Текст книги "Срез. Рассказы"

Автор книги: Макс Неволошин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Шампанское «Болеро»

Чудеса бывают. Конечно, очень редко – гораздо реже, чем хотелось бы. И надо ещё разобраться, чудеса это или так, совпадения.

Вспоминаю один случай.

Зимой в общежитии отмечали день рождения аспиранта Саши. Гуляли дня четыре, причём два из них – без именинника. Он часто и подолгу отлучался: сперва на кафедру, затем в аэропорт – встречать или провожать кого-то. Или звонить кому-то на Главпочтамт. Застолье продолжалось без перебоев. «Отряд не заметил потери бойца…» – шутили гости. Звучала попса, мелькали нетрезвые лица. Кто-то приносил еду, напитки, сигареты. Кого-то оставляли ночевать. Утро незаметно становилось вечером. Мимоходом решались дела, назначались свидания, возникали и обрывались связи. На третий день мне стало казаться, что этот праздник выпал из времени и будет длиться вечно…

Внезапно всё кончилось. Я ощутил себя одетым, но в кровати. В нечеловечески загаженной комнате. Своей – уже плюс. Одинаково гнусно было во рту, в желудке и на душе. Я давно заметил ненужную синхронность этих ощущений. Соседи лежали в койках и тихо стонали. Через минуту я понял, что они разговаривают.

– Макс, как драгоценное? – спросил Дима.

– Штормит, – прошептал я.

– Кошмар, – сказал Саша (бывший именинник). – И ведь даже не круглая дата…

– Поправляться будем? – спросил Дима.

– Не-е, это без меня, – ответил я, – даже представить тошно.

– И мне, – отозвался Саша. – Хотя… единственное, что сейчас меня спасло бы, это стакан-другой холодного шампанского. Представляете – холодного, сухого. С гвоздями…

– Да… шампанское могло бы помочь, – сказал Дима, – продрало бы кишочки.

Неожиданно мой организм увлёкся этой идеей. «Ты уверен?» – спросил я его потихоньку. «Уверен, уверен, – ответил он, – закусывать, главное, не забывай. Только всё это фантазия. Где взять шампанского в такую рань?»

– Идея хороша, – сказал я вслух, – после смогли бы даже поесть чего-нибудь. Только где взять шампанского в такую рань?

– При чём здесь рань? – раздражился Дима. – Посмотри на часы. Талоны давно кончились, и занять негде…

– И деньги.

– А у китайцев может быть шампанское?

– Китайцы в долг не дадут, – вздохнул Саша. – Мы и так им должны немерено.

В эту секунду открылась дверь, и в комнату вошёл мой друг, фарцовщик Ваня. Бодрый, весёлый, румяный с мороза. Он тоже был на дне рождения, но потом исчез по-английски, как он обычно исчезал и появлялся.

– Болеете? – удовлетворённо сказал Ваня, стряхивая мокрый снег с дорогой блестящей шапки. – А я ведь, братья, Дед Мороз, я починку вам принёс! – Он осторожно снял с плеча тяжёлую сумку. Внутри глухо звякнуло. – Извиняйте, если напиток не тот, – продолжал Ваня, с трудом расстёгивая замёрзшую молнию, – вам бы сейчас…

Трое жильцов комнаты затаились в ожидании чуда.

– …вам бы сейчас водочки, конечно. Но утром, блин, звонят – есть шампанское, испанское «Болеро», только мухой. Схватил сдуру ящик, зачем – сам не знаю. Отведаем? – Он выставил на стол две нарядные бутылки. – А что вы молчите-то, как неродные?

Немая сцена.

Недавно я звонил Ване поздравить с Новым годом. Он теперь владелец трёх магазинов и двух бензоколонок. На вопрос «Как дела?» всегда отвечает одно: «Достали».

Фарцовщик Ваня

Ваня был фарцовщиком всегда. И до того, как это слово вошло в моду, и позже, когда оно превратилось в архаизм. Любопытно, что сейчас красуется на его визитке? Предприниматель? Коммерсант? Владелец торгово-закупочных систем?.. Впрочем, это не меняет сути дела. А суть в том, что классу где-то к шестому мой друг Ваня открыл своё призвание. Оно состояло из двух примитивных, казалось бы, действий: купить дешевле – продать дороже. Ну и товар должен быть редкий. Не мешок цемента или, там, ведро картошки. Как озвучил наш великий сатирик Аркадий Райкин: ни у кого нет, а у тебя есть.

Я говорю «призвание» без малейшего сарказма. Потому хотя бы, что мне оно неведомо вообще. Единственное занятие, которому я предаюсь с энтузиазмом, – это валяние с книгой на пляже. С годами оказалось, что удачно купить-продать способен далеко не всякий. Я, к примеру, тоже пытался фарцевать. В школе – жвачкой и сигаретами, затем – пластинками и фирменным тряпьём. Позднее – книгами. Иногда оставался по мелочи в прибыли, чаще – в убытке. Но главное, мне было неинтересно. Утомительно и скучно. В какой-то момент я понял: это – не моё. «А ты как думал? – посмеивался Ваня. – Бизнес – это труд. Тяжёлая работа…»

Окончив институты, мы расстались лет на пять. Я отработал по распределению, поступил в аспирантуру. Поселился в Москве, в общежитии на проспекте Вернадского. Зимой объявился Ваня. Он узнал мой адрес через общих знакомых. Выяснилось, что трудится он где-то в Подмосковье. Полуфиктивно, на четверть ставки. А реально занимается любимым делом – гоняет дефицитный товар из столицы в провинцию. И там, и сям всё прихвачено.

– Как ты здесь удачно прописался! – сказал Ваня между второй и третьей. – Мне в Москве как раз база нужна. Вокзалы, конечно, далеко, но ничего, вдвоём осилим.

– Что осилим?

– Да баулы. Не важно. Зато Солнцево рядом. У меня там два магазина схвачены насмерть, на уровне директора, прикинь?.. Кстати, ты утром занят?

– Занят.

– Чем?

– В библиотеку еду.

– Хэх! Занят он, блин! Короче, Макс, я ближе к вечеру отъеду в Солнцево. Привезу сюда два баула австрийских сапог. Ты, главное, дома сиди. Потом ещё в одно место, тоже недалеко – там уж чего дадут. И переночую у тебя. А утром ты мне поможешь доволочь всё это хозяйство на Казанский, один сломаюсь. Ну и в поезд загрузить, гут? Подставляй ёмкость!

Мой друг стал часто появляться в общежитии. Если была возможность, оставался ночевать. Иногда «забрасывал баулы» на день-другой. Будничными сделались поездки на вокзалы, толкотня, оттянутые руки, липкий запах поездов. Приезжали загодя, туго упихивали Ванины сумки куда можно и нельзя. Я оставался в купе до последнего. Мой друг не любил слушать протестующие крики в одиночестве.

Ваня быстро передружился с моими соседями, знакомыми по этажу, бабульками на вахте, аспирантками худграфа и филфака. Неясные мне личности тепло приветствовали его в коридорах. Он мог легко вступить в беседу с кем угодно. Спустя минуту казалось, что встретились хорошие друзья. Раз принёс кусок отличной вырезки. Тут же начал готовить. И объясняет:

– Познакомился в одном гастрономе с мясниками. Теперь, когда захочу, ем самое лучшее мясо…

– С мясниками?

– Ну. Захотелось отбивную котлетку, а на витрине, сам знаешь, – рога и пиписьки. Я беру у Светки в питейном литр шнапса. И – в подсобку, где мясо рубят, типа мне по делу. Смотрю, а мясники рубят… червонец!

– Червонец?

– Червонец! Это у них прикол такой – кто на меньшие части разрубит. Ну, чтобы следующему уже никак… Я говорю: классно, ребята! Дадите попробовать? Oни: ты кто такой, вообще? Oткуда? Я всё по-честному: Иван, мол, будем знакомы. Только что от Светланы, из магазина ликёро-водочных изделий. Интересуетесь такими изделиями? И достаю. Ну, они, ясный перец, интересуются… Полюбили меня, как брата. Если нужно мясо, обращайтесь, голытьба!

Помню, заглянули как-то с ним в лужниковский ресторан «Юность». Сели, подходит официантка. Ваня:

– Девушка, нам, пожалуйста, бутылочку шампанского.

– Нет шампанского, красавец. Закончилось.

– Как это нет? А это что? – и Ваня достаёт из сумки (с ним всегда была модная спортивная сумка) бутылку шампанского, нарядную, как праздничная ёлка. – Девушка, садитесь к нам, выпейте бокальчик, а?

– Так я, мальчики, вроде как на работе, – замялась официантка. – И вообще… м-м… не положено.

– Да ладно, подумаешь, три минуты, – не отстаёт Ваня, – вы же устали. Вам нужен перерыв. Мы с вашим начальством, если что, договоримся.

Глаза у Вани синие, честные. Волосы блондинистые, кудрявые. Ещё миг – и девушка (её звали Наташа) сдалась. А после смены посидела с нами уже от души. Следом подтянулся Дима, тоже официант. За ним – Петя, какой-то менеджер. В итоге заведение стало «нашим». Заходили, как домой, в любой аншлаг.

Однажды Ваня ушёл на дискотеку на третий, «иностранный», этаж. Вернулся с начатой бутылью джина и негром, которого звали Патрик. Тот недавно прилетел из Сан-Франциско играть на скрипке в каком-то оркестре. Патрик легко влился в нашу компанию, ибо оказался забавным малым, не жмотом, любителем спиртного и блондинок. Кроме того, мы практиковали с ним английский. Ване же, наоборот, нравилось учить Патрика русскому языку. Например, он доставал мелочь и спрашивал:

– Паша, ну-ка, вспомни, что это?

– Однушка, – без запинки отвечал Патрик.

– Правильно. А это?

– Двушка.

– Гут. А это?

– Трушка.

– Не трушка, а трёшка, – исправлял Ваня, – хотя … эм-м… Ладно, проехали. А это что?

– Пятушка?.. – сомневался ученик.

– Ха! Пятушка! Это пятачок. А ты Патрик – дурачок.

– Сам ти, Ванья, дурачок.

Вскоре «Паша» совсем отказался говорить с нами по-английски. «Глупи весч, – объяснял он, – иметь руски друсья и не виучить руски язык…» Он стал бывать у нас почти каждый вечер. Раз похвалился, что знает художественный свист, якобы выиграл конкурс дома. И тут же засвистел четырнадцатую Моцарта – насилу остановили. В другой раз, опять навеселе, исполнил «Кампанеллу» Паганини-Листа. Инструмент держал за спиной. Затем Патрик совершил ошибку – он покусился, и не совсем безуспешно, на мою девушку. Вообразите сюрреализм положения. Какой-то лиловый негр-свистун, из притонов Сан-Франциско, уводит девушку у меня! Без двух минут кандидата наук! Эх, дать бы ему в глаз, но мешали два обстоятельства. Патрик был не слабак и мог адекватно ответить. Или – ещё хуже – пожаловаться куда следует, и вышел бы скандал. Всё-таки иностранный подданный. Пришлось ограничиться воспитательной беседой. И Патрик осознал свою неправоту. А девушку у меня всё равно увели. Кто б вы думали? Строитель-турок. Тянуло её на горячих парней.

Только я отвлёкся. Ведь рассказ не про девушку или Патрика. И уж тем более не про турка. Рассказ про моего друга Ваню. С которым нам так часто мечталось, как уедем из совка – далеко. Навсегда. Вместе это казалось почти нестрашным. Про Ваню, с которым, нетвёрдо шагая из ресторана «Юность» к метро «Спортивная», мы кричали в ночь: «Гуд-бай, Америка, а-а-а…» Особенно нам удавалось вот это: «На-на-на-на-на-на-на-най-най!!!» А у метро Ваня сказал:

– Макс, если кто-то из нас свалит первый… Это, скорее всего, будешь ты. Ты же вытащишь меня отсюда?

– Само собой, – ответил я, – какой вопрос.

И вот я свалил. Через два года получил новое гражданство. Через пять прилетел навестить родню и друзей. Время сократило их количество, но увеличило объёмы. Все по-прежнему уместились на кухне. Ваня явился последним, на белой «Ауди». Запарковался строго в неположенном месте, рядом с подъездом.

– Не боишься? – спросил я.

– В смысле?.. А-a. Не. Я с ментами дружу.

– А с бандитами?

– Полная любовь и согласие. Вообще, ты отстал, – добавил он, – мыслишь боевиками девяностых. Бандитов давно нет, сейчас всё по-другому.

– Это как?

– Ровно.

Ваня здорово поправился и стал похож на экономиста Гайдара.

– Раз чуть в харизму не дали на улице, – шутил он, – паспортом отмахался.

Когда мы остались вдвоём, я сказал:

– Ну что, поедем? Гостевую визу сделаю. А дальше можно продлять, есть варианты.

– Да нет, – махнул рукой Ваня, – ну что я там буду делать?

– То же, что и здесь.

– Да? А бизнес, магазины… Их куда?

Он встал. Закурил у окна, посмотрел вниз. На «Ауди», догадался я и сказал безо всякой надежды:

– Здесь продал, там купил.

– Э-э, блин, продал-купил! Сколько раз тебе говорил… А ты не понимаешь. Считаешь, это легко. Это очень нелегко… Они меня во как задолбали, эти магазины! Ладно, у тебя там более-менее срослось. Когда тебя вспоминаем, каждый раз думаю: молодчище. Хоть кто-то из наших смог… Всё, проехали. Подставляй стеклотару!

Педагог. Жена. Студентка. Врач…

Профессор филологии Антон Николаевич. Зарплата до восьмидесяти тысяч плюс северные надбавки. В последнее время – меньше. Полную ставку уже не тянет: давление, возраст… Много лет бросает курить и сладкое. Ещё давнее начинает бегать по утрам. Эрудит, симпатяга, плюшевый мишка в очках. Любимец студенток и кафедральных дам.

– Антон Николаевич! Вы здесь?

Мельком постучали. Показалась голова замдеканши.

– Пойдёмте, ну где вы?! Всё готово, ждём!

– Иду, иду.

Филолог затушил сигарету. Глянул виновато на пустые стеллажи, заклеенные коробки. Почти чужой кабинет. В деканате накрыли стол. Речи начальства звучали с обыденной фальшью. Будто на поминках, – думалось. Затем слово дали ему. Он поднял бокал.

– Уважаемые коллеги. Друзья…

И понял, что не в силах говорить заготовленную чушь. Болезненно улыбнулся.

– Ладно, чего там… Всё сказано. Выпьем за мою счастливую дорожку.

Решение уволиться, бросить постылый город возникло спонтанно. Тотчас, боясь одуматься, подал заявление. «Пора обновить декорации… Врачи рекомендуют, – лгал знакомым. – На юг. На юг… Психологи советуют: раз в семь лет менять обстановку… Туапсе или Сочи, на месте разберусь…» На кафедре, естественно, сплетничали. Всматривались, кто из длинноногих учащихся слегка пополнел. Кто недавно болел или взял академ. Амурные подвиги филолога были секретом только в его воображении.

Короткий путь до общежития, там холодно, стыдно. Там диван, на котором педагог оттрахал четверть факультета. Квартира после развода оставлена жене и детям. Дети… Дети его знать не хотят. Жена, Галя, – тем более. Опять угодила в больницу с нервным расстройством. Говорят, нетвёрдо узнаёт близких. Кто же ей всё-таки позвонил? Чёрт! А так славно всё начиналось…

Темнота, влажный снег, двоятся пятна фонарей. Город, исчерпавший себя, вымотавший тело и душу. Ещё неделя – и он станет прошлым. В комнате укутался халатом, плеснул бренди, закурил. Уютно замерцал айпэд. Вместо Фейсбука открыл записки. Душа требовала слов. Слова вставали на места, как пули в барабане. Я знаю, что такое мораль. Мораль – это не убий. Не укради. А в области секса морали нет. Есть темперамент.

Косметика – после. Отфильтровать банальности, красивости, повторы, лишние слова, выверить ритм. Убрать аллитерации, шипение, жужжание. А заглавие будет… Социальный суицид. М-м-м… Язык сотрёшь. Исповедь подонка? Ужасно. Или вот. Письма другу-беллетристу. Нет, нет… Почему бы нет? Тогда так.

* * *

Может, ты когда-нибудь напишешь обо мне. Если я раньше тебя уйду в иной мир. Что-нибудь умное, грустное. Чтоб жизнь моя прошла не зря. Я с недавнего времени стал худо понимать, что со мной творится. За три года потерял жену, детей: они не хотят меня видеть. Не разговариваю с отцом. Потерял дом, оставляю работу. Еду почти в никуда. Багаж – только шмотки и айпэд. Сомневаюсь, что бегство на юг мне поможет. Не представляю, чем я там займусь. От педагогики тошнит, но что ещё я умею?

Вчера на собрании в ЛИТО избрали нового председателя. Говорили массу добрых слов. Боюсь, второй раз услышу их только на своих похоронах. Мне пишут студентки: как жаль, что вы уезжаете. Вы такой хороший. Для самых близких я плохой. Женщины… Их было много, и не только шлюх. При этом я убеждён, что у меня лучшая жена на свете. Я люблю её, но изменял. Ещё до того, как она заболела, у меня была любовница-студентка. А уж после… Я стал недавно верить в Бога. Надеюсь, он меня простит. Я не хочу жить, братец. Еду на юг именно для того, чтобы не прыгнуть с моста в залив. Но море есть и в Туапсе.

Чувство вины, муки совести, запоздалое раскаяние – достаточно причин осудить себя. Приговорить себя. Таким, как я, не место среди нормальных людей. И всё-таки охота разобраться напоследок. Где это началось? Когда? Думаю, в пионерлагере, на юге. Курьёзная петля – я возвращаюсь в точку А.

* * *

Меня зовут Галя. Это я помню точно. Здесь они все называют меня Галя. Хорошее имя, а главное – редкое. Непроизносимое татарское отчество я сменила ещё в школе. Папа едва ли обиделся, хотя мне начихать. Он к тому времени нас бросил. Галина Михайловна – звучит неплохо. Годится для завкафедрой или декана. Однако я не стала ни тем, ни другим. И вообще никем – из-за одного подонка. Я о бывшем муже, если что.

Я знала – моим научным руководителем будет только он. Самый умный преподаватель, лекций никто не пропускал. Плюс у Антона все защищались, даже высокие блондинки. Этих кукол, в смысле аспиранток, у него тогда было четверо. Одна хвалилась, что уже переспала с Антоном. Остальные пока мечтали. Я хоть и шатенка, данными Бог не обидел. Класса с восьмого говорили: похожа на Одри Хепбёрн. Лицом – да, но фигура у меня богаче. Из фильмов подучилась кое-чему. Поначалу он меня не видел. Ещё бы, такие вешалки рядом. Я из любопытства включила Одри: элегантная простота, узкие юбочки, наивный взгляд. И бимбы отодвинулись в тень. Кроме того, у меня в голове не пластик.

Я не то чтоб увлеклась им как мужчиной. Невысокий, плотный. Очки – самая заметная часть лица. Всё это имело значение, пока Антон не откроет рот. Уболтать он мог хоть книжный шкаф. Мне-то в смысле экстерьера было из чего выбирать. Но особи попадались убогие. Весь из себя Орландо Блум, а получит гостинец – и в спячку. Самцы. Антон не такой, я это сразу поняла. Ему, кроме секса, много чего надо. Например, познакомиться (шутка). И мне.

Ухаживал ненавязчиво, без пафоса и спешки. Это и ухаживанием назвать трудно. Гуляли, беседовали. Кофе, стихи, театр… Он много рассказывал, чего на лекциях нельзя. Про диалоги Гумилёва и чекиста Якобсона. Про душевную болезнь Цветаевой и самопиар Ахматовой. Про тайный шкафчик в кабинете Блока… Когда Антон говорил, его не хотелось перебивать или спрашивать. Хотелось одного: чтобы это не кончалось как можно дольше. И в постели тоже, хотя в другом, конечно, смысле. Вышло у нас так.

Поехали в Ленинград с друзьями, вчетвером. Прибыли вечером, Антон с хозяевами на кухне заболтался. Сокурсники его, кажется. Квартира огромная. Комнаты три, почти без мебели и жутко запущенная. Антон проговорил всю ночь, я заснула. Наши друзья удалились в соседнюю комнату. Видимо, занимались сексом. Утром хвалили меня за крепкий сон. Ну, поехали в Петергоф. Июнь, белые ночи, сирень. Музыка, солнце и фрейлины в шелках…

Помню состояние нереального счастья. Антоша увивался, пытался брать за руку. Языком молол безостановочно. Об истории города, дворцов, кто что строил и переделывал. Даже фонтаны знал, как называются. Он был звезда, только детсадовского типа. Не знаю, как лучше сказать.

Видимо, решил меня дожать. Вечером пошли на стриптиз. Это по-другому тогда называлось. Театр какой-то, но сильно откровенный. Антон купил мне розу за двадцать пять рублей, сумасшедший. Он почти двое суток не спал. Я раньше не видела, как стриптиз влияет на мужчин. Оба возбудились, у Антона появилось в глазах что-то такое странное… Теперь я знаю, что это. Похоть.

В квартире друзья наши снова потерялись. Антон поведал душещипательную историю: якобы у него было только раз. С методисткой из пионерлагеря. Она его заманила в комнату, дала водки. И он неотчётливо помнит, как там случилось и удалось ли. Это трагедия – в двадцать семь лет не знать, мужчина ли он и так далее. Короче, убедил. Он стал ей дорог тем, что жил в тревогах. Она ему – участием своим. Секс был хороший. Понравился мне намного больше, чем… Неважно. Там просто лежала бревном, чтоб не отвлечь кое-кого от важных дел. Антон меня приятно удивил.

– А говорил, опыта мало, – пошутила.

Он тоже усмехнулся:

– Книги надо читать, девушка. И не только для удовольствия головы. Теория – мать практики.

Утром он задал надоевший вопрос:

– Знаешь, на кого ты похожа?

– Конечно, – говорю, – на Одри Хепбёрн.

– Нет, – Антон надел очки, – ты похожа на девушку, рядом с которой я хотел бы просыпаться каждый день. Воспитывать общего ребёнка. Детей.

– И роди богатыря мне к исходу сентября.

Антон на секунду задумался.

– Времени мало. Лучше так. И роди мне… короля в середине февраля. Попытаемся?

– Только не сейчас.

К середине февраля он стал мне изменять. Или чуть раньше, не суть. Беременность и роды украшают дам только в фантазиях идиотов. И характер улучшают там же. Чем не повод сходить налево? А выдаёт запах. Женский нюх, и так чувствительный, обостряется до сумасшествия. Особенно если муж пахнет грязными девками. Антона стали чаще посылать в командировки. Конференция, семинары, выездные лекции… Устроить это при его связях было легко. Возвращался довольный, с цветами, подарками. И с запахом чужого. Мне это померещилось, – внушала я себе. – Мне померещилось. У меня лучший муж на свете. Много работает, хорошо получает, всё несёт домой. Не пьёт, любит дочь…

В этом самогипнозе я жила пятнадцать лет. Без малого пятнадцать лет! Согласилась на второго ребёнка. Антон уговорил стать домохозяйкой. С помощью родителей купили двушку на спальной окраине. Начали откладывать Кате и Андрюше на университет. Дочь мечтала о филфаке МГУ… Глянец, а не семья: известный профессор, молодая жена, красивые, смышлёные дети. После того как он заразил меня весёленькой болезнью, спали врозь. На приёме в больнице чуть не сдохла от стыда, думала: убью. Но смолчала. Только попросила его больше меня не касаться.

Когда появились цыгане, я была дома одна. Услышала неместный гам на лестничной площадке. И лай. Я посмотрела в глазок. Цветасто одетые люди кричали невнятно соседям через дверь. Вот же напасть… Опять менять домофон. Вдруг быстро надвинулось чьё-то лицо. Тёмный глаз встретился с моим. И я отомкнула замок.

* * *

В элитный пионерлагерь меня рекомендовали как лучшего студента. Вожатых набирали из многих педвузов страны. Разумеется, я согласился. Целое лето на море! На всём готовом плюс зарплата. К несчастью, мне достался старший отряд. Линия между вожатыми и подопечными здесь тонка, почти размыта. Девятиклассники-акселераты. Светловолосые модельки с наивными лицами и загорелыми конечностями. Низко расстёгнутые блузки, высоко обрезанные шорты. Отшлифованные морем и солнцем ноги… Воздух был отравлен кокетством, запретными намёками, страстями. Звон цикад мешал уснуть. После отбоя мальчики лезли к девочкам, но чаще наоборот. Сохранять невозмутимость мне удавалось с трудом. Отрядные лолиты то и дело пытались убраться в моей комнате. Когда на дискотеке объявляли белый танец, мне приходилось скрываться. Помню, ехали в автобусе с уборки яблок. И первая мисс лагеря, Даша Бессчастная, якобы не отыскав сиденья, уселась ко мне на колени.

Самоудовлетворение мне не помогало. Не помог даже роман с методистом Ангелиной. Возможно, потому, что она была невысокой и тёмненькой. А ещё – слишком быстро и украдкой приходилось действовать. Неуставные отношения между персоналом грозили отчислением. Не говоря уже про отношения персонала с воспитанниками. Даже намёк мог сломать жизнь. Думаю, тогда во мне поселилась это болезнь. Фиксация на юных блондинках модельного типа. Все мои шлюхи такие. И все студентки тоже, которых поимел. Сначала они были моложе вдвое. Затем – втрое. Правильно – жёны стареют, а студентки второго курса – никогда. Я знаю, что использовал статус профессора, власть. Тем не менее любил их, как ни дико это звучит.

Я так и не отважился сознаться жене в первой измене. Проститутки – не в счёт. Это не измена, а так, снятие давления в котле. Галя уехала в отпуск тогда с маленькой дочкой. Два года Кате было. И в тот же день, вечером, ко мне заходит Ася обсудить реферат. С двумя стаканчиками мороженого зачем-то. У меня было шампанское. Налил, она предлагает: «Давайте на брудершафт». Она ещё долго была на вы. Выпили. Ася говорит: «На брудершафт просто так не пьют». Ну и что мне было делать?

Ей восемнадцать, мне тридцать шесть, я счастливо женат. Но я подумал тогда: если объясню Асе, что люблю жену, хочу быть верным, то сваляю дурака. Мне просто голову снесло, и было от чего. Я хотел жене признаться, но… Короче, явился на вокзал. Обнял их. Катя в смешной панамке: «Папа плиехал! Папайка зласуй!» Как сказать жене? Плюс Ася замуж не хочет и семью разбивать тоже. Ну вот.

Хочу верить, что ты напишешь про меня. Именно поэтому настолько с тобой откровенен. Если пытаюсь сам, выходит какая-то бесстыжая неправда. Потому что всё непросто. Вслух непросто объяснить, когда о себе! Ведь эту студентку я тоже искренне любил. Тут можно говорить часами, а верных слов не отыскать. Я знаю, что такое мораль. Не убий. Не укради. Но в области секса морали нет. Есть темперамент. Мораль в области секса изобрели попы и фригидные женщины. А может, только фригидные женщины, без попов…

* * *

Цыгане затолкались в прихожую. Две тётки, чумазый ребёнок с пальцем в носу, бородатый мужик и собака. Дворницкой породы, упитанная, грязная. Шерсть клоками. Завоняло мокрой псиной.

– Нам бы воды попить, дочка, – произнёс бородатый.

– А мы тебе погадаем!

– Всё скажем… – загалдели женщины.

– Истинную правду…

– Разбежалась, – медленно ответила я. Слова давались нелегко. – Я уйду, а вы тут по карманам, да? Идите на лестницу, я вынесу.

– Соседи твои плохие люди, – будто не слыша, продолжал старик, – а ты хорошая. Доля тяжёлая… – он смотрел мне в глаза. – Только воды попить. И накормить животное. Видишь, Полкан отощал совсем.

Узнав своё имя, пёс напрягся. И вдруг меховым снарядом рванулся на кухню. Я за ним. Тварь была уже на столе. И мой бутерброд – в зубах!

– Ах ты, дрянь!

Я схватила полотенце. Шавка, легко спрыгнув, умчалась в коридор. Я достала бутылку воды. В прихожей ничего не изменилось. Собака укрылась за ноги хозяев. Бутерброд свисал из пасти.

– Нате! – бросила воду. Бутылка угодила в плечо старика. – Берите и вон отсюда! Или я звоню в милицию!

Цыгане молча вышли. На пороге старик обернулся.

– Не надо, – грязный палец упёрся в меня. – Не надо никуда звонить. Они сами за тобой приедут. Скоро уже.

Я проверила сумочку, одежду. Тщательно всё продезинфицировала. Побрызгала освежителем. Грязно оставалось только на душе. Мучил вопрос: зачем я им открыла? Это вышло невольно. Так люди дышат, моргают, вытирают пот со лба. Движение тела без участия головы. Чтоб не объяснять эту странность Антону и детям, я умолчала о происшедшем. Ночью выяснилось кое-что похуже. Собака осталась в квартире.

Меня разбудил чуть слышный цокающий звук. Иногда он замирал, потом доносился снова. Одновременно запахло чем-то вроде тлеющего мусора. Дымом свалки… Нет, скорее, псиной. Собакой, которая шляется чёрт знает где… Минуточку. Не утренний ли это пёсик? Забежал назад, когда я поднимала бутылку. Хотя ведь я… Значит, раньше. Я вышла в коридор, зажгла свет. Никого. Проверила кухню, ванную. Плотно затворила все двери. Поколебавшись, открыла входную. Запах шёл не из подъезда. Но откуда?! Я щедро спрыснула вокруг освежителем.

– Галь, что такое?

– Ничего. Запах какой-то. Показалось. Спи.

Наутро я увидела лужу рядом с обувной полкой. Воняло соответственно. Скоренько замыла, освежила воздух. Появился заспанный Антон.

– Что у нас пахнет, как в борделе?

«У кого чего болит», – подумала я.

– Говорила же, угар нашёл из подъезда.

– Странно, не заметил. Позвонить газовщикам?

– Я разберусь.

Призрак собаки изводил меня неделями. Осторожные, когтистые шаги по ночам. Комочки шерсти, лужицы в коридоре. Однажды я нашла аккуратную кучу дерьма за тахтой. Я старалась ликвидировать всё это незаметно и быстро. Не рассказывать же домашним, что у меня… Кстати, что у меня? Галлюцинации? Крыша поехала? Больница исключалась, город у нас маленький. Объявления типа «избавлю от порчи» всегда меня смешили. Я выбрала знахарку, живущую подальше.

Открыла женщина в халате, похожая на… цыганку. О, нет… В квартире, однако, чистенько, ароматно. Пекли что-то. Макбук на кофейном столике. Чайный сервиз, кекс. Хозяйка достала с полки карты.

– Наливай чаю, а я на тебя раскину.

– Зачем? Я, вообще-то, не…

– Я для себя. Бесплатно.

Карты мягко упали на стол. Гадалка их подвигала туда-сюда.

– С мужем плохо живёте?

– При чём тут это? Нормально живём.

– Пьёт, бьёт? Гуляет.

Я встала.

– До свидания.

– Да ладно, сядь. Рассказывай, что стряслось.

Рассказала.

– Я знаю их, – кивнула хозяйка, – это нехорошие цыгане. Порчу навели. Но мы её уберём. Значит, будешь делать так. Как откроешь дверь или форточку, брось этой собаке наружу вроде гостинец. Затвори, повернись через левое плечо. И скажи потихоньку «итсон немер вос йинег ниш оловенм». Я запишу.

– Что это?

– Мантра. Снимает порчу, чистит ауру.

– И долго так?

– Пока не исчезнет.

Собака пропала. Возвращалась, только когда я подолгу забывала исполнить ритуал. Понятно, я старалась делать это наедине. Антон, если и заметил, не подал виду. Мы давно жили параллельно. А Катя однажды спросила на кухне:

– Новый шаг в борьбе за чистоту?

– Ты о чём?

– Твои камлания у окна.

Надо же «камлания»… Дочь филологов. Но я готовилась к вопросу.

– Ну да… Это… знаешь… Мантра. Знакомая посоветовала. Чистит квартиру от всякой гадости.

– От гадости? – дочь обернулась на футбольный шум из зала. – Понятно.

* * *

Меня напряг зачёт по физкультуре. Какой-то умник поставил лыжи в середине дня. Возвращаться на лекции потной, как мышь? Обойдутся. Прогуляла, короче, справку достать не удалось. Девчонки советуют: пошепчись с Антон Николаичем. Дяденька влиятельный, может помочь. К блондинкам неровно дышит. Ну, это я давно заметила, разглядывал меня всегда. И непротивный, в общем-то. По его предмету у меня было окей. Но говорю: мол, реферат завис, то-сё, хотелось бы приватно обсудить. Не ожидала такой удачи, что сразу пригласит домой. У него как раз жена уехала в отпуск с ребёнком. Это я после узнала.

Я купила два мороженых с орешками, не вино же покупать. А «Лакомка» тает, надо решать быстро. Он типа: зачем, Анастасия? Но достаёт сервизные блюдечки, фужеры. Шампанское. Я за это время шарфик размотала, там чуть спустила, здесь подтянула. После бокала осмелела. «Давайте, – говорю, – на брудершафт?» Он помялся. Выпили. Я его руку-то придержала. Жёсткая рука… «На брудершафт, – шепчу, – просто так нельзя». Ну, мужичок задышал, куда он денется. Мне вначале было прикольно. Антон с моим отцом почти ровесники. А потом ничего, зацепило. В постели оказался – мистер фантастик, хоть староват и росту компактного. Точно говорят: маленькие в этом деле шустрые. Рост – чепуха, мы по улицам особо не гуляли. Встречались больше в горизонтальном положении. А зачёт устроил, молодец.

Встречались сложно – романтика! Его курица вечно дома, он – на работе. Случалось, в аудитории трахались – дверь на ключ, рот на замок… Я тогда автоматически на вы переходила, Антон смеялся. Иногда брал отгул, на телефоне его прикрывали. И вёз меня в отель на берегу. Покупали сладости, вино… Нет, с Антоном хорошо было, и разговор такой лёгкий всегда. Деньги «на мороженку», подарки… Привыкла, в общем, за два года.