Текст книги "Бомба под президентский кортеж"

Автор книги: Максим Шахов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– Люба! Что звонила? Я был на заседании правительства…

– Алик, ты со своим правительством совсем не думаешь о семье! – ворвался в голову пронзительный голос жены.

Лоскутова примерно год бесило то, что Люба стала называть его Аликом. Иного ласкательного от имени Альберт она придумать не смогла с тех пор, когда они познакомились, когда стали впервые близки. Потом поженились, прошло уже почти двадцать лет с тех пор, Лоскутов давно привык к этому «Алику», но нет-нет да и всколыхнется антипатия к этой кличке.

И к этому голосу он тоже давно привык. Раньше, в молодости, голос Любы казался ему звонким, задорным. Потом он стал понимать, что голос к ее годам не очень стал подходить. Вроде женщина с положением, вроде за тридцать уже, одевается в стиле бизнес-леди. Потом то же самое он думал, когда им стало за сорок, потом привык. Тем более что Люба умела разговаривать и другим голосом. Это бывало, когда она что-то у мужа выпрашивала, тем более когда выпросить не получилось иными способами. Например, с помощью своих истошных возмущенных визгов. Вот в постели она совсем иные звуки издавала, это у нее уже напоминает кошачье мурлыканье. Грудной глубокий голос, бархатистый такой, обволакивающий. От этого голоса Лоскутова до сих бросало в пучину возбуждения, как мальчишку.

– Что опять не так? – недовольно спросил Лоскутов, стараясь вспомнить, а что же он такое забыл и в чем проявилась его «незабота» о семье.

– Ты про Лешку опять забыл, я тебя когда просила вмешаться? Алик! Два дня уже прошло, а ты так ничего и не сделал! Неужели так трудно поднять трубку и набрать номер. Да там одного твоего слова достаточно, чтобы все стояли на задних лапках. Неужели трудно попросить кого-нибудь из твоих… коллег. Ты вспомни, где работаешь!

Лоскутов поморщился и внутренне застонал. Опять она с этим оболтусом. Вот угораздило ее с родственниками своими. Где она их только берет! Устроил сопляка в МГУ, так за один год уже третий раз вытаскивать приходится. Теперь еще у него в ночном клубе наркотики нашли. Две дозы! А это ведь уже на «распространение» тянет, тут не скажешь, что для себя самого купил. А еще два предыдущих привода! Тогда Лоскутов не особенно афишировал свое вмешательство, тогда удалось малой кровью обойтись и попросить рядовых сотрудников из мэрии.

Это хорошо, подумал Лоскутов, это просто здорово, что я тогда не стал себя выпячивать. Теперь бы кое-кто с удовольствием вспомнил, что Лоскутов из аппарата федерального правительства за наркомана и хулигана впрягается.

– Алик, ты должен срочно приехать, – странным голосом заявила жена. – Ну что тебе стоит?

Лоскутов, который и так запланировал заскочить домой на пару минут, решил немного помотать супруге нервы. Маленькая месть.

– Не сходи с ума, Люба! Я на работе. Ты же сама всегда говоришь, что я не в ЖЭКе работаю.

– Ну Али-ик, – перешла жена на сюсюканье, – ну пожалуйста. Ну мне очень надо. Я кое-что нам купила!

Лоскутов шумно выдохнул и машинально посмотрел на свое отражение в зеркало на лобовом стекле. Нет, сдержался! Не выдал эмоций лицом! За этим он следил всегда и тщательно. Работа в правительстве – это как игра в покер. Всегда нужно помнить о лице, всегда блефовать, всегда нужно иметь хорошую мину при… различной игре. Вот и сейчас на него смотрело узкое холеное лицо, сосредоточенный взор. Немного бледноватое, но бледность вполне аристократичная. Холодные серые глаза, точеный нос, узкий подбородок, плотно сжатые тонкие губы и, как всегда, до блеска выбритое лицо.

Есть от чего переживать. Если бы жена сказала, что она что-то купила себе. На худой конец, если бы она что-то без разрешения купила ему самому, то страшного особенно ничего бы в этом не было. Самое большее – шуба, пусть тысяч за сто, за сто пятьдесят, пусть колье! Он для того ей на карточку деньги и кладет, чтобы она их тратила. Жаль, что сразу и все.

Но когда Люба что-то покупала не для себя и не для него, это всегда для них. В прошлый раз это было антикварное бюро, за которое он должен был внести деньги в течение трех дней. Но не это была самая большая беда. Неприятность была в том, что она перехватила это чертово бюро, которое сейчас стоит дома в кабинете Лоскутова. И перехватила она его у любовницы замминистра. Таких склок ему только и не хватало на работе.

А до этого она ввязалась в покупку участка земли в престижном районе. И вляпалась в скандал, потому что продавцами оказались аферисты. Хорошо еще, что денег на этом не потеряли, а вот на зуб журналистам попали. С трудом удалось выйти на руководство нескольких изданий и нивелировать информацию. Что теперь? Что она еще придумала?

Домой Лоскутов попал только около шести вечера. Открыв дверь своим ключом, он вошел в холл. Жена тут же выпорхнула откуда-то со стороны кухни, откуда ароматно пахло кофе и ликером. Люба была хороша, что и говорить. Умела она следить за собой, подавать себя в обществе без пошлости и вульгарщины. Игривость и флирт в пределах допустимого, зато демонстрация своего вкуса, своей фигуры – это уже по полной программе. Лоскутов знал, что Люба даже уроки пластики и сценического движения брала у какого-то преподавателя Щукинского училища: отрабатывала походку, манеру поворота головы, движения рук, умение красиво сидеть, стоять, лежать.

Вот и сейчас она возникла перед ним выгодно освещенная нижним светом, туманно светясь нежной кожей, чуть смуглой после курса солярия. И фигура у женщины была на зависть многим. Чуть появившаяся полнота в тазу и бедрах была под контролем фитнес-тренера, но эти округлости сглаживали не только восприятие, но и здравый смысл, потому что Лоскутову почти постоянно хотелось притянуть Любу к себе, ощутить ее тело, прижаться губами к плечу, груди. Кризис среднего возраста, сопровождающийся повышенной сексуальной активностью, бес в ребро? Так он не «налево», он… Хотя такое Лоскутов ощущал, кажется, лет в двадцать-тридцать.

– Алик, пошли, – с придыханием заговорила жена, вцепившись Лоскутову в рукав. – Это вообще нечто! Шедевр! Вот увидишь, тебе понравится.

Посреди двухуровневой гостиной красовался весь в бронзе и позолоте камин. Здоровенная игрушка с затемненным стеклом на передней дверке. Как, кто, какого… Вереница вопросов, мыслей и ругательств пронеслась в голове Лоскутова. Потом подавил в себе раздражение и не глядя сел в кресло.

– Что это? – с усталой обреченностью спросил Лоскутов. – И, самое главное, на хрена это?

– Алик, ну что за плебейские выражения, – капризно надула губки Любовь. – Это камин, это модно, это стильно и радует глаз. Ты только представь, как возле него приятно будет сидеть долгими зимними вечерами и смотреть на огонь. Это же сказка, это так умиротворяет.

– Ну какой камин, Любаша! Это же городская квартира, тут все вытяжные каналы уже построены и ни одного лишнего тебе никто не приготовил. Трубу на улицу выводить?

– Ты не понимаешь, – обрадованно заворковала Любовь, подсев к нему и беря под локоток своими нежными ладошками. – Это биокамин, ему не нужно трубы, ему не нужны дрова. Там, понимаешь, горит такая жидкость… Это даже не пожароопасно!

– Он даже не настоящий, – покачал головой Лоскутов. – Ну что ты делаешь, Люба! И сколько это чудовище стоит?

– Алик, это ты чудовище! – взбеленилась вдруг жена. – Я из кожи лезу, чтобы обустроить наше жилище, чтобы сделать его уютным, чтобы…

Потянулась целая цепь того, что старается сделать Любовь. Лоскутов обвел взглядом «жилище» площадью почти сто пятьдесят квадратных метров, состоящее из трех комнат, большой гостиной, плавно переходящей в кухню и столовую. Вложено было в квартиру немало. И в мебель, и в отделку, и в милые «мелочи», которые ее украшают.

– Люба! – хмуро остановил излияния жены Лоскутов. – Сколько стоит этот… камин?

– Ой, нисколько, – как-то слишком легкомысленно отмахнулась жена. – Это вообще подарок.

– Что-то? Какой подарок, от кого?

– Алик, ты только не ругайся, – затараторила Люба. – Ребята так просили, так хорошо говорили. Короче, это за какой-то там тендер, который они выиграли. Ну-у… в общем, благодаря тебе.

– Как это мне, какой тендер?

– Алик не сердись, я просто позвонила Пряхину и сказала, что ты не против. А они привезли и подарили. Я же понимаю, что тебе лично не стоит, чтобы не фигурировать. А так все получилось замечательно. Тебе же какая разница, кто там будет строить этот путепровод на МКАДе!

Лоскутов раскрыл было рот, чтобы обрушиться на жену с негодованием. Как ей объяснить, что из-за ее дурацкой выходки под удар может быть поставлена вся его карьера. Он и так выбился из рядовых сотрудников в правительство благодаря своим личным качествам, а не связям, как другие. Связи, конечно, тоже были, но его никто не тащил, как, скажем…

Но ругаться Лоскутов так и не начал. Хитрая бестия Люба блеснула глазами, шевельнула бедрами, поняв настроение мужа, и вот она уже возле него, жарко дышащая в шею и жадно шарящая ладошкой по его груди под пиджаком. Лоскутов смотрел в бесстыжие глаза сорокалетней женщины и понимал, что снова проваливается в пучину нахлынувшего желания. Как она могла, как чувствовала… Ее бедра обхватили его колено, жаркое тело терлось о его ногу, а пальчики уже расстегивали пуговицы на рубашке.

Это было как наваждение, как колдовство. Сердце начало колотиться в груди, руки задрожали и обхватили женщину за плечи. Лоскутов в этот момент не думал ни о работе, ни о камине, ни о звонке жены от его имени. Сейчас для него существовало только ее тело, только оно было важнее всего, только желание снова и снова обладать им, наслаждаться им. Он снова почувствовал себя прыщавым юнцом, который впервые прикоснулся к женской груди, ощутил вкус поцелуя, прикоснулся к запретному, тайному.

Ему вновь захотелось почувствовать себя молодым парнем, который потерял девственность со взрослой опытной женщиной. Ему было сладко фантазировать, что сейчас он снова пройдет через то совращение, которому поддался когда-то, он млел, представляя, что сейчас в его объятиях та самая бесстыжая женщина, которая когда-то затащила его в постель, которая отдалась ему властно, снисходительно. Она называла его хорошим мальчиком, она хищно улыбалась и говорила, что все повторится, если он будет вести себя хорошо.

Она была соседкой по лестничной клетке, и юный Лоскутов ощущал тогда целый калейдоскоп чувств. Он как будто крал чужое, овладевая той женщиной. Это была сладкая кража, это была сладкая тайна от матери, хранить ее было тоже так сладко, так восхитительно. Это было запретно! А что может быть слаще запретного плода?

Лоскутов лежал и тяжело дышал, пытаясь вытереть потный лоб о сбившуюся и сползшую набок подушку. Его еще потрясывало немного от проходящего возбуждения, а пальцы гладили и легко теребили обнаженную грудь жены. Он размазывал бисеринки пота на ее теле, и ничего приятнее этого занятия для него сейчас не было. Для него вообще не существовало чего-то более важного, чем лежать сейчас на этой женщине, такой же потной и уставшей, и тихо гладить ее податливое тело. Он многое мог бы отдать за то, чтобы оно оставалось податливым, чтобы оно продолжало принадлежать ему, чтобы можно было вот так неожиданно отдаваться страсти…

– Ладно, Алик, – кошачьим мурлыканьем раздался над ухом голос жены, – не мучайся, я насчет племянничка все решила. Это я уж так тебе говорила, чтобы ты не отмахивался. Мои родственники ведь не только мои, но и твои.

Нежная рука потеребила Лоскутова по затылку, а потом притянула его голову к себе так, что лицо мужа уткнулось в мягкую грудь. Лоскутову ничего не оставалось, кроме как впиться в нее поцелуем, найти губами сосок.

– Ну хватит, хватит, – заволновался голос жены, – ненасытный! Пока ты там собирался, я за него кому надо на лапу дала. Теперь вопрос закрыт.

– Как? – взвился Лоскутов, моментально отрезвев и вернувшись в мир истинной действительности. – Как дала, кому? В полицию?

– Ну что ты? – попыталась ласкою успокоить мужа Любовь. – Перестань. Все уже решено, тебя уважают и…

– Люба! – с мольбой в голосе произнес Лоскутов и бессильно уронил на постель руки, которые миг назад были подняты в гневе. – Люба, ну сколько я тебя просил не играть моим именем, моим положением. Ты же в любой момент можешь навредить моей карьере.

– Алик, – сладко улыбнулась женщина и приникла к его теплому сильному плечу, – ну я же не совсем дурочка, я же умею разбираться в людях. Если человек просто жаждет оказать услугу, если для человека твоя фамилия как дурман-трава, то чего же не воспользоваться. Глупый, один раз живем…

Дура, дура… закрыв глаза думал Лоскутов. И тут же начинал ругать самого себя. И я ведь дурак, раз связался с такой стервой. Но зато какая сладкая… Что же я за тряпка такая, раз за постель могу ей все простить! А как приятно быть с ней тряпкой, как сладко, как томно…

Глава 2

Закхай Валииди оставил на просеке свои старенькие неприметные «Жигули». Да, неприметные! Почти все прорабы на трассе «Амур» знали эти «Жигули», и Али, который на них ездил и который поставлял дешевую и безотказную рабочую силу. Многие побаивались, многие не верили Али, считая, что он чуть ли не «подстава» со стороны прокуратуры. Но кое-кто с ним активно работал, складывая в карман большую часть денег, подлежащих выплате рабочим. Проводили наряды своим, выполняли таджики, но за треть стоимости.

Но самым примечательным было то, что про Али все молчали. И те, кто с ним сотрудничал, и те, кто не хотел связываться. Первые потому, что имели с этого сотрудничества хороший куш, вторые потому, что боялись попасть под месть первых и тех, кто им покровительствовал. Никто же не верил, что большое начальство «не в доле». И вот на этом лезвии бритвы Али и балансировал уже несколько месяцев. Точнее, не Али, Закхай Валииди.

Сейчас он ехал на праворульном «Ниссане», которых от Забайкалья до самого Приморья было пруд пруди. Поглядывая на навигатор, лежавший на коленях, Закхай наконец притормозил у поворота на очень плохой узкий асфальт. Судя по ржавому указателю, это был поворот на Константиновское, большой поселок с молокозаводом, колбасным цехом и колледжем лесного хозяйства. Закхай хорошо владел русским языком. У него вообще была склонность к иностранным языкам и великолепная память. Если бы он не стал в ряды вооруженной оппозиции, то, наверное, стал бы учителем или ученым-лингвистом. Но сейчас страна требовала от него борьбы, и он сражался и вел за собой других. И не просто сражался, а старался по своему разумению перестроить этот мир, из-за чего у него частенько случались стычки с высшим руководством. Пока ему верили, несмотря на его своенравие и собственное видение будущего родины.

«Уазик» местной полиции он увидел издалека. Машина стояла на обочине с включенными мигающими аварийными огнями, которые очень хорошо были видны издалека. Закхай подъехал, заглушил двигатель своей машины и выпрыгнул на сырую траву. Русский майор и его помощник старший лейтенант стояли на другой стороне дороги и смотрели вниз. Там в кювете парила развороченным от удара капотом легковая автомашина.

Закхай нахмурился и стиснул зубы. Гневайся или не гневайся, а других помощников пока нет. Глупы, но исполнительны!

Он прошел мимо офицеров полиции, отметив, что те уже поняли манеру общения и перестали каждый раз кидаться к Закхаю с протянутой рукой. Рук он им никогда не пожимал, хотя старался делать вид, что относится с уважением к их помощи.

– Выключите аварийный сигнал! – бросил он короткий приказ и подошел к краю дороги.

Да, сделано было чисто! Наверное, эти двое полицейских на большой скорости прижали легковушку своим «уазиком» к обочине, а потом резко его подрезали поворотом руля. Хасан явно не ожидал такого оборота и не справился с управлением. Вон и два бетонных столбика сбил, и в низинку улетел вместе с машиной. Живой? Кажется, живой: вон рука торчит из-за скомканной открытой передней двери. Стонет и пытается выбраться. Движения сильные, значит, не очень сильно пострадал.

Закхай обернулся, посмотрел на старшего лейтенанта, который хлопнул дверью своего служебного «уазика». Аварийные огни погасли и больше не привлекали внимания. Ну что же, этим двоим не обязательно знать, о чем пойдет разговор. Закхай примерился и легко спрыгнул в кювет. Скользя на влажной траве, он сбежал со склона и подошел к машине. И тут же встретился взглядом с Хасаном. Мужчина страдал от боли, страдал сильно, но, как настоящий мужчина, скрывал это. Его лицо с рассеченным лбом и лихорадочно блестящими черными глазами было бледно, губа закушена, а левая рука упорно цеплялась за край изуродованной автомобильной дверцы и тащила тело наружу.

Закхай улыбнулся и присел рядом с раненым. Дела Хасана были плохи. Правая рука, видимо, была сломана. И как бы не в двух местах. А еще у него сквозь рубашку торчала белая кость в правой нижней части груди. Сломанное ребро проткнуло мышцы, кожу и вышло наружу. Кровь изо рта не шла, хотя это и не говорило о том, что не повреждены легкие. И вообще у Хасана просто не могло не быть внутреннего кровотечения.

– Потерпи, брат, – сказал Закхай, – я помогу тебе.

Он взял раненого под мышки и стал медленно тянуть, старясь давать нагрузки на позвоночник. Особенно крутящей нагрузки. Хасан захрипел, прикусил губу, но каким-то страшным усилием воли удержал крик, готовый сорваться с его губ. Еще несколько секунд, и Закхай уложил раненого на траву лицом вверх. Он сел рядом на корточки и посмотрел ему в глаза.

– Ну, что? Больно тебе, брат?

Хасан все еще лежал со стиснутыми зубами, а по подбородку у него бежала струйка крови из прокушенной губы. Закхай протянул руку, приподнял полу рубашки и вытянул из-за ремня Хасана потертый 12-зарядный «ПММ».

– Знаю, что больно, – кивнул Закхай головой. – Вот видишь, Хасан, а я что тебе говорил? Аллах все видит, Аллах ни один поступок человека на земле не оставляет без внимания. Ты хотел меня предать, и что из этого получилось?

– Не кощунствуй насчет Аллаха, – прохрипел Хасан.

– Мой путь праведен, Хасан, – возразил Закхай, – потому что мой путь – это путь борьбы за истину, за веру, за мой народ. И ты знаешь это. Но ты решил шантажировать меня, ты решил построить на наших отношениях бизнес. Это низко для правоверного, это позор!

– Убей меня, – снова прохрипел Хасан, – убей. Я бы тебя убил, окажись ты на моем месте.

– Я понимаю, – сквозь зубы процедил Закхай, поднимаясь в полный рост. – Но я тебя убивать не буду. Только Аллах решает, и только Аллаху позволено давать жизнь и забирать жизнь. Иногда я беру на себя его обязанности, но не сейчас. Ты умрешь сам, Хасан! В муках! Ты еще долго будешь мучиться, может, час или два часа. Я подожду. И все это время ты будешь знать, за что ты принимаешь такие муки.

Закхай повернулся и пошел по склону наверх. Он слышал, как за его спиной захрипел и болезненно закашлялся раненый, пытаясь изрыгнуть проклятья. Нет, он заставит его умолять о смерти, он заставит его плакать и унижаться.

Полицейские стояли наверху, нарушив все инструкции. Закхай сдержался от резких высказываний и просто отослал старшего лейтенанта к машине, чтобы он слушал рацию. Майор остался рядом и выжидающе смотрел на Закхая.

– Все, умер? – наконец спросил русский.

– Нет пока. Но умрет.

Неожиданно молодой полицейский выскочил из «уазика» и громко закричал:

– Шеф, аврал! Нас вызывает начальник ОВД. К нам проверяющий из районной управы. Приказано через полчаса быть в Константиновском. Они уже выехали…

– Это значит, что они поедут здесь? – насторожился Закхай.

– Другой дороги нет, – согласился майор и кивнул вниз. – Что с этим делать?

– Значит, его надо убить. У него было оружие, он в тебя целился, ты в целях самообороны выстрелил первым. Так у вас положено действовать?

– Э-э, нет! На такое я не подвязывался, Али. Твои дела, сам и разруливай! А чтобы я себя с тобой кровью вязал… Не дождешься! Может, ты чеченский террорист, может, ты нашего президента тут караулишь, чтобы террористический акт устроить? Таджиками на трассе торговать – это пожалуйста, в разборках твоих тебе помогать – тоже. Но… Извини!

– За те деньги, что ты от меня получил, майор, можно было бы быть и покладистей, – прищурился Закхай.

– А ты докажи, что мне деньги давал, – вдруг ощерился майор и упер руки в бока, ненароком обнажив кобуру на ремне форменных брюк. – Ты на меня не дави, засранец! А то ведь я могу взять тебя за химок да отволочь… Э-э, ты куда? Я с тобой разговариваю, урод…

Закхай отошел на несколько шагов к самому краю дороги, потом резко повернулся и выстрелил из пистолета Хасана. Пуля угодила майору точно в лоб чуть левее переносицы. Пошатнувшись, русский вскинул руки к лицу, но смерть сковала его движения, и он так и повалился на бок на траву обочины с согнутыми перед лицом руками. Закхай смотрел на тело, как оно лежало, уставившись открытыми глазами в траву и зияя огромной буро-серо-красной дырой на месте затылка. Шея и форменная куртка на спине были залиты кровью, которая стекала и стекала на траву.

– Ё… – старший лейтенант подбежал и уставился на майора, не сделав даже попытки вытащить свое оружие. – Ты чего? Че не поделили? Нам же…

Закхай с интересом посмотрел на молодого офицера. Странно, но он не боится, у него, кажется, в голове даже и мысли нет, что он сейчас ляжет тут вторым трупом. Почему? Вера в общность интересов, в то, что Закхаю очень нужны толковые помощники. Или этот старший лейтенант понимает, что перед ним не какой-то там мелкий делец Али?

– Слушай меня, Миша, – строго сказал Закхай. – Его доля теперь твоя, если будешь помогать мне. Он, шакал, он решил, что меня можно продать, обмануть. Ты, Миша, умный, ты умеешь держать слово!

– Слово-то я держать умею! – согласился старший лейтенант, глядя на труп напарника вытаращенными от удивления глазами. – Только что мне теперь с ним делать, как все это… Дурак ты, Али! Натворил делов…

– Все просто, и тебе ничего не грозит, – горячо заговорил Закхай. – Будешь мне помогать? Говори, хочешь много денег?

– Ё… да за бабки я много на что готов…

– Тогда слушай и трясись от страха! Я сейчас спущусь вниз, вложу пистолет в руку Хасана. Все будут думать, что он выстрелил в твоего майора, а потом застрелился сам. От страха. А когда ты подбежал, то все было кончено. Понял меня?

– Понять-то я понял, – замялся полицейский. – Только вот верить тебе сложно. Ты со своими глупыми выходками и меня подставишь, и сам сгоришь. Опыта у тебя нет!

Закхай левой рукой схватил русского за воротник куртки и притянул к себе. Полицейский испуганно смотрел в полыхающие огнем глаза Али. Кажется, он только теперь стал понимать, что Али – это не Али. Не тот человек, за которого он себя выдает.

– Я не таджик! – сказал Закхай. – И не узбек. Правда, моя мать была сирийской туркменкой. Слушай меня, Миша, внимательно, потому что я человек серьезный. Я прибыл сюда из-за границы, откуда, тебе знать не обязательно. Я должен устроить здесь террористический акт, я должен убить вашего президента, который едет по трассе. Тебе ничто не грозит ни в случае моей удачи, ни в случае моего поражения. Но если я сделаю то, что должен, ты получишь столько денег, что сможешь жить и не работать до самой смерти. И твоя жена, и твои дети тоже. Это дорого стоит, и ты за это получишь. Ну, согласен?

– Ты серьезно, Али? – громким шепотом спросил русский. И судя по лихорадочному блеску его глаз, по тому, как пересохли его губы, он был готов на все ради таких баснословных сумм. – Это правда?

– Правда! – заверил его Закхай. – Если хочешь, то я прямо сейчас заплачу тебе пятьдесят тысяч. Долларов! А когда я закончу, то ты получишь десять миллионов.

– Ё… это же… А как же я… Это же…

– Я понимаю тебя, – голос Закхая стал почти ласковым. – Никто же не говорит, чтобы ты с такими деньгами оставался в России. Зачем? Ты поедешь за границу, скажем, в туристический тур. А там ты получишь новые документы, счет с этими деньгами. Там ты сам решишь, в какой стране жить, потому что гражданство мы тебе организуем в любой стране. Или ты хочешь остаться в России? Тогда…

– Не-е, Али! – засмеялся русский. – На фиг она мне сдалась!

Второй выстрел прогремел среди крон деревьев. Потом старший лейтенант полиции сел за рацию в своей служебной машине и взволнованным голосом стал вызывать оперативного дежурного, чтобы доложить о случившемся несчастье. О том, как они преследовали подозрительного человека, как тот слетел с дороги, не справившись с управлением, как он, будучи раненным, застрелил майора полиции, а потом выстрелил себе в голову…

День начинался тяжело, даже как-то нехотя. Сначала солнце, повисшее в кронах елей между двумя сопками на востоке, не желало подниматься выше, потом оно лениво и сонно оторвалось от еловых лап и остроконечных вершин и поползло в мареве, светя блеклым болезненным ликом. Было душно и липко. Мошкара как осатанелая лезла в нос, рот, глаза и уши. Хотелось бить себя по лицу, хотелось драть его ногтями прямо по не унимающемуся зуду. И только прошлый опыт подсказывал, что лучше перетерпеть, что лучше использовать какие-нибудь средства, а к обеду натиск мошки утихнет. Многие приезжие рабочие знали, что от пота и расчесывания ногтями через два дня лицо на скулах и шее покроется болячками.

Прораб дорожно-строительного участка Чернышев ругал геодезистов на чем свет стоит. Они опоздали на двое суток, а это значит, что почти двое суток бездействовала тяжелая техника. А простой стоит… если учесть еще и зарплаты водителей… Чернышев шел по пыльной обочине, матерясь и сверкая глазами. Многие на участке знали его характер и в такие минуты старались не попадаться под горячую руку.

Впрочем, гнев был лишь дежурной реакцией на недостатки в работе. И геодезисты не были его подчиненными, а относились к проектной группе, и простоя как такового тоже не было. Умелый прораб всегда найдет, как скрыть такие косяки. Тем более что их всегда можно использовать в корыстных целях. Например, можно умело доказать руководству, у которого таких участков десятки, что проектировщики не учли характер грунтов, что позавчерашние дожди подмыли непрочные грунты в низинке… Много чего может сообразить опытный прораб, чтобы оправдать незапланированное использование тяжелой техники, которого и не было. А водители? Водители будут молчать, потому что «ночные», которые он им оформил, не все пошли ему в карман, кое-чем он с водителями поделился. Таков порядок на строительстве.

Невысокий коренастый Али в серой бейсболке с эмблемой фирмы «Найк» ждал Чернышева у скрепера, лениво облокотившись плечом о большое колесо. Выглядел «нерусский», как между собой Али называли бригадиры, равнодушным, спокойным, почти сонным. И темные его глаза при разговоре смотрели как будто не на тебя, а куда-то дальше, как будто сквозь тебя. Поэтому с Али было трудно разговаривать, как будто его перед тобой не было, или как будто тебя перед ним не было. А еще потому, что Али трудно переспорить, почти невозможно. Возникало ощущение, что этот человек, коверкающий русский язык, знает все твои мысли и заранее приготовил все возражения, с которыми ты просто не сможешь не согласиться.

– Здравствуй начальник, – старательно выговорил Али. – Ты обещал моим рабочим заплатить деньги вчера. Вчера закончилось, сегодня наступило.

– Слушай, Али, – отмахнулся Чернышев, не останавливаясь, – не до тебя. Не помрут твои рабочие пару деньков без денег. Не до них сейчас.

– А если помрут? – резонно заметил Али и двинулся за прорабом следом. – Всякое может случиться. Всякую дрянь есть станут, животами мучиться станут, врачи приедут, дизентерию увидят. Вопросы задавать будут, прорабу задавать будут.

– Да что ж ты за человек такой, а! – возмутился Чернышев и остановился так резко, что Али, шедший следом, ткнулся козырьком бейсболки ему в грудь. – Ну понимать ты когда-нибудь научишься? Мы же с тобой не в трудовые отношения играем! Я тебя и твоих обормотов в штат не зачисляю. Мы как договаривались? Ты приводишь своих узбеков, я даю работу. Они работу делают, я нахожу деньги и плачу. И им, и тебе, как поставщику дешевой рабочей силы.

– Ты наряды закрывал две недели назад, дополнительные работы на своих людей закрывал, которые они не делали. Деньги привозили, я видел. Почему не платишь?

– Как ты меня достал, Али!

– Два месяца ты платил вовремя, я молчал. Сейчас ты не платишь, я за тобой хожу и напоминаю. Почему «достал»? Чернышев, если ты платить не будешь, мои люди уйдут. Вот прямо сейчас бросят работу и уйдут. Хочешь, чтобы ушли?

Умело ударил Али, очень умело. Чернышев поморщился и еле сдержался от матерной ругани и оскорблений. Ах… морда твоя азиатская… Как нарочно подгадал момент! Если его землячки бросят прямо сейчас работу, он не закончит расчистку и подготовку на трех пересечениях с местными дорогами. А по современным нормам въезд на шоссе с покрытием должен быть с участка тоже с покрытием, хоть и вся дорога грунтовая. А это нивелировка, это «подушка», это те же самые откосы и обочины. Да начальство с самого Чернышева шкуру спустит! Вот гад этот Али.

– Слышь, Али, – прораб поскреб небритый подбородок и посмотрел на посветлевший лик солнца, – ты не обижайся на меня. Закрутился, работы много. Тут про себя забываешь, не то что… Но про твоих я помню. Хорошие ребята, работают, как звери. Ты, главное, не дави на меня. Чем хочешь поклянусь, но послезавтра утром зарплата всем будет. И тебе! С премиальными! За счет фирмы!

Чернышев расхохотался своей шутке, но Али или не понял ее, или у него в голове были какие-то свои, непонятные для окружающих мысли.

– Зачем премия? – равнодушно спросил он. – Премию не надо, потому что мы про премию не договаривались.

– Так договоримся! – с энтузиазмом воскликнул Чернышев.

– Не надо договариваться, – снова затянул свое Али. – Сегодня ты про премию говоришь, завтра скажешь, что плохо работали и заплатишь меньше. Нет, давай, как договаривались. Мы делаем, что сказал, ты платишь, сколько сказал.

Возразить было трудно. Тем более что даже узбеку, жившему здесь на непонятных основаниях, сложно доказать свою доброту и отваливать премиальные из своего кармана. Он узбек, но не дурак. Хотя… и на узбека он не очень похож. И не важно, где он берет этих работяг без документов, главное, что его бригады неквалифицированной, а самое главное, дешевой рабочей силы поступают регулярно, работают хорошо. И выполненные ими объемы вполне удается записывать на других рабочих. И деньги, полученные за эти работы по закрытым нарядам, вполне прилично делятся между заинтересованными сторонами.

Чернышев очень бы удивился, если бы узнал, что в пятидесяти километрах от него, на участке другой подрядной фирмы тот же самый Али тоже выступает как нелегальный поставщик дешевой рабочей силы. Но совершенно на иных условиях.