Текст книги "Краденые души (СИ)"

Автор книги: Максим Далин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

– Позволишь сказать, что думаю я, государь? – спросил маршал.

Ульхард кивнул.

– Белый Рыцарь послал его. Он послал его и велел оскорблять и угрожать. Больше глупая тварь ничего не знает и не умеет. Может, даже не понимает слов, которые говорит. Ему велено прийти, оскорблять, угрожать и умереть. Чтобы его хозяевам было за кого отомстить. Вот что я думаю, государь, – закончил Гхоти-Тью и почесал лапой мохнатую шею.

Ульхард кивнул.

– Ты, вероятно, прав, мой друг. Не убивайте безумца. Заприте его, дайте ему еды. Может, милосердие, проявленное к твари, что-нибудь изменит.

– В этом есть что-то противоестественное и ужасное, – сказала Лима, когда волкопсы увели бесноватого, выкрикивающего бессвязные проклятия. – Мне хочется взглянуть, что у него внутри – солома, пакля, сырой песок или живая человеческая плоть. Когда-то, девочкой, я слышала сказки о ведьмаках, заставлявших двигаться соломенные куклы… – и глаза у неё расширились, как у испуганного ребёнка.

– Что ты прикажешь мне, государь? – спросил Гхоти-Тью, заглядывая Ульхарду в глаза.

– Веди своих бойцов на границу, мой дорогой зверь, – сказал Ульхард. – Пусть смотрят, слушают и нюхают – и если появятся чужаки, ты пошлёшь мне гонца.

– А дикарей порвать в клочья! – воскликнул волкопёс, и в его голосе послышалось свирепое рычание зверя. – Встретить тех, кто придёт со смерр-ртью, и заставить их взять смерр-рть себе!

Ульхард не удержался и погладил своего маршала по голове между торчащими ушами – и Гхоти-Тью приложил уши назад, как ласкающийся пёс.

– Мои бойцы будут защищать Закатный Край и тебя, государь, – сказал он. – Внутри нас, под нашими шкурами – не труха и не опилки. Мы понимаем, что и зачем делаем.

– Умные звери, – ласково сказал Ульхард. – Храбрые, честные звери… Иди, Гхоти, распоряжайся своими бойцами. А я спрошу Оракула, что говорит Судьба.

– Позволите ли мне сопровождать вас, государь? – спросила Лима.

– Со мной будет серая стража, – сказал Ульхард. – А ты останешься в замке. Я хочу, чтобы ты известила меня о любой новости, которая придёт в моё отсутствие.

Лима склонила голову.

– Я люблю вас, государь, – сказала она неожиданно грустно. – Я люблю вас – и мне неспокойно, нехорошо на сердце. Оно помнит что-то, что я забыла.

Ульхард поцеловал Лиму в уголок губ.

– Я скоро вернусь – и мы объявим о нашей помолвке, леди-маршал, – шепнул он ей в ухо, взглянул в глаза, просиявшие счастьем – и вышел из каменного зала.

День стоял пасмурный; солнце редко посещало Закатный Край, вечно укрытый тяжёлыми облаками и затянутый туманами. Холодный сырой ветер нёс запахи дождя, вскопанной земли и лесов – гнили, дерева, смолы, мокрой хвои… Дорога в Храм Судьбы лежала вдоль кромки гиблого леса, подобравшегося едва ли не к самому Вечернему Дому. Чёрные стволы стояли неровной стеной, по ним карабкался сизый лишайник; на ветвях почти не было листвы. Колючий кустарник поднимался из придорожных канав, спутанный, как чьи-то нечёсанные лохмы. Из-под копыт коня летели шматки размокшей глины. По другую сторону дороги стелились поля, бесконечные, тускло-зеленоватые. Ульхард смотрел на деревья, на поля – и не мог понять, весна нынче или осень.

Или – уже лето?

Когда была зима, Ульхард не помнил. Мертвенный белый покров снега иногда снился ему, но видел ли он снег наяву – не мог сказать. Наверное, видел: ладони хранили память о его холодном влажном прикосновении. Впрочем, быть может, это память о горных перевалах, о ледниках, о каких-то канувших в ничто походах… Как бы то ни было, зима приходила в Закатный Край и прошла очень давно.

Много лет назад? Или – это был один невообразимо длинный год? Луна то казалась навеки ущербной, то вдруг всходила полной, то пропадала совсем, то мутно светила вместе с солнцем; сырая хмарь полумёртвого мира затягивалась на бесконечные недели. Крестьяне сеяли хлеб и убирали его – а листва на деревьях так и оставалась пожухлой, и только бледные цветы-бессонники кое-где виднелись в жёсткой траве.

В Закатном Краю находилось немного того, что радовало взгляд и сердце. Видимо, поэтому крестьянки укутывали головы алыми или синими платками и носили длинные ожерелья из высушенных ягод красники – а аристократки проводили часы за плетением кружев. Людям хотелось красоты в любом её виде. Закатный Край никогда не славился предметами роскоши: ни купить, ни украсть – только традиционные кружева из желтоватого небелёного льна, трогательно нежные поверх кожи и тёмного бархата, изображающие те же священные спирали – символ возвращения жизни на круги своя, и восьмилучевые звёзды – символ мечты о свете.

Когда в окружающем мире мало красоты, люди собирают её по крупицам, учатся видеть в серых днях, в переплетении голых веток, в скудных цветах и в редком солнечном свете. Обтрёпанные кружевные манжеты Ульхарда напоминали поблекшие до белизны осенние листья с прихотливым рисунком прожилок – и были так красивы, как бывают лишь вещи, сделанные тёплыми руками любящей женщины.

В Закатном Краю встречались добрые кружевницы. Но эти манжеты и воротник плела Лима, когда вдруг полили дожди и лили без конца. Леди-маршал умела не только рубиться на мечах, но и плести кружево – правда, не помнила, кто учил её этому.

Ульхард думал о времени, памяти и Лиме. Ему удалось сказать то, что уже давно было на уме у них обоих – и именно это его тревожило. Время начало двигаться быстрее – Ульхард не знал, к чему это может привести.

Конь с той стороны гор, гладкая серая тень зверя, неутомимая и словно бы не вполне настоящая, летел, почти распластываясь над дорогой. В этих тварях, телесных лишь настолько, чтобы удержать в седле всадника, Ульхард видел пользу: за ними даже охотились, иногда приводя в его конюшню заблудившуюся призрачную лошадь. На таких конях разъезжала его серая гвардия. Ни в корме, ни в воде, ни в отдыхе призраки не нуждались; у них не было даже пола, а стати всегда одни и те же – сравнительно плотный сгусток тумана в виде длинных ног, тела, прогнутого под седло, и неуловимых очертаний шеи с головой, поросших клочковатой гривой – прядями дыма без запаха. Изъян у призрачных лошадей был один – они постепенно стирались о время или о воздух, рассеивались туманом и пропадали, и с этим ничего нельзя было сделать.

Впрочем, Ульхард никогда и не привязывался к туманным монстрам, как к живым существам – они и не были живыми, как большинство странных созданий, время от времени появляющихся в Закатном Крае из-за границ.

Храм Судьбы возвышался среди гиблых лесов мрачной громадой. Ульхарду никогда здесь не нравилось: внутри было сыро и холодно даже в солнечный день, свечи горели синими злыми огнями, а воздух пахнул плесенью и чарами – странный запах, похожий на запах озона. Ульхард не любил магии – она делала непредсказуемый и больной мир ещё непредсказуемее, всегда увеличивая неприятности и проблемы, множа загадки и грозя уронить, наконец, хрупкое живое равновесие. Магического и так было в избытке.

Над входом храма, в тёмном камне, был вырезан циферблат часов. Без стрелок. С неизменной священной спиралью по центру. Время здесь скручивалось в магическую воронку и уходило куда-то вглубь, образом, непостижимым для Ульхарда. Впрочем, государь никогда не был знатоком магии.

Зато Оракул был воплощением всего худшего, несомого магией. Худой, позеленевший от старости, словно заплесневелый старик, кажется, никогда не выходил из Храма на свежий воздух, существуя в вечной полутьме, сырости и озоновом запахе неопределённости и недобра, питаясь чем-то постным, приносимым служками, такими же старыми, как и он сам – его безумное хихиканье звучало, как скрип железа по стеклу.

Стоило Ульхарду спешиться, бросить повод коня серому гвардейцу и сделать шаг в затхлый сумрак Храма, как Оракул прямо-таки собрался из теней прямо перед ним – хихикающий старик с белыми глазами, лысой ссохшейся головой, подёрнутой только зелёной патиной на торчащем вперёд подбородке, в ветхой хламиде, поверх которой болталось на широкой цепи Вещее Око.

– А, сам король пришёл расспрашивать о своих делишках! – заскрипел он радостно. – Ты привёз мне мёду, Ульхард? В Закатном Крае ещё не вывелись пчёлы? Они ещё носят мёд? Цветы ещё цветут?

Ульхард, сведущий в том, что тут берут за предсказания, протянул Оракулу небольшой бочонок.

Оракул стащил крышку и залез в мёд костлявой пятернёй, тут же облизав сухие пальцы, постанывая от наслаждения.

– Ты знаешь, как задобрить судьбу, король, – проскрипел он, закатывая глаза. – Судьба будет говорить с тобой… в моём лице… хе-хе… Я ведь всё знаю, Ульхард!

– Что знаешь? – спросил государь, внутренне напрягаясь. В хихиканье Оракула виделось что-то зловещее.

– Белый Рыцарь! Ку-ка-ре-ку! – взвизгнул Оракул и причмокнул. – Бе-бе-е! Бе-ее-еда близка, верно ведь? Всё снова должно кончится так – и выйти на новый круг, может быть! Спираль, мальчик, спираль – по которой движется мир!

– Что нужно Белому Рыцарю? – спросил Ульхард тихо.

– Ты! Ты, желанный! Ты ему нужен – и он тебя получит, потому что это воля творца! Ясно тебе? Твоя земля – единственное в этом мире, что не совсем ему принадлежит, король! Всё остальное сотворил он – а ты всё возвращаешься и возвращаешься из небытия, потому что он ненавидит тебя, ясно?

– Меня ненавидит Белый Рыцарь или Творец? – спросил Ульхард растерянно. – И – за что?

– Какая разница! – воскликнул Оракул, зачерпнул ещё мёда и, обсасывая пальцы, продолжал. – Ты – то, чем он хотел бы быть! Ты можешь, смеешь – и делаешь, король! За это он унизит тебя тысячу раз, в разных мирах. Каждый творец крадёт тебя у другого творца, чтобы придать черты, ненавистные больше всего – и убить, король!..

– Погоди… один Творец у другого Творца…

– Король! – закатился Оракул. – В твоём дворце не молятся тому богу, которому должны бы – тому, который каждую минуту превращает в прах остатки живого вокруг твоей земли! Моли его о пощаде! Моли этого, моли другого – ты ведь помнишь это движение по спирали, одну жизнь, другую жизнь…

– Я не помню, – сказал Ульхард.

– Ты нужен каждому твоему творцу, чтобы тебя убить! Больше низачем! И все те, кто будет охранять тебя – они нужны творцу, чтобы их убивать! Убивать! Он будет убивать их сотнями, король – что ты с этим сделаешь? Моли его о пощаде!

– А это что-то изменит? – спросил Ульхард горько.

– Нет! – хихикнул Оракул. – Или – может быть. Может быть, он не убьёт тебя так, как хотел. Может быть, он ограничится унижением. Может, он убьёт тебя навсегда… но это уже вряд ли! Всегда найдутся желающие снова воскресить тебя и снова убить!

– Где? – спросил Ульхард, чувствуя, как от этих безумных слов сам сходит с ума.

– Там, где творцы без конца создают и создают этот мир из собственной злости! Из зависти, король! Из похоти! Из страсти к разрушению! И всё это любой из них припишет – тебе! Тебе! И убьёт тебя за это, а перед этим изваляет в грязи!

– Почему я не могу ничего изменить?! – выкрикнул Ульхард, сжав кулаки – и под сводами храма ухнуло тяжёлое эхо.

– Потому что он – творец, а ты – творение! – Оракул сунул в рот большой палец и облизал, как младенец. – Ты хоть понимаешь, почему Закатный Край ещё жив? Твой мелкий бог ведь не может творить живое, может только красть – вот, ты живёшь на краденой им земле, ты сам – им украден, король…

– Да у кого?!

– У другого творца.

– Я не понимаю, – сказал Ульхард устало.

– А твоя женщина сейчас скачет к нему навстречу. К Белому Рыцарю, король, – сообщил Оракул тоном пошлой сплетни.

Ульхард ощутил, как эти слова окатили его внутренним жаром.

– Не может этого быть, – он покачал головой, которая уже раскалывалась от боли. – Лима? Она предана мне.

– Зато создатель этого бардака хочет, чтобы она тебя предала. И всё, она скачет ему навстречу, король. Потому что он хочет унизить тебя, как сможет. Потому что у него не было любящей женщины. Потому что у него не было верных вассалов. Потому что у него не было замка, не было земель, не было ничего – он дал всё это тебе, чтобы отобрать!

– Я не верю в такого творца, – сказал Ульхард. – Он – подонок, а не божество.

– Это неважно. Это ничего не изменит. У него есть власть над тобой – в этом смысл. Всё, что тебя окружает, он создал только затем, чтобы отобрать у тебя и насладиться… хотя бы этим. Потому что взять это себе он не может.

– Но Лима…

– Он дал её тебе, чтобы отобрать. Почему ты не сеешь зло, король?

– Потому что не хочу, – удивился Ульхард.

– Утешься, – Оракул подмигнул. – Убивай, насилуй, жги. Ломай чужие души. Залей кровью собственную землю. Купайся в наслаждении, в чужих страданиях – тебе можно, пока не пришёл Белый Рыцарь! Тогда ты, по крайней мере, не будешь чувствовать, что творец несправедлив.

Ульхард повернулся и вышел.

Он чувствовал лишь омерзение и медленную холодную злобу. Он смотрел в небеса, словно надеясь увидеть там лик творца, чтобы высказать всё это в лицо злобному божеству, но небеса, туманные и пустые, слепо висели над лесом.

– Что сказал Оракул, государь? – спросил серый боец, придерживая Ульхарду стремя.

– Что будет большая война, – сказал Ульхард и улыбнулся. – И нам с вами придётся пойти на смерть, чтобы жила наша земля… и наша честь. Ты рад?

Серый улыбнулся в ответ.

– Мы победим, государь, – сказал он без тени колебаний и сомнения.

Ульхард кивнул ему и вскочил в седло. Всю обратную дорогу он ни разу не обернулся назад.

В глубине души Ульхард был, пожалуй, благодарен Оракулу.

Он знал, что только воля завистливых божеств заставила Лиму покинуть Вечерний Дом. Судьба – то, что сильнее их обоих. Это знание избавило Ульхарда от нестерпимой боли, превратив её в бессильную ярость. Государь никогда не веровал особенно истово – сейчас он готов был плюнуть на пол в храме того творца, который играл жизнями его подданных и его собственной. Войти в грязных сапогах и плюнуть под ноги его статуи, если бы она была там, и умереть в наказание за этот жест, успев в последний миг перед смертью насладиться необратимостью жеста – вот чего бы Ульхарду хотелось, но он не знал, где найти этот храм.

Создатели измученного мира Ульхарда были анонимны для его обитателей.

Без Лимы мир казался более тяжко больным, чем обычно. Ульхард расспросил свиту о том, что леди-маршал говорила перед отъездом; она не говорила ни с кем. Камергер Сандик, рыжий старик, чьи волосы выцвели от старости до цвета остывшей золы, принёс своему государю меч, вырезанный из щепки, длиной с указательный палец. Уже оседлав коня, она отдала этот меч Сандику и одним взглядом, без слов, попросила передать королю.

Ульхард долго смотрел на эту вещицу, отполированную временем и прикосновениями ладоней. Он не знал, что это такое. Оберег? Игрушка? Память о давно миновавшем детстве? Намёк, какой-то знак?

Предупреждение?

Старое дерево пропитывала любовь Лимы. Ульхард привязал к мечу кожаный шнурок, повесил на шею, под рубаху – и больше никого не расспрашивал о Лиме. Смутный проблеск надежды забрезжил в полной безнадёжности предначертаний и злобных пророчеств.

Ульхард убрал любовь на самое дно души и занялся делами.

Он распорядился о патрулях быколюдов, которые должны были охранять горные тропы, хотя думал, что Белый Рыцарь перейдёт границу в более удобном месте. Пусть так. На равнине его встретят волкопсы – и съедят мясо его сподвижников, сохранив поголовье оленей в Закатном Краю.

Гхоти-Тью будет грызть кости Белого Рыцаря, подумал Ульхард и усмехнулся про себя. Пророчество предсказывает обратное. Божества их всех обрекли. Ну что ж. Волкопсы погибнут лучшей смертью, какую бы сами избрали себе – в бою. Было бы отлично погибнуть в бою.

Ульхард закрыл глаза и услышал из глубин памяти лязг железа, вопли и хриплое дыхание. Звуки битвы. Скоро он услышит их наяву.

А к воротам Вечернего Дома вдруг потянулись женщины с детьми. Их лица были измождены и заплаканы, а дети, которых они вели и несли на руках, молчали. Матери тоже молчали, лишь смотрели с надеждой.

Ульхард сам вышел к ним.

– Кто вы такие? – спросил он удивлённо. – Что привело вас сюда? Разве в Закатном Краю голод или мор?

Крестьянка в красном платке, скинутом с тёмных волос, уже не юная, но строго красивая, с младенцем у груди и двумя детьми, держащимися за её юбку, сказала за всех:

– Государь, все деревенские ведуньи говорят, что ветер переменился. Теперь судьба будет благоволить лишь тем, кто не заботился о хлебе насущном, не растил детей, не жил заботами о своём доме, а только мечтал, считал себя лучшим из всех и ждал Белого Рыцаря. Пьяницы, бобыли и непутёвые девки уже грозятся, мол, придёт Белый Рыцарь – и злой смертью накажет всех, кто их не ценил. Ринша-дурачок, что промотал всё имущество родителей, а сам только и сочинял дурные вирши, распевая их в деревенском трактире, только об этом и поёт теперь. Диса, что бедные родители еле сбыли с рук доброму человеку, клянётся всеми внутренностями, что Белый Рыцарь учинит наказание её мужу и отцу заодно… Мы ждём беды.

– Чего же вы хотите? – спросил Ульхард.

– Чтобы ты, государь, приютил детей при Вечернем Доме, пока не сгинет эта напасть, – отвечала светловолосая молодуха. – Скажи честно, идёт ли войной Белый Рыцарь?

– Идёт, – ответил Ульхард, удержав вздох.

– Твой замок – крепость, – сказала загорелая крестьянка. – Не дай пропасть нашим детям.

– А если Белый Рыцарь победит? – спросил Ульхард.

– Не бывать этому, – сказала старуха убеждённо. – Белый Рыцарь идёт с той стороны гор – оттуда ползёт лишь нечисть, а приходят одни одержимые. Твои солдаты всегда справлялись с ними, государь, справятся и нынче, только ты не оставь наших детей.

– Я сделаю, что смогу, – сказал Ульхард и приказал серой страже открыть ворота.

Во дворе Вечернего Дома, где никогда не бывало детей, теперь звучали робкие детские голоса, детский плач – а Ульхарду хотелось бы смеха. Матери кормили детей из скудных своих запасов; Ульхард приказал кормить их всех из запасов короля, так хорошо, как возможно. Он не видел смысла загадывать слишком далеко.

Кто-то из детей рассмеялся, взяв у стольничего Ульхарда засахаренное яблоко. И Ульхард, услышав смех, решил, что поступил правильно. Он приказал серой страже готовиться к обороне Вечернего Дома.

Враг никогда не продвигался по земле Закатного Края так далеко. Но в этот раз врагом был Белый Рыцарь, и Ульхард надеялся если не победить, то заставить его кусать пальцы, подсчитывая потери. Он хотел, чтобы Белый Рыцарь, любимец творца, оплакал своих друзей и понял, каково ждать небесной несправедливости – и на стены поднимали огнедышащие жерла, ядра и обрезки ржавого железа, стрелки отливали пули, а мечники точили мечи.

И все ждали вестей с границы.

А рабы Ульхарда, которым он запретил путаться у бойцов под ногами, сидели на башне около дозорного, обняв друг друга и укутавшись в один плащ, и смотрели своими синими глазами на далёкую горную цепь. И на их лицах тоже застыло мучительное ожидание.

Стоял нескончаемый серый день. И ночь всё никак не наступала.

Сумерки не приходили страшно долго, день длился, кажется, целый месяц – а пришли мгновенно. Ночь пала на Закатный Край, как траурный креп, а луна не взошла. Никаких новостей Ульхард не получил.

Он ушёл в опочивальню, и его рабы ушли за ним. Потом, при свечах, горящих тёплым золотым светом, Ульхард обнимал Эвру, и её нежные руки на некоторое время утишили мучительную боль. Эвр сидел на краю ложа, и его лицо казалось старше, чем обычно: острая морщинка легла между бровей, а под глазами появились тени.

– Ты ревнуешь, бедный зверёныш? – спросил Ульхард, когда Эвра скользнула из его рук в руки своего вечного спутника, и тот обнял её крепко, но неумело. – Тебе тяжело смотреть на меня?

– Нет, – вдруг ответил Эвр. – Я – её брат.

– Ты помнишь это? – удивился Ульхард. – Ново…

– Я помню! – вдруг вскрикнула Эвра, будто воспоминания ударили её. – Государь, я помню – мы, нагие, посреди площади, толпа, на нас показывают пальцами, какие-то люди сыплют золото, хватают нас за руки, за волосы, кто-то надевает на меня ошейник с цепью – лучше бы я не вспоминала! – выпалила Эвра и разрыдалась. – Так было не всегда! – выталкивала она слова между рыданиями. – Нас украли, государь! У нас украли имена, украли родину, украли честь! Нас продавали, как скот, существам без лиц!

– Это так? – спросил Ульхард Эвра.

Тот кивнул, гладя сестру по голове.

– Я помню зелёные леса, – сказал Эвр, кусая губы. – Звёзды в озёрном зеркале. Песни в лунные ночи. Цветы лилий. Заросли папоротников. Лук и лютню. Но потом я потерял себя, меня украли у себя, я стоял на коленях, без одежды, в цепях, перед существом без лица. Я был его вещью – меньше, чем вещью, и хуже…

– А потом всё стало серым и никаким, – перебила его Эвра. – Мы выскользнули в серое из жестокого бреда, в который превратили нашу жизнь, и…

– …ваши люди подобрали нас, государь, – закончил Эвр. – Мы – брат и сестра, краденые души, лишённые имён. Как и вы, Ульхард. Закатный Край населён крадеными душами и душами, попытавшимися обрести свободу. Так мне кажется, мой государь.

– Я не могу взять в толк, кто нас украл, – сказал Ульхард.

– Один бог у другого, – шепнула Эвра. Слёзы сияли в её синих глазах. – Божество-вор у нашего Творца. Тот, кто хотел превратить нас в бездушные игрушки для собственной похоти – у нашего Отца. Я понимаю так.

– Он никого не терзает сам, – кивнул Эвр. – Он лишь меняет судьбы и наблюдает за мучениями смертных из своей непостижимой страны божеств. Но Белый Рыцарь – его орудие. Нам осталось немного, государь, мы чувствуем, как время потекло быстрее – и мы собрали все клочки, частицы, осколки памяти, чтобы поблагодарить вас.

– За что?! – воскликнул Ульхард.

– За то, что мы были для вас большим, чем вещи, – сказала Эвра. – За то, что вы дали нам имена.

– За то, что вы не развлекались, унижая нас, – сказал Эвр. – И в последнем бою мы будем сражаться за вас. Мы умеем стрелять из луков – и когда-то мы делали это хорошо.

– Забудьте, что я называл вас рабами, – сказал Ульхард. – Мне всегда казалось, что между нами немало общего.

– Между нами – и государем, – сказал Эвр. – Между нами – и Лимой. Между нами – и зверьём из гиблых лесов. Между нами – и серыми воинами. Даже между нами – и детьми, которые спят в каминном зале Вечернего Дома, потому что ночь холодна. Много общего. Мы все – украденные души, мы все – враги Белого Рыцаря.

– Не хочу ничего знать о вороватых божествах, – усмехнулся Ульхард. – Я презираю их. Мне нет до них дела. А что до Белого Рыцаря – то он просто морок с той стороны гор!

Эвра обняла его, а Эвр взял за руку.

– Быть может, – сказал Эвр, – безверие сейчас важнее, чем вера.

– Вам надо поспать, государь, – сказала Эвра. – Никто не знает, как скоро наступит утро – и успеете ли вы хоть немного отдохнуть.

– Я посплю, – сказал Ульхард. – Но я хочу спросить. Ваше чутьё может подсказать вам правильный ответ. Не думаете ли вы, что тот, бесноватый, который кричал о Белом Рыцаре – тоже краденая душа?

Эвра улыбнулась.

– Видите ли, государь, – пряча улыбку, отвечал Эвр, – так именно и выглядят создания без лиц, те, кого породило вороватое божество. Вы ведь и сами видите, что никакой души там нет?

Улыбнулся и Ульхард.

– Спасибо вам, – сказал он. – Вы подтвердили мои собственные мысли.

Ульхард провалился в сон на короткий миг – и ему снился лунный свет над озером, прекраснее которого тяжело себе представить, белые лилии на спокойной воде, синей, как глаза Эвры, и серебристые ивы. Иногда он засыпал на несколько минут – и ему снились долгие сны.

Его разбудил Эвр. За стрельчатым окном стояла глухая тьма.

– Государь, – сказал Эвр, касаясь ульхардова плеча, – вы слышите шум? Я слышу, что в ворота замка впустили гонца волкопсов. Моё сердце слышит, что у него срочные вести.

Эвра подала Ульхарду одежду. Он завязывал шнурок под воротником, когда в дверь опочивальни постучались.

– Государь, – сказал камергер Сандик, – простите, что беспокою вас задолго до рассвета…

– Я слышал, Сандик, – сказал Ульхард. – Скажи волкопсу, что я выслушаю его через минуту.

– От Сандика пахнет палёной шерстью, – сказала Эвра. – Мне тоже надо спуститься.

Ульхард кивнул. Он и синеглазые феи вышли в каминный зал вместе.

Волкопёс лежал на полу и тяжело дышал. Он был без панциря, полотняная рубаха висела обгорелыми клочьями; в прорехи виднелось обожжённое тело с облезшей шерстью. Шерн сидел рядом с волкопсом на корточках и смазывал бальзамом его ожоги.

Учуяв своего короля, волкопёс поднял опалённую морду со слезящимися глазами. Ульхард, кусая губы, протянул руку, и волкопёс лизнул её.

– Государь, – сказал он хрипло и кашлянул, – мы, бойцы Гхоти-Тью, выследили Белого Рыцаря. Он пересёк границу в предгорьях. С ним – несколько дикарей, хихикающих, говорящих бессвязицу, пустых внутри… и Лима. Все верхом на конях-призраках.

Ульхард на миг опустил веки. Боль проткнула голову раскалённой иглой.

– Вам нужна микстура от мигрени, государь? – спросил Шерн.

– Нет, – сказал Ульхард. – Я здоров, занимайтесь раненым… продолжай, добрый зверь. Назови мне своё имя.

– Корхи, – волкопёс снова кашлянул. Ульхард, как и лекарь, присел рядом и осторожно погладил его по голове, чувствуя под пальцами клочковатость сгоревшей шерсти. Волкопёс взглянул благодарно. – Государь, мы хорошо разглядели Белого Рыцаря. Он на голову выше обычного мужчины и мускулист, как быколюд… На нём – белая одежда, которая не пачкается в пути. От него не пахнет человеком. Он всё время улыбается. Из его глаз смотрит смерть.

– Что за оружие при нём? – спросил Ульхард. – Чем он сделал это?

– Его оружие – меч дурной формы, которым нельзя сражаться. Больше при нём не было ничего, только пустая торба – но из неё он вынул жезл, как жезлы ведьмаков…

– Погоди, Корхи, – сказал Ульхард. – Ты сказал – торба была пуста?

– Она была пуста, клянусь матерью псов, которая поила меня молоком, – волкопёс закашлялся, скульнул, и слёзы прочертили чёрные дорожки по его морде. – Мне больно, государь, но я всё помню. Я всё видел. Торба была пуста – и невелика, но он вынул из неё жезл длиной с посох. Из этого жезла вышел огонь – море огня. Вокруг горели кусты, горели камни, горел лес, горели мои братья, они горели, как клочки шерсти в камине – и никто не смог подобраться близко, чтобы порвать ему горло…

– Вы пытались прорваться сквозь стену огня? – спросил Ульхард и содрогнулся.

– Мы пытались, – сказал Корхи. – Нас вела любовь и ненависть. Он был – неестественное зло, и мы пытались прорваться сквозь огонь, чтобы вонзить в него меч, пулю или клыки – что выйдет. Я бы не ушёл, если бы Гхоти-Тью, мой командир, не приказал мне бежать к Вечернему Дому, чтобы рассказать тебе, как умирали за Закатный Край твои волкопсы…

– Но Белого Рыцаря не достали ни пуля, ни меч, ни клыки? – спросил Ульхард.

– Никто из нас не сумел подойти на удар меча, – сказал Корхи. – Пули не причинили ему вреда – он хохотал, когда жёг наших стрелков. Ему было очень легко сделать это, – с мукой добавил Корхи и заскулил, как щенок. – Ему было легче убивать нас, чем быку – смахивать комаров с боков. Он неуязвим для нас и знает, что неуязвим. И ему было смешно убивать нас…

Волкопёс отвёл взгляд к тёмному окну и завыл в пустые небеса. Ульхард гладил его спалённую шерсть и понимал, о чём воет его зверь. Не только о своих погибших братьях – о беззащитности, о безнадёжности, о несправедливости жестокого божества.

О нечестной игре в стране краденых душ.

И его королю тоже хотелось завыть. Но Ульхард сказал:

– Тот, кто жжёт, не думая об опасности огня, сам может погибнуть в пламени. Кто вызывает лесной пожар, горит в нём вместе с другими живыми созданиями.

Корхи облизал сухой воспалённый нос и взглянул на Ульхарда страдающими глазами:

– Да, любой, но не Белый Рыцарь. Все живые существа живут по законам живого мира, а он – нет. Стихии подыгрывают ему, потому что за него сама Судьба. Он – неестественное зло, мой король, и любой из нас хотел бы его убить. Он вызывает омерзение и страх.

– А что делала Лима? – спросил Ульхард глухо.

– Плакала, – кратко отвечал Корхи.

– Много ли волкопсов уцелело в огне? – спросил Ульхард, ощущая любовь и ненависть.

– Хорошо, если кто-нибудь, – сказал Корхи. – Я устал, король. Мне очень больно.

– Шерн, – сказал Ульхард своему лейб-медику, – если вы спасёте этого зверя, я буду благодарен вам до конца жизни.

– Он сильно страдает и будет страдать долго, – сказал Шерн. – Но я сделаю всё, что в моих силах, государь.

Ульхард кивнул. Он думал о Белом Рыцаре и мечтал, как и его звери, воткнуть клинок в его горло.

Ульхард глядел на Закатный Край со смотровой площадки сторожевой башни Вечернего Дома, и синеглазые феи стояли рядом с ним. На бедре Эвра висел меч, а за спиной – лютня. Эвра держала в руках дальнобойный лук. Серые стражи отступили в тень, дожидаясь приказа.

Ледяная ночь царила над Закатным Краем; начиналась она безлунной, но пока Ульхард спал, взошла белая мёртвая луна. В её холодном свете Ульхард видел далёкие деревни, гиблый лес, острые башни замка барона Тилса и широкие пространства полей, подёрнутые инеем.

А ещё Ульхард видел зарево на востоке. Оно не напоминало зарю; рассвет – сер, белёс, рассвет не рвёт сердце, как отблески пожирающего огня. Это было злое зарево пожаров, пламя войны.

Ульхарду казалось, что наступает зима. Ещё ему казалось, что Закатный Край канул в ночь навсегда, во всяком случае, очень надолго. Вместо рассветной зари на востоке теперь пылают леса. Кто-то там, наверху, решил, что земли Ульхарда не заслуживают солнца, зато заслуживают огня.

Ульхард сделал знак, и серый воин отделился от серой стены, словно вышел из камня. В его бледных глазах стоял зеленовато-белёсый светящийся туман.

– Что ты видел? – спросил Ульхард. – Что ты видел с того момента, как догорел закат?

– Как с востока летели чёрные птицы, – сказал страж. – Как барон Тилс поднял на башнях королевские штандарты. Как зверьё из гиблых лесов выходило на проезжую дорогу и принюхивалось, задрав морды к небу. Ночной ветер доносит запах гари.

– Мне надо скакать на восток, навстречу к Белому Рыцарю, – сказал Ульхард, глядя на расползающуюся полосу огня. – Туда, где за меня умирали мои волкопсы. Чтобы посмотреть твари в глаза и вызвать на бой. Чтобы освободить Лиму от грязных чар. Мне странно, что я до сих пор этого не сделал. Я не понимаю, что заставляет меня сидеть в Вечернем Доме и ждать – дети, спящие в каминном зале, дурная надежда или просто злая воля богов. Мне понадобилось много времени, чтобы понять, как действовать, но теперь я понял. Коня мне.

Серый страж отдал приказ воинам свиты. Кто-то сбежал вниз по винтовой лестнице. Феи смотрели на Ульхарда огромными печальными глазами, в которых плескалась луна.