Текст книги "Хозяин небесных гор"
Автор книги: Максим Зверев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
ПОД ТРОПОЙ АРХАРОВ
Горы Джунгарского Алатау тянутся вдоль государственной границы, а отроги их кончаются недалеко от Алма-Аты. Это край непуганых зверей – оленей, архаров и медведей, и на охоту сюда приезжал даже какой-то иностранный принц, большой любитель редкостных рогов.
О кладбище архаров в этих горах я услыхал от геологов. Они обнаружили его в верховьях речки Бурха севернее Джаркента. И вот мы с проводником, старым казаком из Семиречья, покачиваемся в сёдлах, пробираясь берегом горной речки Бурха. Я имею при себе лицензию на отстрел крупного архара, чучело которого я должен изготовить для Международной выставки.
За весь день езды не встретилось ни одного посёлка или пасеки. Кругом густые ельники, не знакомые с топором, высокое разнотравье в сырых местах скрывало проводника на коне. Всё, как сто, а может, и тысячу лет назад...
Ночевали мы у костра на берегу, устроившись под ветвями огромной тянь-шаньской ели, способной задержать воду даже в самые сильные дожди. Дереву не менее четырёхсот лет. Кто знает, может, оно впервые на своём веку приютило людей под собой. Остатки нашего костра теперь послужат «визитной карточкой» для будущих путников.
– Чуть свет надо быть на месте, – сказал проводник и лишил меня сна до полуночи: я никак не мог уснуть, воображая встречу с архарами, которых, по его словам, будет «сколь хочешь».
А может быть, заодно удастся разгадать тайну их кладбища? Хотелось поговорить, но старый казак как лёг на потник, подложив под голову кожаную подушку от седла, так сразу и заснул. Забылся я лишь перед рассветом. Мне показалось, что я только что уснул, а казак уже тряс меня за плечо:
– Пора, однако, вставать! Не опоздать бы!
Ещё не рассеялись сумерки, когда мы уже были на месте. Остановились за скалистым мысом.
– Ихняя тропа вон там, – сказал проводник, показывая на отвесную скалу над ущельем. – Здесь и подождём.
Лежать за камнем пришлось долго. Солнце осветило вершины Джунгарского Алатау, а у нас на дне ущелья было холодно и сыро от росы. На каменистых россыпях закричал петушок-кеклик. Красавица синяя птица села неподалёку от нас и стукнула о камень небольшим османчиком, пойманным в заливе. Заинтересованный, я подался вперёд, но птица заметила нас, вскрикнула и улетела, оставив рыбку на камне.
– Как бы зверя не спугала, – проворчал старик.
Однако синяя птица не испугала архаров. Не прошло и минуты, как проводник толкнул меня локтем: на обрывистой тропе, высоко над нами, спокойно шла архарка, а за ней семенил ягнёнок. Только когда животные скрылись за поворотом скалы, я заметил внизу груды костей и много мощных рогов. Это и было кладбище архаров, о котором я слыхал от геологов.
Новый толчок в бок – на тропе появились два молодых архара. И они спокойно прошли по тропе, не подозревая о нашем присутствии. Ещё раз мимо прошли две архарицы с ягнёнком.
И вдруг вот он! На тропе показался старый архар с огромными рогами. Вряд ли представится ещё раз такой случай. Я поднял карабин над камнем, поймал архара в прицел, но, волнуясь, не учёл близкого расстояния и взял выше, чем надо. Пуля громко шлёпнула в скалу над самой его головой. Звук выстрела покатился по горам, угасая, а красавец архар бросился вперёд по тропе, соря вниз камешками. Вот и поворот скалы, сейчас зверь скроется за ним. Я лихорадочно ловлю его вторично на мушку, но не успел нажать на спуск, как тропа на скале опустела – архар исчез, не добежав до поворота. Глухой удар тяжёлого тела о камни всё объяснил: архар сорвался с тропы... Когда мы подбежали, он был уже мёртв.
– Понял теперь, откуда здесь кладбище? – спокойно спросил проводник. – Рожища-то пудовые...
– Ну и что?
– Как – что? Тропа узкая, рожища-то царапаются по стене. Если спокойно идёт, то и проходит, а побежит, где узко, рогом о стену ударит, рог его и столкнёт. Каждую зиму бьются здесь, когда за своими красавицами гоняются.
Фотографирование, измерения, снятие шкуры, засолка и упаковка заняли много времени.
Проводник сходил за лошадями, сварил обед, а я ещё возился со шкурой.
После обеда я слазил на тропу. Карниз был так узок, что я побоялся пройти по нему и только издали мог рассмотреть кое-где царапины от рогов на стене.
Я с трудом преодолел в себе желание остаться здесь ещё на одну ночь и окончательно убедиться в правоте слов старого казака. Но ценнейший экспонат мог испортиться, и мы тронулись обратно. А я дал себе слово, что при первой же возможности ещё раз побываю здесь.
СТАРЫЙ СЕКАЧ
Лунную ноябрьскую ночь табунок диких свиней проводил на берегу залива Балхаша. В густых зарослях тростника свиньи чувствовали себя в полной безопасности: даже за несколько метров их невозможно было заметить. Ни один враг не мог подобраться сюда – так громко хрустел сухой тростник. Всходы его торчали как свечи, и кабаны с треском ломали их и ели.
С первыми холодами многое начинало решаться в жизни диких свиней. У кабанов наступила пора яростных драк из-за права быть хозяином стада.
Вызывающе задрав хвост, молодой кабан впервые в жизни стал перед старым секачом и загородил собой свиней. Он взъерошил щетину на загривке, сердито зачавкал и застучал белыми, ещё не загнутыми клыками. Это был рискованный вызов с его стороны.
Старый секач удивлённо, предостерегающе загудел. Он выставил жёлтые загнутые клыки и натопорщил огромные мохнатые уши, порванные в драках с соперниками. Дыбом встали щетина и хвост. Вызов молодого нахала был принят. Старик был вдвое тяжелее, и за плечами у него опыт многих боёв, в которых он не знал поражений.
Соперники враз бросились друг на друга. Могучим ударом длинной морды старик легко отбросил молодого кабана, тот кубарем полетел в тростник. Но молодость и вёрткость были на его стороне. Не успел старый секач повернуться, как получил сильный удар клыком в заднюю ногу. Резкая боль привела его в ярость. Грозно ухнув, секач, как танк, пробил заросли, опрокинул противника и стал наносить ему удар за ударом жёлтыми клыками. С поросячьим визгом молодой кабан обратился в позорное бегство. Право старого секача быть вожаком оказалось и на этот раз непоколебленным.
В коротком поединке молодой кабан отделался только синяками. Если бы старые секачи имели не загнутые, а такие же прямые клыки-ножи, как у молодых кабанов, вряд ли подрастала бы смена – весь молодняк погибал бы в первом в их жизни поединке.
На шумный бой кабанов свиньи и поросята не обратили ни малейшего внимания. При свете луны они спокойно вспарывали почву упругими рылами и чавкали корневищами тростника.
Прошло несколько дней. В Семиречье неожиданно наступила сильная оттепель. «Бабье лето» обмануло своим теплом некоторые чересчур доверчивые яблони, и они, несмотря на ноябрь, стали покрываться цветами, как весной. В ущельях гор кое-где зацвела черёмуха. На южных склонах застрекотали кузнечики и кобылки, а в горных ельниках забормотали по-весеннему тетерева. Но дни были короткие, а ночи длинные, как и полагалось им быть в ноябре.
На днёвку табунок диких свиней залегал в густых зарослях тростников. Животные дремали на солнце, и только мохнатые уши пошевеливались и были всё время настороже. Не спалось лишь старому секачу. Молодой кабан, как оказалось, нанёс ему глубокую рану в заднюю ногу. Волки и собаки зализывают свои раны. Но дикие свиньи гибкостью не отличаются, они неповоротливы, как брёвна, и не могут достать языком до больного места.
Шли дни, а рана у старого секача не заживала. Даже во сне он чуть слышно жалобно взвизгивал.
Над самым ухом секача зажужжала муха. Секач замотал головой и сел по-собачьи на зад, упершись передними ногами в землю. Муха продолжала гудеть над головой. Секач тяжело встал и пошёл, прихрамывая, по зарослям. Вскоре треск тростника затих под его ногами.
Секач долго шагал в одном направлении, никуда не отклоняясь, как по хорошо знакомой дороге. Открытые места он пробегал трусцой. Один из заливов Балхаша высох за лето, и на земле белыми пятнами выступила соль. Секач грузно рухнул на белое пятно и громко взвизгнул от резкой боли. Соль, как огнём, жгла рану, но кабан, визжа, всё крепче прижимался к солёному пятну.
Стоны секача разносились далеко окрест. Забыв осторожность, нестерпимо болезненным способом старое животное «засаливало» рану. Это была единственная возможность спастись от мух. В жаркое время года мухи быстро откладывают яички в открытые раны, там выводятся личинки, и тогда мучительная смерть может скосить животное даже от пустячной царапинки, разъедаемой личинками. Впрочем, в ноябре мух уже не было, только оттепель разбудила немногих из них.
Визг секача привлёк внимание волчицы, однако она сразу поняла, что визжит не поросёнок, а могучий секач и он ей не под силу. Волчица спокойно положила голову на вытянутые передние лапы и чутко задремала. Дикие животные прекрасно понимают голоса друг друга.
Две сороки прилетели на визг, уселись на землю. Они долго стрекотали, взмахивали хвостами и перепрыгивали с места на место около секача. А он страдальчески визжал, но продолжал курс лечения, «рецепт» которого получил по наследству от предков.
Соль и морозы медленно сделали своё дело. Прошло два зимних месяца, и рана затянулась. Но хромота осталась на всю жизнь – клыком было повреждено сухожилие на задней ноге.
Всё это время секач бродил один; он окреп, и у него появилось желание найти свой табунок. Ночью секач выбрался из заломов в гуще тростниковых зарослей и пошёл, проваливаясь по колено в снегу.
Долго брёл секач. Дикие свиньи куда-то откочевали, пока он болел. На рассвете он свернул в густые заросли тростников и стал устраиваться на дневную лёжку. Он подрыл клыками осоку и тростник, сгрёб их под себя, сделал в середине углубление и улёгся туда, как в мягкую постель. Кончик морды он сунул в пучок сухой осоки – в «носогрейку», как называют её охотники. Так основательно, по-хозяйски секач устроился на дневной отдых. Осоку и тростник он рвал не как попало, а так, чтобы очистить доступ к лёжке солнечным лучам. Зима перевалила за вторую половину, и солнце приятно припекало. От северного ветра кабана защищала высокая стена тростника.
К вечеру секач снова отправился в путь. Он вышел на открытое место и вдруг почуял резкий волчий запах. Щетиня на загривке поднялась дыбом, хвост поднялся торчком. Волки были близко: сзади чуть слышно похрустывал тростник. Секач бросился вперёд через заломы, и сразу же по его следу с визгом понеслась волчья стая.
Укус в больную ногу заставил секача на всем ходу затормозить и обернуться. Он грозно застучал клыками. Волки отскочили назад и затаились. Но вот опять зашуршал тростник – это звери окружали секача. Он попятился в густой залом тростника, спрятал туда зад и снова звонко зацокал клыками. Маленькие глазки сверкали от бешеной ярости, белая пена клочьями падала на передние ноги. Волки забегали перед секачом. Их было пятеро против одного, но секач был опасен. Измученные голодом, они жадно вдыхали запах горячего живого тела, облизывались, нетерпеливо взвизгивали, но ни один не решался броситься первым. Секач следил за каждым движением и был готов к защите.
Но случилось неожиданное: молодой волк зло огрызнулся на толкнувшего его соседа и на миг оглянулся назад. Этой оплошности оказалось достаточно – секач бросился вперёд с поразительной для его веса стремительностью. Зазевавшийся волк высоко взлетел над тростниками и с воплем рухнул вниз. Секач же снова спрятал зад в залом.
Волков осталось четыре против одного, но они становились всё настойчивее. Не спуская глаз с добычи, они перебегали с места на место. Тростник вокруг был поломан и смят. И вот решающая минута... Словно сговорившись, волки бросились на секача с двух сторон. Тот, что прыгнул справа, на полтуловища опередил в воздухе волка, прыгнувшего с другой стороны. С неуловимой для глаза быстротой длинное клыкастое рыло секача мотнулось влево и вправо – волки, как мячики, отлетели в тростник. Зато другая пара – волчица и молодой волк – успели вцепиться в шею секача. Но зубы ударились о ткань, упругую, словно броня, и сорвались. Волки отскочили с поджатыми хвостами. Секач опять занял оборону. В это время в зарослях жалобно взвизгнул молодой волк. Он корчился там, тяжело раненный. Волки бросились на него и разорвали в клочья. Жадно, не жуя, давясь от спешки, они глотали мясо своего собрата вместе с шерстью.
Секач тем временем был уже далеко. Волки не погнались за ним. Полная луна озаряла тростниковые заросли. Мороз усиливался. Прихрамывая, секач бежал, поскрипывая снегом. Схватка с волками обошлась для него благополучно. Но вот чуткий слух уловил далёкий хруст тростника. Опять волки? Секач замер. Мохнатые уши его приподнялись, ловили малейшие звуки. Но там, впереди, кто-то тоже остановился и слушал. Только от ветра слабо шелестел тростник. Секач медленно двинулся вперёд. Тяжёлое животное высоко поднимало ноги и вертикально опускало их, скользя по зарослям, как привидение. Впереди раздался чуть слышный шорох. Кто-то шёл на сближение. Оба зверя старались подойти друг к другу с подветренной стороны. Прощупывание продолжалось недолго. Впереди оказался такой же старый секач-отшельник. Кабаны мирно разошлись каждый своей дорогой.
В ложбинке, занесённой снегом, секач сделал привал. Под метровой толщиной снега почва не промерзала, и секач до утра вспарывал мордой землю и чавкал корневищами тростника. Сытый, он забрался в густые заросли и устроился на дневную лёжку.
Утром охотник за ондатрами Абрахман набрёл на место, где ночью кормился кабан. Снег был перемешан с землёй. Всё кругом было истоптано, валялись огрызки тростниковых корневищ. Конечно, кабан залёг где-то недалеко и ночью опять придёт сюда. Подкараулить его и застрелить в лунную ночь будет легко. У Абрахмана с кабанами были старые счёты. Они не раз съедали пойманных в капкан ондатр и даже ухитрялись вытаскивать из воды вентеря, разламывали их и съедали рыбу. Охотник торопливо зашагал к своей избушке на берегу протоки, чтобы подготовить всё к охоте.
Солнце едва начало опускаться за тростник, а охотник с ружьём в руках уже был около места, где ночью кормился секач. В дохе из собачьего меха, рукавицах и валенках охотнику мороз был не страшен.
Абрахман хорошо знал привычки кабанов. На место вчерашней кормёжки секач подойдёт из-под ветра. Охотник устроил засаду в таком месте, где ветерок отнесёт его запах в сторону. Он тщательно притоптал тростник, чтобы не шуршал при малейшем движении.
Солнце опустилось за горизонт. Стая ворон пролетела мимо и долго кричала и ссорилась на ночлеге в тростниковых заломах. Семейка ремезов – тростниковых синиц – тонко пропищала в зарослях и стихла в гнезде-рукавичке, подвешенном на тростниках. Ремезы на Балхаше ночуют в гнезде всю зиму, как ни одна из наших птиц.
Охотник терпеливо ждал.
Сытый секач поздно поднялся с лёжки и долго сидел по-собачьи на своей постели, лениво прислушиваясь. Потом встал, встряхнулся и уверенно пошёл к месту вчерашней кормёжки.
Абрахман услышал потрескивание тростника. Он вскинул ружье. Ярко, словно по заказу, светила луна. Стрелять можно наверняка. Но шорох вдруг прекратился. Секач стоял и слушал. Охотник не двигался. Не шевелился и секач. Мороз стал пробираться охотнику за воротник. Затекла нога. Но Абрахман терпел...
Наконец раздалось тяжёлое похрустывание тростника. Охотник облегчённо вздохнул. Но секач пошёл не на него, а по кругу. Ветер тянул сбоку, и не в привычке секача было подходить к месту кормёжки, не проверив носом, нет ли опасности. И конечно, запах человека долетел до него сквозь тростники. Громко ухнув, секач бросился в сторону через заломы. Но не промчался он и нескольких сотен метров, как в упор набежал на небольшое стадо диких свиней. Это было его стадо! Испуг секача сразу прошёл Он резко остановился, крутя хвостом. Свиньи, дружелюбно похрюкивая, окружили его.
Вдруг сильнейший толчок в бок сбил на землю старого секача. Молодой кабан занимал его место вожака в стаде. Старик вскочил, но больная нога подвела, и кабан опять опрокинул его. Избитый секач был отогнан от стада, а молодой кабан вернулся к свиньям, ухая от возбуждения.
Долго старый секач трясся от ярости и бессилия перед молодым вожаком. Он стоял в зарослях, переступал с ноги на ногу и не решался приблизиться к табуну. А свиньи спокойно двинулись дальше, подошли к засаде охотника и, похрюкивая, стали рыться в снегу. Вскоре они вышли на освещённую луной поляну. Абрахман поднял ружьё и прицелился в самого крупного кабана. Белые клыки поблёскивали при луне, и зверь казался совсем чёрным. Пучок тростника мешал охотнику прицелиться под лопатку зверю. Он ждал удобного момента, чтобы нажать на спуск. Между тем кабан повернулся к охотнику задом и стал удаляться. Тогда охотник перенёс прицел на ближайшую крупную свинью. Она рылась на открытом месте, и луна хорошо освещала её. Сверкнул огонь, и выстрел распорол морозную тишину ночи.
Свиньи в ужасе заухали, бросились в заросли, набежали на старого секача и увлекли его с собой. В густых, непролазных зарослях стадо остановилось. Едва свиньи перевели дух, как молодой кабан бросился на секача и опять прогнал его.
Несколько ночей после этого старый секач брёл за стадом, боясь приблизиться. На днёвку он ложился под ветром, чтобы всё время ощущать запах свиней. От внезапного нападения волков табунок имел теперь надёжный заслон – секач вовремя предупредит их и примет первый удар на себя.
Морозы ещё в начале зимы сковали льдом реку. Но за зиму вода спала, и в одном месте около берега лёд повис в воздухе. Тростниковые заросли поддерживали этот хрупкий ледяной мост. По нему и направилось стадо диких свиней. Сбоку под ветром шёл старый секач, весь в синяках и царапинах от побоев молодого вожака.
Старая свинья благополучно прошла первой по ледяному мосту, запорошённому снегом. Прошлогодние подсвинки простучали копытцами за ней. Но молодой вожак стада был тяжелее свиньи и подсвинков, его вес оказался для него роковым. С громким треском лёд рухнул под ним, кабан заухал где-то под ногами у свиней, и те бросились в разные стороны.
Долго кабан пытался выпрыгнуть из пролома. Морда его несколько раз показывалась наверху, но силы его убывали, прыжки делались реже и меньше.
Сколько времени бился в ледяной яме кабан, неизвестно. Волчья стая обнаружила его едва живого. Волки без всякого страха попрыгали в яму и прекратили мучения кабана. Сытые, они едва выбрались обратно. Доедать остатки пришли на следующую ночь.
Старый секач опять стал вожаком стада. Однако в начале новой зимы снова начнутся яростные драки, и старого наверняка прогонит молодой, сильный кабан. И секач до конца своей жизни будет жить отшельником.
ОЛЕНИЙ ВОЛК
Вечерело, когда мы с егерем спустились на конях в ущелье и решили переночевать на берегу горной реки. На поляне с густой травой, уже прихваченной первыми заморозками, мы расседлали коней, спутали их и отпустили, а сами стали устраиваться под тянь-шаньской елью.
Стояла тишина, нарушаемая лёгким шумом воды. Спутанные кони спокойно паслись на поляне. Егерь хлопотал у костра. Вдруг кони захрапели, навострили уши, косясь на край поляны, где из травы торчали сухие белые ветви. Что-то непонятное испугало коней. Егерь взял карабин и пошёл вперёд.
В траве лежал ещё свежий труп марала. Рога животного торчали как сухие ветви. На боку зияли две запёкшиеся раны – аккуратные, словно бы от точных ударов. Трава кругом была смята и выбита до земли. Видно, недавно произошёл смертельный поединок двух оленей-самцов. Но странными казались глубокие раны: неужели они от ветвистых рогов?
– Не иначе как браконьер, – сказал егерь. – Увидал нас – и тикать...
– Везде вам чудятся браконьеры, – улыбнулся я.
– Отчего же нет? Бывают, знаете, случаи: сцепятся маралы рогами, оторваться не могут, тогда подходи и бери их хоть голыми руками. Ну, видать, браконьер услыхал нас и скрылся, одного только успел пристукнуть, а другой марал отмотался кое-как и удрал...
Я пожал плечами. Догадки егеря казались не очень правдоподобными. Почему браконьер пощадил второго марала? И откуда у него клинок, чтобы нанести такие глубокие раны? Ясно было одно: марал-соперник таких ран нанести бы не смог.
Мы сняли шкуру с оленя, разрубили на части мясо и перетащили к месту привала. Поужинав, мы влезли в свои спальные мешки. Горные леса затихают, как только скроется солнце. Осенние ночи в горах удивительно беззвучны. Только речка дышала рядом, и перезвон воды о камни словно бы куда-то звал.
– Слышь... – всполошился вдруг егерь и толкнул меня локтем. – Ревёт!
Над нами, далеко вверху, раздался трубный звук. Это ревел марал, вызывая на бой соперника. Потом надолго затихло, и опять слышно было, как журчит по камням вода. Я повернулся на бок, собираясь заснуть, но тут вдруг снова протрубил марал, уже много ближе.
– Как бы на нас не набежал.
Но слова егеря прервал рёв другого марала, и на этот раз так близко, что мы невольно вздрогнули. Тут же послышался топот ног и стук рогов.
– Дерутся, – прошептал егерь.
Шум драки, однако, быстро стих. В темноте недалеко от нас пробежал марал, направляясь вверх, а вскоре с перевала донёсся его призывный рёв, но вызов остался без ответа. И опять тишина... Но куда исчез соперник?
Рассвет не балует теплом, а осенью особенно. Егерь развёл костёр, повесил чайник, а мне ещё долго не хотелось вылезать из теплого спального мешка...
Через час, навьючив мешки с мясом на коней, мы уже поднимались вверх по ущелью.
– Интересно, где же они всё-таки вчера дрались? – спросил егерь, оглядываясь по сторонам.
Долго ехать нам не пришлось, кони вдруг остановились и захрапели. Перед нами, как и вчера, лежал труп марала-самца. И снова такие же глубокие, чуть не сквозные, раны. Сомнений не было: убийцей был марал, который ночью пробежал мимо нас. Но как он убивает? Не рогами ж??
С тремя егерями мы несколько дней обследовали все ближайшие ущелья и нашли ещё труп марала-самца. Опять всё кругом было истоптано и носило следы яростной схватки, а на трупе такие же удары «копьём».
Разделившись, мы прослушивали по ночам сразу несколько ущелий. Но никто из нас не слышал брачного рёва самцов-маралов. Видимо, все они были истреблены ,в этом районе.
Решили попытать счастья в последний раз. Едва сгустились сумерки, мы оседлали лошадей, чтобы разъехаться по ущельям. Как назло, один из егерей никак не мог поймать свою лошадь. Она порвала путы и не давалась. Мы долго гонялись за ней верхами и поймали её уже в полной темноте.
И вдруг высоко в горах прозвучал рёв марала. Мы бросили лошадей, пробежали по ущелью и залегли в ельнике перед поляной. Один из егерей поднял трубу, ответный рёв «марала» прозвучал в ущелье. Егерь проделал это мастерски. И сейчас же, словно эхо, с вершин ущелья раздался ответ.
Теперь нужно было выждать. Ночную тишину беспокоил только тихий шелест ельника от верхового ветерка. Он уносил наш запах вниз, и марал не мог нас почуять. Томительно долго тянулись минуты ожидания. Егерь снова протрубил «вызов» на бой.
Ответный рёв раздался на этот раз совсем близко от нас, и почти вслед за ним послышался топот. Марал мчался галопом прямо по ельнику. Он выскочил на поляну и остановился, озираясь по сторонам. Вместо светлых ветвистых рогов на голове у него были какие-то палки, рассмотреть их было невозможно из-за темноты. Несомненно было одно – это был олень-убийца. Нельзя терять ни мгновения.
Егери выстрелили залпом, и олень рухнул как подкошенный. Эхо выстрелов ещё катилось по ущелью, замирая вдали, а мы уже бежали к маралу. Он лежал не шевелясь. Свет электрического фонарика скользил по голове. Так вот оно в чём дело. Вместо обычных ветвистых рогов торчали два оголённых рога – длинных и острых, как шпаги. Вся шерсть на его голове слиплась от запёкшейся крови соперников. Марал колол их одного за другим.
– Вот тебе и раз! – вздохнул один из егерей, присев на корточки возле марала.
А другой, закуривая, сказал:
– Природа хитро придумала, что дала им ветвистые рога, а то бы давно перекололи друг друга...
На кордоне отец одного из егерей, старый охотник из Забайкалья, рассказал нам, что у них в горах очень редко, но встречаются, неизвестно отчего, взрослые маралы с рогами без ветвистых отростков. Во время драк они насмерть закалывают противников. Охотники в Забайкалье не жалеют времени и сил, чтобы застрелить такого урода. Значит, и в Джунгарском Алатау завёлся такой же олений волк.
– В семье не без урода! – закончил старый охотник.
