Текст книги "История русского шансона"

Автор книги: Максим Кравчинский

Вагонные песни

В послевоенные годы страна столкнулась с уникальным явлением – «вагонными» песнями, которые исполняли многочисленные инвалиды, калеки, нищие и просто не желающие ударно трудиться аферисты.

Их «армия» оказалась довольно внушительной. Они делили территории и изобретали новые методы получения денег от сердобольных граждан.

Писатель Эдуард Хруцкий в одном из своих очерков вспоминал о встрече в Средней Азии в 50-е годы с неким известным в дальнейшем поэтом-песенником. Как вспоминает Эдуард Михайлович, в ту пору «стихотворец» зарабатывал огромные (!) деньги, сочиняя песни для… профессиональных попрошаек.

Народная память сохранила много образцов подобных произведений безвестных авторов. Вот одно из них, которое пелось на мотив известной городской баллады «Парень в кепке и зуб золотой»:

 
Жил на свете хорошенький мальчик,
Для девчат он был просто гроза.
Кудри черные, черные брови,
Голубые большие глаза.
 
 
Просто не было в мире милее
Голубых его ласковых глаз.
«Это был ведь огонь, а не парень», —
Говорили девчата не раз.
 
 
Но настало тревожное время,
Над страною нависла гроза.
Взяли в армию милого друга —
Голубые большие глаза.
 
 
До вокзала его провожали
И подруга, и старая мать.
Уходил он в далекие дали,
Уходил милый друг воевать.
 
 
Дни за днями идут чередою,
Собираются месяцы в год.
Только парень чего-то не пишет,
Даже девушке писем не шлет.
 
 
Но однажды – число я не помню —
Темной хмурою ночью одной
Кто-то робко в окно постучался:
Это парень вернулся домой.
 
 
Перед матерью встал он смущенный,
Незнакомый, как будто чужой.
Кудри черные наголо сбриты,
Пулей выбит был глаз голубой.
 
 
«Я, мамаша, вернулся обратно,
Даже, может, я в этом не прав».
Только вместо руки его левой
Как-то странно болтался рукав.
 
 
«Даже девушка, милая Надя,
Будет встречи бояться со мной.
Так зачем я ей нужен, калека?
Ей понравился парень другой.
 
 
Только старая мать втихомолку
Будет слезы горячие лить.
Я калека, калека, калека,
И калекою мне всю жизнь быть».
 

Пережившая войну в Волхове Г. Е. Мальцева рассказывала, как в 7-летнем возрасте, спасаясь от голода, сама ходила с песней по поездам:

«Жизнь была не менее трудная, чем во время войны. Не было только обстрелов и бомбежек.

По вагонам ходили одноногие с гармошкой. Помню песню, которую пел один из них:

 
Эх, озера, широки озера,
Мне вовек вас не забыть.
 

Здесь существовала конкуренция за кусок хлеба. Я тоже пела песни по вагонам паровичка. Помню до сих пор тексты этих песен.

 
Этот случай совсем был недавно,
Ленинградскою жаркой порой.
Инженер Ленинградского фронта
Пишет письма жене молодой:
 
 
„Дорогая жена, я калека,
У меня нету правой ноги,
Нет и рук, они честно служили
Для защиты родной стороны“.
 
 
От жены я письмо получаю,
С ней я прожил всего восемь лет.
Она только в письме написала,
Что не нужен, калека, ты мне…
 

Мне не было еще семи лет, маленькая девочка, голос звонкий, песни жалостливые, а люди добрые. Отдавали последнее, хотя у самих ничего не было. Звонкий голос и хорошенькая мордашка очень действовали на людей, которые сами немало пережили.

Пела еще много песен. Конечно, это было далеко от настоящего пения. Но народу это нравилось…»

* * *

^{Михаил Гулько во время работы над пластинкой «Песни военных лет». США, 1984 г.}

«Крестный отец русского шансона», эмигрантский певец Михаил Гулько вспоминал о своем пребывании во время войны в эвакуации на Урале:

«…Самым ярким впечатлением от эвакуации стали не мерзости голодной уличной жизни, а воспоминание о песне, что услышал тогда.

Однажды морозным зимним днем я после уроков отправился побродить на челябинский рынок и перед центральным входом увидел картину, которую по сей день помню в мельчайших деталях. Прямо на снегу, на крошечной деревянной тележке сидел молодой, красивый, белокурый морячок без ног. Ноги отрезаны по самый пах.

Рядом с тележкой лежали деревянные бруски, с помощью которых он передвигался, а на груди у него висела маленькая гармошка-хромка, и он пел свою песню под ее нехитрый аккомпанемент на мотив „Раскинулось море широко“.

 
Я встретил его близ Одессы родной,
Когда в бой пошла наша рота.
Он шел впереди с автоматом в руках,
Моряк Черноморского флота.
 
 
Он шел впереди и пример всем давал,
Он был уроженец Ордынки,
А ветер его лихо кудри трепал
И ленты его бескозырки.
 
 
Я встретил его после боя в огне
В украинской чистенькой хате.
Лежал он на докторском белом столе
В кровавом матросском бушлате.
 
 
Тринадцать ранений хирург насчитал,
Две пули засели глубоко.
В бреду наш отважный моряк напевал:
„Раскинулось море широко“.
 
 
Ай, доктор родной, если будешь в Москве
Зайди ко мне в дом на Ордынку.
Жене передай мой горячий привет,
А сыну отдай бескозырку.
 
 
Напрасно старушка ждет сына домой,
Ей скажут – она зарыдает,
А волны бегут от винта за кормой,
И след их вдали пропадает.
 

Перед морячком лежала перевернутая бескозырка, полная красных „тридцаток“ с портретом Ленина. Рядом стояла девушка – скорее всего, сестра – с длинной толстой косой и убирала деньги, не вмещавшиеся в бескозырку, в холщовый мешок.

Много раз я приходил на базар и, словно завороженный, стоял и слушал, как он поет. Столько лет прошло, а помню все, словно вчера это было.

Я редко исполняю эту вещь, только в компаниях близких – и не было случая, чтобы люди не плакали после нее»[35]35
  М. Гулько. Судьба эмигранта. (См. библиографию.)


[Закрыть].

* * *

Старожилы припоминают, что большой популярностью в среде «нищих музыкантов» пользовалась старинное, времен Первой империалистической, сочинение князя Константина Романова (1858–1915):

 
Умер, бедняга! В больнице военной
Долго родимый лежал;
Эту солдатскую жизнь постепенно
Тяжкий недуг доконал…
Рано его от семьи оторвали:
Горько заплакала мать,
Всю глубину материнской печали
Трудно пером описать!
С невыразимой тоскою во взоре
Мужа жена обняла;
Полную чашу великого горя
Рано она испила.
 

* * *

Другой классик жанровой песни автор-исполнитель Игорь Сатэро (р.1947) рассказывал мне, как в 9-летнем возрасте вместе со своим знакомым «дядей Валей» – профессиональным нищим, косившим под слепого и игравшим на аккордеоне, – ездил в электричках и пел, аккомпанируя себе на маленькой гитаре.

 
Я вернулся с войны,
А жены моей нет.
Вышла замуж она за другого
И детей забрала,
Вещи все продала,
Чтоб не видеть калеку больного!
Я за Родину шел своей грудой вперед
В меня немцы-фашисты стреляли!
Я не знал, идиот, что родные мои
Так постыдно солдата предали.
И хожу я теперь по вагонам один,
Все смотрю, не жена ли с детьми?
Так подайте копеечку мне, гражданин….
 

Но к концу 50-х надтреснутые голоса калек перестали звучать на улицах, вокзалах и площадях окончательно. Безрукие и безногие герои войны портили глянцевую картинку советской действительности.

Министр МВД Круглов в конце февраля 1954 года пишет Хрущеву: «Несмотря на принимаемые меры, в крупных городах и промышленных центрах страны все еще продолжает иметь место такое нетерпимое явление, как нищенство… Во втором полугодии 1951 г. задержано 107 766 человек, в 1952 г. – 156 817 человек, а в 1953 г. – 182 342 человека. Среди задержанных нищих инвалиды войны и труда составляют 70 %, впавшие во временную нужду – 20 %, профессиональные нищие – 10 %.

Причина:…отсутствие достаточного количества домов для престарелых и инвалидов и интернатов для слепых инвалидов… Борьба с нищенством затрудняется… тем, что многие нищенствующие отказываются от направления их в дома инвалидов… самовольно оставляют их и продолжают нищенствовать. Предлагаю преобразовать дома инвалидов и престарелых в дома закрытого типа с особым режимом…»

* * *

В наши дни бродяг тоже немало, но вот парадокс – их песенный фольклор абсолютно утрачен. Почему? Редко-редко можно нынче увидать, как ходят по вагонам с гармошкой и поют нищие, а если поют – то ничего оригинального.

Недавно уезжал в Питер – видел таких у площади «Трех вокзалов». Пели.

«Аристократию помойки» Трофима.

Часть VIII. Песни на «ребрах»

Трофейный аппарат

Отгремела война, и победители стали возвращаться домой. Кому подфартило, везли из поверженной Германии заслуженные трофеи. Крупные чины отправляли вагоны с картинами, сервизами, хрусталем и даже автомобилями «Хорьх» или «Мерседес». Средний офицерский состав тащил на себе чемоданы с коврами, часами, и пластинками. Добычей рядовых становились вещицы поскромнее.

Наряду с предметами быта, недоступными простым советским гражданам, наши смекалистые умельцы обращали свой взор на новинки западной техники.

Так в Союз попадали огромные пишущие машинки «Ундервуд», аккуратные патефончики «Электрола» и загадочные аппараты фирмы «Телефункен», предназначенные (о, чудо!) для копирования граммофонных пластинок.

Замученные «барабанными» песнями о том, «как хорошо в стране советской жить», граждане испытывали настоящий культурный голод, и вскоре нашлись «кулибины», готовые его удовлетворить.

Как ни боялись Сталина, как ни трепетали граждане Страны Советов от одного лишь взмаха руки тирана, но углядеть за каждым стареющему диктатору становилось все сложнее. Уже в середине 40-х по всей стране создаются целые синдикаты по изготовлению и продаже «запрещенных» песен на самодельных пластинках.

^{Борис Тайгин. Конец 50-х годов.}

Начиналась эра музыки на «ребрах»!

Очевидец и непосредственный участник событий ленинградский поэт Борис Иванович Тайгин (Павлинов, 1928–2008) изобразил масштабное полотно эпохи в статье

«Рассвет и крах „Золотой собаки“»

История, о которой я вкратце попытаюсь рассказать, в какой-то степени известна старшему поколению горожан – своеобразным и странным на первый взгляд сочетанием слов: «Музыка на ребрах». Начало ее восходит к концу 1946 года, когда на Невском проспекте, в доме № 75, артелью «Инкоопрабис» была создана студия «Звукозапись». Инициатором этого интересного нововведения, еще не знакомого горожанам, был талантливый инженер-самородок Станислав Казимирович Филон, который привез из Польши немецкий аппарат звукозаписи фирмы «Телефункен». На этом диковинном аппарате предусматривалось механическим способом вырезать на специальных полумягких дисках из децилита звуковые бороздки, то есть фактически создавать граммофонные пластинки, причем не только копировать фабричные пластинки, но и производить запись непосредственно через микрофон. Студия была открыта под вывеской «Звуковые письма»: люди приходили в студию и наговаривали через микрофон какую-либо короткую речь, либо напевали под гитару, аккордеон или пианино какую-то песенку. (Разумеется, децилитовых дисков не имелось, и записи производились на специальной мягкой пленке, предназначавшейся для аэрофотосъемки!) Но все это было лишь ширмой, официальным прикрытием. Главное же дело, ради чего и была рождена эта студия, было в изготовлении нелегальным путем так называемого ходового товара с целью его сбыта. (Как теперь сказали бы – «с целью бизнеса»).

^{Аппарат для записи музыки «на ребрах». Хранится в Музее ТВ и радиовещания.}

Как это происходило? После окончания рабочего дня, когда студия закрывалась, как раз и начиналась настоящая работа! За полночь, а часто и до утра переписывались (в основном, на использованные листы рентгеновской пленки, на которой просматривались черепа, ребра грудной клетки, кости прочих частей скелета) джазовая музыка популярных зарубежных оркестров, а главное – песенки в ритмах танго, фокстрота и романсов, напетых по-русски эмигрантами первой и второй волны эмиграции из России. В их число попал и Александр Вертинский, вернувшийся в Россию еще в 1943 г., но пластинки которого находились в те годы под запретом. Также писали песни с пластинок 20-х годов молодого Леонида Утесова – такие как «Гоп со смыком», «Лимончики», «Мурка» и другой подобный репертуар. В числе зарубежных исполнителей, певших на русском языке, были такие известнейшие имена, как Петр Лещенко (иногда вместе со своей женой Верой Лещенко), Константин Сокольский, Владимир Неплюев, Леонид Заходник, Юрий Морфесси, Иза Кремер, Мия Побер, Алла Баянова. Переписывали и ансамбли гастролировавших по странам Европы цыган, среди которых особенно славились парижские цыгане, где солистами были Владимир Поляков и Валя Димитриевич. Имели спрос и песни, напетые в 30-е годы Вадимом Козиным…

По утрам, в назначенное время, приходили с черного хода сбытчики-распространители, получали десятки готовых пластинок, и этот «товар» шел «в люди». Таким образом, настоящие, любимые молодежью тех лет лирические и музыкально-танцевальные пластинки – в пику фальшиво-бодряческим советским песням – проникали в народ. Музыкальный «железный занавес» был сломан!

Пластинки с пением Петра Лещенко и Константина Сокольского завладели самыми сокровенными уголками моей души, ибо резко контрастировали с музыкальной советской фальшью! Я мог часами наслаждаться слушанием мелодичных танго и бархатным баритоном Петра Лещенко! Но для постоянного пополнения такой музыкальной коллекции денег бедному студенту брать практически было негде. Хорошо, что еще как-то хватало на питание. И вот однажды, находясь в очередной раз в студии у Станислава Филона, я познакомился там с таким же любителем песен Петра Лещенко, молодым человеком Русланом Богословским, как потом оказалось – моим одногодком. После нескольких встреч и закрепления дружбы он поделился со мной своей мечтой: «Хорошо бы самим иметь звукозаписывающий аппарат и, ни от кого не завися, делать такие же пластинки». Я эмоционально поддержал эту идею, хотя верил в ее реализацию весьма слабо. Однако Руслан оказался «человеком дела». Внимательно изучив в студии Филона принцип работы аппарата и проведя ряд необходимых замеров, Руслан сделал рабочие чертежи, после чего нашел токаря-универсала, взявшегося изготовить необходимые детали. Короче говоря, летом 1947 года великолепный самодельный аппарат для механической звукозаписи был готов. Все остальное приобрести уже не представляло особых трудностей: в поликлиниках города годами копились подлежащие уничтожению старые рентгеновские снимки, и техники были только рады освободиться от необходимости периодически сжигать пленки; металлические резцы Руслан вытачивал сам, а резцы из сапфира приобретались на знаменитой «толкучке» у Обводного канала…

Уже первые музыкальные пленки потрясли нас как качеством звучания, так и простотой изготовления. Эти пластинки ничем не уступали филоновским, и Руслан не преминул принести в студию несколько таких пластинок – похвастать качеством и продемонстрировать, что монополия Филона лопнула! Тот понял опасность возникшей конкуренции, но было уже поздно, – началась торговая война.

^{Пластинка «на ребрах».}

Через очень короткое время многие сбытчики Филона переметнулись к Руслану, оценив значительно более высокий уровень качества звучания. Филон «рвал и метал», но рынок сбыта был победно завоеван Русланом! Кроме меня, делавшего из рентгеновских пленок круглые диски-заготовки с дырочкой в центре для будущих пластинок, да иногда писавшего тексты «уличных» песен, Руслан привлек к постоянному участию в процессе изготовления пластинок своего приятеля Евгения Санькова – профессионального музыканта, в совершенстве владевшего аккордеоном. Кроме того, Евгений был фотографом-репродукционистом очень высокого класса! Это для Руслана была поистине «двойная золотая находка»: Евгений с удовольствием включился в деятельность нашего коллектива, который я предложил впредь именовать студией звукозаписи «Золотая Собака», изготовил для этой надписи резиновый штамп, и на каждую изготовленную Русланом пластинку ставили такой оттиск. Это было важно еще и потому, что в городе стали расти, как грибы, кустари-халтурщики, пробовавшие на каких-то приспособлениях делать мягкие пластинки. Само собой, их качество не лезло ни в какие ворота: сплошные сбивки бороздок и нарушенная скорость – кроме хрипа с шипением их продукция ничего не издавала, но новичок об этом узнавал, лишь придя домой и поставив такое изделие на проигрыватель… А со штампом «Золотая собака» пластинки как бы имели гарантию качества, и очень скоро покупатели поняли и оценили это новшество: пластинки Руслана всегда шли «нарасхват»!

Вскоре Евгений Саньков совершил своеобразную революцию в деле изготовления мягких пластинок: он предложил, предварительно смыв с пленки эмульсию с изображением ребер, наклеивать образовавшуюся прозрачную пленку на изготовленный фотоснимок, причем пленка автоматически приклеивается к фотоснимку за счет эмульсии на самом снимке! А потом – вырезается круг, делается запись, и пластинка готова! Вместо дурацких ребер – и на более прочной основе! – любого вида фотоизображение! Выигрыш двойной: прочность и великолепный внешний вид! Не удержавшись от тщеславного хвастовства, Руслан снова пришел в студию к Филону и показал такую пластинку. Филон в первую минуту был в шоке, но, вовремя опомнившись, он, изобразив наивность, спросил, как такое достигнуто? Руслан раскрыл секрет. Естественно, в скором времени в студии на Невском, вместо зеленой аэропленки, появились пластинки с изображением Медного всадника и надписью по кругу: «Ленинградская студия художественной звукозаписи».

Шло время. Город постепенно наводнялся зарубежным джазовым репертуаром и песенками, напетыми по-русски зарубежными исполнителями. Так прошли 1947, 1948, 1949-й и заканчивался 1950 год. Приближался ноябрьский коммунистический праздник. И вот 5 ноября – с раннего утра и до позднего вечера – по всему городу пошли повальные аресты всех тех, кто так или иначе был причастен к изготовлению или сбыту «музыки на ребрах». Были заполнены буквально все кабинеты ОБХСС на Дворцовой площади, куда свозили всех арестованных, а также конфискованные звукозаписывающие аппараты, пленки, зарубежные пластинки-оригиналы и все прочие атрибуты! Арестовано в этот черный день было, говорят, человек шестьдесят. Кто-то был в ходе следствия выпущен. Все арестованные были разделены на отдельные группы. Спустя одиннадцать месяцев нахождения под следствием нас троих – Руслана Богословского, Евгения Санькова и меня – объединили в группу и судили одновременно, в сентябре 1951 года. В одном из пунктов обвинительного заключения мне инкриминировалось «изготовление и распространение граммофонных пластинок на рентген-пленке с записями белоэмигрантского репертуара, а также сочинение и исполнение песен, с записью их на пластинки, хулиганско-воровского репертуара в виде блатных песенок». Сегодня такое обвинение я бы посчитал смехотворно-издевательским, кощунственным и не стоящим выеденного яйца. Но, увы, пятилетний срок мне все-таки был присужден. (Евгений Саньков тоже получил 5 лет. Руслан Богословский отделался тремя годами.) Так или иначе, но следует признать, что властям на некоторое время удалось остановить производство вышеупомянутых граммофонных пластинок.

^{Руслан Богословский. Около 1961 г.}

Освободившись из заключения по амнистии 1953 года, все мы вскоре опять встретились. Руслан по сохранившимся чертежам восстановил звукозаписывающий аппарат, и возрожденная «Золотая собака» с новыми силами и удвоенной энергией приступила к творческой работе! Усовершенствованный Русланом аппарат теперь мог – шагая в ногу со временем – писать и долгоиграющие пластинки со скоростью 33 оборота в минуту! Филон посчитал это новшество излишним и по-прежнему писал пластинки со скоростью 78 оборотов в минуту: это было быстрее и проще в изготовлении. Тем более что любители этих музыкальных жанров, изголодавшиеся за период нашего вынужденного отсутствия, покупали любые пластинки без особых претензий.

Но 1957 год опять принес огорчение Руслану: он вновь был арестован по доносу предателя-осведомителя, втеревшегося в доверие как сбытчик… Отсидев три года в лагере «Белые Столбы» под Москвой, Руслан возвратился в Петербург и, собрав друзей, в третий раз восстановил деятельность легендарной «Золотой собаки»!

Эти три года прошли для него даже с некоторой пользой. Дело в том, что у Руслана было достаточно времени для досконального изучения специальной литературы, рассказывающей во всех подробностях о технике изготовления шеллачных и полихлорвиниловых граммофонных пластинок. На торжестве первой встречи Руслан объявил нам, что, параллельно с возобновлением перезаписи долгоиграющих мягких пластинок, он будет готовиться к изготовлению настоящих, как делают их на заводе, твердых пластинок! Мы от удивления пооткрывали рты, ибо сделать заводскую пластинку в домашних условиях нам казалось невероятным. Но конец 1960 года опроверг наши сомнения: в одну из наших «рабочих встреч» Руслан показал нам две небольшие пластинки, имеющие в центре огромные дырки (такие пластинки – на 45 оборотов в минуту – применяются в музыкальных автоматах, устанавливаемых, как правило, во многих зарубежных кафе). Никакой этикетки на них не было. Поставив их на проигрыватель, мы услышали неподражаемого Луиса Армстронга, исполняющего под джаз «Очи черные» и «Человек-нож», а на другой пластинке был рок-н-ролл в исполнении джаз-оркестра Билла Хэлли. Пластинки были абсолютно как заводские – разве что не было этикеток. «Вот, – сказал Руслан, – что можно сделать в домашних условиях, если иметь светлую голову, золотые руки, верных людей и соответствующую технику: гальваническую ванну, плунжерный насос, соединенный с прессом, и, конечно, оригинал, с которого требуется скопировать матрицу».

Восхищению и восторгу нашему не было предела. Фактически это еще одна революция, еще один гигантский шаг вперед в деле изготовления пластинок в домашних условиях. Да еще каких – полностью идентичных заводским! Евгений Саньков изготовил соответствующие заводским оттискам этикетки, и новое дело получило восхищенное признание первых владельцев этих удивительных пластинок. На этот раз «Золотая Собака», одновременно выпуская как мягкие, так и твердые пластинки, просуществовала чуть больше года. Органы ОБХСС, предварительно выследив нового помощника Руслана, задержали его и вынудили рассказать о деятельности Руслана, касающейся изготовления пластинок, во всех подробностях, после чего, тщательно подготовившись, арестовала «идейного вдохновителя» как раз в момент процесса изготовления твердой пластинки. На этот раз судили Руслана Богословского показательным судом, состоявшемся в Доме техники на Литейном пр., 62. И опять Руслан получил три года.

После наступления «хрущевской оттепели» многие запреты в стране были сняты. В частности, в музыкальных магазинах стали появляться пластинки с танцевальными и джазовыми мелодиями. Но главное – в продаже появились различные модификации новой техники, именуемой магнитофонами. Они за баснословно короткий срок полностью вытеснили мягкие пластинки! Эпоха «музыки на ребрах», после 15 лет победного шествия, окончательно закончилась, уступив свой насиженный трон новому властителю умов – магнитофону! Началось повальное увлечение записями и перезаписями на ленты магнитофонов, коллекционирование записей, составление фонотек. Но в период 1946–1961 годов в больших городах России центральное место на «музыкальном фронте» занимали мягкие граммофонные пластинки, изготовленные на рентгеновских пленках! Эта легендарная «музыка на ребрах» несла в молодежные массы тех лет современную музыкальную культуру – в пику надуманной, глупо-наивной, комсомольско-бодряческой, фальшиво-патриотической белиберде! И сам, ставший живой легендой, Руслан Богословский, как патриарх этой эпохи, бесспорно останется в истории борьбы с тоталитарным режимом – борьбы через распространение лирической музыки и джаза – то есть той музыки, которой как воздуха не хватало послевоенному поколению молодежи!

В конце 50-х годов молодой инженер-электронщик, приобретший себе магнитофон МАГ-8, а заодно под руководством Руслана сконструировавший звукозаписывающий аппарат – Виктор Смирнов, – тоже серьезно увлекся разными экспериментами на звукозаписывающих приборах, но не ради наживы и «левых» заработков, а ради самого процесса записи! Таким образом он с удовольствием записывал пение обладателя бархатного баритона Сержа Никольского, которому аккомпанировали трое его друзей-гитаристов. Серж Никольский пел городские и цыганские романсы, а также мои тексты, положенные на мелодии танго. Все эти записи относятся к периоду с 1958 по 1964 год. Но уже в начале лета 1962 года я привел к Виктору моего знакомого коллекционера зарубежных пластинок Рудика Фукса, который, в свою очередь, привел с собой певшего лирическим тенором молодого человека – Аркадия Звездина… Именно в этот день 1962 года было придумано для него его артистическое имя – Аркадий Северный!

Руслан Богословский тихо и мирно жил со своей семьей в загородном доме в поселке Токсово под Петербургом. К сожалению, его не стало в 2003 году. Евгений Саньков в конце 70-х сильно злоупотреблял алкоголем, окончательно спился, а однажды отравился плохо очищенной политурой и умер, сидя на стуле, с аккордеоном в руках.

Я же с начала 60-х годов серьезно увлекся литературой: пишу стихи, песни, тематические очерки. В 1992 году выпущен сборник моих стихов[36]36
  Данная статья была написана в 1999 году. В 2008-м ее автор Б. Павлинов (Тайгин) скончался в Петербурге вскоре после съемок фильма «Музыка на ребрах» для канала НТВ. – М.К.)


[Закрыть].

* * *

Процесс производства «звуковых писем» увлек сотни представителей советской молодежи. Не стал исключением и знаменитый в прошлом вратарь ленинградского «Динамо» – а позднее спортивный комментатор – Виктор Сергеевич Набутов (1917–1973), который по просьбе друзей напел в помещении одной из студий дюжину дворовых баллад.

^{Спортсмен и певец Виктор Набутов.}

В интервью столичной газете «Мегаполис-экспресс» (2005 г.) сын Виктора Сергеевича, известный телеведущий Кирилл Набутов, делился семейной легендой:

«В начале 50-х годов мой отец был отстранен от эфира и отдан под суд за исполнение песен Вертинского и Лещенко. У папы был своеобразный голос, пел очень хорошо. В компаниях, для друзей. А потом ему предложили записаться на пластинки. Их записывали „на костях“ – рентгеновских пленках – и продавали нелегально. Были следствие, суд. По-моему, человек, который выпускал и продавал пластинки, был осужден. Отец мой – нет. Там все повернулось неожиданным образом. Моя мама – музыковед, к нам ее консерваторские коллеги приходили в гости. В том числе один известный ленинградский музыковед, который и был приглашен судом как эксперт, чтобы заклеймить низкий художественный уровень рентгеновских пластинок. А время было сталинское – 1951 год. Музыковед нес какую-то ересь про низкий художественный уровень. Тогда мой папа попросил слова: „Граждане судьи! Да этот же эксперт у меня дома, когда я исполнял эти песни, стоял возле рояля и притоптывал в такт ногой!“ Все обратилось в анекдот. Учитывая популярность отца как футболиста и комментатора, его артистизм, даже судьи отступились. Но с радио он тогда вылетел».

По утверждению Кирилла Викторовича, пленки с голосом его отца сохранились. О суде над комментатором официальные органы предпочли умолчать, и болельщикам только оставалось гадать, куда же подевался их любимец.