Текст книги "Абсолютные неприятности"

Автор книги: Максим Далин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

О том, чтобы залезть в душ, я уже мечтаю, как грешник о загробном блаженстве. Безнадёжно.

А потом взошло солнце, стало тепло, потом жарко. Я пожалел, что быстро высох, и стал думать, что нет в мире совершенства.

А местность, между тем, совсем другая пошла. Степь кончилась. Дорога стала подниматься кверху и петлять, как тот самый запутанный шнурок. Кругом кусты и камни, камни и кусты, в кустах птицы вопят, а через дорогу змеи ползают. Синие и красные, попарно. Мимо толпа каких-то зверей пронеслась. У каждого из башки ветки растут, по две штуки, только без листьев. Глючное местечко.

Но люди уже третий день не попадаются, кроме того колдуна, чтоб он лопнул.

– Слушай, – говорю, – Ада, а почему людей давно не видно?

– Место, – говорит, – тут паршивое. Кто ж будет по соседству с колдунами жить? Разве только горцы, но это туда дальше. И вообще, боюсь я чего-то. Как бы колдуны в свои волшебные зеркала не увидали, что мы идём…

– Не идём, а едем, – говорю. – Не увидят, не мандражируй.

Но сам думаю, что неохота с этими гадами близко общаться. Не то, чтобы я верил в колдунов, но всё-таки…

Тревожно как-то. Едем, а я по сторонам озираюсь. В космосе мне сам чёрт не брат, там я знаю, что опасность не пропущу, что всё важное замечу – там мне привычно, да и техника помогает. А тут сплошная каша, зелёная и пёстрая, тяжело даже движение засечь – верно, неприятно. Я тогда вообще много думал, что орлу Простора, мол, в принципе нечего делать в чужих мирах с постоянной силой тяжести. Понесла ж меня нелегкая…

Короче, я чуток нервничал, что пропущу что-нибудь дико важное. Но мы ботинком щей не хлебаем – внимание тренированное всё-таки. Я заметил.

Дёрнуло меня от макушки до самых пяток. Ножку я увидал, представляете!? Торчит из зарослей ножка, босая, крохотная, вся в ссадинах и крови!

Дураку ясно, у кого может быть такая ножка!

– Ё… – говорю. – Да стой ты, Ада! Смотри!

И спрыгиваю с лошади. Спрыгивать я лихо научился, как настоящий наездник – куда приятней и проще, чем залезать снова.

– Золотко, – говорю туда, в куст, – ты меня слышишь, а?

Услыхали. Ножку подтянули и сели.

Сидит в этой пыли у дороги, в высокой траве, крохотный лешачок, эльфёнок летающий. Незнакомый. Выглядит жутко. В смысле, жалко. Лохматый, пыльный, без цветочков, без блестяшек, в длинной рубахе из мешковины какой-то драной… В тёмных пятнах – в крови, силы небесные!

И тут я, идиот, наконец, сообразил: ничего в них сверхъестественного нету! И больно им бывает, и умирают они, как и мы. И никакие они не ведьмы, просто необычная такая раса со своими причудами. И у меня аж сердце кольнуло.

Я полез в заросли, а он смотрит и улыбается. Успокоенно так. Знаю я такую улыбку: как у тех ребят, к которым ты успел на помощь, когда у них уже один баллон кислорода на троих оставался.

Я его поднял и вынес на дорогу. Он лёгонький был, но чуток потяжелее, чем мои дружки в лесу. Будто у него этот самый внутренний регулятор веса вырубился от боли или ещё от чего… и он, как ребёночек, положил мне голову на плечо – а пахло от него сквозь пыль Поющим Лесом и тамошними цветами.

И вот выбираюсь я на ровное место с этим птенчиком и вдруг вижу: уставилась Ада на нас, как моль на нафталин, рука на эфесе, общий вид – готовность номер один.

– Ада, – говорю, – расслабься. Великие воины с ранеными не сражаются, дык?

– Это, – шипит, – ведьмак из леса! Что он тут делает?

Меня такое зло взяло – дышать стало трудно.

– Загорает! – рявкаю. – Ты что, не понимаешь, что он делает, трах-тибидох!? Общался с твоими колдунами, дошло наконец!?

Ада обороты слегка скинула, но рожа хмурая и смотрит искоса.

– Мне, – говорит, – это не нравится. Мне вообще не нравятся летающие ведьмы.

– А мне очень нравятся, – говорю. – У них мозги есть, и ещё они пауков не боятся.

Тут мой раненый тихонечко хихикнул, как в лесу, а я подумал, что он выживет, раз может ехидничать. Зато Ада разобиделась в пух и прах и выдаёт мстительно:

– Поехали, Снайк. Ты верхом-то сесть сумеешь?

– Какая ты заботливая, – говорю. – Не беспокойся, пожалуйста, дорогая – без шибко грамотных разберусь.

Я посадил своего найдёныша на лошадь, а он, добрая душа, подал мне руку. И никаких эксцессов. Ну что бы я без него делал?

– Как ты, старина? – спрашиваю. – Живой?

– Маленько есть, – отвечает. Чуточку хрипло для лешака. – Спасибо, Снайк. Теперь всё – путём.

– А тебя как звать? – говорю.

Махнул ресничищами, как девочка, и пропел в две ноты, с улыбочкой:

– Ори…

С того момента, как я лешака нашёл, жизнь пошла чуток повеселее. Мне действительно летучий люд нравится – даже то, что они всё время хохмят и треплются. Куда приятней, чем с угнутой мордой нести всякую злобную чушь.

Славно. Едем, не торопясь, Ори к моему плечу привалился – и гонит, и гонит… Диву даёшься, как это можно часами придумывать всякие весёлые прогоны и болтать без передышки. Но приятно послушать толкового собеседника. Даже Ада, я замечаю, прислушивается, хотя невзлюбила его сходу – невооружённым глазом заметно.

А я очень и очень много всего выяснил. Например, что у лешаков с колдунами, которые на самом деле не колдуны вовсе, а хозяева подземелий, отношения жутко напряжённые, чтоб не сказать больше. И что в действительности, это две высокоразвитые мангровые расы. Подземный народ, видите ли, технократы, у них машинная культура, а лешаки такое дело не принимают. У них самих развитие по какому-то другому пути пошло, как выразился Ори, "наша обалденно совершенная психика позволяет обходиться без механических протезов". Имеет место контроль лешаковского живого разума над мёртвой материей, и тот контроль привёл к тому, что мёртвой материи осталось не чересчур много. Всё одухотворилось. Во всяком случае, в их Поющем Лесу и других местах, которые они по-настоящему контролируют. Они там делают себе климат и улучшают свою среду обитания до полного совершенства. И норовят переделать весь мир в нечто доброе, прекрасное и гармоничное, в общем, сказку сделать былью и устроить микроэдем во плоти, в масштабе отдельно взятой планеты.

Такое дело подземным не нравится. У них насчёт сказки и были другие представления. Они агрессивные и им хочется самим всё менять по своему усмотрению. И если лешаки воевать не умеют в принципе, то подземные собаку съели на этом деле. У них имеется настоящее оружие. Если лешак попадётся подземным в лапы, ему мало не покажется. А попадают, часто случается.

Одно время летающий люд пытался вести переговоры. Но те переговоры, ясен перец, никуда не вели, потому что моментально выяснилось: в сущности, каждый хочет весь мир себе заграбастать и жить в своё удовольствие, ни с кем не делясь. И поэтому теперь идёт постоянная полувойна за сферы влияния.

Лешаки стараются с подземными не пересекаться, но плоховато выходит.

– Да ещё такие, как эта дама, – говорит, – под руками путаются на нашу голову.

Самым невинным тоном.

Ада как вскинулась! Ну первое из всего рассказа Ориного, что она до конца поняла.

– Ты как смеешь такое говорить, – кричит, – ведьмак паршивый!? Подобрали, не издох – сиди, молчи и радуйся!

А Ори будто не слышит.

– Это, – говорит, – Снайк, в нашем мире – побочный продукт эволюции антропоидов. Тупиковая ветвь. Почему-то боятся возможностей собственных мозгов, от страха клинятся и не могут развиваться. Мы их охраняем от подземных жителей, как интересную редкость, а они вот так выступают при случае. Не знают, кто их кормит и воспитывает.

– Кто это тупиковая? – Ада говорит. И пыжится.

– Правильно, – отвечает Ори. – Ты, моя прелесть.

– Скажи ему, Снайк, – рявкает Ада, – чтоб не смел оскорблять Жрицу Третьей Луны, а то я за себя не ручаюсь!

– Жрица! – и Ори воздевает глазки. – Не жри меня, милая, а?

– Да хватит уже, – говорю. – Вот и не подерётесь!

– А что он всё время говорит непонятное? – Ада бурчит. – Ведь заклинания, наверно.

– Успокойся, – говорю, – девочка, порчу не наведут. Я слежу.

Ори на меня понимающе посмотрел и промолчал. Ада его застрелила презрительным взглядом и отвернулась. И я понял, что можно нормально разговаривать дальше.

Мне ужасно хотелось понимающему собеседнику в плечико поплакаться, как меня обокрали, бедного. Но разве у лешего зловредного дождёшься сострадания?

Сплошные хихиксы.

– Одного понять не могу, – говорю, – как этот гад туда попал? Я сейчас так понимаю, что там ваши земли, да? И потом: как же это ему удалось переманить вашу девочку? Она ж с ним заодно была…

А Ори мне в плечо уткнулся и всхлипывает – ржать уже моченьки нет.

– Снайк, – стонет, – я не могу! Ты что ж, думаешь, что этот дед твой – это и есть подземный житель? Ох, убил!

Тут мы с Адой уже на пару зависли.

– А кто же? – говорю.

Ори слёзки вытирает.

– Милые, – говорит, – хорошие, ну разве так можно? Ну Аде простительно – дикарка, что возьмёшь, но ты, Снайк, цивилизованная личность! Стыдно! Ведь подземные жители-то не люди, причём совершенно, так-то, дорогуша! А наша девочка с ними заодно – просто пошлый анекдот! Нет, ты мне скажи, душка, ты что ж, правда думаешь, что там два разных существа было? Так вот, ошибаешься. Одно.

У меня чуть глаза не выскочили.

– То есть как, – говорю, – одно!? Да быть того не может!

А у Ады губы побелели и задрожали.

– Праматерь, – шепчет, – Творец, силы небесные! Оборотень…

Ори улыбается и кивает. Я вообще соображать перестаю.

– Погодите, – говорю, – ребята, одну минуточку. У меня ум за разум зашёл. Что это – оборотень? Или кто?

Ада как набросится на меня!

– Я ж тебе говорила, – вопит, – что был паук! Не смей мне не верить! Это он был паук, и дед с девкой тоже! Подлый гад! Ведьмино отродье! Нечисть поганая! Это холуи у колдунов, Снайк – шпионы да воры, их колдуны отряжают добрым людям пакости делать!

Я от этого словесного обстрела только башкой мотаю. А Ори как выпрямится! Синие глазки у него прямо серыми сделались, в прищур, острым металлом – по живому телу.

– Ты бы, – говорит, – а тон ледяной, без смешочков и приколочек, не слыхал я от лешаков такого раньше, – заткнулась, девушка. Оборотни – вершина эволюции, миру хозяева. Им и подземный народ, и летающий равно побоку, а уж такие, как ты – вообще пустое место. Плюнуть да растереть. И никому они не служат – кто их заставит?

Ада скривилась и цедит сквозь зубы:

– Гонорной, как видно… Здорово ж тебя причесали, ведьмак.

Ори на неё взглянул надменно, как король на прачку.

– Уж не ты ли?

– Да нет, – режет, тоном оплеухи – "на, дорогой, за всё хорошее!" – Это, по всему видать, колдуны с оборотнями вместе. То-то ты их готов облизывать, как сахарных, холуйская душонка!

И выдано это всё чётко, ровно, не торопясь, чтоб злой недруг во все детали врубился. А Ори задохнулся и моргает – может, и от злости, но скорей от удивления. И вдруг как рассмеётся:

– Ну и дама! – говорит, а вся злость с лица без следа стекла. – Ну и умница! Свободную душеньку, без предрассудков сразу видно! Да сиди уж, раз не понимаешь, молчи и радуйся!

Ада обломалась, что такой заряд вхолостую пролетел, обозлилась и молчит. Ори на меня посматривает боком: "Здорово, мол, я её срезал?" – а мне задумчиво и странно.

Ну чего он вскинулся, чего так дёрнулся оборотней защищать? Что он о них знает? Что его задело? Но это ладно. Меня другое волнует: кто из них правду сказал. Служат оборотни колдунам или нет? И это не какая-нибудь этическая задачка, это, можно сказать, вопрос жизни и смерти.

В подземельях ли моя авиетка?

К вечеру прибыли мы в милое место.

Этакий вокруг скальный лабиринт. Ущелья, камни, пещеры, и заросли лиан с синенькими цветочками и кустов с шипами. И родники. Некоторые из– под камней вытекают, некоторые по скалам сверху льются, а иные бьют ключиком прямо из земли. А вода в них чистая, вкусная и холоднущая, аж зубы ломит.

Уютно, как на Йтэн в столичном парке с гротами.

Ада огляделась и говорит:

– Дальше уже страна колдунов начинается. На ночь глядя туда глупо тащиться – попадёшь как раз к демону в зубы. Надо тут заночевать, выбрать пещерку посуше, а с утра и отправиться, тем более, что ночью явно дождь будет – дождём пахнет.

– Мы, – говорю, – скоро в пещерных людей превратимся.

Но ворчу, сам-то понимаю, что укрыться – резон есть. Пахнет действительно, сыростью и свежестью, и ветрено. По небу между скал стремительные тучи клочьями летят.

Остановились около пещеры прелестного вида – хоть в дикарей в ней играй. Рядом родничок. Мы лошадей распрягли, напоили и дали кусты щипать. Удивительно, скажу я вам, всеядные твари эти лошади! И траву жрут, и кусты, и кору, и колючки – и ничего им не делается. Только раздуваются и пыхтят, и носами шевелят. А носы у них длинные и странные: собраны в один пучок с верхней губой, и лошадь этим пучком траву щиплет и в пасть суёт… Что ты говоришь? Почему не лошади? А кто? Ну, ёлы-палы, у тебя семь пятниц на неделе, зоолог фигов! Раз уж договорились, будут и дальше лошади, я уже так привык.

Ада из арбалета подстрелила что-то летающее и потащила к костру портить. Ори на неё посмотрел – и его от брезгливости передёрнуло.

– Ты ведь это тоже не будешь, Снайк? – говорит.

– Не знаю, – признаюсь. – Я не в восторге, но жрать-то охота, не дохнуть же с голодухи.

Тогда он улыбнулся и подмигнул таинственно. И кивает на ближайший куст. А на кусте между цветами, на ветках, такие зелёные блямбы размером с кулак. На вид не аппетитнее Адиной стряпни.

– Это что, – говорю, – за чудо природы?

– А, – смеётся, – у подземных хозяев первейший деликатес.

– Так они ж, – говорю, – не антропоиды!

– Не антропоиды, – кивает. – Но и не дураки, будь уверен.

Разламывает, значит, эту шишку пополам, а она внутри кремового цвета, мягкая и по вкусу вроде творога. И я его просто расцеловать был готов, потому что всё вокруг такими кустами заросло. Снял рубашку – и мы туда набрали этих шишек, как в мешок, рукава связали, чтоб не высыпалось.

– А если их в костер покидать и подождать, пока полопаются, – Ори говорит, – то вообще потрясающая пища. Для пира.

И мы пошли в пещеру, где уже дым стоял коромыслом, потому что Ада костёр развела.

Ада на Ори – ноль внимания, а мне сказала только:

– Если всё время будешь одну траву щипать, то скоро запыхтишь, как лошадь, а потом ноги протянешь.

Но я был в таком восторге по поводу открывающихся возможностей в смысле хавки, что ничего ей на это не ответил. И душа моя, выражаясь высоким штилем, исполнилась благодарности к Ори, во всяком случае, подозревать я его перестал.

Я его всё полечить хотел, но он отпирался, мол, ничего серьёзного, одни царапины с синяками. И потом, мой лешак, похоже, голодный был, потому что, когда мы закончили наш парадный ужин, вид у него стал куда как живее.

Ада к нашим шишкам не притронулась, очень демонстративно. Повернулась к нам спиной, грызла кости, хрустела и чавкала. Я представил себе себя вчерашним вечером у костра, и мне стало муторно.

Потом начало быстро-быстро темнеть, и мы все втроём занялись устройством ночлега. Я притащил снаружи целую охапку сухой травы и веток для спанья, Ада себе принесла. Ори не стал.

– Я, – говорит, – не привык на камне спать. Там, около пещеры, трава всё-таки, кусты – уж лучше там, если настоящих деревьев нет.

Ада на него покосилась и улыбается: "Баба с возу – кобыле легче!"

Ори и ушёл.

– Слушай, старик, – говорю вдогонку, – а не опасно?

Только усмехнулся.

– Если что – улечу.

Ну ладно. Я ему не нянька, в конце концов.

Лежу на ветках. Колко, щекотно, но запах такой славный: вроде как мёдом пахнет и ещё чем-то сладким, пряным… Если б ещё костёр не дымил – совсем бы ладно.

Ада на огонь смотрела, думала, а потом встала.

– Слушай, – говорит, – надо ещё хвороста принести, а то костёр еле коптит. Ночью холодно будет. И потом… – и замялась.

– Что, – говорю, – потом? Ладно тебе, все свои, как бы…

– Лошадей проверить хочу, – хмуро так говорит. – Не доверяю я этому ведьмаку. Ты, конечно, в своём праве, можешь делать, что захочешь, но имел бы в виду: им только дай очаровать, обморочить, голову задурить, а потом над тобой же и посмеяться. Не друг он нам, Снайк! Сердцем чую!

– Ну что я тебе скажу, великий воин, – отвечаю. – У тебя, натурально, женская интуиция, знание обстановки и тонкое женское чутьё, но ты не допускаешь мысли, что просто злишься? Ну, за его дурацкие шуточки? Или за эту лекцию про тупиковую ветвь? Да брось! Обыкновенный лешаковский трёп, не со зла.

Ада на меня посмотрела серьёзно.

– А что он за нами увязался? – говорит. Тоном полиса с тридцатилетним стажем, который наконец-то выследил серийного убийцу. – Ты мне скажи, что ему от нас нужно, если не шпионить и не строить козни? Колдуны-то рядом!

Меня смех разобрал.

– Да не будет лешак шпионить в пользу колдунов, – говорю. – Воюют они друг с другом, понимаешь?

И Ада снова на меня серьёзно посмотрела и вздохнула специальным вздохом.

– Наивный ты, Снайк, – говорит, – как ребёнок. Есть на свете такая вещь – предательство… Ах, ну что я убеждать-то буду?! Сам когда-нибудь убедишься, только бы поздно не было!

И вышла. А мне нисколько не беспокойно, скорее, наоборот. Чем больше этакого пафоса и торжественности, тем верится тяжелей. Дама второго типа, что поделаешь. Не злиться же.

И я уже совсем собрался спать, как вдруг Ада вернулась. Без хвороста.

Вот тут меня тряхнуло. Я сел.

– Ты чего это? – спрашиваю. – Случилось что-нибудь?

Ада костёр обошла, а он уже еле тлел, и присела рядом со мной на корточки.

– Он дрыхнет в зарослях, – шепчет. – Не услышит, не увидит… Я его убью, а?

Я чуть собственным языком не подавился.

– Да что с тобой сегодня? – говорю. – Ты головой ни обо что не билась? Очнись, а!

А она смотрит мне в глаза. А у самой глазищи, как у кошки или у совы: в зрачках плавает зеленый с синевой туман мерцающий, всё лицо – в красных бликах от горящих углей, как тёмная бронза, только тёплое, живое, подвижное… И белёсый чубчик отливает золотом расплавленным. Вот это магия, так уж магия…

А она шепчет – у меня мороз по шкуре ползёт:

– Снайк, ну зачем он нам? Он же нам чужой! Зачем людям ведьмак? Людям люди нужны. Ты погоди, мы выполним долг, я освобожусь… Я не смею сейчас, а ждать так устала уже…

Меня спиной к стене повело. Крыша едет не спеша…

– Ада, – бормочу, – Ты про что это? Тебе нездоровится?

– Священное чрево! – шепчет. – Как про что!? Про тебя, про меня, про нас! Мне нездоровится. Я… совсем больная. Мне холодно, знобит что-то…

Говорит, а сама цепляется горячими руками за мои колени, из её пальцев в меня вливается жидкое пламя, и меня тоже начинает знобить, уши – дыбом, планка – на одном гвозде, и я совсем ничего не соображаю. Мне только жалко, что я раньше не знал, какая она на самом деле – я был бы гораздо вежливее и дразнить не стал бы такую женщину…

И тут у неё с плеч плащ потёк. Старая холстина, как бархат какой – тяжёлыми складками, прямо-таки струями. Я глаза зажмурил и башкой потряс, чтобы чуток в себя прийти, а как открыл глаза – она уже без этой своей проволочной штуковины и распускает ворот у рубашки. Тянет шнурок, тянет… А рубашка на груди выглядит так, будто там у неё… А у неё там по моим наблюдениям, ничего подобного нет, такого у живой женщины вообще не может быть, только у нарисованной, да и то, если гениальный маньяк рисовал. Но оно есть, потому что в вырез кое-что видно.

Я уже ничего поделать не мог. И она меня притянула к себе одними глазами, а зрачки, как ведьмины омуты, и кожа – горячий металл, и зубы леденцового вкуса… И пахла она убийственно: костром, луной, мокрыми травами, фиалками и сладким вином…

Я понял, что любит она меня. Любовь её вдруг проявилась, как запах, как вкус, как смех – как факт, осязаемая совершенно и реальная, как весь мир, который качался и плыл вокруг, а я снова думал, какой я идиот. Надо было ни на что не смотреть, а петь ей песни и на руках таскать. И она мне казалась не тяжелее девочки из леса, но в ней была живая сила, честная человеческая надёжность…

И тут, в самый неподходящий миг, снаружи захрюкала проклятая лошадь и всё обломала. И вторая, будь она неладна, тоже забила ногами и захрюкала на всё ущелье. И Ада выскользнула из моих рук, прямо-таки сорвалась, как вихрь, только и успела прихватить своё имущество и крикнуть на ходу:

– Боюсь, что сопрут!

Я взял бластер и приложился к холодному металлу лбом. А когда чуть-чуть остыл, услышал, как снаружи шелестит дождь.

Тем временем в пещеру Ори вошёл. Мокрый и весёлый, с венком из белых цветов на голове – а запах такой, что даже дым перебил.

– Слушай, – говорит, – там такой дождище ливанул – только в предгорьях и бывает такой. А деревья такие реденькие, некуда спрятаться. Холодно, – и смеётся.

И усаживается около остатков костра греться. А мне жарко. И тут входит Ада.

Мокрая и весёлая, с охапкой хвороста, завёрнутой в плащ. В своей броне из колечек, под которой ничего не поймёшь, хотя рубаха фигуру облипла.

– Дождь хлынул, – говорит, – будто небо треснуло. Но хворост сухой, а плащ высохнет.

И начала подкладывать ветки в огонь, будто важнее и дела нет. Оттолкнула Ори коленом, чтоб не мешал.

И вот, значит, она повелевает огнём, а меня колбасит и замыкает, но голова ясная, и я думаю: куда же можно деть такую грудь, если она есть? И куда деть вот это вот… эту силу, этот свет, эту честность, если они, опять же есть? И как это всё увязывается между собой?

Женская нелогичность…

Может, думаю, я чего-нибудь не понял и Ори со мной заодно? А она всё-таки какая-нибудь ведьма? Или это у Жриц Третьей Луны бывает временами? Вроде лунного удара, скажем…

И я закуриваю высохшую сигарету. Ори тут же морщится, корчит рожицу и выдаёт:

– Ну и вонючий же ты дракон, Снайк! В жизни таких не видал!

А Ада смотрит на него с омерзением, на меня – с презрением, и молчит. Как всегда.

Ори как Ори, и Ада как Ада. И у меня последние проблески понимания исчезли.

Я теперь сижу и жду, не скажет ли Ада хоть чего-нибудь замечательного. Но она молчит, только фыркает и косится. И я начинаю ждать, когда ей захочется спать и она ко мне придёт. Даже если обниматься при лешаке ей неловко, то спать уж она должна прийти?! Просто так, без всякого этого… для тепла?

Так проходит с четверть часа. И в конце концов она идёт ложиться туда, где у неё постелено – через костёр от меня. И меня такая обида взяла! Кем она меня считает, интересно?! Своим оруженосцем, или как там это называется? В смысле – мальчиком на побегушках? Верно, думает, что жутко неотразимая и я никуда не денусь. Свистнет – и приползу. Размечталась.

– Слушай, – говорю, – подруга, ты там не замёрзнешь?

Наверное, у меня рожу перекосило или я яду переложил в это высказывание, потому что они на меня посмотрели вдвоём: Ори – с этаким весёлым удивлением, а Ада – подозрительно и странновато.

– Я к тому, – поясняю, корректно, прямо-таки светски, – что ты ж простужена, кажется? Может, тебя погреть?

Ори хихикнул – и очень неприлично. Ада его взглядом убила, меня, так скажем, ранила.

– Ори, – говорю, – ты любишь под дождём гулять?

– Не-а, – говорит. – Не особенно.

А физиономия при этом совершенно порнографическая.

– Тогда, – говорю, – увянь и покройся пылью. А то как бы кто-нибудь не схлопотал по носу.

Улыбается во весь экран и демонстративно так поворачивается спиной. И говорит через плечо:

– Воркуйте на здоровье, мои дорогие, я вас не вижу и не слышу.

Вот же падла, думаю. Но отругиваться некогда. Охота с Адой прояснить кое-что, хотя, честно говоря, я на неё уже поменьше злюсь – Ори отвлёк. Знала бы – должна бы поблагодарить.

Гляжу, ждёт моя амазонка лихая, что я ещё выкину. И вид у неё угрюмый, и выглядит она довольно неприятно. Даже после всего, что было – неприятно, и всё тут. В смысле, абсолютно обыкновенно. Боевая машина в боевой готовности. К тому же сделала морду кирпичом, будто дико блюдёт свой дурацкий кодекс и в жизни никого не целовала. И я опять потихоньку начинаю закипать.

– Послушай, – говорю, – Ада, ты не могла бы мне объяснить кое-что?

– Что это? – режет. Ледяным тоном: "вижу я тебя насквозь, самец убогий".

– Что, – говорю, – означают эти твои выверты, боевые, дружеские и всякие прочие, а?

– А твои? – отвечает. Точно с такой же интонацией.

– Кончай, – говорю, – переводить стрелки, ладно? И заодно: перестанешь ты когда-нибудь изображать униженную и оскорблённую? Втравила ты меня, трах-тибидох, в дурацкую историю, которая ещё непонятно чем кончится, но я, заметь, терплю и молчу. Могу я при таком раскладе попросить хотя бы, чтоб ты себя по-человечески вела?!

А она как вскинется!

– А ты себя по-человечески ведёшь, Снайк?! – кричит. Даже забыла от злости, что Ори слышит. Разоткровенничалась сгоряча. – Это не я тебя втравила, ты сам напросился! Теперь-то я понимаю, зачем! Животное! Думаешь, не видно!?

У меня на минуту дар речи пропал. Ну ни фига себе! Я чуть не задохнулся, сейчас, думаю, я её всё-таки задушу, а после всю жизнь буду спать спокойно. Но взял себя в руки.

– Я, значит, животное? – спрашиваю. – Именно я, да? Ладно, я животное. Ты, в сущности, и раньше догадывалась. Тогда объясни мне, примитивному, что ж ты расшнуровываешься при животном-то? Животное не железное.

И вдруг вижу: теперь уже Ада выпучилась и ртом воздух хватает. Странно.

– Когда это я расшнуровывалась?!

И тут у неё в глазах, красиво выражаясь, сверкает молния понимания. И она моментально хватает меч и с размаху впиливает по Ори, который полулежит спиной к нам и хихикает.

Она должна была его тут же убить. Во-первых, он её не видел. Во-вторых, у него очень невыгодная поза была для того, чтобы увернуться. Слишком расслабленная, не сгруппированная. Но факт остаётся фактом.

Он очень легко увернулся. И вскочил на ноги. И пошла потеха.

Я очень немало видел в жизни, но я никогда не видал ни до этого, ни после, чтобы кто-нибудь так издевался, как Ори тогда над Адой.

Она классно владела мечом, как ас, заложусь, лучше большинства моих знакомых мужчин. Но Ори ей было не достать. Он ускользал, прямо-таки утекал, он превратился во что-то аморфное, без мускулов и костей. Ада каждый раз промахивалась сантиметра на полтора, никак не больше, а он хихикал и кривлялся и строил ей глазки и посылал воздушные поцелуйчики. Шоу. Через пару минут – она вся в поту, а он как новенький, всё нипочём. И если Ада случайно не прирезала меня, так это только потому, что Ори, видать из гуманных соображений, не приближался ко мне особенно.

Ну, от стен – искры, от костра – дым и копоть, Ада бесится всё сильнее, а лешаку всё забавнее. Он умудряется ещё и комментировать происходящее. В излюбленной манере:

– О, пресвятые небеса, ка-кой кош-мар! Главное – не порежься, он острый! Ах, великая жрица, меня не жалеешь – скалу пожалей! Ада, глянь, паук ползёт!

Я, честно говоря, завис и протормозил минуты полторы. Сидел и тупо наблюдал за этой комедией. Но тут Ори брякнул:

– Ах, Ада, оставь мне мою жалкую жизнь, а то разобьёшь Снайку сердце! Он же, как мы с тобой знаем, не железный, ему будет жаль звездоликую…

И в этот момент до меня всё дошло в тончайших нюансах.

Хватаю бластер и рявкаю свирепо:

– Отдавай авиетку, зараза!

Ну, и мне честно уделяют частичку красноречия:

– А тебе жалко этой безделушки для любимой женщ-щины?! Ах, жестокий! Знаю, знаю, ты хочешь улететь домой, а меня бросить!

И всё это говорится из таких несусветных поз, с такими минами – падай и отползай! И у меня щёки горят и срывается планка – и я, распоследний кретин, расширяю луч, насколько могу, и очень удачно засаживаю импульс в стену пещеры рядом с Адиной головой. Ада шарахается, камни сыплются, порода плавится, трескается и стекленеет, жарища сразу настаёт, как в том самом мартеновском цеху, дышать нечем – а у меня над самым ухом голосок, наинежнейший:

– Ах, убил, злодей! Ужасно, ужасно – ах, умираю! Снайк, изверг, как ты мог!?

Пылища, дымище, ни чёрта не видно, зато я чувствую, как по моей щеке проводят тёпленькой ладошкой – и поймать её я, натурально, не успеваю.

– Ада! – кричу. – Ты жива?!

И слышу: откуда-то из дыма кашляют и хрипят злобно:

– Жива, придурок!

А совсем рядом – голосочек-колокольчик:

– Фу, какая ты грубая и неженственная! А ещё жрица Третьей Луны…

А дым тем временем постепенно оседает. Обрисовывается Ада с самой злобной гримасой на закопчённой роже, страшный разгром – и тоненькая фигурка этого подонка у самого входа, на фоне позлащённого неба. И у него в руках пучок горящих веточек – а костра уже не существует в природе.

И эти веточки Ори всовывает в какую-то щель в стене, как букет в вазу.

– Очень, – говорит, – с вами было весело, но теперь тут душно как-то… И вообще: злые вы, уйду я от вас.

И драматически поворачивается к выходу.

– Эй, – говорю, а злиться уже нет сил, – мерзавец, а мерзавец! Авиетку-то верни?

Оборачивается и заламывает руки.

– Силы небесные! – стонет обессилено. – Опять он про эту авиетку! Вот же заладил: авиетка, авиетка – будто нет приятных тем для разговора! Ну какой же ты всё-таки противный, Снайк!

Но я чувствую, что он готов разговаривать о чём угодно, что ему просто поломаться охота, и начинаю надеяться на мирное решение проблемы. И вдруг, так некстати, такой странный звук послышался! Этакий, представьте себе, подземный гул – и вибрация ощущается ступнями. Сперва слегка, дальше – больше, – и слышу, как в пустоте под нашим полом железо лязгает и камни сыплются! И тут же соображаю почему-то, что это не землетрясение вовсе, а куда злее! А Ада вопит не своим голосом:

– Это колдуны! Они нас выследили! Он нас предал!

А тем временем пол начинает вспучиваться и трескаться, и я понимаю, что разговаривать времени уже нет. Сматываться надо.

И мы с Адой хватаем то наше имущество, какое попадает в поле зрения, и вылетаем из пещеры в мокрую ночь, и я проверяю бластер, а Ада в сумасшедшем темпе седлает коней и втаскивает меня в седло – и последнее, что я во всей этой суматохе фиксирую рассудком, это рыдающий голосок, который покрывает все звуки:

– Нет, Снайк, нет! Это не я! Это не я! Это не я!

На Мангре погано живут по ночам!

Ада гнала свою лошадь по дну ущелья диким галопом, и моя пыталась не отстать от своей подружки. Я еле на ней держался и чувствовал тылом все камни, на которые она наступает. А в голове у меня крутилась одна-единственная чёткая мысль: куда ж мы таким аллюром!? Мы ж здесь ничего не знаем – попробуй-ка сориентироваться ночью, впотьмах, когда небо в облаках и луны из них высовываются мелкими кусочками! Ада сама говорила: демону в зубы! Но я ничего не мог сделать.

И мы пролетели по скальному коридору, и дорога начала подниматься, и мы с разгону заскочили в другой коридор. А скалы по бокам – всё выше и круче, и дорога всё темнее и темнее, и Ада всё шпыняет свою зверюгу, чтоб она торопилась – и мне уже кажется, что шеи мы себе непременно сломаем. Но не хочу терять Аду из виду. Какая бы не была – она мне теперь единственный товарищ.