Текст книги "Энциклопедия мифов. Подлинная история Макса Фрая, автора и персонажа. Том 1. А-К"

Автор книги: Макс Фрай

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

В

42. Вабар

…эта местность заколдована и охраняется духами. Человек может попасть в Вабар только волею случая…

Сна, ясное дело, уже ни в одном глазу. Меня колотит, челюсти все норовят сжаться до зубовной крошки. Как ни странно, мне по душе это состояние. Чувствую себя самолетом на взлетной полосе: его тоже трясет, когда он набирает скорость. А зачем самолеты набирают скорость? Правильно, Макс, чтобы взлететь. Вот и я…

…натягиваю домашние шорты, беру фонарик и иду на кухню, варить нам кофе. Ночью на коммунальной кухне хорошо; даже тени людей, которые околачиваются тут с семи утра до девяти вечера, не потревожат героя, отважившегося пересечь темный, обсиженный чужими сновидениями коридор, дабы завладеть этим огромным гулким пространством. Ночью на коммунальной кухне можно по собственному рецепту приготовить чудодейственный эликсир, который не дарует ни вечной молодости, ни вселенской мудрости, зато поможет снова почувствовать себя живым.

Это важно.

В обычную двухсотграммовую чашку следует налить полторы столовых ложки коньяка. (Можно больше, хотя такая алчность наверняка испортит вкус напитка; меньше же нельзя ни в коем случае.) Джезву снять с огня, как только появится светло-коричневая пенка; промедление варварски исказит результат. Разлить кофе по чашкам так, чтобы они наполнились лишь наполовину. Добавить теплое молоко (лучше топленое) или сливки (желательно, не слишком жирные). Идеальная пропорция: треть молока на две трети кофе с коньяком.

(Молока у меня, конечно же, не оказалось; пришлось лезть в соседский холодильник, благо их примитивную систему сигнализации я давно научился обезвреживать.)

Итог усилий следует пить торопливо, большими жадными глотками. Допив, закрыть глаза и расслабить мышцы – на несколько минут, не больше. Потом открыть глаза, сделать несколько движений, требующих усилия (например, потянуться, или подпрыгнуть, или маваши-гири какое сотворить) – и можно жить дальше. Эффект поразительный: приготовленный таким образом кофе с коньяком снимает стресс и усталость, прогоняет похмелье и лечит простуду, примиряет с судьбой и приучает к иронической улыбке.

Клара старательно выполнила мою инструкцию по части употребления напитка. Кажется, осталась довольна. Впрочем, она и прежде не жаловалась на самочувствие. Как бы то ни было, а в знак благодарности Клара решила протянуть мне некое подобие соломинки.

– Твоя история о противоречивых воспоминаниях напомнила мне вот о чем. Есть такой писатель, Михель Штраух, мой земляк и добрый приятель… Не нужно делать вид, что имя тебе знакомо, на другие языки его пока не переводили. Он и у нас-то больше известен как автор ежедневной колонки в Die Ruhrzeitung.[4]4
  Die Ruhrzeitung – «Рурская газета», или «Газета Рура» – как вам будет угодно.


[Закрыть] Кроме этой колонки Штраух успел написать только один роман… впрочем, он еще вполне молодой человек. Так вот, в этом романе у него есть некое высказывание, которое прежде казалось мне темным и неясным. Штраух пишет, что есть такие места – он настаивает, что это именно реальные, а не воображаемые места… ну как сказать лучше… участки пространства, да, – где человек может получить странный опыт, пережить фрагменты какой-то иной, несбыточной жизни. Он придумал называние для места такого рода: die Schicksalkreuzung, – это можно перевести как «Перекресток судеб».

– Судьбокресток, – машинально конструирую новое нелепое словечко.

Клара непонимающе хмурится: упражнения такого рода ей пока не по зубам. Отмахнувшись нетерпеливо от слова-мутанта, продолжает:

– Попасть туда, по мнению Штрауха, может кто угодно, совершенно случайно, не предпринимая специальных усилий. Хотя шансы каждого конкретного человека найти такой «перекресток» очень невелики, потому что просто пройти мимо – бесполезно. Там надо задержаться на какое-то время… Я теперь думаю: а вдруг Михель не сочинил эти места? Может быть, он однажды пережил что-то схожее с твоим опытом?

– Не знаю.

Я действительно не знаю.

43. Велиал

В иудаистической и христианской мифологиях демоническое существо, дух небытия, лжи и разрушения.

Мне и радостно знать, что, возможно, есть где-то в мире человек, которого время от времени мучают те же демоны, что и меня, но и обидно немного: неужели мой приватный, эксклюзивный, тайный кошмар оказался на поверку изделием массового производства? Как могло выйти, что кто-то уже пережил сходный опыт, да еще и описал его, и издал массовым тиражом, на потеху любителям беллетристики? Кажется, я просто ревную свою тайну, как женщину. Сравнение пошлое; ощущение – и того хуже.

Гнев охватывает меня, я открываю рот, чтобы заявить: писатели – опасные существа, ибо, по сути, они лишь множат ложь и суету, населяя сознание простодушных читателей бессмысленными призраками, чье копошение более занимательно, чем сама жизнь. Чтение – всего лишь хитроумный способ убивать время. Искусство сновидения для ленивых, наркотик для осторожных, приключение для трусливых; я сам запойный читатель, я знаю, о чем говорю.

Но вместо этого я мечтательно мурлычу:

– Черт, какая хорошая книжка – и не по-русски написана. Обидно! Неужели нет перевода?

Самое смешное, что сожаление мое не менее искренне, чем гнев; я испытываю эти чувства не последовательно, а одновременно, и сам решаю: что можно обнародовать, а что следует оставить при себе. Странная двойственность: не то предвестник шизофрении, не то – тривиальное лицемерие.

– Был бы издатель, я бы сама перевела, – будничным тоном говорит Клара. И добавляет: – вот приедешь на открытие выставки, я вас познакомлю. Михель – это особенный человек…

44. Видар

В скандинавской мифологии молчаливый бог.

«Приедешь на открытие выставки», – это звучит просто божественно. Сладкое напоминание о том, что моя жизнь разительно изменилась. Я буду колесить по белу свету, путешествовать налегке, жить в гостиницах и обедать в ресторанах, фотографировать жрущих уродов, получать за это сказочные гонорары, а потом еще и на выставку отправлюсь. В волшебную страну Германию, где текут пивные реки, где в садовых палисадниках стоят фигурки гномов, где по утрам колокольный звон сливается с фырканьем электрических кофеварок, где в избытке водятся белокурые голенастые валькирии вроде Клары, которые интересуются телами живых героев куда больше, чем душами мертвых…

Это так прекрасно, что я умолкаю и от полноты чувств молчу минут пять, не меньше.

Своего рода рекорд.

45. Власти

…Гностики из секты каинитов, совершая в согласии со своей доктриной тот или иной имморальный акт, понимали это как дань Властям и произносили формулу: «О, Власть имярек, творю действие твое».

На следующий день выясняется, что оперативная бригада моих ангелов-хранителей собирается уезжать не далее как нынешней ночью. Меня призывают в отель для подписания зловещего вида контракта, который обязывает меня, в частности, ежемесячно сдавать работу дядюшкиному агенту в Москве и звонить Кларе с отчетом хотя бы раз в неделю (последний пункт скорее льстит моему самолюбию, чем заставляет задуматься о тяготах трудовой дисциплины).

Мы пьем мартини и слишком много смеемся. Стив с калькулятором в течение полутора часов высчитывает размеры предстоящих мне расходов; он то и дело звонит администратору и задает дурацкие вопросы, вроде: «В какую сумму мне обойдется один обед в обычном советском ресторане?» – или: «Сколько у вас в стране, как правило, стоит один билет на поезд дальнего следования?» Администратор же, ясное дело, с молоком матери впитал азиатскую убежденность, что любой чужеземец должен быть обведен вокруг максимально возможного числа пальцев – по крайней мере, цифры, которые появляются в формулах Стива после очередного раунда переговоров, ужасают. Сумма, отпущенная мне на ближайший месяц, опасно кружит голову: если меня не ограбят в ближайшем темном переулке, этих денег хватит на год сладкой жизни. Дас ист фантастишен!

Мы снова пьем мартини, опять смеемся. Дитер потерял паспорт. Мы нервничаем и пьем мартини. Дитер нашел паспорт, но, кажется, потерял билет. Мы смеемся. Билет Дитера неожиданно обнаруживается среди выданных мне купюр. Клара говорит, что это знак судьбы: теперь мне придется тратить много денег на поездки – кто бы сомневался!..

Мы пьем мартини и смеемся, когда Дитер объявляет, что не потерял ничего, кроме правого ботинка. Искать его он не намерен: если найдется и эта пропажа, тут же непременно потеряется что-то более важное, поэтому пусть все остается как есть.

Мы захлебываемся беспричинным смехом и наконец допиваем мартини.

Остаток фрагмента времени, в котором пересеклись наши жизни, тратится на суету. Мы сумбурно творим какие-то невнятные действия. Я отправляюсь домой, чтобы переодеться (то бишь поменять одни джинсы на другие, чуть менее облезлые) к ужину. На обратной дороге неожиданно встречаю своих приятелей: они, оказывается, забыли, что мы договорились встретиться в отеле, и отправились меня искать. Куда? – Они сами толком не знают. Предлагаю продолжить поиски: вдруг мы все же найдем где-нибудь еще одного меня? Клара вспоминает, что должна купить сувениры, и тут же мистическим образом теряется на миниатюрной площади у входа в городской сад. Обнаруживаем ее в трех кварталах от вышеозначенного места: она кормит мороженым бездомного пса и задушевно общается с ним на языке Гёте и Штирлица. Дитер знакомится с юношей, играющим на флейте; Стив покупает флейту на память о поездке, Дитер тут же отбирает флейту у своего приятеля и возвращает ее оторопевшему музыканту. Клара берет урок игры; от звуков, которые она извлекает из этого простенького инструмента, дохнут вороны, а флейтист, обескураженный повышенным вниманием Дитера, смывается «под шумок» – ага, флейта наша! Печальный Дитер порывается уехать на троллейбусе за линию горизонта; я объясняю, что дальше промзоны он на этом тоталитарном транспортном средстве не заберется. Стив спрашивает, что такое «промзона», и делает пометки в блокноте. Клара катается на тощем верблюде, отбывающем трудовую повинность на центральной улице города. Мы вспоминаем, что собирались ужинать в ресторане, тут же покупаем четыре порции пломбира в вафельных стаканчиках и усаживаемся на бордюр; в наших действиях нет ни логики, ни смысла, зато мы, кажется, на какой-то нелепый манер счастливы.

Так и проходит остаток дня: весело, суматошно, немного нервно. В полночь русисты исчезают в бело-лунном чреве такси, которое отвезет их в аэропорт, а я остаюсь на тротуаре. Кода.

46. Ворон

…он – мудрый шаман и плут-трикстер, попадающий впросак или совершающий безумные поступки…

И можно бы пойти домой, но домой мне не идется.

Прежняя жизнь уже закончилась, а новая еще толком не началась. Я взвинчен, как берсерк, и трезв, как правоверный мусульманин. Есть еще, правда, голова, тяжкий свинцовый куб, памятник уничтоженному мартини, но похмельные муки каким-то образом существуют отдельно от меня; я даже чувствую расстояние, которое нас разделяет: около полуметра.

Иду по городу почти вприпрыжку, ощущаю себя Самым Главным Человеком В Мире; причина тому – не гордыня, а одиночество. Кроме меня, нет никого, потому что никого, кроме меня, нет на свете – примерно так обстоят дела.

Мудрая похмельная голова подсказывает, что мне следует себя покормить. Буржуи-то, супостаты, сочли, что черная рыбка-маслинка, жизнерадостно плещущаяся в коктейле – необходимая и достаточная закуска, а я маслины не люблю. Впрочем, если бы и любил… Маловато будет, даже вместе с утрамбованным вослед за маслинами пломбиром.

Ноги, однако, проносят меня мимо неоново-синей вывески дорогого ресторана «Осло», мимо леденцовых витражей демократичного «Кавказа», мимо зеленых жалюзи «Ренессанса», мимо позолоченных арок «Эльдорадо». Мимо, мимо, мимо; я уже миновал все мыслимые и немыслимые шансы поужинать. Можно бы вернуться, но мятежные конечности влекут меня в душистую темень переулков; направляются, кажется, прямехонько в порт, скитания по территории которого в это время суток, мягко говоря, не прельщают. И все же… я… туда… иду? На кой ляд?!

Но нет. До неуместной цели еще далеко, а меня заносит в какой-то двор, где я внезапно обнаруживаю, что уже пришел в себя, прочухался, как сказал бы Торман, и снова могу управлять собственным поведением. Что ж, лучше поздно, чем никогда!

Двор, к слову, мне понравился. Просторный, вымощенный булыжником; в глубине его жухнет сирень и лопаются жасминовые бутоны; по углам фонарные столбы истекают лилово-молочным светом; в центре возвышается былинной мощи платан, под платаном – зеленая скамейка со спинкой. Присмиревшие ноги не то чтобы настаивают, но очень просят сделать им одолжение, дать передохнуть. Охотно повинуюсь: все же они мне не чужие. Да и перекурить не помешает. С мыслями собраться… и разобраться – с ними же и их ближайшими конкурентами, ощущениями.

Я уселся в центре скамейки и тут же обнаружил, что на краю, слева от меня, лежит колода карт. Рубашка выдающаяся: профиль египтянки Нефертити на лазурном фоне. «Цап – мое!» – была у нас во дворе когда-то такая игра, своего рода пятнашки с пассивным участием неодушевленных предметов. Оказывается, полученные в те времена навыки я усвоил накрепко: сгреб находку прежде, чем успел решить, нужна ли в моем хозяйстве еще одна засаленная карточная колода, какую ни один серьезный игрок в руки не возьмет.

Принялся рассматривать свое новое сокровище. Обалдел изрядно: лицевая сторона карт служила кому-то не то записной книжкой, не то черновиком, не то… А черт его разберет! Между числами, значками масти и живописными портретами колодной элиты извивались строчки, выведенные яркой тушью. Старательное исполнение бросалось в глаза: эти надписи не могли быть сделаны случайно. Их автор наверняка потратил не один час, выводя на глянцевой бумаге свои послания щекастым валетам и насупленными королям. Но зачем?

Я вдруг понял.

«Сам нарисуй себе колоду и гадай всем желающим», – говорила мне рыжая Олла-Хельга. Найденные мною карты были именно гадальными. Кто-то уже успел последовать этому странному совету – до меня, без меня, вместо меня. А теперь чужая гадальная колода досталась мне – что за странный дар?!

Смотрю на находку с опаской, но из рук не выпускаю. Жизнь моя, в который уже раз за эти майские дни, запинается, останавливается в растерянности; снова начинается отсчет иного, «волшебного» времени, которое течет, как вздумается, и гуляет само по себе. Делаю вдох, делаю выдох; даже нехитрый сей процесс кажется мне сейчас необычным переживанием. Дабы развеяться, читаю надписи.

«Пока я спал, я слышал ваши речи», – гласит десятка пик. Цитату из «Скорбного бесчувствия» Сокурова я опознал сразу же. Фильм этот попал на экраны, кажется, в 1987 году и произвел на меня изрядное впечатление. «Если колода предназначена для гадания, эта карта наверняка означает некий заговор, сплетенный за спиной заинтересованного лица, – думаю я. – Или же совет обращать больше внимания на содержание снов? Кто знает, дорогой Ватсон, кто знает…»

«Пей, жабка, пей» – надпись на восьмерке бубен. Внутренне содрогаюсь. Все бы ничего, но я отлично помню нелепую эту фразу. Ее произнес однажды мой знакомый художник, наливая себе в чашку бледно-желтую безвкусную жидкость, в восьмой, если не девятый раз заваренный чай. Кроме меня, кажется, рядом никого не было… Или я ошибаюсь? Или он регулярно произносит это заклинание в присутствии все новых и новых свидетелей? Скорее всего, именно так и обстоят дела, можно было бы обойтись без всяческих дурацких мурашек, устроивших форменный марш-бросок по моей спине.

Впрочем, успокоиться не удается. Надписи на следующих картах тоже словно бы сделаны мною самим, хотя почерк точно не мой. У меня – беспорядочная бисерная неразбериха, чуть ли не половина букв алфавита выглядит в моем исполнении одинаково, так что «м» от «ш», «т» или «н» не всегда отличишь. А над колодой поработал настоящий каллиграф: его строчки не только разборчивы, но и красивы. Однако контекст-то родной, моя неповторимая мешанина дурацких цитат, ускользающих образов и житейских эпизодов. Черт знает что!

Шестерка бубен. «Это не то, о чем думают варвары», – пару лет назад это была моя любимая фраза. Уж не помню, откуда я ее выудил, но с наслаждением использовал, когда хотел дать понять собеседнику, что его интерпретация, мягко говоря, искажает суть происходящего.

Туз бубен. «Запасной рай» – так благодарные приятели окрестили мою саморазрушающуюся коммуналку. Дескать, каждый, кого в очередной раз изгнали из личного «рая», знает, что есть еще и «запасной рай», куда всегда можно прийти. «При гадании эта карта должна считаться весьма благоприятной, поскольку указывает на некий надежный тыл, который никуда от тебя не денется, что бы ни случилось», – авторитетно объясняю себе, словно бы уже примериваюсь к этой колоде, будто и правда собираюсь обзавестись для солидности шаманской паркой и зарабатывать на жизнь беспорядочным копошением в чужих судьбах…

Шестерка червей. «Кокошка придет, задушит», – ну надо же! Я собственными ушами слышал, как один коллекционер-маньяк, человек энциклопедических знаний и достоевского надрыва, пугал именем художника Кокошки свою малолетнюю дочку. Ребенок, к слову сказать, рыдал и просился к маме.

Валет пик. «Пошути со мною, небо!» Как же, как же. Эта фраза принадлежала героическому Торману. Он брякнул, ясное дело, по пьянке, после чего почти немедленно разразилась роскошная гроза – в ноябре-то месяце! Разумеется, мы оба были в восторге…

Я как раз разглядывал туз червей, надпись на котором гласила: «Первые симптомы демиурговой болезни», – и озадаченно размышлял, что бы она могла означать, когда услышал звук приближающихся шагов.

Ночью обычная городская акустика разительно меняется; можно подумать, будто солнечный свет препятствует распространению звука, а тьма, напротив, способствует. Ночью шаги невидимого прохожего, пересекающего мостовую в двух кварталах от твоего сиюминутного «центра вселенной», так звонки, что сердце начинает биться в чужом, непривычном ритме. Ночью звук шагов может стать визитной карточкой идущего, поскольку сообщает о вещах куда более важных, чем служебное положение да телефонный номер. Ночью, когда все кошки серы и все женщины красивы, перестук каблуков по асфальту может внушить страсть к невидимой незнакомке (это со мною случалось не раз) или отвращение к покладистой подружке (и так вышло однажды). Звук шагов ночью – это особый язык, секретный код, своего рода тайная азбука Морзе для имеющих уши, для тех, кто готов прислушиваться… для меня в том числе. Я – не то чтобы крупный специалист в этой области, но некоторые надежды подаю.

Поэтому, услышав шаги, я сразу понял: идут сюда. Именно в этот двор, а не в соседний. Хозяева карточной колоды. Их двое, это сейчас тоже для меня очевидно. Они обнаружили, что забыли ее здесь, и решили вернуться. У меня нет никаких оснований так думать – что ж, тем крепче моя уверенность. Я просто знаю.

Я знаю также, что не намерен расставаться со своей находкой. Ни за какие коврижки. Не отдам. Эта колода принадлежит мне, потому что на ее листах чужой рукой записаны обрывки моего собственного внутреннего моно… диа… – да не один ли черт?! – …лога.

Я прячу карты во внутренний карман и устремляюсь в глубину двора, под буйную сень цветущих кустарников.

47. Вритра

…Вритра погружается во мрак…

Душистая влажная тьма поглощает меня. Странное дело: я вломился в сиреневые заросли, как бешеный лось, но дров не наломал. Нежные ветки гнулись, пропуская меня в некое подобие тайника, туда, где пролегала граница между несколькими кустарниками, где обнаружился пятачок свободного пространства, со всех сторон окруженного пахучими листьями.

Там я и замер. Затаил дыхание, приготовился подглядывать и подслушивать. Некоторое время ничего не происходит.

Ничего кроме мрака.

48. Ву-Мурт

Ву-Мурта прогоняют, стуча палками и топорами по льду.

Наконец во дворе появляются двое. Мужчина и женщина (это, впрочем, я понял гораздо раньше, по звукам их шагов). Как я и предполагал, производят осмотр скамейки. Женщина красноречиво разводит руками. Оба смеются, что-то неразборчиво говорят. Кажется, исчезновение колоды их не слишком огорчило – что ж, вот и ладненько.

Присматриваюсь к ним внимательно. Была у меня теория, что надписи на картах могли изготовить мои друзья. Самые близкие, каковых немного. Список из четырех… ну, максимум, пяти имен. Но этих ребят я вообще впервые вижу. Странно: вообще-то наш город – средних размеров деревня, здесь все друг друга знают, хотя бы в лицо. Ну… с другой стороны, могли ведь они просто приехать к морю, не дожидаясь лета, когда пляжи будут забиты потливой тушенкой из человечины.

Могли, конечно. Но эта версия окончательно разбивает мне сердце. У людей, которые живут в нашем городе, общаются с моими приятелями, каким-то образом не попадаясь при этом мне на глаза (ладно, ладно, чего только не бывает), ходят в те же кинотеатры и в те же кофейни, выслушивают ежедневно городские сплетни о моей персоне, – у них был бы какой-никакой шанс случайно воспроизвести на гадальных картах все эти надписи, включая совершенно эксклюзивного «Кокошку» и мой «запасной рай». Но если они просто приехали в отпуск откуда-нибудь издалека… Такая гипотеза сводит меня с ума.

Меня разбирает любопытство. Я понимаю, что ничего не остается, кроме как отправиться за ними. Попробую выследить, куда они пойдут. Если, к примеру, зайдут во двор, где живет кто-то из моих приятелей, тогда многое сразу прояснится… А может быть, чем черт не шутит, они соберутся выпить по стаканчику в какой-нибудь ночной забегаловке? Тогда я просочусь следом, усядусь поблизости, послушаю краем уха, о чем они говорят. Вдруг обнаружу, что с ними вполне можно познакомиться? Было бы славно.

Дождавшись, пока таинственные владельцы гадательной колоды скроются в арке, выскальзываю из дружеских объятий местной растительности и спешу следом, соблюдая, как мне кажется, все необходимые предосторожности…

Они меня, однако, засекли. Возможно, не сразу. Но когда мы пересекали Красногвардейский мост, парочка уже регулярно оборачивалась, дабы убедиться, что я все еще плетусь сзади. Чувствую себя полным идиотом; понимаю, что проследовать за незнакомцами до их жилища мне теперь вряд ли удастся, но все еще надеюсь, что появится шанс завязать знакомство. Приближаться к ним здесь, на совершенно пустом мосту, не решаюсь: попробовал бы ко мне кто-то сунуться при таких обстоятельствах! Поэтому плетусь пока следом, намеренно отстаю, увеличиваю расстояние между нами до полусотни метров, дабы преследуемые поняли, что я абсолютно безопасен.

Не знаю, что они там поняли, но, миновав мост, тут же свернули в самый узкий из многочисленных переулков – Корабельный. Считается, что он тупиковый, но мы, любознательные окрестные жители, знаем, что там имеется целых три проходных двора. Так что, ступив на булыжную мостовую, я обнаруживаю, что переулок уже пуст. М-да, вряд ли они просто приехали в отпуск… Или живут тут? Ну уж нет, не может быть, чтобы так досадно совпало!

Ныряю в ближайший проходной двор. Гадать, в каком именно скрылись мои незнакомцы, бессмысленно: во-первых, не угадаю, а, во-вторых, все три прохода введут на одну и ту же улицу Маркса. Где, к слову сказать, даже днем не слишком людно, зато сейчас сияют фонари и даже работает пара-тройка кафе с террасами. Если повезет – если очень-очень-очень повезет! – я обнаружу своих таинственных приятелей за одним из столиков. А не повезет – что ж, ничего не попишешь, не порисуешь и не полепишь…

Поскольку двор я пересекал бегом, мы появились на улице Маркса почти одновременно: парочка вынырнула из соседней подворотни. Я их сразу увидел, они меня – тоже, к сожалению. Я уж совсем было решился вступать в переговоры, не дожидаясь более удобного момента, но они переглянулись, взялись за руки и побежали прочь.

На этом мою затею можно было считать окончательно угробленной. Я решил махнуть на все рукой, и неторопливо пошел следом: уже не потому, что собирался продолжать оперативно-сыскные работы, просто мой дом находился в той же стороне, а ошалевшее тело требовало еды, сна и… еще немного еды. Больше ему ничего от меня не требовалось.

Знакомую парочку я, к величайшему своему удивлению, обнаружил возле ярко-желтой милицейской патрульной машины. Увидел их издалека, сначала обрадовался: дескать, нашлась моя пропажа, – а потом допер, что радоваться мне не следует. «Они ведь сейчас меня сдают, – с изумлением понял я. – Небось, за маньяка какого приняли… Поди докажи теперь, что я не маньяк! Хорошо хоть паспорт в кармане, бабки спрятаны дома, ножа окровавленного за пазухой вроде с утра не было, да и алкоголь из меня давным-давно выветрился… или все же свернуть куда-нибудь от греха?»

Но сворачивать уже было некуда: подворотни, мимо которых я сейчас шел, вели в глухие, тупиковые дворы; ни в одном из них у меня никогда не жила хоть какая-нибудь завалящая дама сердца, на которую можно в случае чего сослаться. Поэтому я решил вести себя, как подобает невинной жертве оговора: идти спокойно домой, словно бы не ведая о грядущих неприятностях.

Менты меня, ясен пень, затормозили. Загадочные незнакомцы, на которых я в настоящий момент был чертовски зол, к этому времени, небось, уже давно сверкали пятками где-то на соседней улице. Я, в полном согласии с составленным по дороге сценарием, скорчил удивленную рожу и подошел к стражам порядка с приветливой улыбкой на устах. Даже «доброй ночи» пожелал, словно был уверен, что остановили они меня с единственной целью развеять патрульную скуку. Они потребовали документы. Я улыбнулся еще шире и полез в карман за паспортом. Хранители миропорядка принялись его разглядывать; добравшись до последней страницы, стали листать назад, словно бы надеясь обнаружить там тайное имя бога, или еще какую мистическую хренотень.

– Так. Значит… Максим, – сверившись с подписью под фотографией, резюмировал пожилой старшина. – Ничего, что без отчества? Ты мне не то что в сыновья – во внуки годишься.

Я с энтузиазмом закивал, всем своим видом показывая, что именно такого деда мечтал иметь всю жизнь, да вот, не сложилось как-то…

– Тут ребята проходили, жаловались, что ты за ними по всему городу бродишь, – ворчливо, но вполне добродушно, словно бы заразившись моим дружелюбием, сообщил его коллега.

– Не знаю, – говорю, разбавляя свою, и без того идиотическую, улыбку насыщенным раствором дебильной наивности. – Я просто домой иду. Я живу тут рядом.

Стражи порядка авторитетно кивают: не зря ведь штамп прописки изучали полторы минуты; начертанный там адрес свидетельствует в мою пользу.

– Значит, ты за ними не шел? – удовлетворенно спрашивает старшина.

– Да не знаю, – пожимаю плечами, – может, и шел. Были впереди какие-то прохожие, но я внимания не обращал…

Менты понимающе переглядываются. Наверное, с самого начала решили, что жалобщикам все примерещилось, и остановили меня только для порядка. Новоиспеченный «дедушка» кивает:

– Ясно. Они решили, что ты за ними следишь, и испугались. Сейчас ведь что творится? В газетах только и пишут про убийства да грабеж… Ты-то чего один так поздно гуляешь?

– Влюбился, – говорю, стыдливо осклабившись. Убойный аргумент.

Мы расстаемся друзьями, и я наконец могу отправляться домой, заботиться о своей оголодавшей и измученной дурацкими переживаниями тушке.