Текст книги "История русского шансона"

Автор книги: Максим Кравчинский

«Звуковое письмо»: Москва – Геленджик

Технологии народных умельцев, как писали в те годы, «бодро шагали по Стране Советов».

Один из старейших московских коллекционеров Владимир Павлович Цетлин (р.1930 г.) в воспоминаниях, написанных по моей просьбе, рассказал, как это делалось в столице:

Я увидел впервые «ребра» в 1949 году на знаменитом Перовском рынке в Москве.

В качестве носителя записи в то время использовалась также привозимая из Германии пленка – децилит.

В первые годы размах деятельности владельцев рекордеров был небольшим. Однако спрос на записи постепенно увеличивался, «ребра» нравились, качество считалось приемлемым, цена – невысокой. Продажа шла, главным образом, из-под полы. В Москве наиболее популярными точками продажи были «Мосторг» (это сейчас ЦУМ) и магазин «Культтовары» на площади Дзержинского (снесен). Износ аппаратуры и недостаток специальной пленки вызвал к жизни народную инициативу: устройства записи были скопированы умельцами, налажено подпольное производство, в частности на заводе Подбельского. В качестве носителя использовалась проявленная рентгеновская пленка из медицинских учреждений. Так появились пресловутые «ребра».

В пятидесятые годы рекордеры были уже во всех южных курортных городах. В специальных павильонах под прикрытием вывески «Звуковое письмо» действовали самые настоящие фирмы грамзаписи. Официально здесь можно было записать голос курортника или музыку в соответствии с утвержденным списком. Ну, а неофициально – все что угодно. Кто-то шутил, что курьеры из Москвы привозили на юг чемоданы с «ребрами», а увозили с деньгами. Полагаю, что запись на пленку производилась на месте.

Индустрия так называемого «Звукового письма» заработала на полную мощность, соответствующими были и заработки. Бывший директор Быткомбината г. Геленджика рассказывал мне, что в этом городе были два павильона «Звукового письма», в которых трудились два брата-грека. Доходы их были настолько велики, что позволили купить в Ленинграде «Мерседес» (правда, трофейный). Любопытно, что братья со своим шумным музыкальным предприятием дождались эпохи песен В. Высоцкого (1961 год). Далее удача покинула их. Один из павильонов находился рядом с горисполкомом. Музыка звучала довольно громко. Голос Высоцкого и его блатные песни не понравились отцам города, и павильоны закрыли.

Успех самодельных записей был гарантирован их содержанием. Здесь царствовали в первую очередь напевы Петра Лещенко. Жанровая ниша между фольклором и танцевальной музыкой была как бы создана для Лещенко. Сопутствующие исполнители с разным успехом заполняли рынок, их имена иногда были нацарапаны на пленках. Авторы слов и музыки оставались неизвестными. Тиражировались певцы и певицы с незатейливым музыкальным сопровождением, патефонные пластинки, позднее – магнитофонные записи или долгоиграющие диски. Невысокое качество звучания записей нередко приводило к раздумьям: кто же все-таки поет? Отличить голоса таких певцов, как Константин Сокольский, Марек Белоруссов, от голоса Петра Лещенко иногда было невозможно, чем и пользовались продавцы. Дело доходило до анекдотов. Записи Николая Маркова с песнями «Журавли» и «Тоска по Родине» выдавались за записи Лещенко. Этот факт оказался живучим. В начале 1988 года известный коллекционер Оскар Борисович Хацет в передаче Московского радио уже не в первый раз доказывал: пластинок Лещенко с этими песнями не существует.

Гармония музыки таких композиторов, как Ипсиланти, Оскар Строк, Марек Вебер и других, их аранжировки были использованы в игре ресторанных ансамблей. Так в 40–50-х появился особый жанр отечественной ресторанной музыки. Вспомните Высоцкого: «…я ж такие ей песни заказывал, а в конце заказал „Журавли“.

Песни и мелодии, звучавшие в ресторанах и на танцплощадках, особенно курортного юга, быстро попадали на „ребра“, а покупатели развозили их по всей стране. Большая часть песен сейчас неизвестна. Не исполняются даже такие шедевры того времени, как „О, море в Гаграх“, „Гвоздики алые“, „Мы с тобою писем ждем крылатых“.

Важно было также другое. Слушая записи, скопированные с редких зарубежных патефонных пластинок на 78 оборотов, люди знакомились с легкой музыкой Европы и США, которая в нашей стране была неизвестна. Именно на „ребрах“ встретил я такие популярные мелодии, как „Караван“ Дюка Эллингтона, „Истамбул – Константинополь“, а „Караван“ Айвазяна на обычной пластинке мне не встречался до сих пор.

На „ребра“ попадали также бытовые, вагонные, студенческие песни, исполняемые под аккомпанемент гитары или аккордеона. Некоторые исполнители не скрывали своих имен: например, артисты Николай Рыбников и Анатолий Папанов, популярностью пользовались Н. Марков, В. Чуксин, Б. Чистов, ансамбль из Свердловска, ростовчане. Удивительно, что песен, которые принято называть „блатными“, в записях, за редкими исключениями (например Л. Утесов), не встречалось. Выскажу спорное утверждение, что покупатель такой песни еще не созрел. Хотя близкие по характеру романтические песни на стихи С. Есенина в записях были – например, в исполнении Александра Борисова („Улеглась моя былая рана…“ и другие).

Появление в середине 50-х годов бытового магнитофона изменило ситуацию сначала на рынке звукозаписи только в крупных городах. Преимущества магнитофона были очевидны, в эти же годы началось производство долгоиграющих пластинок на 33 оборота. На новый, как теперь говорят, формат перешли и меломаны и „писатели“ (продавцы записей на катушках). Вскоре вслед за метрополией угас и рынок „Звукового письма“ в провинции. Последней, по-видимому, закрылась знаменитая студия „Звуковое письмо“, находившаяся в начале ул. Горького в Москве, рядом с магазином „Подарки“. Командовавший там Алексей Иванович Черногоров еще некоторое время пытался заменить „ребра“ катушками, но безуспешно.

Сейчас записи на рентгеновских снимках превратились в предметы, милые только сердцу коллекционера.

Насколько мне известно, массовое изготовление пиратской продукции в 50-е годы расцветало только в нашей стране, Спрос на легальные патефонные пластинки не удовлетворялся, многие музыкальные жанры были запрещены. Этим и объясняется почти 15-летняя успешная конкуренция убогих по качеству записей на рентгеновских снимках. Время с тех пор прошло немалое, казалось бы, вопрос закрыт. И что же мы видим? Одновременно с многомиллиардной по доходам индустрией компакт-дисков вполне легально действует самодеятельность. Для нее специально выпускаются носители (CD-болванки), рекордеры. На профессиональном жаргоне процесс записи CD, как в давние времена, часто называют „нарезкой“, запись происходит в клубах и на дому (не путать с заводской пиратской продукцией). Остается только думать, что уже и на Западе и у нас в стране меломаны не удовлетворены содержанием музыкальных программ. Итак, да здравствуют „ребра“!»

«Мурка» от народных артистов

Легендарный советский актер и куплетист Бен Бенцианов вспоминал, как встречал в большой компании в одной из ленинградских квартир новый, 1953 год.

Расклад был такой – человек 15 со стороны актеров и их друзей, 15–20 человек из «Лениздата». За весь стол отвечали хозяева, а всю культурно-развлекательную часть взяли на себя мы… Мы – это Володя Татосов, Орест Кандат (саксофонист из джаз-оркестра Леонида Утесова)… и я.

…У нас с Володей было в числе прочих два шлягера. Один – песня вагонных «слепцов»-халтурщиков с очень смешным текстом, которая исполнялась на популярную тогда песенку «Как за Камой за рекой я оставил свой покой», и новый неожиданный текст очень известной песенки «На аллеях Центрального парка в каждой клумбе цветет резеда». И припев: «Потому что у нас каждый молод сейчас…» Мы же пели:

 
«На аллеях центрального парка
С пионером гуляла вдова…
И вдове вдруг его стало жалко,
И вдова пионеру дала…
Как же так, вдруг вдова
Пионеру дала?
Почему, растолкуйте вы мне?
Потому что у нас каждый молод сейчас
В нашей юной прекрасной стране…»
 

Наелись, напились, отсмеялись, натанцевались… Разошлись.

Через день я уехал в гастрольную поездку. Вернулся в конце января. Вошел в квартиру, жена говорит: «Только что звонили из Смольного. Они знают, что ты сегодня прилетаешь, и просили сразу же ехать туда…»

Тут раздался телефонный звонок от друга нашей семьи, майора КГБ Виктора Прохорова.

– Я знаю, тебя вызвали в Смольный. Сделай все, чтобы тебя не исключили из партии, иначе после этого ты можешь оказаться у нас. Такие случаи мы достаточно хорошо знаем…

…Приняли меня в парткомиссии обкома. Партследователь – очень сосредоточенная, очень строгая, очень пожилая дама с очень ассоциативной фамилией Сталева: «Расскажите о встрече нового года».

Рассказал.

«А вот тут, – она цитирует какое-то письмо, – сказано, что вы танцевали фокстроты и танго… Что ваша жена пела песни на английском языке…Что играли на саксофоне…Что рассказывали непристойные басни о наших выдающихся деятелях…»

По каждому эпизоду я дал объяснение… Затем партследователь попросила меня написать текст обеих песенок, о которых говорилось в письме-доносе одного из гостей. Написал.

Меня попросили выйти из кабинета и через некоторое время пригласили вновь.

«После получения этого письма, – начала Сталева, – мы на комиссии решили вынести решение об исключении вас из партии. Но вот сейчас по телефону я посоветовалась с членами парткомиссии, изложила свое мнение и товарищи согласились со мной. Вам будет вынесен строгий выговор с занесением в личное дело… В будущем ведите себя осмотрительнее…»

Во второй половине 50-х в обиход стали входить магнитофоны.

Эти «чудо-машины» стали могильщиками «музыки на ребрах». Обыватели получили возможность самостоятельно записывать все, что душе угодно. Именно появлением этих технических новинок мы обязаны дальнейшему повсеместному распространению самодеятельных песен, развитию бардовского движения, широкой популярности Булата Окуджавы, Владимира Высоцкого, Александра Галича, Юрия Кукина…

Первое время магнитофоны недоступны простым смертным: они дорого стоят и практически отсутствуют в продаже.

Их покупка по карману только партработникам, крупным ученым, дипломатам, мастерам спорта и кинозвездам. Тут же среди элиты распространяется мода на домашние посиделки с гитарой под звук тихо шуршащей магнитофонной ленты.

Поют все подряд: от «Двух громил» и «Таганки» до «Сиреневого тумана» и «Мурки». В Ленинграде и Москве ходят слухи, что пленки с «запрещенными» песнями, которые стали из-под полы продаваться на толкучках, записывают популярные артисты Евгений Урбанский, Олег Стриженов и Николай Рыбников.

Не знаю на счет двух первых, но записи, приписываемые «монтажнику-высотнику», получили столь широкое распространение, что ими заинтересовались в КГБ.

В документальной ленте об актере, снятой телеканалом ДТВ в серии «Так уходили кумиры», об этих музыкальных «опытах» говорится однозначно – не принадлежат они Рыбникову. В КГБ не ошибались: пригласили, дали гитару, «парень с Заречной улицы» спел – пленочку в лабораторию. Но находятся свидетели из старой гвардии меломанов, утверждающие, что не раз «присутствовали на домашних концертах Коли с его супругой Аллой Ларионовой». Кому верить? В 1961 году вышел фильм «Гибель империи», Рыбников играл там уголовника, который по ходу действия сидит в тюрьме и исполняет песню «Фонарики ночные» на стихи Глеба Горбовского. Этот факт стал поводом для некоторых молодых литераторов утверждать, что «Фонарики» «зажег» не Горбовский.

Дескать, написанные за десять лет до выхода на экран картины стихи просто не успели бы стать «народной» песней, а у самого Глеба Сергеевича связей для того, чтобы пропихнуть композицию в фильм, не было на тот момент абсолютно. Дескать, взял Горбовский эти «Фонарики» где-то в лиговских проходняках и парадных, когда много общался в юности со шпаной. Лично я не склонен этому верить: творчество мастера убедительно говорит о его мощном таланте. Но то, что его стихи корреспондируются с «судариками» Ивана Мятлева, написанными на 100 лет раньше, по-моему, бесспорно.

Возвращаясь к увлечению богемы 50–60-х гг. хулиганскими песенками, скажу, что в моей коллекции хранится запись матерных частушек, напетых Юрием Никулиным.

Юрий Владимирович страстно любил уличный и лагерный фольклор. В интервью «ЭГ», опубликованном 17.12.2003, он вспоминал:

На фронте, где-то в Латвии, в разбитом доме я нашел чистый альбомчик в твердом переплете. Стал записывать туда песни, которые слышал. Набралось около четырех сотен. Они в нашем доме до сих пор хранятся. Чего только там не было! А еще у нас, артиллеристов, в снарядном ящике всегда лежал патефон, обернутый телогрейкой. Естественно, пластинки того времени. Я был потрясен Вертинским. Так же, как и эмигрантом Петром Лещенко. Он был запрещен. Песни его у нас отбирали. Но мы слушали тайком. Я пел иногда песни Вертинского дома. Жена говорила: «Я тебя полюбила, когда ты запел: „В синем и далеком океане“…» Одной из моих любимых песен из альбомчика была «Споем, жиган, нам не гулять по воле…»

Оператор А. Петрицкий, вспоминая на страницах книги А. Иванова «Неизвестный Даль. Между жизнью и смертью» о съемках фильма «Мой младший брат» (1962 г.), говорил:

«…Олег Даль был заводила с гитарой. Играл на гитаре и пел какие-то там хулиганские песни. Песни такого, я бы сказал, романтически-уголовного характера. Может быть, там даже было что-то свое, но точно я не могу сказать. По-моему, он и тогда писал стихи, не скрывал этого, хотя и не показывал…»

Еще говорят, что известный актер Леонид Быков тоже пел и записывал «блатняк» под псевдонимом Ахтырский.

Говорят, немного «похулиганил» в этом направлении и Анатолий Папанов. Но, по-моему, многочисленные слухи об исполнении Папановым «махрового блатняка» появлялись из-за ряда концертов, напетых в 80-х одесским шансонье Владимиром Сорокиным, – талантливый импровизатор, он снимал голос Папанова просто «в ноль».

Единственная композиция, которую можно отнести в разряд жанровых, известна мне именно в исполнении Анатолия Дмитриевича – это песня нищего пьяницы из какого-то советского фильма:

«Люди добрые, посочувствуйте, инвалид обращается к вам, вы подайте на помин души, ну а проще всего на сто грамм…»

И еще занятный факт, опосредованно связанный с именем артиста: в 1993 году В. Котеночкин снял 18-ю серию знаменитого мультсериала «Ну, погоди!», которую посвятил скончавшемуся в 1987 году Папанову, чьим голосом долгие годы «говорил» Волк. Так вот, в одной из сцен детского мультфильма звучит… «Таганка»![37]37
  Что касается «Таганки», то есть версия, она написана сто лет назад народовольцем Иваном Ивановичем Гольц-Миллером (1842–1871). К сожалению, документально ни подтвердить, ни опровергнуть эту версию нельзя. В единственном поэтическом сборнике «Поэт-революционер И. И. Гольц-Миллер», изданном Всесоюзным обществом политкаторжан и ссыльно-поселенцев в 1930 году, эта песня отсутствует, что, однако, не является абсолютным доказательством того, что она Гольц-Миллеру не принадлежит, ибо содержание ее вовсе не революционно, а цензура в СССР не дремала. Первоосновой «Таганки» была «Централка», потому что «централкой» можно назвать любую тюрьму. Один из вариантов звучал так:
Цыганка с картами гадала правильно:«Дорога дальняя в Сибирь ведет…»Быть может, старая тюрьма ЦентральнаяМеня, преступничка, по-новой ждет.Централка! О, ночи, полные огня!Централка! За что сгубила ты меня?Централка! Я твой бессменный арестант,Погибли юность и талант в твоих стенахСижу я в камере, все в той же камере,Где, может быть, еще сидел мой дед,И жду этапа я, этапа дальнего,Как ждал отец его в семнадцать лет.Опять по пятницам пойдут свиданияИ слезы горькие моей женыДорога дальняя, тюрьма центральная,За что загублены тобою мы?Централка! Мир строго форменных одежд.Централка! Страна фантазий и надеждЦентралка! Ты нас от солнца хоронишьИ скоро всех нас превратишь в живой скелет!  М. З. Шуфутинский, записавший «Таганку» на пластинке «Побег» (Нью-Йорк, 1982 г.), в интервью, данном автору, вспоминал: «В 1990 году я был в Риге на гастролях. Ко мне пришел пожилой человек и принес истлевшую тетрадку, где были собраны разные песни и указан автор. Человек, ее написавший, сидел в 30-х годах в Рижском централе. Я помнил его имя, а со временем забыл.
  Меня все дергали, надо было ехать во Дворец спорта на выступление. Купить бы ее у него за любые деньги тогда, но…»


[Закрыть]

Между прочим, изначально планировалось, что озвучивать Волка будет Владимир Высоцкий, но после разгромной статьи в «Советской России»[38]38
  Имеется в виду статья «О чем поет Высоцкий» – «Советская Россия», 1968 г. (См. ниже). – М.К.


[Закрыть] чиновники отклонили кандидатуру «неблагонадежного» актера.

Зачем советские актеры и другие успешные в различных областях граждане исполняли «запрещенные песни»? Нервы хотели пощекотать? Стремились следовать модным течениям? Просто «оттягивались» на капустниках?

Нобелевский лауреат Иосиф Бродский, например, получал кайф от емкого и образного языка «одесских песен», разительно отличающегося от казенных штампов газетных передовиц. Владимир Фрумкин в книге «Певцы и вожди» приводит потрясающее свидетельство:

«Осенью 1963 года 23-летнего Иосифа Бродского пригласили на ужин с тайным намерением записать стихи молодого поэта. Когда все было выпито и съедено, а магнитофон включен, Бродский читать наотрез отказался, но выразил желание спеть и, усадив меня за пианино, неожиданно начал:

 
„Я и Рабинович раз пошли на дело…“
 

После „Мурки“, спетой с необычайным напором и страстью, хотя и не без иронии, Иосиф переключился на песни своего друга Глеба Горбовского (автора известных стихов „Когда фонарики качаются ночные“, „У павильона Пиво-Воды“, „Он вез директора из треста“, „На диване“ и т. д.)

Пел Бродский как-то по-особенному: он шел за словами, смаковал их, выделяя удачные поэтические находки, радовался отступлениям от осточертевшего официального языка».

Многие годы спустя, уже в эмиграции, получив Нобелевскую премию, часть средств Бродский, на паях с Михаилом Барышниковым и Романом Капланом, вложил в покупку здания на Манхэттене, ранее принадлежавшего сыну Фрэнка Синатры, где ими был открыт знаменитый русский клуб «Самовар». До недавнего времени там пела и… гадала легенда цыганского романса – Женя Шевченко.

Во время дружеских встреч в узком кругу Иосиф Бродский любил исполнять «блатные» песни. В архивах близкого окружения поэта сохранилось видео с таких вечеров.

Часть IХ. Барды-менестрели

«Песня написанная – не есть произведение завершенное. Завершается ее создание каждый раз в момент исполнения».

Юрий Лорес, автор-исполнитель

КСП vs шансона

А теперь давайте обратим внимание на развернувшееся в 60-е годы в СССР движение авторской песни, так называемый КСП, когда успешные в самых разных ипостасях люди (от журналистов до тренеров по фигурному катанию) взяли в руки гитары и показали общественности свои таланты.

Где лежат корни этого явления? Можно ли назвать бардовскую песню составной частью современного русского шансона? По-моему, без сомнений.

– О происхождении жанра писали разное, – начинает эссе «Введение в субъективную бардистику» автор-исполнитель Д. Сухарев. – Но с должной основательностью этим вопросом, кажется, никто не интересовался… К примеру, Юрий Левитанский узрел корни Окуджавы и Берковского в Вертинском, а корни Высоцкого – в Лещенко. Переставим местами – получится не менее правдоподобно. Да и откуда бы взяться таким экзотическим генеалогиям при таких прозаических биографиях?

Великий Окуджава писал:

«На какой почве выросла авторская песня? Это, во-первых, наш русский фольклор. Частушка – лаконичная, метафоричная и остроумная. Городской романс, солдатские песни».

В других случаях Булат Шалвович указывал на связь авторской песни с поэзией Дениса Давыдова и Аполлона Григорьева.

Дмитрий Сухарев – напротив, не склонен углубляться в исторические дебри:

«Испытания Великой Отечественной на время изменили лик советской песни.

В ней заметно прибавилось поэзии, достоинства, подлинных чувств. Такими чертами выделялись тексты Алексея Фатьянова – „Горит свечи огарочек“, „Где же вы теперь, друзья-однополчане“, „Соловьи, соловьи, не тревожьте солдат“. Без пяти минут „окуджавской“ была песня „Сережка с Малой Бронной“ на стихи Евгения Винокурова.

Эти песни любили не за красивые мелодии, тут было иное, неведомое прежде, небезопасное для власти.

Назову еще одно имя, Михаил Исаковский, и одно его стихотворение, „Враги сожгли родную хату“. Написанное в 1945 году, оно стало песней. Позже подверглось запрету, но Марк Бернес успел доставить песню людям. (Кстати, тоже достойное имя. Разве не у этого исполнителя советской песни учились ранние барды репертуарной политике и искусству интонации?)»

* * *

Очевидно, четкие границы жанра трудно поддаются пониманию. Но «демаркация» необходима, потому что, на мой взгляд, авторская песня, действительно, входит на правах самостоятельного стиля в глобальное явление под названием «русский шансон». Разделение творчества по жанрам, как и любая другая классификация, – это способ помочь людям сориентироваться в музыкальном океане. Но на деле оказывается, что сделать это четко довольно трудно. Возьмите, например, песню Митяева «Соседка» («Не наточены ножи»). В исполнении автора, особенно в ранних версиях (под одну гитару), – это практически эталонный образец творчества бардов, но та же композиция в версии Михаила Шуфутинского – уже становится шансоном, эстрадным хитом.

Или возьмем «геологическую» песню Юрия Кукина «Ну, что, мой друг, грустишь, мешает жить Париж?..» В авторском видении – это, нет сомнений, КСП. Но, спетая эмигрантом Славой Вольным, да еще в альбоме «Песня ГУЛАГа», да с оркестром, она приобретает не только новое звучание – иной смысл.

Рассуждая таким образом, можно, конечно, дойти до крайности – и тогда каждая отдельная песня или стих будет представлять из себя отдельный жанр.

Чтобы облегчить задачу, приходится изобретать всяческие способы группировать песни и стихи по различным параметрам, и часто получается так, что четкой границы между группами-жанрами нет, потому что они пересекаются!

Небольшой социологический опрос показал, что глобально в массовом сознании существует разделение бардов и шансона: кто сочиняет и исполняет свои вирши под гитару – барды, под аранжировку – шансон.

Но как в таком случае быть с Высоцким, Розенбаумом и другими артистами, которые исполняли свои песни и под гитару, и с оркестром? С этим соглашается и Сухарев:

«Например, Виктора Берковского и Веронику Долину поначалу бардами жестко не признавали, но потом ошибку гибко исправили, и они, каждый в свое время, обрели статус „ведущих авторов“. Напротив, Александра Розенбаума поначалу признали выдающимся бардом. Как-то летом, не помню, какого года, каждый, кто возвращался с Барзовки, делился восторженными ахами по этому поводу. Видимо, Розенбаум тогда посетил всесоюзное КСПшное лежбище и пел разомлевшим функционерам прямо на пляже. Очень скоро восторги поутихли, песни Александра Розенбаума были квалифицированы как кич, а сам он выпал из списка. Почему? Государство КСП ни перед кем не должно отчитываться за принимаемые решения».

Считается, что хрестоматийный бард – это человек, сам сочиняющий стихи и музыку и исполняющий произведение под собственный же аккомпанемент. Вроде бы все верно, но даже главный теоретик авторской песни Вл. Новиков удивленно признает:

«Не всякий из творцов авторской песни непременно предстает „един в четырех лицах“. Так, например, Александр Городницкий сочиняет стихи, мелодию, исполняет свои песни, но при этом аккомпанирует ему кто-то другой. Мир авторской песни нельзя представить без Дмитрия Сухарева, хотя он сочиняет только тексты, мелодии его песен принадлежат чаще всего Виктору Берковскому и Сергею Никитину, которые не пишут стихов, но как композиторы и певцы являются своего рода классиками, вошедшими навсегда в историю авторской песни. С „чужими“ стихотворными текстами работают Александр Дулов и Александр Суханов. Нередки были случаи, когда барды исполняли песни друг друга, что порой создавало путаницу и недоразумения по поводу авторства. Наконец, в движении КСП появился целый ряд певцов-исполнителей: благодаря им песни Юрия Визбора, например, звучат сегодня не только в записях, но и в разнообразных творчески-исполнительских интерпретациях…»

* * *

На заре своего появления бардовские песни скачут какое-то время в одной упряжке с городским романсом. И те и другие звучат из магнитофонов, и те и другие абсолютно не похожи на официальную эстраду, имена их авторов-исполнителей неведомы и загадочны. Тексты лагерного и уличного фольклора в рукописных песенниках школьников, студентов и юных барышень соседствуют с произведениями Анчарова, Аграновича, Охрименко, Окуджавы, Ножкина.

В ранних записях признанных мастеров авторской песни постоянно звучат «блатные» напевы. Сохранились пленки, где Галич поет «Стою я раз на стреме», «Идут на Север срока огромные», «Когда с тобой мы встретились…»; Окуджава – «Течет речка по песочечку…», «Город Николаев – фарфоровый завод…»; Высоцкий – «Таганку», «Долю воровскую», «На Колыме, где Север и тайга кругом…».

Да, и сочинения остальных часто оказывались выдержаны в схожей с шансонеткой, бульварной или хулиганской песней манере. Нельзя не признать, что и «принесенная», по выражению Ю. Даниэля, «на плечах реабилитированных» лагерная песня оказала колоссальное влияние на растущее сообщество советских «акынов и ашугов».