! Или по-моему вышло, или шишку на лбу набью... Просто!
– Чего проще! Вроде как без головы живешь...
Сережка насмешливо покосился на Василия.
– А ты – умный! Тебя сколько раз в волости пороли?
Василий посмотрел на него и смолчал.
– А ведь это хорошо, что у вас начальство ум-то сзади наперед розгами перегоняет... Эх ты! Ну, что ты с своей головой можешь поделать? И куда ты с ней угодишь? И чего ты можешь выдумать? То-то! А я без головы пру прямо, и больше никаких! И, наверное, дальше тебя буду, – хвастливо говорил босяк.
– Это – пожалуй!.. – усмехнулся Василий. – Ты и до Сибири дойдешь...
Сережка искренне расхохотался.
Он не пьянел, вопреки ожиданию Василия, и того злило это. Поднести еще стакан ему было жалко, а в трезвом виде от Сережки ничего не добьешься... Но босяк сам выручил его.
– Ты что же про Мальву не спрашиваешь?
– А чего мне? – равнодушно протянул Василий, вздрагивая от какого-то предчувствия.
– Ведь она в воскресенье не была здесь... Спрашивай, как она жила за эти дни... Чай, ревнуешь, старый черт!
– Много их! – пренебрежительно махнул рукой Василий.
– Много их! – передразнил Сережка. – Эх вы, деревня лыкова помещика дикого! Дай вам мед, дай деготь – все у вас кулага будет...
– Ты что ее все хвалишь? Сватать, что ли, пришел? Так я ее сам давно усватал, – насмешливо сказал Василий.
Сережка осмотрел его, помолчал и увесисто начал говорить Василию, положив ему руку на плечо:
– Я знаю, что она живет с тобой. Я тебе в этом не мешал – не надо было... Но теперь этот Яшка, сын твой, около нее вертится – вздуй его докрасна! Слышишь? А то я сам вздую... Ты мужик хороший... дурак дубовый... Я тебе не мешал, и ты это помни...
– Вон что! И ты тоже за ней? – глухо спросил Василий.
– Тоже! Кабы я знал, что тоже, – я бы прямо всех вас посшибал с моей дороги и – конец... А то – куда мне ее?
– Так что же ты путаешься? – подозрительно спросил Василий.
Сережку, должно быть, поразил этот простой вопрос.
Он широко открытыми глазами посмотрел на Василия и засмеялся.
– Чего путаюсь? Да – черт-е знает чего... Так, – баба она... Этакая... с перцем... Нравится мне... А может, мне ее жалко, что ли...
Василий смотрел на него недоверчиво, но чувствовал, что Сережка искренне, от души говорит.
– Кабы она нетронутая девка была – ну еще можно пожалеть. А так – чудно что-то!
Сережка молчал, глядя, как баркас далеко в море поворачивал носом к берегу, описывая широкую дугу. Глаза Сережки смотрели открыто, лицо было доброе и простое.
Василий смягчился, глядя на него.
– А ты это верно, она баба славная... вертячка только!.. Яшка? Ну, я ему задам! Ишь, щенок!..
– Мне он не по душе... – заявил Сережка.
– А он ластится к ней? – сквозь зубы спросил Василий, разглаживая бороду.
– Он, – вот увидишь, – клином войдет между вами, – уверенно сказал Сережка.
В дали морской вспыхнул розовый веер лучей восхода. Сквозь шум волн с моря из баркаса долетел слабый крик:
– Веди-и!
– Вставай, ребята! Эй! К неводу! – командовал Сережка.
И скоро они, все пятеро, уже выбирали свой край невода. Из воды тянулась на берег длинная веревка, упругая, как струна, и рыбаки, захлестывая за нее лямки, покрякивая, тащили веревку.
А другую сторону невода вел к берегу баркас, скользя по волнам.
Солнце, великолепное и яркое, поднималось над морем.
– Увидишь Якова – скажи, чтобы он завтра побывал ко мне, – попросил Василий Сережку.
– Ладно.
Баркас пристал к берегу, и, соскочив с него на песок, рыбаки тянули свое крыло невода. Две группы постепенно сближались друг с другом, и поплавки невода, прыгая на воде, образовали правильный полукруг.
Поздним вечером этого дня, когда рабочие на промысле поужинали, Мальва, усталая и задумчивая, сидела на разбитой лодке, опрокинутой вверх дном, и смотрела на море, одетое сумраком. Там, далеко, сверкал огонь; Мальва знала, что это костер, зажженный Василием. Одинокий, точно заблудившийся в темной дали моря, огонь то ярко вспыхивал, то угасал, как бы изнемогая. Мальве было грустно смотреть на эту красную точку, потерянную в пустыне, слабо трепетавшую в неугомонном рокоте волн.
– Ты чего тут сидишь? – раздался голос Сережки за ее спиной.
– А тебе что? – спросила она, не взглянув на него.
– Любопытно.
Он помолчал, разглядывая ее, свернул папироску, закурил и сел верхом на лодку. Потом сказал дружелюбно:
– Чудная ты баба: то бежишь прочь ото всех, то чуть не всем на шею виснешь.
– Это тебе, что ли, я висну? – равнодушно спросила она.
– Не мне, а Яшке.
– А тебе завидно?
– Мм... Давай прямо, по душе говорить? – предложил Сережка, ударив ее по плечу. Она сидела боком к нему, и он не видел ее лица, когда она кратко бросила ему:
– Говори.
– Ты что Василья, бросила, что ли?
– Не знаю, – ответила она, помолчав. – А тебе зачем это?
– Да – так...
– Сердита я на него теперь.
– За что?
– Побил меня!
– Н-ну?.. Это он-то? А ты – далась ему? Ай-яй!
Сережка был изумлен. Он заглядывал сбоку в ее лицо и иронически чмокал губами.
– Кабы захотела – не далась бы, – возразила она с сердцем.
– Так что же ты?
– Не захотела.
– Крепко, значит, любишь кота? – насмешливо сказал Сережка и обдал ее дымом своей папиросы. – Ну, дела! А я было думал, что ты не из таких...
– Никого я вас не люблю, – снова равнодушно сказала она, отмахиваясь рукой от дыма.
– Врешь, поди-ка?
– Для чего мне врать? – спросила она, и по ее голосу Сережка понял, что врать ей действительно не для чего.
– А ежели ты его не любишь, как же ты позволяешь ему бить тебя? серьезно спросил он.
– Да разве я знаю? Чего ты пристаешь?
– Чудно!.. – тряхнув головой, сказал Сережка.
И оба они долго молчали.
Ночь приближалась. Тени ложились на море от облаков, медленно двигавшихся в небе. Волны звучали.
Огонь у Василия на косе погас, но Мальва все еще смотрела туда. А Сережка смотрел на нее.
– Слушай! – сказал он. – Ты знаешь, чего хочешь?
– Кабы знала! – с глубоким вздохом, очень тихо ответила Мальва.
– Стало быть, не знаешь? Это плохо! – уверенно заявил Сережка. – А я вот всегда знаю! – И с оттенком грусти он добавил: – Только мне редко чего хочется.
– Мне всегда хочется чего-то, – задумчиво заговорила Мальва. – А чего?.. не знаю. Иной раз села бы в лодку – и в море! Далеко-о! И чтобы никогда больше людей не видать. А иной раз так бы каждого человека завертела да и пустила волчком вокруг себя. Смотрела бы на него и смеялась. То жалко всех мне, а пуще всех – себя самое, то избила бы весь народ. И потом бы себя... страшной смертью... И тоскливо мне и весело бывает... А люди все какие-то дубовые.
– Народ гнилой, – согласился Сережка. – То-то, я смотрю на тебя и вижу – не кошка ты, не рыба... и не птица... А все это есть в тебе однако... Не похожа ты на баб.
– И то слава богу! – усмехнулась Мальва.
Из-за гряды песчаных бугров, слева от них, появилась луна, обливая море серебряным блеском. Большая, кроткая, она медленно плыла вверх по голубому своду неба, яркий блеск звезд бледнел и таял в ее ровном, мечтательном свете.
Мальва улыбнулась.
– А... знаешь?.. Мне иной раз кажется, – что, если бы барак ночью поджечь, – вот суматоха была бы!
– Какая! – с восхищением воскликнул Сережка и вдруг толкнул ее в плечо. – Знаешь что... я тебя научу, – забавную штуку сыграем! Хочешь?
