Текст книги "Жалобная книга"

Автор книги: Макс Фрай

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Стоянка XVII

Знак – Весы – Скорпион.

Градусы – 25*42’52” Весов – 8*34’17” Скорпиона.

Названия европейские – Альшиль, Альхиль.

Названия арабские – аль-Иклиль – “Венец (Скорпиона)”.

Восходящие звезды – бета, дельта и пи Скорпиона.

Магические действия – изготовление пантаклей для помощи тем, кто был обманут.

Стыдно мне, Господи. Так стыдно, что если бы испепелил ты меня, дурищу убогую, вот сейчас, на месте, я бы тебе, Господи, только спасибо сказала бы, потупившись. И развеялась бы пеплом без сожалений, лишь заручившись обещанием: что никогда, никогда, никогда больше не придется мне глядеть в глаза доброму чудовищу, которое, по правде сказать, почти ангел, снисходительный, терпеливый и невозмутимый, как всегда. Как всегда, да.

А я – истеричная идиотка, тварь неблагодарная, непропеченная Галатея, позорно, с грохотом вывалившаяся из печи в самый разгар обжига. Если мерзостная тетрадка действительно порождение моих тайных страхов и стыдных предсонных грез – не знаю, как меня земля носит. На ее месте я бы не. Я и на своем-то месте от омерзения содрогаюсь – теперь, задним числом.

– Прости, – говорит, тем временем, несостоявшийся Иуда, рыжий полуангел, Пятнадцатый мой Аркан, Максим (не соврал) Юрьевич, согласно обнаруженным в ходе обыска документам, Оле Лукойе по профессии, Иерофант по нумерологическому раскладу, Гудвин – не то чтобы шибко великий, зато, увы, вполне прекрасный. Настолько, что девочку Элли к нему лучше бы на пушечный выстрел не подпускать, да и насчет Железного Дровосека есть у меня некоторые сомнения…

– Я, – говорит он, не слишком старательно изображая покаяние, – должен был думать головой, а не жопой, когда тебя сюда притащил… С другой стороны, мне очень нравится, что ты теперь тут живешь.

– Почему? – спрашиваю, лишь бы что-то спросить.

Нет, вру, не лишь бы. Просто, вопреки всему, надеюсь: вот, сейчас произойдет некое невероятное событие (скорее взрыв, чем поцелуй, хотя второе больше в моем вкусе), которое отменит все, что я успела сдуру наворотить. Или, ладно, не отменит, просто наполнит новым каким-то смыслом, и я пойму, наконец, зачем все это было нужно: мерзостная тетрадка в переплете цвета свежего дерьма, помрачение рассудка, визг, вопли, снова визг, неохотное, недоверчивое раскаяние и, наконец, испепеляющий, невыносимый стыд.

– Есть в этом что-то правильное, – туманно объясняет рыжий. – Ты уж, пожалуйста, живи тут у меня, ладно?

Нашел кого уговаривать. Можно подумать, я чемоданы пакую. Ага, как же!

Но, по крайней мере, я стараюсь быть честной. Терять-то мне все равно нечего. Хуже, точно, не будет.

– Если уж после тетрадки этой никуда не ушла… – говорю. – Хотела ведь сбежать, очень хотела, но не смогла.

– Вот и хорошо, что не смогла. Вот и молодец.

И вдруг берет мою руку, подносит к губам. Изумленно гляжу на него. Не знаю даже, что сказать на такое старомодное безобразие? А уж в текущем контексте выглядит и вовсе как издевка. Зачем?..

И тут, не знаю уж, каким – шестым, седьмым, двадцать вторым? – чувством улавливаю его настроение, если такой чудовищный душевный раздрай можно назвать “настроением”. И понимаю: невозмутимый мой наставник в таком же смятении, как я сама, если не хуже. Ну и дела!

“Гори все огнем”, – думает он сейчас.

Я с ним совершенно согласна. Гори все огнем, да, действительно. Хорошо бы синим пламенем, но и обычное оранжевое тоже сойдет. Не в моем положении носом крутить, выбирая оттенки.

Покорная нашему слаженному дуэту, на окне вспыхивает соломенная штора. Это не обычное “бытовое возгорание”, – или как там пишут в протоколах пожарной службы. Ни горящей свечи, ни спичек, ни лампы, ни даже пепельницы с окурками не было на этом подоконнике. Об увеличительных стеклах и солнечных зайчиках даже говорить смешно на исходе пасмурного мартовского дня. Просто мы подумали, да. А этот дом, выходит, действительно вполне волшебное место. Если уж гнусную тетрадку из моих потаенных рефлексий смастерил, то занавеску ему подпалить – тьфу. Не фокус даже, а обычное течение дел.

Мой автопилот, тем временем, успел смотаться на кухню. Открыл кран до упора, схватил первую попавшуюся кастрюлю, поставил ее наполняться водой, а сам, с бутылкой “Святого источника” наперевес, вернулся к месту пожара. Выплеснув газировку на пылающую солому, побежал обратно, на кухню. Я тут, правда, не при чем. В критической ситуации у меня обычно нет ни собственной воли, ни выдержки, ни характера. В критической ситуации я впадаю в ступор, и за дело берется мой автопилот. Вот он действительно молодец, но в этом нет никакой моей заслуги. Просто повезло.

Хозяин дома, тем временем, тоже не зевал. По счастию, его автопилот мыслил куда более глобально, чем мой. Пока я моталась по воду, он содрал горящую занавеску с окна, уволок в ванную. На том, собственно, катастрофа и завершилась.

– Можешь закрывать кран, – говорит. – Обойдемся, пожалуй, без хлябей.

Нервно хихикая, я – именно я, автопилота к тому времени уже след простыл, – повинуюсь. Иду на кухню, перекрываю воду. Как раз вовремя, узкий слив не справлялся уже с этаким напором. Предотвратив потоп, чуть было не пришедший на смену пожару, рассеянно оглядываюсь по сторонам в поисках какой-нибудь медной трубы, а потом опускаюсь на топчан, кладу руки на стол, голову на руки, смеюсь тихонько. Победитель огненной стихии бродит где-то рядом. Поскрипывает половицами, постукивает дверцами кухонных шкафов. Внезапно разражается тихой, но вполне задушевной бранью. Я поднимаю голову. Что стряслось?

– Печет, – лаконично объясняет он. – Обжегся таки… Ничего, у меня мазь хорошая, облепиховая. Только я от нее буду сейчас желтый, как канарейка, с головы до ног. И все вокруг, соответственно. Ты в том числе.

– Почему? – удивляюсь.

– Потому что мазь красится. А я при этом свинтус, каких поискать. Вот сейчас, смотри, буду ставить флакон на место, и испачкаю шкаф. Имей в виду: я не нарочно. Само получается…

Он честно выполняет свое обещание. На дверце появляются два ярких желтых пятна. Виновник безобразия немедленно влезает в одно из них рукавом; миг спустя, неловко поднимает руку, и кончик его носа тоже становится желтым. Я хохочу, как сельская девчонка, впервые попавшая в цирк.

– Ты бы, между прочим, – говорит он, – рубашку мою, что ли, надела. А то вот полезу к тебе обниматься, и кирдык твоей блузке, не отстираешь потом эту дрянь. Жалко…

Загипнотизированная его угрозой, иду переодеваться. На всякий случай, юбку тоже долой, вместо нее наденем хозяйские вельветовые штаны. И хотелось бы оставаться красавицей (сейчас как никогда, если уж на то пошло), но слишком уж скуден мой гардероб, а целебная мазь, и правда, желта и вездесуща сверх меры.

Вернувшись на кухню, обнаруживаю, что джезва в полной боевой готовности снова стоит на плите (на ручке желтое пятно), а хозяин дома устроился на топчане, пачкает сосредоточенно свою клавиатуру, мою чашку и, заодно, покрывало. Отлично, словом, время проводит.

Завидев меня, подвинулся: дескать, садись рядом. А мне того и нужно, собственно. Посидеть с ним бок о бок, бедро к бедру – для начала. А если выполнит свою угрозу и обнимет – что ж, я за себя не ручаюсь.

И ведь действительно руку на плечо мне положил. Вполне, кажется, по братски, но лиха беда начало.

– Бед мы с тобой, Варенька, можем натворить, – говорит строго, – немыслимых. Впрочем, не только бед, надеюсь. Из давешнего пожара основной вывод: нужно очень, очень осторожно думать, когда мы вместе. И все будет путем.

Киваю молча. Что тут скажешь? Сама ведь видела, как пламя занялось; сама знаю, почему так вышло.

– Это, – спрашиваю осторожно, – у всех… ваших… наших… Это у всех накхов так происходит?

Ответ я, как мне казалось, предвидела. Но он меня огорошил.

– Никогда ни с кем из “наших-ваших” ничего такого не происходило. И не должно бы… Ты приготовься, Варенька, я сейчас каяться буду. Если уж все так повернулось… Только сначала кофе с плиты сниму. А то ведь убежит.

Я-то заранее решила, что не стану вставать, давать ему дорогу. Пусть уж через меня перелезает: я – маньячка, мне будет приятно, мы оба это понимаем, и нечего церемониться. Но этот хитрец ступил одной ногой на тахту, второй – на хлипкий кухонный стол и, миг спустя, приземлился у плиты. Разлил кофе в разноцветные кружки и тут же, кажется, забыл о нем. Присел рядом со мною на корточки, уперся лбом в мое колено.

– Начинаем процесс покаяния, – объявляет. – Ты имей в виду: поцелуй с аварией – это не козни какой-то там “злой судьбы”, это я подстроил. Ну, не совсем подстроил, просто вовремя почувствовал, что шансы получить мелкого пинка велики, вот и рискнул. Разыграл все как по нотам, безупречно, ты свидетель. Есть чем гордиться… Ты погоди, не нужно в комок сжиматься и отпихивать мою башку коленкой тоже не нужно, ты, пожалуйста, сделай глубокий вдох и медленный выдох, а потом расслабь мышцы и дослушай. Слушаешь? Вот и хорошо. Логика у меня была простая: мы встретились для того, чтобы я научил тебя определенным вещам, так уж всегда в нашей традиции происходит, а иных традиций я не знаю. Следовательно, все, что мешает обучению, придется похерить – так я тогда думал. При этом сам не понимал, кто меня за язык тянет дразнить тебя дурацкими идеями о пустых гостиницах и загородных пансионатах, где мы можем рискнуть жизнью ради пары-тройки поцелуев – подразумевалось, что ничего больше все равно не успеем… На что я надеялся? Что ты испугаешься такого расклада и скажешь: “На фиг, на фиг”? Или что ты вцепишься мне в рукав и скажешь: “Поехали, сейчас же, немедленно”? Так ведь нет, оба варианта не устраивали меня в равной степени. Проблема в том, Варенька, что я и сам не понимал, чего хочу. Да и сейчас не очень-то понимаю. Тебе достался хреновый учитель. Мало того, что неопытный, так еще и влюбленный. И, как я понимаю, не совсем безответно, увы. Что тут делать – неясно. Дров я с тобой уже наломал и еще наломаю, это несомненно. С другой стороны, такая уж твоя судьба. И моя. И вообще.

Вот оно как. Надеюсь, он не рассчитывает на внятный ответ. Надеюсь, он вообще ни на какой ответ не рассчитывает, потому что я двух слов связать сейчас не смогу. В голове у меня не просто каша, а размазня, малоаппетитная с виду, но сладкая. Такая сладкая, что…

Ох.

Так и не обнаружив среди известных мне слов ни одного подходящего к случаю, я просто погладила его по голове. Не собиралась, честно говоря, даже в мыслях не держала, просто его голова вовремя подвернулась мне под руку. Так бывает.

И вот мы сидим и молчим, так долго, что за это время успевает наступить ночь.

Почуяв ее приход, Гудвин мой встрепенулся, поднял, наконец, голову, обратил на меня потемневший за компанию с небесами взор.

– Что ж, тетрадка эта дурацкая – твое личное наваждение, – говорит. – А вот пожар – наше общее. Хоть это мне понятно. Но больше – пока ничего. Мир взбесился, дергается в наших с тобой неумелых руках, орет, как новорожденный, того гляди, зашибет. Правила техники безопасности нам неизвестны, а нужны позарез. За советом идти некуда: ни с кем из наших ничего подобного не случалось. Что делать будем, Варвара? – И, не дождавшись моего ответа, заключает: – Будем жить дальше. С максимально возможным удовольствием, но очень, очень осторожно. И чтобы мне больше громко не думать!

Улыбаюсь ему.

– Может быть, все к лучшему? – спрашиваю. – Просто к лучшему, и все… Так ведь часто бывает: ныряешь головой в прорубь, думаешь, что там – холод ледяной, тьма и бездна, жидкое царство Хель, изготовленное из сухого концентрата и – правильно – воды. Известная рецептура… Заранее содрогаешься, но ныряешь. Потому что надо. И – не слабо. Ну и вообще, где наша не… И прочий лирический героизм. Но нырнув, переведя дыхание, обнаруживаешь, что вода в проруби теплая, чистая и прозрачная, так что дно видно. И там, на дне, мало того, что песочек шелковый так еще и сокровищ понараскидано, и ни единого дракона. И вообще лафа.

– Может быть, – говорит он, снова утыкаясь лбом в мое онемевшее от негаданного счастья колено. – Все может быть… Ты знаешь что? Ты давай, иди, одевайся. Поедем-ка, поохотимся. Считается, будто время все лечит – даже краденное, даже время чужой жизни. Пару десятков лет спустя, нам обоим будет куда легче решить, как жить дальше.

– Сколько сотен чужих лет ты уже прожил? – вздыхаю. – И есть ли от этого толк?

– Если ты спрашиваешь, значит, действительно никакого толку, – смеется. – Но надежда, Варенька, она ведь не просто умирает последней. Она, говорят, даже к погребальному костру своего господина с дарами приходит порой… Вот и я все думаю: когда-то ведь, наконец, перейдет это чертово количество в более-менее пристойное качество? Или ну ее к черту, эту школьную диалектику?

– Диалектике, – отвечаю, – в пекле самое место. А прогуляться я не прочь. Не думаю, что двадцать чужих лет спустя все у нас само собой рассосется – до сих пор-то не рассосалось… Но, с другой стороны, надо же как-то успокоиться, тут ты совершенно прав. Только нос отмой, пожалуйста. И брови. И ухо левое… нет, все, теперь уже оба.

– Может быть, проще докрасить все остальное? – вздыхает. – А что, буду желтым Человеком-Из-Другого-Анекдота1212
  Здесь цитируется один из так называемых «абстрактных анекдотов», когда-то чрезвычайно популярных, а теперь, кажется, совершенно забытых. Человек приезжает на поезде в незнакомый город, выходит и видит, что все вокруг фиолетовое. Фиолетовый перрон, фиолетовые поезда, фиолетовые носильщики везут фиолетовый багаж фиолетовых пассажиров. Он выходит в город и видит фиолетовый асфальт фиолетовые деревья, фиолетовые дома и фиолетовых прохожих с фиолетовыми собачками. Он заходит в первый попавшийся фиолетовый ресторан; фиолетовый официант приносит ему фиолетовое меню. Вдруг в конце зала открывается дверь, и из желтой комнаты выходит совершенно желтый человек. У приезжего не выдерживают нервы. Он вскакивает, подбегает к желтому и спрашивает: «Ну вот хоть вы мне объясните: почему все так странно? Почему все вокруг фиолетовое, а вы – желтый?!» «Просто я из другого анекдота», – с достоинством отвечает желтый человек.


[Закрыть]. Один из любимых персонажей у меня, между прочим…

Оно и видно.

Стоянка XVIII

Знак – Скорпион.

Градусы – 8*34’18” – 21*25’43”

Названия европейские – Аркало, Альшальб, Альхах, Альтоб.

Названия арабские – аль-Кальб – “Сердце (Скорпиона)”.

Восходящие звезды – альфа Скорпиона (Антарес).

Магические действия – заговоры с целью сеять несогласие.

Сижу, уткнувшись лицом в собственные старые штаны, которые топорщатся над Вариными коленями. Всем телом чувствую, как течет сквозь меня время, но даже это сейчас не мешает мне быть счастливым. Ну да, просто счастливым идиотом, без царя в голове – фиг с ним, пусть себе скитается по пустыне, подобно коллеге своему Лиру, не нужен он мне. Долой монархию в отдельно взятой башке – моей!.. Варенька права: некоторые ужасающие с виду бездны оказываются чрезвычайно приятными местами, не грех и побарахтаться тут какое-то время.

Ну вот, барахтаюсь.

Мне, страшно сказать, хорошо. И с этим, между прочим, надо что-то делать. Например, использовать текущую минуту слабости как восхитительную прелюдию к очередному практическому занятию. Варе, пожалуй, будет полезно отвлечься от лирических интермедий. Да и мне тоже, если начистоту.

– Знаешь что? – говорю. – Ты давай-ка, иди, одевайся. Поедем, поохотимся. Считается, будто время все лечит – даже краденное, даже время чужой жизни. Пару десятков лет спустя, нам обоим будет куда легче решить, как жить дальше.

– Сколько сотен чужих лет ты уже прожил? – неожиданно спрашивает Варя. – И есть ли от этого толк?

Черт побери. Она права.

– Никакого толку, – соглашаюсь. – Но надежда, она ведь не просто умирает последней. Она, говорят, даже к погребальному костру своего господина с дарами приходит порой… Вот и я все думаю: когда-то ведь, наконец, перейдет это чертово количество в более-менее пристойное качество? Или ну ее к черту, эту школьную диалектику?

Варя укоризненно качает головой.

– Диалектике твоей в пекле самое место. Но прогуляться я не прочь. Не думаю, что двадцать чужих лет спустя все у нас само собой рассосется – до сих пор-то не рассосалось… С другой стороны, надо же как-то успокоиться, тут ты совершенно прав. Только нос отмой, пожалуйста. И брови. И ухо левое… нет, все, теперь уже оба.

Смотрю на свои руки. Желтые по локоть, действительно. Что я увижу в зеркале, заранее понятно. Хорош “чернокнижник”, нечего сказать!

– Проще докрасить все остальное, – вздыхаю. – А что, буду желтым Человеком-Из-Другого-Анекдота. Один из любимых персонажей у меня, между прочим…

– Живой человек редко может позволить себе роскошь стать “персонажем”, – строго возражает Варя. – Посему – отмывайся.

Слушаю и повинуюсь. Четверть часа угрохал на послушание и повиновение и, можно сказать, отмылся. Хотя если бы прокрутить меня в стиральной машине с отбеливателем, вышло бы совсем хорошо.

Ну, по крайней мере, Варя теперь не станет от меня шарахаться, прикрывать руками драгоценную свою куртку. А мне того и надо.

Я все-таки поцеловал ее – уже не дома, еще не в машине, а во дворе, благо ни одна любопытная старушка не способна засидеться на скамейке мартовским вечером, когда лишь сырые московские ветры властвуют безраздельно, даже пресловутые силы зла от них по подъездам прячутся. Ну вот и мы почти невольно прильнули друг к другу: греться. В северных странах любовь приобретает особый, практический смысл, что да, то да.

Не то чтобы я в руках себя держать не мог – увы, я еще и не такое могу, – просто хотелось раз и навсегда убедиться, что моя дикая выдумка, да еще и подкрепленная Вариной верой, не поспешила овеществиться, стать новым законом дурацкого нашего бытия. А то знаем, плавали…

Ничего страшного не случилось, только одна за другой завыли, запищали, затявкали автомобильные сигнализации. Молчала лишь моя “Нива” – и не потому, что соблюдала наши интересы, просто сигнализацией не оборудована. С таким хозяином, как я, удивительно, что она хоть колесами да рулем оборудована, какая уж там сигнализация…

Нас автомобильный концерт сперва изрядно напугал, а потом, когда стало ясно, в чем дело, насмешил; сцена у подъезда, в итоге, вышла скорее комическая, чем лирическая, но мы оба остались вполне довольны.

– Гляди-ка, не так все страшно, – задумчиво заключила Варя, устроившись рядом со мной на переднем сидении. – Я-то думала, гром грянет, и ближайшая сосна рухнет на наши распутные головы. Или бандитские пули засвищут. Или, скажем, инопланетяне во дворе у тебя высадятся, чтобы начать плановую перестрелку с агентами Скалли и Малдером. А вой этот – ерунда, смешно даже…

– Я же все выдумал, – напоминаю. – Не должно быть ни грома, ни сосны, ни инопланетян, ни даже агента Малдера. Вообще ничего – теоретически.

– Ты, может, и выдумал, да я тебе поверила. И до сих пор, будешь смеяться, почти верю. И сдается мне, ты и сам собственным выдумкам веришь – не только этой, вообще всем. И от этого они перестают быть выдумками… Скажешь, нет?

– Есть такое дело, – признаю. – Но не всегда. Не настолько все запущено, честное слово!

И снова ее обнимаю. Во-первых, вошел во вкус, а во-вторых, грешен, эксперимент ставлю, проверяю: вдруг на сей раз обойдется?

Почти обошлось. А что всклокоченный дворовый кот на капот вспрыгнул и завопил дико – так это, можно сказать и не происшествие даже. Так, пикантная приправа к нашим собственным страстям.

– Что, в случае чего, будет с твоей квартирой, подумать страшно, – смеется Варя, когда я, наконец, отрываю как-то себя от ее губ и приступаю к своим основным обязанностям: медленно, задом выруливаю на улицу.

– Ну… Надо думать, тараканы объединятся с мышами и перебьют нам всю посуду, – предполагаю. – Ничего не попишешь, сам виноват.

– Это правда, – очень строго говорит Варя. – Сам виноват, да. Никто тебя за язык не тянул… Да-да, я понимаю, что звучит двусмысленно. Того и добивалась.

Вид у нее при этом чрезвычайно довольный. Да нет, какое там, совершенно счастливый у нее вид. Нет мне прощения, и не будет.

И не надо.

– Понятия, кстати, не имею, какого черта мы с тобой куда-то едем…

Эти слова формируются в моей гортани совершенно самостоятельно, и наружу вылетают без каких-либо усилий с моей стороны. Совершенно нелепое высказывание – если учесть, что большая часть пути уже проделана. Возвращаться домой надо было сразу же, после того, как прогнали с капота кота. А еще лучше – вовсе в машину не садиться. Но если уж поехали, зачем теперь морочить девушке голову всякой высокопарной романтической ерундой?

Но Варе, кажется, по душе такая непоследовательность. Теперь уже она объясняет мне, немного снисходительно, невольно имитируя мою недавнюю речь:

– Едем проветриться, развеяться успокоиться, собственные роковые страсти-мордасти чужими судьбами закусывать. Твоя идея, между прочим. Не помнишь?

– Помню, – вздыхаю. – Все я помню. Не обращай на меня внимания, я сегодня еще не раз глупости говорить буду. Возможно, ничего, кроме них. Я, Варенька, совсем отвык жить собственной жизнью. Буду теперь заново учиться, или переучиваться, как пойдет… Шаг, и – плюх на задницу, еще шаг – и снова тем же макаром.

– Ничего, улыбается она, – я и сама, честно говоря, отвыкла от… От многих вещей. Сама себе выстроила высокий терем, сама себя туда заточила, а косы остригла заранее, чтобы не было искушения лестницу для непрошеного гостя сплести. Да вот, как видишь, не помогло… “Вигвам из слоновой кости” – вот как я называла свое убежище. Мне, впрочем, нравилось, пока не… Правда, нравилось.

– Верю.

– Поехали в “Лётчика”, если ты не против, – предлагает Варя. – Страдальцев, думаю, везде на наш век хватит, а мне там понравилось. По-домашнему как-то все, уютно, хоть и рожи вокруг незнакомые… “Дверь в стене” мне еще больше по душе, но туда, как я понимаю, на охоту не ходят? Не та публика, да?

– Ну, положим, публика там всякая бывает. В иные дни недели не хуже прочих мест. Но там – да, ты права, “нейтральная полоса”, заповедник. Мы там добычу не ищем. Хотя специально, вроде бы, ни о чем таком не договаривались.

– Должно же быть хоть что-то святое, – язвительно поддакивает Варя.

– Ехидная какая, – удивляюсь.

– На самом деле – да, ехидная, – признается она. – Хуже, чем ты думаешь. Просто я тебя стесняюсь, вот и не проявилась пока во всей своей красе.

– Ага. Во всей красе значит еще не… – теперь уже я язвителен, насколько позволяет запас моей прежде неприкосновенной, но внезапно пущенной в реализацию нежности. – Значит, – говорю, – это были цветочки. Значит, все еще у меня впереди.

– И никто не уйдет живым, – подхватывает она.

Сворачиваю с Садового на Мясницкую, оттуда – на Чистопрудный бульвар, до Лубянского проезда рукой подать, переулками. Считай, приехали.

Но прежде я паркуюсь на самой темной из обочин, чтобы еще раз испытать судьбу. Может быть, на сей раз обойдется без кошачьих и автомобильных воплей?

Обошлось, как ни странно. Ни единой безумной старухи не спустили на нас небеса: стучать клюкой в окна, да брюзжать, напоминая о бренности всего сущего. Ни единому подростку не пришло в голову запустить в небо шипящую и воющую шутиху. Даже местные пьяницы не пришли мочиться на мои колеса. Все это я бы, пожалуй, пережил, но судьба была подозрительно милосердна, демоны безмолвствовали, а мы – что ж, мы захлебывались друг другом на автомобильном сидении, как американские подростки, ей-богу, хорошо хоть поп-корн не грызли в промежутках между поцелуями.

– Ну вот, а говорил: “не маньяк”, – шепчет Варя. – Еще какой маньяк, не сомневайся! Снова наврал, выходит. Вечно ты врешь, и врешь, и врешь…

– Может быть, действительно, ну его все к черту? – спрашиваю. – Поехали обратно?

Но она неожиданно заупрямилась.

– Нет уж. Давай сделаем, как собирались. Вернее, как ты собирался. А то, чего доброго, по дороге домой, решишь, что надо бы все же сначала пару чужих жизней прожить, чтобы руки не так дрожали. И я снова соглашусь, и мы поедем обратно. Так и будем всю ночь туда-сюда мотаться.

– Ты, правда, считаешь, что я передумаю?

– Не знаю, – вздыхает. – Ничего я не знаю. Ничегошеньки. Просто издеваюсь – скорее над собой, чем над тобой, но и над тобой тоже, да. Ты уж извини. Просто я на взводе. Я, правда, боюсь. Как будто все в первый раз… Да нет, какое там, хуже, чем в первый раз! Гораздо хуже.

– Боишься – чего?

– Всего. Например, что карета превратится в тыкву, а ты – в Белого Кролика… Ну, не знаю я. Не знаю. Просто – боюсь. Поехали лучше в “Летчика”. Хоть над ни в чем не повинными людьми поиздеваемся всласть. Чего я теперь точно не боюсь, так это магии твоей дурацкой. Нет ничего проще, чем прожить чужую жизнь – когда в собственной все так запутано.

Сдаюсь. Прекращаю спор. Вряд ли Варя права, но ссориться с нею сейчас – это было бы уж вовсе запредельной какой-то дуростью. К тому же нет у меня уверенности, что моей решимости хватит на всю дорогу домой. Жил бы где-нибудь в районе ВДНХ, так и не сомневался бы. А до Бабушкина, вполне возможно, действительно успею охолонуть, успокоиться, все взвесить. И решить, что тайм-аут не помешает.

Вот же черт! Когда, интересно, она успела меня так хорошо изучить?

Ясное дело, когда. Мы с Варей не просто два сапога пара; мы, кажется, похожи настолько, что дурацкие истории о разлученных в младенчестве близнецах сами собой лезут в голову. Вроде бы, взрослый человек, понимаю прекрасно, что вся эта чушь не то что правдой, даже глупой шуткой быть не может, не имеет права, а все равно, целуя ее, чувствую, что это, как минимум, инцест – да и то лишь потому, что специального медицинского термина, обозначающего сексуальное влечение к собственной тени, никто не потрудился изобрести.

Кто из нас чья тень – это, кстати, отдельный вопрос. И ответ на него, надеюсь, каждый будет искать в одиночку. А не то ведь вдрызг рассоримся, сражаясь за сомнительную честь не быть оригиналом.