Текст книги "Чудаки"
Автор книги: Максим Горький
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)
Е л е н а (снисходительно). Я повторяю вам ваши слова о нём – три года тому назад вы сказали: "Когда я вижу, слушаю его – я молодею, всему верю, жизнь кажется мне лёгкой и простой". Вы говорили это?
П о т е х и н. Ошибался... как вы теперь...
Е л е н а. А однажды вы предупреждали меня: "Дорогой друг, старайтесь как можно меньше стеснять его свободу, он до могилы останется юношей!" Вот ваш совет... совет друга и честного человека. Где этот человек?
П о т е х и н. Вы его смертельно ранили и теперь добиваете.
Е л е н а (усмехаясь). Откуда у вас такие слова? (Задумчиво.) Мало мы понимаем друг друга. Сейчас, говоря с вами, я, мне кажется, говорю женщинам... может быть, хочу немножко оправдать себя перед ними... хочу сказать им, что в моём поведении я не чувствую ничего, унижающего человека... хотя это трудно для женщины... Что ж? Да – трудно! И ещё мне хочется сказать, как надо беречь и любить хорошего, честного мужчину...
П о т е х и н (бешено). Который смеётся над вами!..
Е л е н а. Нет. Этого он не сделает никогда.
П о т е х и н. Он сделал!
Е л е н а. Физическая измена... это не насмешка ещё... Это можно объяснить десятком причин... И можно изменить, не теряя уважения.
П о т е х и н. Слушайте... вы не человек! Вы мозг... отвлечённая мысль... без плоти, без сердца...
Е л е н а. Вам следует сказать ещё, что во мне нет зверя... красивого, благородного зверя... и прочее, что принято говорить для того, чтобы опьянённая словами женщина давала вам больше страсти... (Выпрямляется и говорит с большой силой, тихо.) А представьте... что всё есть во мне – и зверь, и страсть...
П о т е х и н. Не дразните меня... за что же? И зачем мы ломаете себя?
Е л е н а. Разве я не ясно сказала?
П о т е х и н. Что ваши слова! Всё это поза, роль!
Е л е н а. Думайте как вам угодно. Пусть я рисуюсь, я играю... (Точно пьянея.) Проиграю я – выиграет жизнь через его радость.
П о т е х и н. Будь он проклят... и вся эта дурацкая жизнь!
Е л е н а. Ужасно режут ухо эти ваши странные тирады и проклятия!.. Где вы их берёте? Давайте кончим, мне пора идти...
П о т е х и н. Всё это – ужасно! В этом нет женщины!
Е л е н а. Вот видите! Давайте же кончим, я вас прошу. Всё сказано. Вы больше не будете говорить со мной о муже моём и о вашей любви... не будете, да? (Улыбаясь.) Разве я годна для романа? Такая рассудочная...
П о т е х и н. Ну... а если б... я хочу понять вас! Если б ваш ребёнок не умер?
Е л е н а. Я думала бы так же. Дети без меня ведь только мешали бы ему... он, конечно, отдал бы их мне...
П о т е х и н. Нет! Не верю я вам! Вы хотели скрыть ваше унижение, ваше отчаяние, и – ничего вы не скрыли... Вам – трудно!
Е л е н а. Разве я говорила, что легко?
Т а и с ь я (прислуга Медведевых, бежит и ещё издали зовёт). Доктор... скореечка, батюшка!..
П о т е х и н (отталкивая кресло). О, чёрт... Что там?
Т а и с ь я. Вдруг плохо сделалось... кровь горлом...
Е л е н а (устало). Идите же!..
(Потехин молча уходит.)
Т а и с ь я (идя за ним). Шляпочку-то забыли надеть...
(Елена опускается в кресло и точно спряталась за спинку другого. Саша идёт по террасе с газетами и письмами в руках, видит Елену, испуганно остановилась.)
С а ш а. Вы не ушли? Вам нехорошо?
Е л е н а (не вставая). Это почта? Мне – ничего?
С а ш а. Только доктору. (Положила почту на подоконник. Робко.) Может быть, вы пойдёте к себе?
Е л е н а. Нет. Здесь хорошо.
С а ш а. Елена Николаевна... я боюсь! Что же с вами будет?
Е л е н а. Не беспокойтесь, Саша, ничего... Устала... не хватает сил у меня... Господи – помоги! Не хватает сил...
С а ш а (прислушалась). Ой... идут... идёт она...
Е л е н а (привстала и снова бессильно опустилась в кресло, точно в обмороке). Уйдите, Саша... прошу вас... я приду...
(Слышен негромкий, обиженный голос Ольги. Она и Мастаков идут с правой стороны.)
О л ь г а. И это говорит мужчина... влюблённый мужчина! Стыдитесь!
М а с т а к о в. Но – как же так... сразу?
О л ь г а. А чего ждать? Пусть все знают, что ты меня любишь... Разве я не имею права гордиться этим?
М а с т а к о в. При чём тут все? Странно! (Он растерян, в нём есть что-то слегка комическое. Жестикулирует нервно, растрёпан и неловок. Ольга – возбуждена, в голосе её звучат досада и тревога.)
О л ь г а. Я не люблю тайн!
М а с т а к о в. Дай мне подумать!
О л ь г а. О чём?
М а с т а к о в. Я, право, не знаю... не представляю... как это я скажу ей!
О л ь г а (возмущена). Послушайте – что же это такое? Вы говорили, что любите меня? Это была шутка? Да?
М а с т а к о в (уныло). Какая же шутка, когда вот... Я совершенно не думал, что это так сложно всё... Что ж? Я пойду... скажу ей! Скажу в двух словах, а там уж... Вы, если можно, не уходите... я скоро вернусь...
О л ь г а. Хорошо... я буду в роще.
(Мастаков, решительным жестом поправив шляпу, идёт на террасу. Елена встала встречу ему. Она спокойна.)
М а с т а к о в (остановился, снял шляпу и, размахивая ею, не глядя в лицо жены, говорит). Вот, Лена... я пришёл сказать... хотя – совершенно не подготовлен... и – вообще... ты, пожалуйста, не сердись... пойми...
Е л е н а (подходя к ступеням террасы, зовёт Ольгу). Послушайте...
(Ольга остановилась.)
М а с т а к о в (испуган). Она – не виновата, честное слово!
Е л е н а (сдержанно). Ты – перестань! Оставь нас... Предложи Ольге Владимировне сказать мне всё, что она находит нужным, а сам – уйди...
О л ь г а (медленно подвигается к террасе. Смущена, но храбрится. Смотрит на Елену удивлённо и подозрительно). О чём же говорить? Вы, кажется, поняли... значит, всё ясно...
М а с т а к о в. Видишь ли, Лена... это случилось неожиданно... (Он умоляюще складывает руки и просит.) Не надо обижать друг друга, а? И не надо драм! Вы обе такие...
(Не договорив, он махнул рукой и ушёл в комнаты. Елена на верхней ступени террасы, Ольга на земле, держится за перила. Молчание.)
О л ь г а (улыбаясь). Ну-с... вы молчите? Могу идти?
Е л е н а (мягко). Зачем торжествующие улыбки? Мы обе – женщины, не забудьте это. Сегодня я стою перед вами в смешном положении... уверены ли вы, что завтра, через неделю...
О л ь г а. Не пугайте... это излишне! Понятно, что вы злитесь, презираете меня...
Е л е н а. Я? Нет! Почему бы?
О л ь г а. О, я знаю, вам известно, что это не первый мой роман...
Е л е н а (удивлена, не поняла). Зачем говорить об этом?
О л ь г а (воодушевляясь). Вы должны знать, что на меня смотрели более жёстко, с большим торжеством, чем я на вас. Беру маленький реванш! Не скрою – мне приятно, что вас, такую умницу, оценили дешевле меня. (На секунду задумалась, странно улыбаясь.) Видите, какова жизнь? Не думайте, что я чувствую себя виноватой перед вами... Право, неясно понимаю – зачем я говорю всё это... Вы меня, кажется, задели немного...
Е л е н а (быстро). Я не хотела этого! Чем же?
О л ь г а (пытливо). О, я не в дурном смысле... Мы обе женщины сказали вы... Это вышло у вас... очень уместно... я едва не сказала ловко! Мне можно идти, я думаю?
Е л е н а (спускаясь к ней). Уж если вы заговорили так...
О л ь г а (подозрительно). Как – так?
Е л е н а. Так просто.
О л ь г а. А! К чему же мудрствовать? Всё ясно.
Е л е н а. Вы думаете?
О л ь г а. Конечно!
Е л е н а (твёрдо). Вы считаете отношение Константина к вам серьёзным, глубоким, да?
О л ь г а (иронически). О, какой вопрос! А зачем вам знать, что я думаю?
Е л е н а (тихо, ласково). Согласитесь, что его жизнь не безразлична для меня.
О л ь г а (слегка смущена). Ах, вот что... его жизнь! Это занимает вас? Но – об этом вы спросите его... он должен знать, насколько серьёзно...
Е л е н а. Он – не знает.
О л ь г а (подозрительно смотрит на неё). Позвольте не поверить вам... и спросить вас – чего вы хотите от меня?
Е л е н а. Представьте, что с вами говорит его мать или старшая сестра...
О л ь г а (с улыбкой). Представить вас его старшей сестрой... это было бы возможно... но – вы были его женой... и человеку, который обижен, нельзя верить!
Е л е н а (сухо). Я говорю в ваших интересах...
О л ь г а. Весьма благодарна... вам не кажется, что это комично?
Е л е н а. Нет, не кажется. Я хотела предупредить вас... он плохо знает себя, он живёт – играя...
О л ь г а (скрывая тревогу). Я тоже люблю так жить...
Е л е н а. Ненавидит всё тяжёлое, неприятное, но когда оно близко к нему – теряется...
О л ь г а. Что же... следует отсюда?
Е л е н а. Подумайте.
О л ь г а (нервно смеётся). Я, вероятно, очень грубо ответила бы всякой другой женщине... (С намерением задеть.) Но вас – мне жалко! (Ждёт ответа.) Вы хотите запугать меня... я удивляюсь, почему вы не говорите ничего о таланте Константина Лукича, о его обязанностях пред обществом, служении искусству и так далее...
Е л е н а (спокойно). Я не нашла нужным говорить об этом... уж если вы становитесь рядом с ним – значит, вы уверены, что сумеете поддержать в его душе ту светлую силу, которая увлекла вас. Вы убеждены, конечно, и в том, что с вами ему будет во всех отношениях лучше, чем со мной...
О л ь г а (волнуясь). Я совсем не хочу брать на себя задач надзирательницы за ним, я не синий чулок! Вы рисуете его ребёнком? О, la, la! Знаю я этих ребят!.. (Всё более сбиваясь с тона.) Вот, вы смотрите на меня так, точно я вытащила у вас кошелёк из кармана... Я кажусь вам вульгарной... конечно! (Ждёт ответа.) Вы сделали со мной что-то дурное... вы запутали меня в чужих мне мыслях... чего вы хотите? Разве я виновата в том, что случилось? (Мастаков является в дверях.) Я не встречала людей таких, как он... не могла представить, что есть человек, который так необходим для меня...
Е л е н а. А вы – для него?
О л ь г а (почти кричит). Это не ваше дело! Вы не смеете допрашивать меня!
Е л е н а (вспыхнула, холодно). Я не нуждаюсь более в этом...
(Ольга бешено смотрит на неё, хочет что-то сказать.)
Е л е н а (жёстко). Вам нехорошо?
(Ольга, закрыв лицо руками, быстро идёт прочь. Елена провожает её глазами – лицо у неё суровое. Оборотясь – видит мужа, он бледен, удивлённо и боязливо следит за нею.)
Е л е н а (твёрдо, почти грубо). Если бы она была хуже или лучше, она была бы сильнее меня...
М а с т а к о в. Чёрт побери, Елена... чёрт побери... какая ты! Кто ты такая?
Е л е н а (проходя мимо него). Женщина, которая любит! (Ушла в комнаты. Он проводил её глазами, потирает лоб, быстро сходит с террасы и тотчас снова взбегает назад.)
М а с т а к о в (бормочет). Нет... сначала необходимо... Елена!
(Е л е н а выходит.)
М а с т а к о в. Подожди... куда ты?
Е л е н а. К Медведевым.
М а с т а к о в. Слушай... я, честное слово...
Е л е н а (вспыхнув). Ты, мальчишка, оставь меня!
М а с т а к о в (хватаясь за голову). Вот! Начинается трагедия... Послушай, успокойся немного...
Е л е н а (с тоской). Это – дико... это – пошло! Ты, такой ясный и чистый, ты мог увлечься... Она тебя отравит, погубит...
М а с т а к о в (с отчаянием). О, чёрт... да разве я знал, что это так серьёзно?..
Е л е н а (спокойнее). Для таких людей, как ты, женщины – ступени, по которым вы идёте куда-то выше... но она – ниже меня, пойми это! И не она для тебя, ты – нужен для неё! Вот чего я не допущу! Чтоб ты – ты! – служил развлечением... нет!
М а с т а к о в. Ах, ты рассуждаешь... но какой же чёрт...
Е л е н а. Да, я рассуждаю!.. И – за двоих: за себя, чтобы не мешать тебе, и за тебя, потому что ты живёшь но думая...
М а с т а к о в. Во всём всегда вес и мера!.. Это невыносимо!
Е л е н а. Но ведь ты не взвешиваешь, не измеряешь, а это необходимо среди живых людей, которые чувствуют боль и причиняют её друг другу. Я должна рассуждать и взвешивать, чтобы оградить тебя от всего ненужного, от всего, что может нарушить строй твоей души... ты думаешь, это легко мне? Не это ли сушит мою душу? Не это ли убивает во мне смех и радость? И вдруг я вижу... это может убить! Я поняла бы тебя, если б ты увлёкся Сашей... это такой чистый, светлый, освежающий душу человек...
М а с т а к о в (ворчит). Саша... ну что за фантазия!.. Елена, человек нуждается в свободе... а я – человек...
Е л е н а. Предположи на минуту, что и я тоже человек...
М а с т а к о в. Ты иногда – точно старый монах, а я – твой послушник... впрочем, может быть, это неверно, я ведь не знаю, как живут монахи... Честное слово – всё это гораздо сложнее, чем я думал, и совсем не весело! Я не люблю драм... а тут – и ты и она – обе недовольны...
Е л е н а (не сдержав улыбки). Какой ты смешной мальчишка! Подумай что ты говоришь? Разве можно играть людьми?
М а с т а к о в. Право же, Елена, у меня в груди нет места для всех этих серьёзностей и... длинных монологов... (Воодушевляясь.) Я ужасно рад, что живу и что вот – вокруг меня гудит, волнуется Россия, такая милая, славная страна... мелькают эти смешные, страшно близкие душе, русские человечьи рожи... дети какие-то особенные растут – ты замечаешь? И русские матери... и эти старые чудаки, такие трогательные в своей ненужности... душа полна хорошей, необидной жалостью к ним. Страшно приятно жить, Лена, честное слово! Догорают огни, но уже вспыхнули другие... хочется писать стихи, поэмы, хочется говорить светлые, задушевные слова... и подмигивать людям глазом – "ничего, братья! живём!" И когда думаешь, говоришь об этом – тот, кто сидит рядом с тобой, незаметно делается так близок тебе, дорог и мил, что решительно всё равно, кто он и как одет мужчиной или женщиной...
В у к о л (идёт прихрамывая). Эй, господа!..
Е л е н а (вздрогнув). Подожди... Что там? Плохо?
В у к о л. Идите... Все растерялись... плачут...
М а с т а к о в. Вот видишь, Лена... (Она быстро уходит.) Мне тоже надо идти туда?
Е л е н а (издали). Нет... не надо!
В у к о л. Ну, как же нет? Конечно, идите...
М а с т а к о в. Но зачем же?
В у к о л. Гм... знакомый умирает... долг вежливости, что ли... Потом – вы писатель, вам всё надо видеть... это ваш долг.
М а с т а к о в (вздохнув). Ну... пойдёмте...
В у к о л (на ходу). Да, вот и ещё одним человеком меньше! Люди уходят, а противоречия – остаются... вот, напишите-ка аллегорию на эту тему!
М а с т а к о в (ворчит). Очень нужно! Терпеть не могу аллегорий...
(Ушли.)
Занавес
ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЁРТОЕ
Ночь. Палисадник перед дачей Медведевых. Акация и сирень скрывают маленький, в два окна, домик, с крыльцом из стеклянных рам. Окно с правой стороны крыльца завешено простынёй или скатертью. Сквозь открытые двери на ступени крыльца падает полоса света – в прихожей горит лампа. На ступенях С а м о к в а с о в и З и н а, доктор ходит мимо них и курит. Из дома доносится возня – двигают мебель, стучат посудой.
З и н а (негромко). Сегодня утром он говорил, что ему лучше...
П о т е х и н (угрюмо). Все фтизики так говорят перед концом.
С а м о к в а с о в (убедительно). У меня сестра – чудеснейшая женщина! – всю жизнь ухлопала на это... положим, её муж болел другой болезнью... но всё равно ведь! Девять лет она ухаживала за ним... вы подумайте, – всю молодость, всю силу женщины отдать капризам больного! Ужас! В тридцать лет она была полуседая... овдовела – на руках пятилетний мальчик, невыносимо нервозный, слабенький...
П о т е х и н (подходит). И вы тоже караете слабых?
С а м о к в а с о в. Нисколько...
П о т е х и н. Уж вам-то не к лицу!
С а м о к в а с о в (задет). Но, позвольте! (Потехин идёт прочь. На крыльцо вышел Вукол.) Я ничего не говорил...
П о т е х и н (издали). Опоздали вы с этими теориями... Они уже не в моде...
С а м о к в а с о в (Зине). Что с ним? Чего он злится?
З и н а (встаёт, идёт в дом). Не знаю. Устал, я думаю...
В у к о л. Обижает тебя потомок мой? (Садится рядом, охая.) Ноет у меня ножка... Вот, Мирон, судьба очистила тебе дорогу...
С а м о к в а с о в (болезненно). Брось это... что ты!
В у ко л (тихо). Ты думаешь, она в глубине души не рада? Хе! Я, брат, знаю женщин...
С а м о к в а с о в. Полно, Вукол! Ничего мы с тобой не знаем. (Подумав.) У меня, например, никогда не было желания – понимаешь? упорного, страстного желания что-либо знать. А оказывается, это необходимо...
В у к о л. Гм... это ты о чём говоришь?
С а м о к в а с о в. А о том, что вот мне сорок два года, и я не понимаю человека, который моложе меня, не понимаю его мысли и жизнь... Слов даже не понимаю! И это – в сорок лет! Хороша страна, где все чужды друг другу... Представь себе европейца...
В у к о л (позёвывая). Чепуха! Европейцев ты не знаешь... ты их в кутузку сажал? Нет. И не надо говорить об европейцах, думая о женщинах...
П о т е х и н (подходит). Нет ли спичек, отец?
В у к о л (даёт). Возврати. А то ты возьмёшь коробку и – пропал! А я с больной ногой хожу, ищу – где спички?
П о т е х и н. Если у тебя ревматизм – иди и ляг в постель. Это лучше, чем сидеть ночью на воздухе. (Уходит, забыв отдать спички.)
В у к о л (толкнув Самоквасова). Видишь? Женись скорее. В семьдесят лет у тебя будет сын доктор, культурный человек... Очень удобно! Отберёт у тебя спички, а ты... да-а... (Помолчав.) Заметь, какой странный язык у нас: мы говорим – сидеть на воздухе. Какие лёгкие люди, подумаешь! Или – пройти курс университета. (Кивая головой в сторону, куда ушёл сын.) Вот – он прошёл, насквозь прошёл... и это не особенно задело его...
С а м о к в а с о в (неохотно). Какой ты...
В у к о л. Болтун?
С а м о к в а с о в. Нет... как это? Мизантроп...
В у к о л (с некоторой гордостью). Я, брат, не мизантроп, а скептик... Мало у нас скептиков. Это признак, что мы недостаточно умны...
С а м о к в а с о в (усмехаясь). Ты вот говоришь, а я не понимаю зачем?
(Елена и Зина выходят, Самоквасов встал, давая им дорогу.)
Е л е н а. Господа, пожалуйста, помогите Константину перенести сундуки...
С а м о к в а с о в. Иду! Ты бы сидел, скептик.
В у к о л (идя за ним). Сыро... Потомок прав.
Е л е н а (лаская Зину). Ляг иди, может, уснёшь.
З и н а. Нет, не хочу... я боюсь, что усну.
Е л е н а. Боишься?
З и н а. Мне – стыдно. Я не чувствую горя, утраты... я так странно, стыдно спокойна! Развязалась петля... я могу не лгать, не насиловать себя... мне не надо казаться нежной и любящей... Это хорошо и – нехорошо...
Е л е н а (улыбаясь). Вот – слышал бы тебя Константин...
З и н а. Нет, не говори ему! Я не хочу, чтобы он считал меня бесчувственной... я так уважаю его!
П о т е х и н (подходя). Вам необходимо свидетельство о смерти, я сейчас напишу. (Проходит в дом.)
З и н а. Как он это сказал!.. Когда он подходит близко ко мне, я ощущаю прикосновение какой-то тяжести... Лена, я не кажусь тебе бессердечной?
Е л е н а. Перестань об этом. Тебе двадцать лет.
М а с т а к о в (в дверях). Елена, иди сюда! (Когда она подошла, он возмущённо шепчет.) Слушай, какого чёрта Николай рычит на меня? Стоит под носом и сверкает белками... что ему нужно?
Е л е н а (уходя). Я сейчас, Зина.
М а с т а к о в (идя за нею). Возмутительно!
(Зина утомлённо потянулась, наклонила к лицу ветку дерева, обоняет её запах. Вздрогнула, взглянув на занавешенное окно, пугливо отряхает руки.)
С а м о к в а с о в (с шалью в руке). Возьмите-ка, сыро!
З и н а. Спасибо! Какой вы заботливый.
С а м о к в а с о в (расцветая). Ну... это не я... это ваша мама велела мне. Хорошая у вас мама!
З и н а (кивая головой). Да.
С а м о к в а с о в (волнуясь). Вообще, женщины – самое лучшее... Особенно теперь, когда наш брат... несколько раскис. Знаете, мне можно поверить, – я женщин видел! Я очень плохо, очень грубо жил... немногое могу вспомнить без стыда за себя... и, если было что хорошее, чистое в моей жизни, – это были вы... женщины... Готов молиться: да сохранит их господь бог, ибо нет у него среди русского племени ничего лучше женщин!
П о т е х и н (выходя). Ого! Вот как?
С а м о к в а с о в (оборачиваясь к нему). Ах... это вы! Конечно – не согласны? Желаете спорить?
П о т е х и н. Не время и не место.
С а м о к в а с о в (горячо). Ироническим возгласам – место, а правдивому свидетельству – не место? Почему-с?
П о т е х и н (проходя мимо него). Вы, точно влюблённый, вспыхиваете... что с вами, а?
С а м о к в а с о в. Ничего особенного, благодарю вас! Вы как себя чувствуете? Вот, Зиночка, посмотрите: вчера он призывал народ – вперёд, на бой с судьбой, а сегодня, извольте видеть, – разочарованному чужды все обольщенья прежних дней! 3 и н а. Не надо сердиться!
С а м о к в а с о в. Но ведь это же... это обман... это – игра людьми...
П о т е х и н (раскуривая сигару). Чего вы так волнуетесь? Попросите, и – вам снова дадут место в полиции... (Отходит.)
Зина (болезненно). Ой, доктор... что это вы!
С а м о к в а с о в (задыхаясь). Вот... культурный человек... а? Благородно, а?
З и н а. Он... может быть, он нездоров?
С а м о к в а с о в. Да-с... паралич души у него... Нет, извините... мы все – злые, грубые... и ничего не любим... ни друг друга, ни себя самих, ни родину... У нас в жилах течёт дурная, холопья кровь... мы ещё не пережили крепостного права... мы – изнутри рабы...
В у к о л (выходит – Зине). Вас мать зовёт. Ты что, Мирон?
С а м о к в а с о в (показывая кулак). Сын твой...
В у к о л. Ага!
С а м о к в а с о в. Когда-нибудь я его...
В у к о л (глядя в темноту). Никто не любит моего потомка.
С а м о к в а с о в. А он? Он кого любит? Умеет он любить?
В у к о л. Не знаю. Не спрашивал.
С а м о к в а с о в. Спроси... да!
(Потехин подходит. Самоквасов, фыркнув, ушёл в комнаты.)
В у к о л. Ты что обижаешь людей?
П о т е х и н. Давай походим, отец.
В у к о л. Нога не позволяет ходить.
П о т е х и н. Ах, да... Вот что – я уезжаю... С поездом в пять пятнадцать. (Вынимает бумажник.) Вот деньги.. Потом ещё пришлю... если будут.
В у к о л. Значит, надолго... А служба?
П о т е х и н. Брошу.
В у к о л. Ты, может, на Кавказ собрался?
П о т е х и н. Почему на Кавказ?
В у к о л. Бывало, люди в твоём положении на Кавказ ездили.
П о т е х и н. Не понимаю.
В у к о л. Влюбился?
П о т е х и н (хмуро поглядел в лицо отца и усмехнулся). Н-ну?
В у к о л. Безнадёжно?
П о т е х и н. Далее!
В у к о л (принимая деньги). Ты лучше в Сибирь поезжай.
П о т е х и н. Зачем?
В у к о л. Наживёшь денег. Когда люди противны – необходимо иметь много денег.
П о т е х и н. Скажи тут всем этим, что я получил телеграмму... спешно вызвали в город к больному.
В у к о л. А зачем лгать?
П о т е х и н. Верно. К чёрту! Прощай.
В у к о л. Давай обнимемся...
П о т е х и н (обнимая). Прощай! Трудно жить, старик.
В у к о л. Не удался ты у меня!
П о т е х и н. И ты тоже не очень удался.
В у к о л. Ну, всего доброго! Стреляться не думаешь?
П о т е х и н (усмехаясь). До этого не дошло ещё.
В у к о л. То-то! Ты – в брюнеток влюбляйся, у них больше темперамента, и они быстрее решают...
П о т е х и н. Брось! Не балагурь.
В у к о л. Я – серьёзно. Я это наблюдал. Женись на еврейке – самое спокойное дело. Они – плодовитые, хозяйство любят... пойдут у тебя дети, и завертится тихонько эдакое колесо...
П о т е х и н (усмехаясь). Всё сказал?
В у ко л (отпуская его руку). Не плохо говорю! Прощай...
(Потехин уходит. Старик садится на ступени, качая головой, и что-то шепчет вслед сыну. Выходит Медведева, усталая.)
М е д в е д е в а. Закусить хотите? Там самовар готов. Спать никто не ложится. Где доктор-то? Устал он...
В у к о л. Да, устал. Рановато несколько, а вот – устал...
М е д в е д е в а. Ну, вы всегда двоесмысленно говорите.
В у к о л. Уехал он. Просил кланяться всем. В Сибирь уехал.
М е д в е д е в а. Вы что, батюшка, бредите?
В у к о л (махнув рукой). На Кавказ.
М е д в е д е в а. Ещё куда?
В у к о л. Не знаю.
М е д в е д е в а (вздохнув). Эх вы, чудаки! Поглядишь на вас – так станет жалко всех! Туда же, шутки шутят, будто им весело... притворяются умными да будто гордыми... совестясь друг пред другом слабостей своих... А вам бы просто сойтись дружненько, да поговорить, да поплакать над собой, не стыдясь... нечего роли-то играть... публика-то разошлась уж... одни вы остались... одни!
В у к о л. Я в спектакле не принимал участия... я сам – публика.
М е д в е д е в а. Каждый поодиночке тоскует смертно, стыдится всяко... а на людях – пыжится, серьёзное лицо делает... куда уж! А вы поближе друг ко другу, поближе...
В у к о л. Премудрая – довольно! Это меня не касается. А вот что, добрая баба-яга... ведь сын-то у меня в самом деле исчез...
М е д в е д е в а (равнодушно). Куда?
В у к о л. Может быть – в Африку, может – ко всем чертям...
М е д в е д е в а (недоверчиво). Фокусничаете вы с ним, батюшка... Идите-ка чай пить. (Идёт с ним в дом – встречу им Мастаков и Зина.) Слышали – доктор-то? Уехал!
М а с т а к о в. И прекрасно! Нужды в нём ни у кого нет. (Зине.) Мы походим немножко, да?
З и н а. Пожалуйста. Очень душно, и голова кружится.
М а с т а к о в (не зная, о чём говорить). Может, вам нужно принять каких-нибудь капель?
З и н а (улыбаясь). Каких же?
М а с т а к о в. Не знаю. (Вздохнул.) Елена никогда не принимает лекарств. А вот Ольга Владимировна пьёт какие-то капли. Иногда от неё пахнет чем-то оглушающим... вроде эфира. И духи у неё... убийственно крепкие...
З и н а (с интересом). Вам нравится она?
М а с т а к о в. Она? Гм... Д-да... как сказать? Не всегда, я думаю... (С оживлением – но искусственно.) Эх, какая хорошая ночь! Так бы и запел!
З и н а (с упрёком). Что вы? Здесь?
М а с т а к о в. Это действительно... глупо сказал я... Да я и не умею петь... (Стараясь попасть в тон.) Конечно... люди рождаются и умирают... днём и ночью...
З и н а (невольно улыбнулась). Вы так сказали... точно упрекаете их за это.
М а с т а к о в (смущён). Да? Вот видите... чёрт возьми! (Просто.) Это, должно быть, потому, Зина, что я не знаю... как следует говорить, когда в доме покойник... Я столько прочитал ужасов о смерти, все они так плохо написаны, что у меня нет уважения, нет интереса к этой теме... О смерти сказано больше, чем следовало... она стала похожа на актрису, которую перехвалили. Очень однообразная актриса, но – кричат – ах, она гениальна! (Увлекаясь, он берёт Зину под руку.) Конечно, однажды надо будет умереть... в один прекрасный день. Но, милая девушка, до того дня я проживу тысячи прекрасных дней... тысячи – вы понимаете? И каждый день – новые лица, новые движения души, новые цветы и солнце. (Серьёзно.) Знаете ли вы, что солнце каждый день новое? Вы читали что-нибудь о Хорсе, боге солнца, и дочерях его хорсалках, иначе – русалках? Вы любите мифологию?
З и н а. Я её не знаю.
М а с т а к о в. О, это надо знать! Это изумительно красиво... и, как всё детское, – просто, мудро, невыразимо трогательно. Вам это необходимо знать, вы сами такая русалочка... Я иногда смотрю на вас и думаю – как счастлив будет человек, которого вы полюбите... Представляю себя на его месте... это ужасно хорошо и полно самых капризных неожиданностей...
З и н а (смущённо). Послушайте... уместно ли...
(В палисадник входит Ольга с букетом цветов в руках. Она одета в тёмное, стоит за кустами и слушает.)
М а с т а к о в (увлечён). Если бы вы знали – какая это счастливая особенность представлять себя чем хочешь! Королём, трубочистом, паяцем! Живёшь десятками жизней, чувствуешь все радости и печали мужчин и женщин... скучные, тяжёлые думы стариков и милую, радужную путаницу детской души...
З и н а. Это удивительно интересно...
М а с т а к о в. Недалеко отсюда лежит камень-валун... такой старый, серьёзный камень, весь в морщинах... я знаю, что он был когда-то вершиной горы и звёзды были ближе к нему, чем теперь, – он это помнит, и ему скучно... Понимаете? Об этом камне я мог бы рассказать в четырёх строках... только четыре строгие строки! Видите? Так живёшь... Вдруг – полюбишь вас и думаешь о вас целый день... носишь ваш образ в сердце своём, и вы поёте мне такие славные, чудные песни...
З и н а (отнимая у него руку). Что вы говорите? Разве можно говорить со мной об этом... сегодня!
М а с т а к о в (удивлён). Нельзя? (Она быстро идёт прочь от него.) Но... когда же можно... странная девушка!
О л ь г а (выходит, иронически). Вы – поторопились!
М а с т а к о в (тревожно). Ты – снова... Послушай – Елена тоже здесь!
О л ь г а. Вот почему вы не приходите ко мне! Это и есть та работа, которой вы так заняты?
М а с т а к о в (тревожно, тихо). Если вы встретитесь – я не знаю, что буду делать...
О л ь г а (стараясь сохранить спокойствие). Не знаете? Да?
М а с т а к о в. Честное слово...
О л ь г а. Честное слово и – вы?
М а с т а к о в. Когда люди смотрят друг на друга свирепыми глазами мне стыдно, я... я чувствую себя совершенно лишним...
О л ь г а. Вы отдаёте себе отчёт?..
М а с т а к о в. Ах, отчёт! Конечно... я всегда делаю глупости!
О л ь г а. Не притворяйтесь!
М а с т а к о в. Ш-ш! Зачем же кричать?
О л ь г а. Что это такое? Ваш способ обратить в шутку отношение ко мне, да? Вы плохо, вы пошло придумали!
М а с т а к о в. Ах, зачем ты говоришь этим тоном? Что я тебе сделал? Ведь ты – не девушка... и я не могу жениться на тебе немедленно... это смешно! Ей-богу – это смешно!
О л ь г а (тише). Не смейте издеваться надо мной! Я требую объяснений! Я не знаю... это, наконец, жестоко... это – грязно! Послушайте, проповедник добра и красоты, или как вас там зовут...
(Из дома выходит Елена.)
М а с т а к о в (раздражаясь). Я же объясняю вам русским языком...
О л ь г а (видит Елену). А, милостивый государь, теперь я вам сделаю небольшой скандал... вам всё-таки будет неловко...
М а с т а к о в. Что же это будет! Чего вы хотите?
О л ь г а (бросив цветы). Елена Николаевна... позвольте вам напомнить ваши слова... мы обе женщины...
Е л е н а (кутаясь в платок, тихо говорит, подходя ближе). Пожалуйста, уйдёмте отсюда.
О л ь г а. Но вы – умнее меня... вы устроили как-то так, что... я, кажется, с ума схожу!
Е л е н а. Константин, ты плохо выбрал место...
М а с т а к о в (почти грубо). Я ничего не выбирал! И ничего не понимаю! Что требуют от меня? Чтобы я немедленно венчался? "Исайя ликуй"? Ещё раз – "ликуй Исайя"?
О л ь г а. Что за пошлая шутка! Послушайте, он сейчас объяснялся в любви Зине...
М а с т а к о в (удивлён). Я?
О л ь г а. Он носит её образ в сердце своём... говорил он ей...
М а с т а к о в. Послушайте! Что за глупость?
О л ь г а (мечется, взбешена). Это не глупость, это носит другое имя! Авантюризм, распущенность... Мне – стыдно, сознаюсь – я никогда не бывала в таком смешном, дурацком, унизительном положении... о да, сознаюсь!
М а с т а к о в (смотрит на них обеих по очереди). Довольно! Говорите что вам угодно, делайте что хотите, а я – я уеду! Я не позволю тащить меня на верёвке даже и в рай... Ничего дурного я не сделал, и никто не страдает, это я страдаю!
О л ь г а (Елене). Какова наглость?
Е л е н а (спокойно). Не надо сильных слов... они ничего не объясняют.
