Текст книги "Дьявольский остров"

К вечернему кофе солдат отвел Данилу в барак и передал старосте.

– Все, Кривошапкин, свободен. И смотри мне, руки не распускай, иначе в «холодильнике» окажешься, – наставлял его Пудовкин.

«Холодильником» военнопленные называли отдельную камеру в замке, которая очень плохо отапливалась. Она служила карцером.

– Отстань, – буркнул он Пантелею.

Кривошапкину все же пришлось выполнять то, что от него требовал финский солдат. Теперь злой, надутый, как индюк, Данила пошел к своим нарам, чтобы немного отдохнуть. Проходя возле «буржуйки», где резались в игры красноармейцы, он встретился взглядом с Митрохой. Тот скривил рот в ухмылке, и Данила понял, что ни он, ни Кондратий, конечно же, ни черта не делали. Только усталость не позволила Даниле врезать кулаком в эту ненавистную ему рожу. Да еще он хотел быстрее передать своим важные сведения.

– Есть что нового? – Бронислав по выражению лица Данилы понял, что тому есть что сообщить.

– Я знаю, кто стучит, – прошептал Данила.

– Кто?

– Пудовкин.

– Вы опять за старое? – встрял Капитонов.

– Теперь это уже точно.

Данила рассказал, что ему удалось подслушать.

– Вот сука, – уже сказал сам Никанор, – втесался в доверие, змеюка.

– Бляху ему в ряху, плешивая козлина, чтоб он загнулся и не выгнулся, згрёбыш хренов, – выругался Бронислав. – И что погано, у нас нет времени приговор привести в исполнение. Уходим завтра же, во время юбилея рыжего. У тебя, Никанор, все готово?

– У меня все готово было уже после генеральной уборки территории.

– Было бы неплохо охране во время пирушки в какой-нибудь кастрюльке подкинуть адскую машину, – предложил Кривошапкин. – Например, Валерьянович проинспектировал бы вместе с нами кухню… Тогда некому было бы за нами броситься вдогонку.

– Нет, – категорически сказал Шпильковский, – на праздновании дня рождения будут еще люди, ты же сам сказал – девушки.

– Да, Альберт Валерьянович прав, не надо вызывать ненависти к нам местного населения. А вот сочувствие островитян всегда может пригодиться, – согласился с военфельдшером Бронислав, – делаем все по предварительному плану.

– Эх, еще бы комиссара наказать, – протянул Данила, – он там, скорее всего, на всех нас досье собирает. Та еще сволочь.

– Комиссара я беру на себя, – хмуро ответил Капитонов, – не выношу политруков. По вашим описаниям, уж очень он похож на одну такую гниду, который накляузничал на моего друга. Его воронье из НКВД забрало. И где он сейчас – ни слуху ни духу.

– Завтра, как только стемнеет, всем быть готовыми, – сказал Бронислав, – и днем вести себя тише воды ниже травы, с Кондратием не огрызаться, на разборки со старостой не нарываться.

13

День выдался погожим, стояла оттепель.

Комендант с самого утра перед строем личного состава службы охраны поздравил Йоханнеса с пятидесятилетием, вручил пачку финских марок – премию, а также ценный приз – золотой портсигар с выгравированной на нем благодарностью «за безупречную службу».

Комендант с искренней симпатией пожал руку своему заместителю. Йоханнес, как могло показаться со стороны, был невероятно рад и счастлив. Хотя в глубине души он затаил обиду, ведь высокое начальство так и не присвоило ему очередного звания – майора, на которое он очень рассчитывал. И хоть комендант уверял его, что все документы он давно отправил в Хельсинки, Йоханнес подозревал, что Леннарт Хольмквист специально затянул с отправкой пакета. Да и вообще, Йоханнес считал, что коменданту давно пора на покой. Ведь старик занимал этот пост почти сорок лет и уже отстал от жизни. Сейчас мир стал более жестоким. В любой момент может разразиться большая война, которая будет похожа на столкновение континентов. А этот либерал сам сохраняет для русских их вояк – будущих завоевателей, которые уже имеют боевой опыт, прикидывают, обсуждают, где были их ошибки и просчеты, и как на самом деле надо было воевать против Финляндии. И эти все люди имеют звания, все они командиры, которые, конечно же, будут стремиться продолжить свою карьеру. И если будет подписано мирное соглашение, они благополучно вернутся домой и опять встанут в ряды Красной Армии. Вот тогда, через пару лет, все может повториться уже с новой страшной силой. А старик ничего уже не смыслит, устроил здесь курорт. Санаторий для испуганных и недобитых – нервы им лечит. Эти свои мысли Йоханнес выложил в своем донесении в Хельсинки и очень надеялся, что там-то его поймут и из заместителя переквалифицируют в начальника лагеря. Тогда у него будут все возможности «поработать» с пленными – отбить у них всякую охоту в будущем браться за оружие. Чтобы они дрожали при одной только мысли, что могут снова попасть в плен, а там – в лагерь.

Сразу же после торжественного построения Леннарт Хольмквист выехал по делам в Мариехамн, и лагерь целиком оказался в руках Йоханнеса. В этот раз он «заказчиков» пленных на работы не принял, потому что возвращение военнопленных с работ растягивалось до самой ночи. И в связи с празднованием ни он, ни личный состав охраны не хотели отвлекаться всякий раз, когда очередной «хозяин» привозил своего работника. Вообще всех военнопленных закрыли в бараке. Разрешали передвигаться только тем, кто был занят на хозяйственных работах. Еще Йоханнес попросил старосту выделить несколько человек для подготовки каминного зала в замке. Нужно было его прибрать, расставить стулья, собрать стол, натопить помещение. А еще наколоть дров. Для такого события, юбилея, решили топить камин не углем, а дровами, которые заранее купили в поселке. Чтоб пахло приятно и потрескивало красиво.

– Есть добровольцы колоть дрова? – спросил Пудовкин на построении.

– Есть, – вызвался Капитонов, – хочу поразмяться.

Бронислав тоже хотел вырваться из запертого барака, но перехватил настороженный взгляд старосты и отказался от своего намерения. Если бы опять пошли на работу Вернидуб и Капитонов, это могло вызвать подозрение.

– Проверю готовность, – прошептал Никанор.

– Давай, только очень осторожно, – сказал ему в напутствие Бронислав.

Из барака не выпустили даже Альберта Валерьяновича, хотя он должен был проверить новую партию продуктов. Йоханнес уважал военфельдшера за его профессионализм, но имел основания не доверять ему. Он понимал, что это самый умный его враг, да еще и друг коменданта.

Военнопленные занялись своими обычными делами – травили байки, вспоминали родину. Рассказывали, как выпивали, в каких девушек влюблялись, кто-то вспоминал свою семью, детей. И конечно, затевали азартные игры возле «буржуйки».

– Эй, Данила, иди сыгранём, – прокричал Митроха, – а то у тебя зенки разные – одна черная, другая белая… Непорядок… Надо, чтобы одинаковые были.

– Пошел ты, – огрызнулся Кривошапкин.

– Тихо, – остудил его пыл Бронислав.

– Эй, капитан, может, выйдем на разы? – рявкнул из середины барака Кондратий.

– А какой мне резон с тобой идти на разы? Я тебе рожу начищу, ты Пудовкину поплачешься, и меня гальюн в замок отправят драить.

– Погоди, скоро в бараке гальюнщиком станешь, – заржал Митроха.

Тут Вернидуб соскочил с нар.

– Бронислав, держи себя в руках, – попытался успокоить его Альберт Валерьянович.

– Эй, Кондратий, если ты такой тертый, давай на руках.

– Давай, мазута, – согласился Кондратий.

– Но смотри, газ не выпусти, – снова заржал Митроха.

Возле «буржуйки» устроили место соревнования. Противники легли на живот, каждый одну руку вытянул вдоль туловища, другую – поставил на локоть. Кондратий с виду был шире, выше, а его кулак мощнее, поэтому большинство красноармейцев были за его победу. Вокруг собрался чуть ли не весь барак. Судьей, конечно же, поставили Пудовкина.

Кондратий и Бронислав сцепились правыми руками.

– Раз, два, начали! – скомандовал Пантелей.

Всегда красное лицо Кондратия теперь стало багровым. Он прикусил нижнюю губу и изо всех сил качнул руку Бронислава.

Его дружки заревели.

– Давай, – завопил Митроха, – дави моремана!

Кондратий еще на несколько сантиметров повалил руку красного капитана.

– Держись, Броненосец! – закричал Данила. Он уже видел, что еще чуть-чуть, и положение его товарища будет безнадежным.

– Гребаный угорь, якорь тебе в штаны и торпеду в задницу, а не красного капитана! – проревел Бронислав.

– Аххха, – вдруг застонал Кондратий.

Ногти на его руке посинели, Вернидуб спокойно выровнял положение, а потом сильным рывком сломил последнее сопротивление Кондратия и положил его руку на пол.

Кондратий вскочил, отбежал в глубь барака, держась левой рукой за кисть правой. За ним пошел Митроха.

– В чем дело? – спросил он.

– Ничего… Сука… – стонал тот.

– Э-э, Пантелей, это несправедливо, – из толпы наблюдавших вышел красноармеец. К нему пристала кличка «Чкалов», потому что он на самом деле был летчиком и звали его, как и прославленного героя, Валерий.

– Почему?

– Потому что во время соревнований нужно молчать. А морякам ругань силы дает.

– Да чего ты мелешь, – не понял его Пудовкин.

– Давай, мореман, со мной, – сказал «Чкалов». – Правая у тебя устала, давай левой. И молча.

– Ты, Валерий, не хитри, – раздалось из толпы. – Ты же левша…

– Ты левша? – переспросил Бронислав.

Тот замялся.

– Тогда, – протянул красный капитан, – иди ты на ….

Толпа грянула смехом.

– А давай, Чкалов, со мной, – прогремел басом Топтыга. – Мне что правой, что левой.

Соревнование продолжилось.

– А что случилось с Кондратием? – спросил Данила у Бронислава, когда они отошли от круга «болельщиков».

– А что такое?

– Чего он так застонал?

– Ты чего, не слышал? Я выругался – и сила появилась, – усмехнулся красный капитан.

– Нет. А если честно?

– Это честно. Еще Петр Первый, когда флот создавал, научился «загибать» – так загнет, что корабль трещит… А знаешь, как наказывали моряка? Его ставили к мачте и давай ему в лицо по матушке загибать. Знаешь, что такое большой петровский загиб?.. «Трисучьепадловая выссака, сраногнойная сволота, стервозное тригниговно, высраномудаватое дерьмище, падлопростокотский стрервопрохерун, проссанная сволотоскуха, трипердоватая сучьескотина, многохренозадая проссоножопище, мудопрошлюхская гноепадла»… и так далее. У морячков от таких слов глаза вылезали, и уши в лист табака скручивались, они молились, чтобы только поносить и орать перестали. После такого не то что дисциплину нарушать – жить не захочется.

– Неужто такая сила в словах? – не поверил Данила.

– А ты думал… Но по правде, скажу тебе вот что… Пошли в курилку… там договорим.

Они отправились к дальнему углу барака, где была дощатая «холодная» пристройка. Разрешалось курить только там. В курилке никого не было. Бронислав предложил свою папиросу:

– Учти, сухопутная крыса, табак ядреный. Я специально в папиросу добавляю своей смеси.

– Давай…

Данила затянулся и закашлялся.

– Да уж, глотку прямо выворачивает.

– Ну, точно, как в старой морской байке. Угостил как-то боцман юнгу своим табачком. Тот, как и ты сейчас, затянулся и полчаса кашлял. «Что это у тебя за табак такой?» – спрашивает юнга. «А это мой особенный, – говорит боцман, – я в него волосы своей любимой добавляю». Все опять давай ржать. Тогда решил юнга отомстить боцману. В первом же порту купил самый ядреный, самый дешевый и самый вонючий табак. На корабле угостил им боцмана. Тот курит, и хоть бы хны. Только морщится и чих сдерживает. «И что ты туда добавляешь?» – спрашивает боцман у юнги. «Как что? – отвечает юнга. – Волосы своей любимой». – «Вот что я тебе скажу, салага, – отвечает боцман, – близко к заднице рвешь».

Данила засмеялся.

– Вот, брат, такие морские штучки рассказываем, – похлопал Бронислав молодого товарища по плечу. – А насчет армреслинга, как называют англичане нашу борьбу на руках, то вот что я тебе скажу: чтобы стать моряком, надо походить под парусами, научиться узлы вязать и развязывать. Пальцы становятся крепкими, понял, салага?

Данила кивнул.

Красный капитан показал на торчащий из стены барака гвоздь.

– Смотри.

Вернидуб выплюнул «бычок», схватил указательным и большим пальцами за шляпку гвоздя, начал тянуть и постепенно вытянул его наполовину…

– Ни фига себе! – удивился Данила.

– Ладно, шутки в сторону, – Бронислав засунул гвоздь обратно. – Сегодня ночью я и ты уходим отсюда. Здесь, видишь, стена уже разобрана. А Никанор и Альберт Валерьянович – через уборную…

– Альберт через уборную?

– Он не курит же…

– Ясно…

– Как только получится проход в колючей проволоке, бежим. Если будут стрелять, не оборачиваемся, понятно?

– Понятно.

– Все… Ждем вечера. А к этим уродам – Кондратию и Митрохе – на кабельтовый не подходи.

– Да черт с ними.

– Пускай черт будет с ними, а фортуна – с нами.

Бронислав и Данила вышли из курилки и услышали возбужденные крики.

Топтыга положил левую Чкалова.

– Эй! – крикнули из толпы, когда красный капитан и Кривошапкин подошли к месту соревнований. – Бронислав, отошла твоя правая?

– Отошла, отошла и сюда пришла, – ответил Вернидуб.

– Давай с Медведем, – предложили красноармейцы.

– Ну, давай попробую, – не смог отказать красный капитан.

Бронислав и Тимофей легли на теплое от прежней борьбы место и сцепились руками.

– Только, мореман, молчать, – сказал староста. – Хоть слово вякнешь, все, ты проиграл.

– Идет, – согласился Бронислав и тут же сжал кисть руки Топтыги.

Тот засипел, как паровоз, и через пару секунд перестал сопротивляться.

Костяшки правой руки Топтыги ударились о пол.

– Ну, ты даешь, морская морда, – восхищенно проговорил Тимофей и пожал Вернидубу руку.

– А то! – улыбнулся красный капитан.

Брониславу присудили звание чемпиона. У многих пленных красноармейцев он «поднялся в глазах», а вот авторитет Кондратия и его дружков сильно пошатнулся.

14

Ночью все четверо не спали, только делали вид, что мирно посапывают. Так, чтобы никто не видел, под шинелями и одеялами они переоделись в форму охранников. Кроме того, у каждого под матрасами лежали поварские белые халаты, которые Шпильковский вытребовал у коменданта, чтобы на кухне лучше было следить за чистотой. Их еще вечером Капитонов принес из тайника.

За стенами барака раздавались далекие голоса.

– Пора, – наконец скомандовал Бронислав.

Первым ушел Капитонов. Он тихо направился в уборную. Через три минуты за ним последовал Шпильковский. Затем, крадучись, пошел в курилку Бронислав.

*